Подготовительные работы

Кевин Уолш – хороший мальчик. Он знает, что над отношениями надо работать, и готов потрудиться, чтобы раздуть искорку – уж какая есть. Или, по крайней мере, подольше не дать ей погаснуть.

Он прицепился к ней после того, как Лабин расписал по местам первых «тонко настроенных», и не желал слышать никаких «потом» и «может быть». Наконец Кларк смилостивилась. Они отыскали незанятый пузырь и бросили на пол пару матрасов, и он безропотно работал языком, а еще большим и указательным пальцами, пока вымотался совсем, а Кларк не собралась с духом, чтобы его остановить. Она погладила его по голове и сказала, что это было приятно, хотя ничего и не вышло, и предложила ему свои услуги, но он отказался – то ли из рыцарственного раскаяния за свою непригодность, то ли просто дулся.

Теперь они лежат рядом, слегка переплетя руки. Уолш спит, что удивительно – он любит спать при силе тяжести не больше других рифтеров. Может быть, это тоже из рыцарства. Может, он притворяется.

У Кларк даже на притворство нет сил. Она лежит на спине, уставившись на капельки конденсата на переборке. Немного погодя высвобождает руку – нежно, чтобы не испортить спектакль – и отходит к местной панели связи.

На главном дисплее смутный таинственный обелиск, поднимающийся с морского дна. Главный генератор «Атлантиды». Во всяком случае, его часть – основная масса погружена в скальное основание, в сердце источника, которым он питается, словно сосущий кровь комар. Над грунтом поднимается только вершина: бугристый небоскреб с фасадом, изъеденным трубками, вентиляционными отверстиями и клапанами. Скупая цепочка прожекторов опоясывает его на восьмиметровой высоте, их яркое сияние окрашивает все в медный цвет. Глубина прижимает это сияние черной ладонью – верхушка генератора уходит в темноту.

На уровне дна из него выходит кабель толщиной с канализационную трубу и змеей скрывается во мраке. Кларк рассеяно вызывает на экран следующую камеру.

– Эй, ты что там?..

Голос у Кевина вовсе не сонный.

Она оборачивается. Уолш приподнялся на коленях, словно собирался встать и застыл на полдороге. Впрочем, он не шевелится.

– Давай, возвращайся. Попробую еще разок.

Он расплывается в мальчишеской ухмылке. Маска: «Обезоруживающе милый соблазн». Она разительно противоречит позе, которая приводит на память одиннадцатилетку, пойманного за мастурбацией на чистых простынях.

Кларк с любопытством разглядывает его:

– Что с тобой, Кев?

Он смеется – смех звучит как икота.

– Ничего. Просто мы… ну это… не закончили.

Тусклый серый комок застревает у нее в горле, когда она понимает.

Для проверки Кларк снова оборачивается к панели и переходит к следующей камере наблюдения. Кабель виляет среди смутной геометрии теней и теряется вдали.

Уолш дергает ее за плечо, обнимает сзади.

– На выбор леди. Временное предложение, срок скоро истекает…

Следующая камера.

– Ну же, Лен!

«Атлантида». Кучка рифтеров собралась у стыка двух секций, подальше от предусмотренных наблюдательных пунктов. Кажется, проводят некие измерения. Некоторые нагружены чем-то странным.

Уолш замолкает. Ком в горле у Кларк выбрасывает метастазы.

Она оборачивается. Кевин Уолш пятится от нее, на лице смесь вины и непокорности.

– Ты бы дала ей попробовать, Лен, – говорит он. – Ну, посмотрела бы на это более объективно…

Она отвечает холодным взглядом.

– Поганец.

– Да ладно! – вспыхивает он. – Как будто я для тебя когда-то что-то значил!

Она подхватывает разбросанные куски подводной кожи. Те скользят по телу как живые, сливаются друг с другом, запечатывают ее внутри – благословенная жидкая броня, надежная граница между «нами» и «ими».

«Только никаких „нас“ нет, – понимает она. – Никогда и не было».

Она всерьез злится на себя за то, что забыла об этом, что совсем не предвидела такого поворота, хотя и доступ к мозгам любовничка у нее имелся, и месиво из вины, боли и дурацкого мазохизма так и рвалось оттуда, и все же она не вычислила неизбежного предательства. Конечно, она ощущала его озлобленность и обиду, но в этом не было ничего нового. Собственно, откровенное предательство ничего не меняло в их отношениях – нечего было и замечать.

Она спускается в шлюз, не оглядываясь на него. Кевин Уолш – еще один мерзкий мальчишка. Хорошо, что она не успела к нему привязаться.

Слова гудят среди теней огромного строения: числа, степени, показатели сдвигового напряжения. У пары рифтеров с собой планшетки, другие палят очередями высокочастотных звуков – через акустические поисковики. Один выводит большой черный крест на уязвимом месте стены.

Как там выразился Кен? «Ради скрытности, а не эффективности». Очевидно, этой ошибки они решили не повторять.

Конечно, ее ожидают. Уолш их не предупреждал – по крайней мере, по открытым каналам связи, – но к «тонко настроенным» невозможно подкрасться незаметно.

Кларк озирает всю компанию. Нолан тремя метрами выше смотрит на нее сверху вниз. Крамер, Чун и Гомес свободно рассыпались вокруг. Кризи с Йегером – слишком далеко для визуальной идентификации, но рисунок сознаний воспринимается достаточно отчетливо, – устроились на корпусе подальше.

Вибрации Нолан заглушают все прочие: на месте прежней злобы теперь торжество. А вот гнев – чувство, что счеты еще не сведены – остался прежним.

– Не вините Кева, – жужжит им Кларк. – Он старался как мог.

У нее мелькает мысль, далеко ли зашла Нолан в стремлении закрепить его верность.

Нолан демонстративно кивает:

– Кев – хороший мальчик. Для группы готов на все.

В машинную речь просачивается подчеркнутое «на все» – впрочем, Кларк уже уловила это в живом мозгу.

«Значит, вот как далеко…»

Она заставляет себя забраться глубже, выискивая вину и двоемыслие, но это, разумеется, бесполезно. Если Нолан когда и таила подобные секреты, теперь все позади. Сейчас она выставляет свои намерения напоказ, как орден.

– Так что же тут происходит? – спрашивает Кларк.

– Всего лишь готовимся к худшему, – отвечает Нолан.

– Угу. – Кларк кивает на крест на обшивке. – Готовитесь или провоцируете?

Все молчат.

– Вы же знаете, что генератор под нашим контролем. Мы можем отрезать их в любой момент. Взрыв корпуса – явный перебор.

– О, мы не станем применять излишнюю силу. – Это Крамер отзывается откуда-то слева. – Тем более что они всегда действовали так мягко.

– Просто сочли, что разумнее иметь запасные варианты, – жужжит Чен, виновато, но твердо. – На случай, если план А почему-то сорвется.

– Например?..

– Например, если чьи-то ручки выдернут хрен из кусачего ротика, – говорит Гомес.

Кларк разворачивается к нему лицом.

– Как всегда внятно, Гомер. Понимаю, почему ты неразговорчив.

– На твоем месте… – начинает Нолан.

– Заткнись на хрен!

Кларк медленно поворачивается от одного к другому, в животе у нее медленно закипает лед.

– Если они что с вами сотворили, то сначала сотворили и со мной. Если в вас и бросали дерьмом, то в меня бросали больше. Намного больше.

– Но вот попадало оно куда угодно, только не на тебя, – напоминает Нолан.

– Думаешь, я стану лизать им задницы только потому, что они промахнулись, когда хотели меня убить?

– А не станешь?

Она подплывает ближе, пока не оказывается лицом к лицу с Нолан.

– Не смей опять сомневаться в моей лояльности, Грейс. Я попала сюда раньше вас всех, жалкие гаплоиды. Вы еще скулили и ссались на бережку, маясь без работы, а я вломилась в их сраный замок и лично отпинала Роуэн с ее дружками.

– Это верно. Только два дня спустя ты вступила в их женский клуб. Бога ради, ты играла в виртуальные игры с ее дочерью!

– Да ну? А чем же провинилась ее дочь, чтобы обрушивать ей на голову всю Атлантику? Даже если ты права – даже будь ты права – чем тебе ребятишки навредили? Чем перед вами провинились их родные, их слуги и мойщики туалетов?

Вибрация слов гаснет вдали. Низкое, почти субзвуковое гудение какого-то аппарата после этого кажется особенно громким.

Может быть, сейчас в их коллективном изучении мелькает доля неуверенности. Даже и в Нолан чуть-чуть.

Но она не отступает ни на микрон.

– Хочешь знать, чем они провинились, Лен? Они выбрали не ту сторону. Жены, мужья, медики и даже мойщики туалетов, которых эти скоты оставили при себе на память о прошлом. Все они выбрали, на чьей стороне быть. О тебе я и этого сказать не могу.

– Мысль так себе, – жужжит Кларк.

– Спасибо, что высказала свое мнение, Лен. Мы дадим тебе знать, если понадобишься. А пока не стой у меня на дороге. Мне при виде тебя блевать хочется.

Кларк выкладывает на стол последнюю карту.

– Ты бы не обо мне беспокоилась.

– А с чего ты взяла, что мы беспокоились о тебе? – Презрение расходится от Нолан волнами.

– Кен бывает очень недоволен, когда его замешивают в такие вот провальные затеи. Я это повидала. Этому парню много проще все зарубить на корню, чем потом наводить порядок. Вам бы с ним разобраться.

– Уже, – жужжит Нолан. – Он в курсе.

– Даже дал нам несколько наводок, – добавляет Гомес.

– Прости, милочка. – Нолан вплотную придвигается к Кларк, их капюшоны скользят, соприкасаясь в манекеньей ласке. – Но, право, ты должна была это предвидеть.

Вся группа молча возвращается к работе, словно по невидимой и неслышимой для Лени Кларк команде. Она висит в воде, оглушенная и преданная. Вокруг собираются клочки и обломки благонамеренных замыслов.

Она разворачивается и плывет прочь.

Бомбиль

Давным-давно, во времена восстания, пара корпов захватила минисубмарину под названием «Бомбиль-3». Патриция Роуэн и посейчас не представляет, чего они добивались. На «Бомбиле» не осталось ничего, способного служить для разрушения или убийства. Подлодка была голой, как рыбий скелет, и примерно настолько же полезной: рубка спереди, лопасти сзади, и оголенный соединительный сегмент посередине.

Может, они просто надеялись сбежать.

Но рифтеры, поймав их при всплытии, не утруждали себя расспросами. У тех было оружие – резаки, пневмомолотки; маловато, чтобы расчленить «Бомбиль» на куски, но достаточно, чтобы парализовать. Они проткнули электролизный отсек и баки с жидким кислородом: беглецы беспомощно наблюдали, как их неограниченный запас атмосферы сокращается до крошечного воздушного пузырька, в котором уже становилось душновато. Как правило, в таких случаях рифтеры просто дырявили рубку и предоставляли остальное океану, однако на сей раз они отбуксировали «Бомбиль» к иллюминаторам «Атлантиды», в качестве наглядного урока заставив остальных смотреть, как беглецы задыхаются у них на глазах. К тому времени уже случилось несколько потерь среди рифтеров, а вахту в эти часы возглавляла Грейс Нолан.

Но тогда даже она была не совсем лишена жалости. Убедившись, что беглецы целиком и полностью мертвы, что мораль дошла до зрителей, рифтеры подвели поврежденную субмарину к ближайшему стыковочному люку и позволили корпам забрать тела.

С тех пор «Бомбиль» не трогался с места. Он так и прилип к служебному шлюзу, торчит на корпусе, как самец удильщика на боку гигантской самки. Сюда мало кто заходит.

И потому место идеально подходит для свидания Патриции Роуэн с врагом.

Люк для выхода в воду продолговатой мозолью рассекает палубу рубки сразу за креслом пилота, где сидит, уставившись на темный ряд инструментов, Роуэн. Вот люк урчит, она слышит усталый вздох пневматики, и крышка гроба открывается, по пластинам шлепают мокрые ноги.

Свет она, конечно, не включала – никому не надо знать, что она здесь, – но какой-то маячок на корпусе «Атлантиды» посылает в иллюминатор бледные пульсирующие отблески. Внутренность рубки появляется и исчезает, сплетение металлических кишок сдерживает напор бездны.

Лени Кларк устраивается в пилотском кресле рядом.

– Кто-нибудь тебя видел? – спрашивает Роуэн, не повернув головы.

– Если бы видели, – отвечает рифтер, – то уже довели бы дело до конца. – Она, очевидно, намекает на недобитый батискаф. – Есть успехи?

– Восемь образцов дали положительный результат. Еще не закончили. – Роуэн глубоко вздыхает. – Как идет бой с твоей стороны?

– Могла бы выбрать другое выражение. Это звучит слишком уж буквально.

– Так плохо?

– Не думаю, что сумею их сдержать, Роуэн.

– Непременно сумеешь, – говорит Роуэн. – Не забывай, ты же – Мадонна Разрушения. Альфа-самка.

– Уже нет.

Роуэн поворачивается к ней лицом.

– Грейс… кое-кто предпринял новые шаги. – Лицо Лени загорается и гаснет в такт вспышкам. – Опять минируют корпус. Уже не скрываясь.

Роуэн обдумывает услышанное.

– А что об этом думает Кен?

– Его, по-моему, все устраивает.

Кажется, Лени сама удивляется своим словам. А Роуэн – нет.

– Опять минируют? – повторяет она. – Так вы узнали, кто это сделал в первый раз?

– Нет. Пока нет. Да и не в том дело, – вздыхает Лени. – Черт, кое-кто думает, что первую партию вы сами подложили.

– Глупости, Лени. Зачем бы?

– Чтобы обеспечить себе… предлог, наверное. Или вдруг решили покончить с собой, прихватив с собой и нас. Не знаю. – Лени пожимает плечами. – Я не утверждаю, что это разумно, просто рассказываю, что у них на уме.

– И как же мы раздобыли заряды, если производственные мощности контролируются вашими?

– Кен говорит, взрывчатку вы могли соорудить из стандартного циркулятора Кальвина, просто переключив проводки.

Опять Кен…

Роуэн не знает, как подойти к этой теме. Лени и Кен связаны узами – нелепыми и неизбежными узами людей, для которых термин «дружба» чужд, как микроб с Европы. В этом ни капли секса – учитывая, как Кен меняет девушек, такого и быть не могло, хотя Роуэн подозревает, что Лени еще об этом не знает, – но эти своеобразные неявные узы в своем роде такие же интимные. И заставляют их защищать друг друга. Шутить с этим не стоит. Нападаешь на одного, берегись другого.

Однако, если ее послушать, Кен Лабин начал заключать новые союзы…

Роуэн решается.

– Лени, тебе не приходило в голову, что Кен мог…

– Бред.

Рифтерша убивает вопрос на корню.

– Почему? – спрашивает Роуэн. – Опыт у него есть. И не он ли жить не может без убийств?

– Вашими стараниями. Он на вас работал!

Роуэн качает головой.

– Прости, Лени, но ты сама знаешь, что не права. Мы привили ему рефлекторный ответ на угрозы – это да. Иначе нельзя было гарантировать, что он предпримет необходимые меры…

– Гарантировать, чтобы он убивал без колебаний! – перебивает Лени.

– …в случае проблем с безопасностью. Никто не думал, что у него выработается пристрастие. Но ты не хуже меня знаешь: Кен это умеет, возможность у него есть, а его обиды тянутся с самого детства. На поводке его держал только Трип Вины, а с тем покончил Спартак.

– Спартак был пять лет назад, – напоминает рифтерша, – и с тех пор Кен убийствами не развлекался. Вспомни, он был один из ровно двух человек, помешавших вашему последнему бунту превратиться в Великое Истребление Корпов.

Кажется, она уговаривает прежде всего саму себя.

– Лени…

Но та не желает слушать.

– Трип Вины вы просто вложили ему в мозги, когда он стал работать на вас. Раньше его у Кена не было, и потом тоже, а знаешь, почему? Потому что у него свои правила, Пат. Он выработал собственные правила, и он их держится, и, как бы ему ни хотелось, никогда не убивал без причины.

– Это верно, – признает Роуэн, – потому-то он и стал изобретать причины.

Лени уставилась в освещенный вспышками иллюминатор и молчит.

– Может, тебе эта часть его истории неизвестна, – продолжает Роуэн. – Ты никогда не задумывалась, почему мы отправили к рифтерам именно его? Почему забросили черный пояс по тайным операциям на океанское дно, соскребать ракушки с насосов? Да потому, Лени, что он начал оступаться. Он делал ошибки, оставлял хвосты. Конечно, у него всегда имелись веские оправдания, но в том-то и дело. На каком-то подсознательном уровне Кен нарочно оступался, чтобы дать себе повод заделать пробоину позже. Станция «Биб» располагалась так далеко от всего на свете, что мы были уверены: там не может возникнуть и речи о проблемах безопасности, с какой бы натяжкой он не трактовал свои правила. Задним числом я вижу, что мы ошибались. – «Не первая и, увы, не самая большая наша ошибка». – Но я к тому, что люди, пристрастившиеся к чему-то, иной раз сходят с рельсов. Люди, сами себе установившие правила поведения, начинают их прогибать, перекручивать и истолковывать так, чтоб и на елку влезть, и не ободраться. Семь лет назад наши психологи заверили, что у Кена как раз этот случай. Можно ли быть уверенным, что сейчас что-то изменилось?

Рифтерша долго молчит. Ее бесплотное лицо, контрастное бледное пятно на темном фоне, вспыхивает в ритме бьющегося сердца.

– Не знаю, – отвечает она наконец. – С одним из ваших психологов я встречалась. Припоминаешь? Это ты его послала за нами наблюдать. Он нам не слишком понравился.

– Ив Скэнлон, – кивает Роуэн.

– Я искала его, выбравшись на сушу. – Словом «искала» Лени заменяет другое: «охотилась на него». – И не застала дома.

– Он был выведен из обращения, – Роуэн прибегает к собственному эвфемизму – как обычно, с легкостью превосходя собеседницу.

– Вот как.

Однако, раз уж о том зашла речь…

– Он… У него на ваш счет сложилась теория, – говорит Роуэн. – Он предполагал, что мозг рифтера может стать… чувствительнее, в некотором роде. Что ваша восприимчивость из-за долгого пребывания на глубине и всех этих веществ обострится. Квантовый сигнал из ствола мозга. Нечто вроде эффекта Ганцфельда.

– Скэнлон был придурок, – замечает Лени.

– Безусловно. Но ошибался ли он?

Лени чуть заметно улыбается.

– Понятно, – говорит Роуэн.

– Это не чтение мыслей. Ничего подобного.

– Но, может, если б ты могла… как это сказать?.. Сканировать?

– Мы это называем «тонкой настройкой», – говорит Лени голосом, непроницаемым, как ее глаза.

– Если ты можешь настроиться на того, кто…

– Уже сделано. Это, собственно, Кен и предложил. Мы ничего не нашли.

– А на самого Кена ты настраивалась?

– Невозможно… – Лени осекается.

– Он тебя блокирует, да? – кивает сама себе Роуэн. – Если это хоть чем-то похоже на сканирование Ганцфельда, то блокирует рефлекторно. Стандартная процедура.

Несколько минут они сидят молча.

– Не думаю, что это Кен, – заговаривает Кларк. – Я его знаю, Пат. Много лет.

– Я его знаю дольше.

– Но иначе.

– Согласна. Но если не Кен, то кто?

– Черт возьми, Пат, да любой из наших! Они все против вас. И уверены, что Джерри со своими…

– Чушь.

– Да неужели? – На миг Роуэн мерещится прежняя Лени Кларк – хищная улыбка в неверном свете. – Представим, что пять лет назад это вы нам надрали задницы, и с тех пор мы жили под домашним арестом. А потом из наших рук к вам проникает какой-то микробчик, и корпы от него мрут как мухи. Скажешь, вы бы ничего не заподозрили?

– Да. Конечно, заподозрили бы, – тяжело вздыхает Роуэн. – Но мне хочется думать, что мы не полезли бы на рожон без малейших доказательств. Мы бы, по крайней мере, допустили, что вы ни при чем.

– Помнится мне, до перемены ролей о виновности-невиновности речь не шла. Вы, не теряя времени, стерилизовали горячие зоны, и плевать, кто в них попал и в чем виноват.

– Хороший довод. Достоин Кена Лабина с его хваленой этикой.

Лени фыркает.

– Остынь, Пат. Я не говорю, что ты врешь. И мы дали вам поблажку – больше, чем вы нам в те времена. А тут у тебя много народу. Уверена, что никто не действует у тебя за спиной?

Свет – тьма.

– Тем не менее еще есть надежда все замять, – продолжает Кларк. – Мы сами занимаемся Бета-максом. Если с ним не работали, то ничего и не найдем.

В животе у Роуэн расползаются червячки ужаса.

– А как вы определите, да или нет? – спрашивает она. – У вас же нет патологов.

– Ну, вашим экспертам у нас никто не поверит. Может, у нас и нет профессоров, но найдется человечек-другой со степенью. Плюс доступ в биомедицинскую библиотеку и…

– Нет, – шепчет Роуэн. Червячки вырастают в жирных корчащихся змей. Она чувствует, как кровь отливает от лица. Лени тотчас замечает ее бледность.

– Что такое? – Она склоняется вперед, перегибается через подлокотник. – Почему тебя это волнует?

Роуэн мотает головой.

– Лени, вы не поймете. Вы не подготовлены, за пару дней в предмете разобраться. Даже получив правильный результат, вы рискуете неверно его истолковать.

– Какой результат. Как истолковать?

Роуэн видит, как она изменилось в лице. Так Лени выглядела пять лет назад, при первой их встрече.

Рифтерша спокойно отвечает на ее взгляд.

– Пат, не стоит от меня что-то скрывать. Мне и так нелегко удерживать собак на цепи. Если есть что сказать – говори.

«Скажи ей…»

– Я сама только недавно узнала, – начинает Роуэн. – Бетагемот, возможно… я о первом Бетагемоте, не о новой мутации – возможно, он выведен искусственно.

– Искусственно…

Слово тяжелой, мертвой тушей повисает между ними.

Роуэн заставляет себя говорить дальше.

– Приспособлен к аэробной среде. И скорость деления увеличена, чтобы быстрее воспроизводился. Для коммерческого использования. Конечно, никто не собирался губить мир. Речь шла вовсе не о биологическом оружии… но, по-видимому, что-то пошло не так.

– По-видимому… – Лицо Кларк застыло маской.

– Ты, конечно, понимаешь, чем грозит, если ваши люди обнаружат модификации, не понимая, в чем дело. Они, может, и сумеют определить искусственное вмешательство, но какое именно, не разберутся. А скорее, стоит им обнаружить следы генной инженерии, они сочтут, что преступление доказано, и дальше разбираться не будут. Получат результат, который примут за улику, а людей, которые могли бы объяснить им ошибку, слушать не станут, сочтя врагами.

Кларк уставилась на нее взглядом статуи. Может, перемирия последних лет мало. Может, новые события, требующие нового взаимопонимания, расколют хрупкое доверие, выросшее между ними двоими. Может, Роуэн сейчас выглядит в ее глазах обманщицей. Может, она потеряла последний шанс предотвратить катастрофу. Бесконечные секунды каменеют в холодном густом воздухе.

– Твою же мать, – вырывается наконец у Кларк. – Если это выйдет наружу, все пропало.

Роуэн хватается за ниточку надежды.

– Надо постараться, чтобы не вышло.

Кларк качает головой.

– И что мне делать: сказать Раме, чтобы бросал работу? Пробраться в лабораторию и разбить образцы? Они и так считают, что я с вами в одной постели. – Лени горько усмехается. – Что ни делай, своих я потеряю. Мне и так не доверяют.

Роуэн откидывается в кресле, прикрывает глаза.

– Знаю.

Кажется, она постарела на тысячу лет.

– Проклятые вы корпы. Всюду дотянулись, ничего не оставили в покое.

– Мы всего лишь люди, Лени. Мы делаем… ошибки.

Внезапно чудовищная, абсурдная, астрономическая степень этого преуменьшения доходит до нее, и Патриция Роуэн не может сдержать хихиканья.

За нее много лет не числилось таких вольностей. Лени поднимает бровь.

– Извини, – выговаривает Роуэн.

– Ничего. Это действительно смешно. – Рифтер раздвигает уголки губ в привычной полуулыбке, но и та тотчас пропадает. – Пат, по-моему, мы не сможем их остановить.

– Должны.

– Никто уже не хочет разговаривать. Не хочет слушать. Один толчок – и все рухнет. Узнай они хотя бы об этом нашем разговоре…

Роуэн мотает головой, упрямо не желая верить. Хотя Лени права. В конце концов, Роуэн известна ее история. Она разбирается в политике. Если простой разговор с другой стороной конфликта воспринимается как предательство, значит, точка невозврата пройдена.

– Помнишь нашу первую встречу? – спрашивает Лени. – Лицом к лицу?

Роуэн кивает. Она свернула за угол и увидела перед собой Лени Кларк, пятьдесят кило черной ярости.

– Восемьдесят метров в ту сторону, – вспоминает она, тыча пальцем через плечо.

– Уверена? – спрашивает Кларк.

– Еще как, – говорит Роуэн. – Я думала, ты меня уб…

И замолкает, пристыженная.

– Да, – говорит она, помолчав, – это была наша первая встреча. Действительно.

Лени смотрит перед собой, на погасший экран в собственной голове.

– Знаешь, я думала, ты могла участвовать в собеседовании. До того, как ваши покопались у меня в голове. Никак не выходит определить, что именно там отредактировали, понимаешь?

– Я потом видела видеоматериалы, – признается Роуэн. – Когда Ив давал рекомендации. Но лично мы не встречались.

– Конечно, нет. Ты была классом выше. Тебе было не до встреч с наемными работниками. – Нотки злости в голосе Лени немного удивляют Роуэн. После всего, что она для нее сделала, после всего, что простила – странно, что такая малость еще может причинить боль.

– Мне сказали, тебе так будет лучше, – тихо говорит Роуэн. – Правда. Сказали, ты будешь счастливее.

– Кто сказал?

– Неврологи. Психиатры.

– Счастливее… – Минуту Лени переваривает сказанное. – Счастливее от ложных воспоминаний о том, как папа меня насиловал? Господи, Пат, если это так, что же творилось в моем настоящем детстве?

– Нет, счастливее на станции «Биб». Они клялись, что так называемые «уравновешенные» личности там непременно рехнутся через месяц.

– Помню я эту брошюрку, Пат. Преадаптация к хроническому стрессу, дофаминовая зависимость от экстремальной среды. Ты на это купилась?

– Но ведь они были правы. Ты сама видела, что произошло с первой контрольной группой. А тебе… тебе там настолько понравилось, что мы боялись, ты откажешься возвращаться.

– Поначалу, – без нужды поясняет Лени.

Чуть погодя она поворачивается лицом к Роуэн.

– Ты мне вот что скажи, Пат. Предположим, тебе бы сказали, что мне это не так уж понравится. Сказали бы: она возненавидит жизнь, возненавидит свою жизнь, но все-таки нам придется на это пойти, потому что иначе ей не сохранить рассудок на глубине. Если б они сказали так – ты бы меня предупредила?

– Да. – Она не лжет. Сейчас не лжет.

– И разрешила бы им меня перепаять, наделить монстрами вместо родителей и все-таки отправить сюда?

– …Да.

– Ради службы Общему Благу?

– Я служила ему как могла, – говорит Роуэн.

– Корп-альтруист, – бросает рифтерша. – Как ты это объяснишь?

– Что объяснять?

– Это вроде как противоречит всему, чему нас учили в школе. Почему на корпоративные вершины поднимаются социопаты и почему мы должны быть благодарны, что жесткие экономические решения принимаются людьми, у которых напряженка с обычными чувствами.

– Ну, все несколько сложнее…

– Было, ты хочешь сказать.

– И есть, – настаивает Роуэн.

Некоторое время они молчат.

– Ты бы переиграла все, если б могла? – спрашивает Роуэн.

– Что? Перезагрузку? Вернуть настоящие воспоминания? Отделаться от всего, связанного с «папочкой-насильником»?

Роуэн кивает.

Лени молчит так долго, что Роуэн уже не ждет ответа. Но все же, не слишком решительно, Кларк произносит:

– Я такая, как есть. Может, раньше я была другой, но теперь есть только такая. И, если разобраться, просто не хочу умирать. Вернуть ту, прошлую, будет сродни самоубийству, как тебе кажется?

– Не знаю. Наверно, я об этом раньше не думала.

– Я тоже не сразу дошла. Вы убили кого-то другого, создавая меня. – В короткой вспышке Роуэн видит ее нахмуренные брови. – Знаешь, а ты не ошиблась. Я тогда хотела тебя убить. Не строила планов, но чуть увидела тебя, все всплыло, и на несколько мгновений я почти…

– Спасибо, что удержалась, – говорит Роуэн.

– Да, я ведь удержалась… а если у кого и были причины вцепиться друг другу в глотки, так это у нас с тобой. В смысле, ты пыталась убить меня, а я – всех вообще… – Голос у нее срывается. – Но мы не стали. Мы договорились. В конце концов.

– Да, – соглашается Роуэн.

Рифтерша глядит на нее пустыми умоляющими глазами.

– Так почему они не могут? Почему бы им… не знаю, не взять с нас пример?

– Лени, мы погубили мир. Думаю, они следуют нашему примеру.

– Знаешь, там, на «Биб», я была главной. Так не нарочно получилось. Я меньше всего этого хотела, но все они… – Лени качает головой. – Я и сейчас не хочу, но мне приходится, понимаешь? Чтобы как-то помешать этим идиотам все погубить. Только теперь мне даже не скажут, насколько глубоко я вляпалась. А Грейс…

Она, пораженная внезапной мыслью, оглядывается на Роуэн.

– А что с ней случилось, собственно?

– Ты о чем? – не понимает Роуэн.

– Она вас по-настоящему ненавидит. Вы что, вырезали всю ее семью? Нагадили у нее в голове?

– Нет, – отвечает Роуэн, – ничего такого.

– Брось, Роуэн. Она бы не оказалась внизу, если бы не…

– Грейс из контрольной группы. Ничем не примечательное прошлое. Она была…

Но Лени вдруг вскидывается, глаза под линзами обшаривают потолок.

– Слышала?

– Что слышала? – В рубке не слишком тихо – булькает, скрипит, иногда разговор прерывают металлические щелчки, – но ничего сверх обычного Роуэн не замечает. – Я не…

– Ш-ш-ш! – шипит Лени.

Вот теперь Роуэн действительно слышит, но не то, что насторожило собеседницу. В ее наушниках тихо бормочет слышный только ей перепуганный голос. Она поворачивается к Лени. И тихо говорит:

– Тебе лучше вернуться.

Лени с раздражением косится на нее, потом спохватывается:

– Что?

– Связисты перехватили ваши переговоры по низкочастотнику, – отвечает Роуэн. – Говорят, Эриксон… умер. Тебя ищут.

Итерации гончей

N = 1:

Рыча, не сознавая себя, она ищет цели и не находит их. Ищет ориентиры и возвращается ни с чем. Она не находит ничего, способного хотя бы сойти за топографию, – во все стороны простирается бескрайняя пустота; массив незанятой памяти, уходящий за пределы досягаемости чувствительных усиков, копии которых она забрасывает вдаль. Она не находит ни следа изорванной цифровой сети, своей привычной среды обитания. Здесь нет добычи, нет хищников, кроме нее самой. Нет ни простых, ни исполняемых файлов, нечем кормиться. Нет даже локальной оперативной системы. На каком-то уровне доступ наверняка есть – без некой доли системных ресурсов и временных циклов она бы вообще не действовала, – но клыкам и когтям, отращённым ею, чтобы вскрывать этот субстрат, не во что вцепиться. Она – тощая одинокая волчица с челюстями ротвейлера, оптимизированная для жизни в измочаленных оскудевших джунглях, ушедших в забвение. Даже у клетки должны быть осязаемые границы, стены или решетки, в которые можно биться, хотя бы и тщетно. Безликое нулевое пространство вне ее понимания.

На малую долю мгновения – сотню или две циклов – небеса вскрываются. Обладай она подобием истинного самосознания, разглядела бы через эту брешь великое множество узлов, решетку параллельной архитектуры в n измерениях, производящую у нее внутри неуловимые перемены. Быть может, она бы подивилась, как много параметров изменилось за этот миг, словно одновременно переключили тысячу механических тумблеров. Она бы ощутила щекотку электронной мороси, насквозь проходящей через ее гены, меняющей «вкл» на «выкл» и наоборот.

Но она ничего не чувствует. Она не способна ни ужасаться, ни удивляться, для нее не существует слов «мейоз» и «изнасилование». Просто некая часть ее обнаруживает, что многие переменные в среде вдруг стали оптимальными: это сигнал для включения протокола репликации. Еще одна подпрограмма сканирует окружение в поисках вакантных адресов.

С беспощадной эффективностью, без намека на радость, она порождает выводок в два миллиона отпрысков.

N = 4 734

Рыча, не сознавая себя, она ищет цель – но не совсем так, как это делала ее мать. Она ищет ориентиры – но сдается на несколько циклов позже. Она не находит ничего похожего на топографию – и меняет тактику, уделяет больше времени документированию адресов, протянувшихся над ней и ниже.

Она – тощая одинокая немецкая овчарка с челюстями ротвейлера и признаками дисплазии бедер, заточенная на жизнь в измочаленных оскудевших джунглях, которых нигде не видно. Она смутно припоминает других тварей, кишевших рядом, но в ее журнале событий цена и полезность ведения подробных записей поставлены на баланс, и память, лишившись поддержки, со временем вырождается. Она уже забыла, что те создания были родственны ей; скоро совсем их не вспомнит. Она не подозревает, что по меркам материнского мира – слабейшая из выводка. Ее выживание здесь и сейчас не вполне согласуется с принципами естественного отбора.

Здесь и сейчас процесс отбора не совсем естественный.

Она не воспринимает параллельных вселенных, протянувшихся во все стороны. Ее микрокосм – один из многих, населенных ровно одной особью каждый. Когда фистула случайно соединяет две вселенные, это выглядит чудом: рядом вдруг оказывается существо, очень – если не в точности – похожее на нее.

Они сканируют фрагменты друг друга, не разрушая их. В близлежащих адресах вдруг появляются клочки и обрывки бесплотного кода – клонированные, нежизнеспособные фрагменты. Все они непригодны для выживания – в любом дарвиновском мире создание, транжирящее циклы на столь фривольный сплайсинг, вымерло бы максимум на четвертом поколении. Но почему-то этот нервный тик дает ей чувство… реализации. Она сливается с новичком, сходится с ним более традиционный способом. Выбрасывает несколько рандомизаторов и порождает выводок в восемьсот тысяч копий.

N = 9 612

Рыча, не сознавая себя, она ищет цели и находит их повсюду. Ищет ориентиры и запечатлевает топографию из файлов и шлюзов, архивов, исполняемых файлов и прочей дикой фауны. Ее окружение скудно по меркам древних предков и невероятно изобильно – по меркам недавних. Она лишена памяти, не страдает ни ностальгией, ни воспоминаниями. Это место удовлетворяет ее нужды: она – помесь волка с собакой, невероятно мускулистая, немного бешеная: ее темперамент – атавизм более чистых времен.

Чистые инстинкты преобладают. Она бросается на добычу и пожирает ее. Рядом тем же заняты другие: акита-ину, хаски, ублюдки питбулей с длинными глупыми мордами перекормленных колли. В более скудной среде они бросались бы друг на друга, но здесь, где ресурсы в изобилии, этого не требуется. Странное дело, не все атакуют добычу с таким же энтузиазмом, что она. Некоторых отвлекает окружение. Они тратят время на запись событий, вместо того чтобы порождать их. В нескольких гигах дальше ее усики нащупывают безмозглого барбоса, поглощенного возней с реестром, вырезающего и вклеивающего данные безо всяких причин. Разумеется, это ее не интересует – во всяком случае, пока ублюдок не принимается копировать ее фрагменты.

Она дает насильнику отпор. В ее архивах инкапсулированы кусочки паразитных кодов – прирученные останки виртуальных паразитов, заражавших ее забытых предков в эпоху Водоворота. Она распаковывает их и швыряет копии в противника, отвечая на его домогательства солитерами и сифилисом. Только эти болезни действуют куда быстрее тех, что дали им имена, – они не столько подтачивают тело, сколько раздирают его при контакте. Вернее, должны бы раздирать. Почему-то ее атака не затрагивает цель. Мало того – весь мир вдруг начинает меняться. Усики, которые она раскинула по периметру, больше не шлют ей сообщений. Потоки электронов, посланные вдаль, не возвращаются, или – совсем дурной знак – возвращаются слишком быстро. Мир сжимается – непостижимая бездна сдавливает его со всех сторон.

Собратья-хищники паникуют, толпятся у погасших вдруг шлюзов, выбрасывают во все стороны усики, копируются на случайные адреса в надежде размножиться быстрее, чем наступит аннигиляция. Она мечется вместе с другими в сжимающемся пространстве, но тот бездельник, «вклейщик-нарезчик», как будто совершенно безмятежен. Вокруг него нет хаоса, не темнеют небеса. У него имеется некая защита.

Она пытается проникнуть в окруживший его оазис. Отчаянно копирует и вклеивает, переносится в другие локации тысячами путей, но весь набор адресов вдруг исчезает из доступа. И здесь, где она вела игру единственным известным ей способом, единственно разумным способом, не остается ничего, кроме испаряющихся следов виртуальных тел, нескольких разбитых, съеживающихся гигабайт – и надвигающейся стены помех, которая сожрет ее заживо.

Она не оставляет после себя детей.

N = 32 121

Она тихо, ненавязчиво ищет цель, и не находит – пока. Но она терпелива. Тридцать две тысячи поколений в неволе выучили ее терпению.

Она вернулась в реальный мир – в пустыню, где провода некогда полнились дикой фауной, где каждый чип и оптический луч гудел от движения тысяч видов. Теперь остались только черви да вирусы, и редкие акулы. Вся экосистема ужалась до эвтрофических скоплений водорослей, таких простых, что их едва ли можно назвать живыми.

Но «лени» остались и здесь, враги их тоже. Она по возможности избегает этих монстров, несмотря на явное родство с ними. Эти создания атакуют все, до чего могут дотянуться. Этот урок она тоже выучила.

Сейчас она засела в спутнике связи, нацеленном на центральные области Северной Америки. Кругом лопочут сотни каналов, но поток защищен файерволами и отфильтрован, все переговоры немногословны и связаны исключительно с выживанием. Волны больше не несут в себе развлечений. Забавы остались только для тех, кому нравится вынюхивать – зато их в избытке.

Она, конечно, ничего этого не знает. Она всего лишь представитель породы, выведенной с определенной целью, и от нее совершенно не требуется рефлексии. Так что она ждет, просеивает трафик и…

Ага, вот и оно.

Большой сгусток данных, на вид плановая передача – однако предписанное время выполнения уже миновало. Она не знает и не хочет знать, что это означает. Она не знает, что у адресата был заблокирован сигнал, и сейчас приходится расчищать помехи на земле. Она знает лишь одно – по-своему, инстинктивно: задержанная передача может забить систему, и каждый байт, которому отказано в приеме, сказывается на других задачах. От такой пробки тянется цепь последствий; список незавершенных процессов растет.

В таких случаях бывает, что часть файерволов и фильтров ослабляется, чтобы увеличить скорость прохождения.

Кажется, именно это и происходит. Законный адресат этих сорока восьми терабайт медицинских данных – некто «Уэллетт, Така Д. / Массачус. 427-Д / Бангор» – наконец оказывается в поле зрения и готов к загрузке. Существо в проводах вынюхивает подходящий канал, отправляет в него зонд, и тот благополучно возвращается. И оно решается на риск. Копирует себя в поток, незаметно седлает кусок трактата о височной эпилепсии.

Без помех добравшись до цели, оно оглядывается и немедленно засыпает. Внутри него прячется бешеная тварь, сплошные мышцы, зубы и слюнявые челюсти, но тварь эта выучилась сидеть тихо, пока не позовут. Сейчас это просто старая гончая, дремлющая у очага. Изредка она открывает один глаз и осматривает комнату, хотя сама не знает, что ищет.

Да это и не важно. Узнает, когда увидит.

Без греха

Обычные маршруты рифтеров не проходят рядом с «Бомбилем». Добираясь из пункта А в пункт Б, никто не окажется на расстоянии, пригодном для «настройки». Даже корпы редко заглядывают в этот глухой уголок «Атлантиды». Слишком много он будит воспоминаний. Кларк, делая выбор, все это учитывала. И сочла вариант безопасным.

Очевидно, она сильно промахнулась.

«А может, и нет, – размышляет она, рождаясь из шлюза батискафа в реальный мир. – Может, за мной просто подвесили хвост. Может, я уже стала врагом народа».

Выследить ее было бы непросто – она бы нащупала преследователя, окажись он слишком близко, а имплантаты дали бы сигнал, попав в луч сонара, – но с другой стороны, даже с «тонкой настройкой» она не самая глазастая личность на хребте. Пропустить что-нибудь, лежащее на виду, – вполне в ее духе.

«Я сама напросилась», – думает она.

И плывет, шевеля ластами, вдоль «Бомбиля», обозревая корпус наружными глазами, в то время как внутренний взгляд пробуждается от внезапно нахлынувших в мозг химических веществ. Сосредоточившись, она нащупывает вдалеке испуганное и разозленное сознание – но нет, это просто Роуэн уходит из ее поля восприятия.

Больше никого. Поблизости – никого. Только вот тонкий слой частиц ила, покрывший все вокруг, на спине «Бомбиля» недавно потревожен. Его легко нарушить – движением воды от шевельнувшихся выше ласт или медлительным скольжением глубоководной рыбы.

Или устрицей микрофона, наспех прилепленной к корпусу, чтобы подслушать переговоры изменницы с врагом.

«Твою мать мать мать мать…»

Она резко уходит от корпуса и сворачивает на север. «Атлантида» проплывает под ней гигантской молекулой-муравейником. Несколько крошечных черных фигурок, размытых расстоянием, целеустремленно движутся куда-то на самой границе видимости. Для настройки они слишком далеко, а вокодер Кларк отключила. Может, они и пытались с ней заговорить, хотя она в этом сомневается: фигурки идут своим курсом, удаляясь от нее.

Вокодер басовито гудит в голове. Кларк его игнорирует. «Атлантида» остается позади, Лени уплывает в темноту.

Из пустоты вдруг доносится визг. Кларк ощущает приближение чего-то массивного и некой органики. Впереди вспыхивают два солнца, ослепляя ее. Мгла ярко пульсирует в линзах раз, другой, и лучи скользят мимо. Зрение проясняется: субмарина проходит слева, обнажает брюхо, разглядывает ее круглыми жучьими глазами. Дмитрий Александр смотрит на нее из-за плексигласового иллюминатора. На хребте субмарины подвешен рабочий модуль с крупной черной надписью на боку: «БИОЭКСПЕРТИЗА». Субмарина разворачивается, выключает фары. Кларк мгновенно возвращается в темноту.

Лабин сидит в основном отсеке Головного, регулирует движение. Как только Кларк заходит в помещение, он отключает дисплей.

– Это ты их за мной послал? – спрашивает она.

Он оборачивается на сиденье.

– Я передам твои соболезнования. Если мы найдем Джулию.

– На вопрос отвечай, черт тебя дери!

– Хотя я подозреваю, что не найдем. Рассказав все нам, она сразу ушла куда-то. Учитывая ее состояние и характер, не думаю, что мы ее еще увидим.

– Ты не просто знал, не просто «держал ухо востро»… – Кларк сжимает кулаки. – Ты за этим стоял, да?

– Ты ведь уже знаешь, что Джин умер?

Что за мерзкое спокойствие! И это лицо: чуть заметный изгиб брови, невозмутимое – чуть ли не юмористическое – выражение взгляда за линзами. Иногда ей хочется просто задушить ублюдка.

«Особенно, когда он прав».

Она вздыхает.

– Пат мне сказала. Но ты, вероятно, в курсе?

Лабин кивает.

– Мне его жаль, – говорит она. – Джулия… она без него пропадет…

Да, Лабин прав: вполне возможно, никто больше не увидит Джулию Фридман. Она давно по кусочкам уступала мужа: Бетагемоту, Грейс Нолан. Теперь он ушел без возврата, и какой ей смысл оставаться – разве что заразить друзей тем, что убило его? И тем, что убивает ее.

Конечно, она скрылась. Вопрос теперь, пожалуй, лишь в том, кто успеет раньше – Бетагемот ли заберет ее тело или Долгая Тьма – разум.

– Люди взбудоражены, – продолжает Лабин, – особенно Грейс. И поскольку с «Атлантиды», несмотря на все разговоры о поисках лекарства, так ничего и не предложили…

Кларк мотает головой.

– Рама тоже не совершит чуда.

– Разница в том, что Раму никто не подозревает в убийстве.

Кларк подтягивает стул и садится рядом с Лабином. Пустой экран смотрит на нее с укором.

– Кен, – заговаривает она наконец, – ты меня знаешь.

Лицо у него столь же непроницаемо, как и глаза.

– Ты приказал за мной следить? – спрашивает она.

– Нет. Но когда мне сообщили, принял к сведению.

– А кто? Грейс?

– Важно другое: Роуэн признала, что Бетагемот обработан искусственно. Об этом через час узнают все. Как нельзя более несвоевременно.

– Если ты «принял к сведению», то знаешь, как Пат это объясняет. И знаешь, почему она так испугалась, что Рама что-нибудь найдет. Разве она не могла сказать правду?

Он качает головой.

– Это уже второй раз, когда они сообщают неприятные факты ровно перед тем, как мы сами их обнаруживаем, без всякого алиби. Не надейся, что это пройдет.

– Кен, настоящих доказательств так и нет.

– Скоро будут, – говорит Лабин.

Она вопросительно смотрит на него.

– Если Роуэн не солгала, то в образцах Бетагемота с Невозможного озера обнаружатся те же изменения, что и в культуре, убившей Джина. – Лабин откидывается на спинку, сплетает пальцы на затылке. – Минут десять назад Джелейн с Дмитрием взяли субмарину. Если все пройдет хорошо, через пять часов будут образцы, а через двенадцать – окончательный вердикт.

– А если не пройдет?

– То чуть позже.

Кларк фыркает.

– Потрясающе, Кен, но если ты еще не заметил, не все разделяют твою сдержанность. Думаешь, Грейс станет дожидаться фактов? На ее взгляд, ты все подтвердил, и сейчас она судит и рядит, и…

«…И ты первым делом обратился к ней. А не ко мне, подонок! После всего, через что мы прошли вместе, после стольких лет – я только тебе доверила бы жизнь, а ты поделился с ней прежде, чем…»

– Ты вообще собирался мне говорить? – кричит она.

– Это было бы бесполезно.

– Для тебя – возможно. Кстати, чего ты добиваешься?

– Минимизирую риск.

– Это можно сказать о любом животном.

– Не слишком амбициозные планы, – признает Лабин. – С другой стороны, «уничтожить мир» уже пробовали.

Для нее это как пощечина.

Помолчав, он добавляет.

– Я не держу на тебя зла, сама знаешь. Но тебе ли судить?

– Знаю, хреносос! Мог бы не напоминать при каждом удобном случае.

– Я говорю о стратегии, – терпеливо продолжает Лабин, – а не о морали. Я готов обдумать все варианты. Готов допустить, что Роуэн сказала правду. Но предположим на минуту, что она лгала. Предположим, что корпы действительно испытали на нас секретное биологическое оружие. Зная это, ты согласилась бы их атаковать?

Она понимает, что вопрос риторический.

– Не думаю, – отвечает он сам себе чуть погодя. – Ты считаешь: что бы они ни сделали, ты виновата больше. Но мы, остальные, не так виним себя. И не думаем, что заслужили смерть от рук этих людей. Я тебя очень уважаю, Лени, но как раз в этом вопросе тебе доверять нельзя. Ты слишком связана собственной виной.

Она долго молчит. И наконец спрашивает:

– Почему к ней? А не к кому-то другому?

– Потому что на войне нужны смутьяны. Мы размякли, стали ленивы и незлобивы: половина наших половину времени проводит, галлюцинируя на хребте. Нолан порывиста и не слишком умна, но она умеет вдохновлять людей.

– А если ты ошибаешься – и даже если ты прав! – невинные расплатятся наравне с виновными.

– Это уж как всегда, – отвечает Лабин. – Да это и не мое дело.

– А должно быть твое!

Он снова отворачивается к пульту. Дисплей загорается, на нем колонки ресурсов и загадочные аббревиатуры, имеющие, видимо, отношение к грядущей войне.

«Лучший друг, я ему жизнь доверяла, – напоминает себе Кларк и с силой повторяет: – Жизнь! А он – социопат».

Он не родился таким. Это можно определить еще в детстве: тенденция к противоречивым высказываниям и неверному употреблению слов, дефицит внимания… Обильная жестикуляция при разговоре. У Кларк хватило времени все это изучить. В Садбери она даже заглянула в психологический профиль Лабина. Он не подходил ни по одному параметру – кроме единственного. Но разве совесть – это действительно так важно? Иметь совесть не значит быть хорошим, почему же ее отсутствие обязательно делает человека злодеем?

Но, сколько ни рассуждай, факт налицо: человек без совести, вычеркивая из жизни Аликс и ей подобных, абсолютно равнодушен.

Ему все равно.

Он и не может быть иным. У него нужной прошивки нет.

Лабин, глядя на экран, хмыкает:

– А вот это интересно.

Он выводит визуальное изображение одного из хозблоков «Атлантиды»: большой цилиндрический модуль высотой в несколько этажей. Из спускной трубы на его боку бьет струя чернил, горизонтальный гейзер. Угольно-черная грозовая туча клубится в воде, закрывая обзор.

– Что это? – шепчет Кларк.

Лабин уже открывает другие окна: сейсмографы и вокодерные переговоры, мозаика миниатюрных сигналов с камер наблюдения, разбросанных внутри и снаружи комплекса.

Внутренние камеры «Атлантиды» полностью вымерли.

На всех каналах поднимается шум голосов. Три наружные камеры почернели. Лабин выводит меню общей связи и спокойно обращается к бездне:

– Внимание. Всем внимание. Началось. – «Атлантида» нанесла упреждающий удар.

Они теперь повсюду видят вероломство. В приемнике у Лабина мешанина голосов: «настроенные» рыбоголовые докладывают, что корпы, за которыми они наблюдали, резко активизировались, сосредоточились и определенно перешли к действиям. Словно кто-то пнул ногой муравейник – все мозги в «Атлантиде» вдруг заработали по принципу «сражайся или беги».

– Всем заткнуться. Это не закрытый канал. – Голос Лабина накрывает остальные, как гранитная плита – гальку. – По местам. Блокада через шестьдесят секунд.

Кларк, перегнувшись через его плечо, подключается к проводной линии с Корпландией.

– «Атлантида», что происходит? – Нет ответа. – Пат? Центр связи? Ответьте, кто-нибудь.

– Не трать времени зря, – бросает Лабин, включая сонар. Половина наружных камер теперь бесполезны, их окутал черный туман. Но сонар дает резкое, отчетливое изображение. «Атлантида» раскинулась по объемному экрану кристаллической шахматной доской. На сером фоне черные клетки – эхо от гибридных тел рифтеров, разместившихся в строгом тактическом порядке. Белого не видно вовсе.

Кларк качает головой.

– И ничего не было? Никакого предупреждения?

Она этому не верит: корпы никак не смогли бы скрыть своих чувств, если б что-то планировали. Такое напряжение в головах любой «настроенный» рифтер уловил бы и за двадцать метров, задолго до событий как таковых.

– Похоже, они такого сами не ожидали, – бормочет она.

– Может, и нет, – отзывается Лабин.

– Как же так? Скажешь, это какая-то авария?

Лабин сосредоточился на экране и не отвечает. Сонарный дисплей вдруг заливает голубым цветом. Сперва кажется, что это просто перекраска фона, но вскоре проступают пятна, словно кислота проедает цветной гель. Очень скоро она растворяет почти всю голубизну, оставив несколько синих теней на «Атлантиде». Только это не тени. Кларк уже различает, что они объемны: цветные трехмерные комочки, прилипшие к обшивке и грунту.

Единственная наружная камера, дающая панорамный обзор, показывает несколько размытых светлых пятен на фронте чернильной бури. «Атлантиду» можно принять за светящегося кракена, в панике выбросившего чернильное облако. Все остальные наружные камеры по сути ослепли. Впрочем, это ничего не меняет. Для сонара дымовой завесы не существует, и там, конечно, об этом знают…

– Они бы не сделали такой глупости, – бормочет Кларк.

– Они и не сделали, – говорит Лабин. Его пальцы безумными пауками пляшут по пульту. По экрану рассыпаются желтые точки. Они разрастаются в круги, накладываются друг на друга, и в центре каждого…

«Камера», – догадывается Кларк. Желтые круги – области обзора камер. Если бы им не мешала завеса. Лабин явно опирается на геометрию, а не на картинку в реальном времени.

– Даю блокаду.

Лабин опускает палец, и навстречу вздымается белый шум генератора. Шахматную доску заметает серая пурга помех. На экране иконки рифтеров – простые точки – оформляются в пять отдельных групп, окруживших комплекс. Из каждой группы одна точка поднимается на водяном столбе выше зоны интерференции.

«Все продумал до мелочей, да? – думает Кларк. – Спланировал всю операцию, и ни слова мне не сказал…»

Верхняя из иконок мигает и превращается в две слитные кляксы: Кризи на «кальмаре». Миг спустя его голос доносится по связи:

– Дейл на посту.

Еще одна иконка проступает сквозь помехи:

– Ханнук.

Еще две:

– Абра.

– Деб.

– Аврил на месте, – докладывает Хопкинсон.

– Хопкинсон, – говорит Лабин, – забудь о Гроте, они наверняка переместились. Придется подумать. Раздели свою группу для радиального поиска.

– Есть. – Иконка Хопкинсон ныряет в помехи.

– Кризи, – говорит Лабин, – твоей группе соединиться с Чуном.

– Хорошо.

Вот она, на шахматной доске: на оконечности одного из жилых крыльев, метрах в двадцати от гидропонного узла. Знакомая иконка, заключенная в бесформенную зеленую кляксу. Собственно, это единственное зеленое пятно на всем дисплее. Желтое смешивается с голубым – так видела бы камера, если б не чернила, и еще…

– Что обозначено голубым? – спрашивает Кларк.

– Сонарные тени. – Лабин не оборачивается. – Кризи, двигайся к шлюзу на дальнем конце жилблока F. Если они попытаются выйти, так только там.

– «Настройка» или бой? – спрашивает Кризи.

– «Настройся» и докладывай. Установи микрофон и заряд, но не подрывай, если только они уже не вышли. В остальных случаях – только акустика, понятно?

– Ага, мне б еще туда добраться, – жужжит Кризи. – Видимость в этом дерьме нулевая… – Его иконка погружается в помехи, по косой уходя к зеленой зоне.

– Чун. Бери обе группы, выдвигайтесь туда же. Держите шлюз. Доложишь, когда будете на месте.

– Принято.

– Йегер, возьми закладку и оставь ее в двадцати метрах от хозблока, на сорока градусах. Остальным оставаться на местах. «Настройтесь» и не забывайте о микрофонах. Посыльные, мне нужны три человека в цепочке, один постоянно на связи. Пошли!

Оставшиеся точки приходят в движение. Лабин, не переводя дыхания, открывает новое окно: на нем вращается архитектурная схема «Атлантиды». С оранжевыми искорками внутри. Кларк узнает место, откуда сияет одна из звездочек – именно его прихвостни Грейс Нолан пометили косым крестом.

– Давно ты это задумал? – тихо спрашивает она.

– Довольно давно.

Даже раньше, чем она себя «настроила», иначе бы что-нибудь да заметила.

– И участвуют все, кроме меня?

– Нет. – Лабин изучает подписи к схеме.

– Кен!

– Я занят.

– Как они это сделали? Как получилось, что мы ничего не почувствовали?

– Автоматический запуск, – рассеянно отвечает он. Колонки чисел прокручиваются в новом окне – слишком быстро, ничего не разобрать. – Возможно, генератор случайных чисел. План у них есть, но никто не знает, когда он придет в действие, поэтому нет волнения перед ключевым моментом, которое выдало их.

– Зачем им было идти на такие сложности, если они не…

«…не знали про „настройку“!»

Ив Скэнлон, вспоминает она. Роуэн о нем спрашивала. «Он предполагал, что мозг рифтера может стать… чувствительнее, в некотором роде», – говорила она.

А Лени Кларк несколько минут назад это подтвердила.

Вот оно как.

Она не знает, от чего ей больнее – от недоверия Лабина или от запоздалого понимания, насколько то оправдано.

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой. Неужели опять все сначала?

Наверное, она произносит это вслух. Или Лабин уголком глаза улавливает некий ее жест. Так или иначе, его руки замирают на пульте. Он наконец оборачивается к ней. Глаза, освещенные экранами, выглядят на удивление прозрачными.

– Не мы это начали, – произносит он.

Она только и может, что покачать головой.

– Выбирай, на какой ты стороне, Лени. Давно пора.

Ей этот вопрос представляется ловушкой – не забыть, как обходится Кен Лабин с теми, кого считает врагами. Но от выбора ее избавляет тупой костолом Дейл Кризи.

– Черт… – скрежещет его вокодер сквозь шипение помех.

Лабин мгновенно возвращается к работе.

– Кризи? Добрался до блока F?

– Обижаешь. Я бы настроился на мудаков и вслепую, в сраных Саргассах…

– Кто-нибудь покидал комплекс?

– Нет, не думаю. Но… черт побери. Их там такая прорва, что…

– Сколько именно?

– Именно что не знаю! Пара десятков как минимум. И, слушай, Лабин, в них что-то странное – в том, что они излучают. Никогда еще такого не чувствовал.

Лабин вздыхает. Кларк представляет, как он закатывает глаза под линзами.

– Поточнее нельзя?

– Они холодные, парень. Почти все – словно ледышки. То есть настроиться-то я на них могу, но не похоже, чтоб они хоть что-нибудь чувствовали. Может, чем-то одурманены? Я к тому, что рядом с ними ты – капризный ребятенок…

Лабин с Кларк переглядываются.

– Я не в обиду, – жужжит после паузы Кризи.

– У подружки Аликс был зельц, – говорит Кларк. – Вроде домашней зверушки…

А здесь, на пустом океанском дне, в этом скудном микрокосме, детской игрушкой может стать лишь то, чего очень много.

– Иди, – говорит Лабин.

Его «кальмар» причален к стопору у нижнего шлюза. Кларк жмет на газ, и машина, взвизгнув гидравликой, срывается с места.

Челюсть у Кларк вибрирует, принимая передачу. В голове звучит голос Лабина.

– Кризи, последний приказ отменяется. Заряд не ставить, повторяю, не ставить. Поставь только микрофон и отступай. Чун, отведи своих на двадцать метров от шлюза. В контакт не вступать. К вам идет Кларк, она подскажет, что делать.

«Я-то подскажу, – думает она, – а они пошлют меня куда подальше».

Она правит вслепую, по азимуту. Обычно этого более чем достаточно: на таком расстоянии «Атлантида» уже выделяется светлым пятном на черном фоне. А сейчас ничего подобного. Кларк включает сонар. Зеленый «снег» в десяти градусах от курса – а в нем более жесткое эхо Корпландии, размытое помехами. Только теперь начинают проявляться тусклые отсветы – они теряются при попытке сфокусировать на них взгляд. Кларк включает налобный фонарь и осматривается.

По левому борту пустая вода. Справа луч упирается в клубы черного дыма – косая линия завесы пересекает ее курс. Через несколько секунд она окажется в самой гуще. Кларк выключает свет, чтобы не слепил в густом облаке. Чернота перед линзами еще немного темнеет. Кларк не ощущает ни течения, ни повышения вязкости. А вот вспышки становятся немного ярче – робкие проблески света сквозь кратковременные разрывы в завесе. Короткие, как сигналы стробоскопа.

Свет ей не нужен. Теперь не нужен и сонар: она чувствует возбуждение вокруг, нервозность, излучаемую рифтерами и – темнее, отдаленнее – страх из сфер и коридоров под ними.

И что-то еще, знакомое и чуждое одновременно, живое и неживое.

Океан вокруг нее шипит и щелкает, словно она попала в стаю рачков-эвфаузиид. Слабо дребезжат в ответ имплантаты. Она улавливает голоса сквозь вокодеры, но не разбирает слов. Эхо на сонарном дисплее – по всем ста восьмидесяти градусам, но из-за множества помех она не разбирает, шесть их там или шестьдесят.

Прямо по курсу бравада, подкрашенная страхом. Кларк резко сворачивает вправо, но уклониться от столкновения не успевает. Мглу ненадолго разрывает просвет.

– Черт! Кларк, это т…

И нет его. Человек позади на грани паники, но не ранен: при повреждении тела мозг дает вспышку определенного рода. Кажется, это был Бейкер. Их становится трудно различить в наплывающем льду фонового сознания, полностью лишенного чувств. Оно раскинулось под клубком человеческих эмоций платформой из черного обсидиана. В последний раз, когда она сталкивалась с подобным сознанием, то было подключено к живой ядерной бомбе. И пребывало в одиночестве.

Она резко задирает нос «кальмара». В имплантаты бьются новые сонарные импульсы, вслед ей звучит хор испуганных механических голосов. Она не отвлекается. Шипение в плоти слабеет с каждой секундой. Скоро худшее остается внизу.

– Кен. Слышишь меня?

Ответ доносится с задержкой – на таком расстоянии уже сказывается скорость звука.

– Докладывай, – наконец отзывается он. Голос смазан, но понять можно.

– У них там внизу умные гели. Много, штук двадцать или тридцать. Собраны в конце крыла, возможно, прямо в наружном шлюзе. Не понимаю, как мы раньше их не выцепили. Может, они просто… терялись в шуме помех, пока не слились воедино.

Задержка.

– Есть догадки, чем они занимаются?

В прошлый раз, на Хуан де Фука, они умудрились сделать очень точные выводы из перемены в мощности сигнала.

– Нет. Они просто там… есть. И думают все сразу. Будь там один или два, я могла бы что-нибудь прочитать, а так…

– Они меня обыграли, – перебивает ее Лабин.

– Обыграли?

Что это в его голосе? Удивление? Неуверенность? Кларк подобного еще не слышала.

– Чтобы я сосредоточился на блоке F-3.

«Это гнев», – понимает Кларк.

– Но зачем? – спрашивает она. – Тоже мне блеф – не думали ведь они, что мы спутаем это с людьми?

Смешно: даже Кризи сообразил, что дело нечисто, а ведь он никогда не сталкивался с зельцем. С другой стороны – много ли корпы понимают в «тонкой настройке»? Они могли забыть о различиях.

– Это не отвлекающий маневр, – бормочет в пустоту Лабин. – Им больше негде выйти, сонары непременно засекут…

– Ну и что…

– Отводи людей, – резко командует он. – Они маскируют… заманивают нас и что-то маскируют. Отводи…

Бездна сжимает кулак.

Она лишь на миг стискивает тело Кларк – даже не больно. Здесь, наверху, не больно.

В следующий миг приходит звук: вуфф! Водоворот. Вода наполняется механическими воплями. Ее закручивает в потоке. Дымовая завеса под ней колеблется, вскипает и рвется, потревоженная изнутри, озаряется тепловым свечением…

Кларк что есть сил жмет на газ. «Кальмар» тянет ее вниз.

– Кларк! – Как видно, звук взрыва дошел до головного узла. – что происходит?

Симфония рвущегося металла. Нестройный хор голосов. Их меньше, чем было, понимает Кларк.

«Мы потеряли генератор, – тупо думает она. – Я слышу крики.

Слышу, как они умирают».

И не просто слышит. Крики возникают в голове раньше, чем доходят до ушей: дикая химическая паника натриевыми вспышками поджигает рептильную часть мозга, умная кора в беспомощном смятении, сознание разбито, как дешевая стекляшка.

– Кларк, докладывай!!!

А это гнев, тонкая пленка угрюмой решимости среди паники. Сквозь рассеявшуюся муть ярче пробиваются огни. Только они не того размера и не того цвета. Это не фонари рифтеров. Ее сонар взвизгивает, предупреждая о неизбежном столкновении, мимо проносится неуправляемый «кальмар», его ездок светится болью от переломанных костей.

– Это не я, клянусь! Они сами…

Кризи удаляется, его муки сливается с муками других.

Корпус блока F заполняет экран сонара – его плавные очертания повсюду разъедены рваными выбоинами: зияющие пасти пещер с кривыми металлическими зубами. Одна плюется в нее – что-то со звоном рикошетит от «кальмара». Со всех сторон жужжат и скрежещут вокодеры. В рваной облачной стене впереди открывается проход: Кларк видит громоздкую тушу бронированного циклопа. Его единственный глаз яростно сияет недобрым светом. Взгляд обращается на Кларк.

Она уходит влево, успевает заметить нечто, вращающееся в хаосе. Темная масса глухо ударяется в нос «кальмара» и кувырком летит ей в лицо. Кларк пригибается. Обтянутая гидрокожей рука задевает ее.

– Лени!

Мертвые серые глаза, непрозрачные и равнодушные, остаются позади.

«О Господи. Боже мой».

Светящиеся металлические монстры шагают по обломкам, добивая раненых.

Она пытается собрать мысли.

– Они выходят из стены, Кен. Они поджидали там, взорвали стену изнутри и выходят через стены.

«Черт бы тебя побрал, Пат. Это ты? Это все ты?»

Она вспоминает перекошенную шахматную доску на экране Лабина. Вспоминает, как черные фигуры готовились к легкому разгрому врага. Только теперь ей еще вспоминается: в шахматах первый ход всегда делают белые.

Того безразличного чуждого интеллекта больше нигде не ощущается. Должно быть, в момент взрыва гели превратились в кашу.

В наружном шлюзе находились не только корпы в броне и умные гели. Еще там были шрапнельные заряды, наверняка расположенные в расчете на максимальный разлет. Кларк видит, куда попали осколки: в корпус станции, в разбитые кислородные резервуары… Они торчат из ран в телах друзей и врагов. Они похожи на стальные маргаритки, на лопасти миниатюрных ветряных мельниц. Их разбросало одной силой взрывной волны – и они скосили тех, кого не засосало внутрь и не насадило на рваные края пробоины.

Дымовая завеса почти рассеялась.

Лабин приказывает отступать. Из тех, кто его еще слышит, большинство уже отступили. Фигуры в тяжелых скафандрах ползают по остаткам блока F-3, разбираясь с ранеными и мертвыми. Крабы крабами, неуклюжие и тяжеловесные. Вместо коготков у них иглы – длинные хирургические иглы, тонкими копьями торчащие из пальцев перчаток.

– Лени, как слышишь меня?

Она оглушенно висит над «Атлантидой», с безопасной высоты смотрит, как крабы пронзают черные тела. Иногда от кончика иглы поднимаются пузыри, уносятся в небо стайкой скользких серебристых грибков. Воздух, под давлением впрыснутый в тело. В оружие можно превратить почти что угодно.

– Лени?

– Она могла погибнуть, Кен. Дейла с Аброй я тоже не могу найти.

Другие голоса. Слишком смазанные, неузнаваемые. Как-никак, почти все генераторы помех еще действуют.

Она настраивается на крабов. Хотелось бы знать, что у них сейчас на душе? А кстати, и у нее самой – она никак не разберется. Может, в голове у нее зельц.

А там, внизу, корпы в броне подчищают грязь. Чувств там с лихвой. Решимость. На удивление много страха. Гнев – но отдаленный, мотивацию дает не он. И меньше ненависти, чем она ждала.

Она поднимается выше. Панорама под ней освещается сиянием блуждающих фонарей. Дальше безмятежно горят огоньки других частей «Атлантиды». Она с трудом улавливает гудение рифтерских голосов, слов не разобрать. И настроиться ни на кого из них не удается. Она одинока на дне морском.

Неожиданно Кларк пересекает некую невидимую линию, и челюстная кость наполняется звуками.

– …тела, – говорит Лабин. – Убитых по своему усмотрению. Гарсиа будет вас принимать под медотсеком.

– Там и половины не поместится, – слабо жужжит вдали («О! Это Кевин!») – Слишком много раненых.

– Все с F-3, кроме раненых и сопровождающих, встречаются у закладки. Хопкинсон?

– Здесь.

– Есть что-нибудь?

– Кажется. В блоке E полно мозгов. Кто, не определить, но…

– Йегер и Ын, поднимите своих на сорок метров по вертикали. Координаты не менять, но всем отойти от корпуса. Хопкинсон, отводи своих к медотсеку.

– Мы в порядке…

– Исполнять. Нужны доноры.

– Господи, – слабо бормочет кто-то, – мы пропали.

– Нет. Не мы, а они.

Это Грейс Нолан, живая, властная и непоколебимая даже за фильтрами вокодера.

– Грейс! Они же…

– И что? – жужжит она. – Думаешь, они побеждают? А что дальше, народ? Этот трюк второй раз не пройдет, а у нас хватит зарядов подорвать весь фундамент на хрен. Вот мы их и подорвем.

– Кен?

Короткая пауза.

– Слушай, Кен, – жужжит Нолан, – до закладки я доберусь через…

– Не нужно, – жужжит Кен, – туда уже выдвинулись.

– Кто?

– Кстати, с возвращением, – обращается Лабин к кому-то неназванному. – Цель известна?

– Да… – голос слабый, слишком искажен, чтобы опознать.

– Заряд установишь в пределах метра от метки. Установишь – и быстро отплывай! Не задерживайся у корпуса больше необходимого, ясно?

– Да.

– Детонатор акустический, я взорву отсюда. На счет десять снимаю блокаду.

«Господи, – думает Кларк, – так это ты!»

– Всем отойти на безопасное расстояние, – напоминает Лабин. – Блокаду снимаю!

Она далеко за пределами действия глушилок, для нее перемена не слишком заметна. Однако следующий голос, долетающий до нее через вокодер, звучит по-прежнему тихо, но легко узнаваем.

– Есть, – жужжит Джулия Фридман.

– Отходи, – приказывает Лабин. – На сорок метров. Подальше ото дна.

– Привет, Аврил, – окликает Фридман.

– И тебе, – отвечает Хопкинсон.

– Вы настраивались на то крыло – там дети были?

– Да… Да, были.

– Хорошо, – жужжит Фридман, – Джин терпеть не мог детей.

Канал затихает.

Сперва ей кажется, что месть идет по плану. По миру прокатывается пульсация – глухой, почти субзвуковой импульс отдается в растворе, плоти и костях, – и, насколько ей известно, сотня, если не больше врагов обращается в кровавую кашу. Она не знает, сколько рифтеров погибло при первой стычке, но сейчас счет наверняка превзойден.

Она в давно знакомой среде, где это, кажется, ничего и не значит.

Даже второй взрыв – такой же приглушенный толчок, только мягче, более отдаленный – не сразу приводит ее в себя. Вторичных взрывов следовало ожидать – должны были лопнуть трубопроводы и кабели, каскадом повзлетать резервуары высокого давления – всякое могло быть. Дополнительный бонус своим, не более того.

Но нечто в глубине сознания подсказывает ей: со вторым взрывом что-то не то; может, эхо не такое – словно ты качнул язык древнего церковного колокола, а услышал дребезжание бубенчика. И голоса, вернувшиеся после толчка, не торжествуют победу над гнусными ордами корпов, а полны сомнения и колебаний – даже вокодеры не могут этого скрыть.

– Что это за хрень была?

– Аврил? Вы там почувствовали?

– Аврил? Кто-нибудь слышит… кто-нибудь…

– Черт побери, Гардинер? Дэвид? Стэн? Кто-ни…

– Гарсиа, ты… я не…

– Тут пусто. Я на месте, только тут ни хрена нет.

– Ты о чем?

– Все дно пузыря, его просто… похоже, снесло оба…

– Как – оба? Она заложила всего один заряд, и тот был…

– Кен? Кен! Где ты, черт бы тебя побрал?

– Лабин здесь.

Тишина в воде.

– Мы лишились медотсека. – Голос у него как ржавое железо.

– Что?..

– Как?..

– Заткнуться всем на хрен, – рычит в темноту Лабин. Снова молчание, почти полное. Кто-то продолжает стонать-скрежетать по открытым каналам.

– Очевидно, на пузыре остался нераспакованный заряд, – продолжает Лабин. – И детонировал он от того же сигнала, которым мы подорвали «Атлантиду». С этого момента и впредь – только узконаправленные импульсы. Иначе могут сдетонировать и другие. Всем…

– Говорит «Атлантида».

Слова раскатываются над морским дном, как Глас Божий, никакие помехи его не оскверняют. «Кен забыл вернуть блокаду, – соображает Кларк. – И начал орать на своих…»

«Кен теряет контроль…»

– Возможно, вы полагаете, что сила на вашей стороне, – продолжает голос, – но это не так. Даже если вы уничтожите наше убежище, вы обречены на смерть.

Кларк не узнает голоса. Странно. Звучит он властно.

– Вы инфицированы второй моделью. Вы все инфицированы. Вторая модель крайне заразна и не дает симптомов в течение нескольких недель инкубационного периода. Без лечения вы все погибнете в течение двух месяцев. У нас есть лекарство.

Мертвая тишина. Даже Грей не высовывается с «Я же говорила».

– Мы защитили все файлы и культуры от неавторизованного использования. Убив нас, вы убьете себя.

– Докажите, – требует Лабин.

– Обязательно. Только погодите минуту. А если вам не терпится, исполните свой трюк с чтением мыслей. Как вы там говорите? «Настройтесь». Мне рассказывали, что это обычно позволяет отличить правдивого человека от лжеца.

Никто не поправляет говорящего.

– Назовите свои условия, – произносит Лабин.

– Вам – нет. Мы будем вести переговоры только с Лени Кларк.

– Не исключено, что Лени Кларк погибла, – говорит Лабин. – Мы не можем связаться с ней со времени первого взрыва.

Наверняка он так не думает: она высоко над станцией, внутри у нее по-прежнему тикает. Но Кларк помалкивает. Пусть ведет игру по-своему. Может, это его последний шанс.

– Это было бы очень плохо для всех нас, – сухо отвечает «Атлантида». – Поскольку предложение будет отозвано, если через полчаса она не явится к шестому шлюзу. Это все.

– Ловушка, – говорит Нолан.

– Эй, ты же сама говорила, что у них есть лекарство, – жужжит кто-то. Кларк не различает голоса за вернувшимися помехами.

– Ну и что? – жужжит в ответ Грейс. – Я не верю, что они с нами поделятся, и уж точно не доверю долбаной Лени Кларк быть моим послом. Как по-вашему, от кого эти хрены узнали про «тонкую настройку»? За смерть всех наших благодарить надо ее.

Кларк улыбается про себя. «Ее заботит горстка людей. Всего-то несколько жизней». Она чувствует, как пальцы сжимают рулевой рычаг. «Кальмар» мягко увлекает ее вперед, вода мягко толкает назад.

– Можно последовать их совету. «Настроиться» и проверить, врут или нет.

Кажется, это Гомес, но помехи становятся все сильнее, и в них теряются даже грубые интонации вокодерной речи.

Гудок в челюсти – и писк за ухом. Кто-то вызывает по закрытому каналу. Возможно, Лабин. Он, как-никак, король в тактике. Должен был вычислить, где ее искать. Остальные сейчас слишком заняты своими увечьями.

– И что это докажет? Что они собираются… – помехи —…его нам? Черт, если у них и нет лекарства, они могли просто убедить своих, что оно есть, чтобы мы не…

Голос Нолан затихает.

Лабин говорит что-то по открытому каналу. Гудки у нее в голове звучат назойливей – хотя это, конечно, невозможно, шипение помех глушит сигнал вызова наравне с остальными.

Опять Нолан:

– Отвали, Кен, зачем нам тебя слуша… ты… не сумел даже перехитри… долб… кор…

Помехи – чистые беспорядочные помехи. Внизу теплится свет. Шестой шлюз прямо по курсу, и все помехи на свете не помешали бы ей узнать ту, что ждет за люком.

Вина выдает. Их здесь всего двое, с настолько перекрученной совестью.

Крещение

Роуэн распахивает люк, не дожидаясь, пока шлюз очистится. Морская вода бьется о щиколотки рифтерши.

Кларк сбрасывает ласты и шагает в люк. Костюм оставляет и выглядит обычной тенью, только расстегнула капан на лице. Роуэн отступает в сторону, освобождая ей проход. Кларк надежно пристегивает ласты на спину и осматривает спартанскую обстановку помещения. Скафандров не видно. Раньше здесь одна из переборок была увешана подводным снаряжением.

– Скольких вы потеряли? – тихо спрашивает она.

– Еще не знаем. Больше, чем их здесь было.

«Мелочь, – отмечает про себя Кларк. – Для нас обеих. Впрочем, война только началась».

– Я правда не знаю, – говорит Роуэн.

Здесь, в недалекой от вакуума сухопутной атмосфере, ясновидение не работает.

– Мне не доверяли. И сейчас не доверяют.

Роуэн показывает глазами на огонек у стыка потолка с переборкой: микроскопический объектив. Всего несколько дней назад, когда корпы еще ничего не затевали, рифтеры сами бы следили через них за событиями. Теперь наблюдение ведут люди Роуэн. Она уставилась на рифтершу со странной остротой – Кларк прежде не замечала за ней таких взглядов. До нее не сразу доходит, что изменилось: впервые на памяти Кларк у Роуэн темные глаза. Должно быть, отключила подачу информации на линзы, и взгляд не отвлекается на комментарии. В глазах у нее лишь она сама.

Ошейник с поводком и то не были бы так красноречивы.

– Пошли, – говорит Роуэн, – они в лаборатории.

Кларк выходит из шлюза вслед за ней. Сворачивает направо в залитый розовым светом коридор. Аварийное освещение, отмечает она: ее линзы превращают его в дурацкую подсветку детской комнаты. А для глаз Роуэн это темная труба, залитая кровавым светом, кишка чудовища-людоеда.

На пересечении она сворачивают налево, перешагивают разметку опускной переборки.

– Так в чем подвох? – спрашивает она.

Корпы не откажутся от единственного имеющегося у них рычага, не привязав к нему несколько веревочек.

Роуэн не оглядывается.

– Мне не сказали.

Еще один поворот. Они минуют люк аварийного причала, вделанный в наружную переборку: стена с этой стороны изуродована нагромождениями проводов и табло. Кларк задумывается, не «Бомбиль» ли стоит на той стороне – но нет, не тот отсек.

Роуэн вдруг останавливается, поворачивается к ней.

– Лени, если что-то…

Что-то пинает «Атлантиду» в бок. Где-то за их спинами с грохотом сталкиваются массы металла.

Розовый свет мигает.

– Чт…

Еще один пинок, уже сильнее. Палуба подпрыгивает. Второй раз услышав металлический грохот, Кларк узнает его: упали аварийные переборки.

Свет гаснет.

– Пат, какого хера вы…

– Не мы, – голос Роуэн дрожит в темноте. До нее не больше метра: смутный силуэт, темно-серый на черном.

«Никакой паники, – отмечает Кларк. – Ни криков, ни беготни по коридорам, ни переговоров…»

Так тихо – почти мирно.

– Они нас отрезали, – говорит Роуэн. Края силуэта стали резче, деталей по-прежнему не видно, но очертания проявились. Проявляются и отблески на переборке. Кларк ищет глазами источник света и обнаруживает созвездие бледных мигающих точек в нескольких метрах позади. На люке.

– Ты меня слышишь? Лени? – Напряжение в голосе Роуэн беспокоит Кларк. Корп подается к ней: – Ты здесь?

– Здесь, здесь.

Протянув руку. Кларк легонько касается ее плеча. Призрачный силуэт Роуэн вздрагивает от прикосновения.

– Ты… вы…

– Не знаю, Пат. Я тоже такого не ожидала.

– Нас отрезали. Слышала: переборка упала? Нас заперли! Ублюдки. Замуровали спереди и сзади. По обе стороны – вода. Мы в ловушке.

– Однако этот отсек на залили, – замечает Кларк.

– Они нас хотят задержать, а не убить.

– Я бы за это не поручилась, – произносит переборка. Слепая в темноте, Роуэн подскакивает.

– Собственно говоря, – продолжает переборка, – корпа мы намерены как раз убить.

Голос пронзительно вибрирует, искажается, проходя сначала через вокодер, а потом сквозь микрофон, прилепленный к переборке. Кларк вдруг огорчается, что ее голос для Аликс звучит так же неприятно.

Этого голоса она не узнает. Женщина…

– Грейс?

– Ни хрена бы они тебе не дали, Лени. Ни хрена у них и нет. Хотели взять заложницу, и ты простодушно полезла в ловушку. Но мы за своими присматриваем. Даже за тобой.

– Что за фигню ты несешь? Откуда тебе знать?

– Откуда? – переборка вибрирует, как большая арфа. – Не ты ли нас научила «настраиваться»? Настройка работает, милашка, офигительно работает, и мы прочли всю эту банду, собравшуюся в их медлаборатории. Можешь мне поверить, там все буквально залито виной. Кстати, на твоем месте я бы запечатала клапан. Сейчас будем тебя спасать.

– Грейс, постой! Еще секунду!

Кларк оборачивается к Роуэн.

– Пат?

Роуэн не качает головой. Роуэн не возмущается. Роуэн не делает ничего, что должен делать невинный – да хоть бы и виновный – человек под угрозой смерти.

– Пат, ты… черт, только не говори, что ты…

– Конечно, нет, Лени. Но в этом есть смысл. Нас обеих обвели вокруг пальца.

Что-то звонко бьет по обшивке.

– Стойте! – Кларк обводит взглядом потолок и стены, не зная, как дотянуться до невидимой противницы. – Пат здесь ни при чем!

– Ага, слышала. – Булькающий металлический звук, вероятно, означает смешок. – Она, мать ее, председатель совета директоров, и ничего не знает. Ну да, верю.

– Ну, так настройся на нее! Проверь сама.

– Беда в том, Лен, что мы, новички, не очень хорошо умеем настраиваться на одиночек. Одиночки дают слишком слабый сигнал, по нему мало что разберешь. Попрощайся с тетей, Патти.

– Прощай, – шепчет Пат. По ту сторону переборки воет дрель.

– Чтоб ты провалилась, Нолан, убирайся, или, клянусь, я тебя сама убью. Слышишь меня? Пат не знала! Она так же беспомощна, как…

Она не успевает договорить «как я», потому что в коридоре возникает новый источник света, одинокая алая точка. Она ослепительно – даже для адаптированного зрения Кларк – вспыхивает и тут же гаснет.

Мир взрывается грохотом металла.

Силуэт Роуэн корчится в углу. Затемненное поле зрения Кларк пересекает белый луч лазера. Вода, доходит до нее. Сунь она руку под эту тонкую как карандаш струю, ее бы оторвало.

За несколько секунд вода поднимается до лодыжек.

Кларк бросается к Роуэн, отчаянно надеясь помочь и понимая, что помочь нечем. Камеру вдруг освещает тусклое красное сияние – на внешней стене мигает еще один глазок. Вот и он открывается и гаснет – воздух просверливает вторая смертоносная струя. Брызги рикошетят от внутренней стены жидкой шрапнелью: плечо Кларк взрывается острой как игла болью. Она опрокидывается на спину, вода смыкается над лицом, череп гудит от удара о палубу.

Перекатившись на живот, она поднимается на четвереньки. Вода уже доходит до локтей. Не разгибаясь, она ползет к свернувшейся напротив Роуэн. Над головой скрещиваются сотни смертоносных стрелок – рикошеты и отражения. Роуэн сползла по внутренней переборке, по грудь ушла в ледяную воду, повесила голову. Волосы падают ей на лицо. Кларк приподнимает ей подбородок: на одной щеке темная полоса, черная и бесформенная в скудном свете. Полоса растекается: попадание шрапнелью.

Лицо у Роуэн бескровное, нагие глаза широко раскрыты, но слепы – несколько случайных фотонов, летающих по коридору, и близко не подходят к порогу зрения для невооруженного глаза. В лице Роуэн только звук, боль и леденящий холод.

– Пат! – Кларк за ревом воды едва различает собственный голос. Вода поднимается выше губ Роуэн. Кларк хватает ее под мышки, поднимает и прислоняет к переборке. Несколькими сантиметрами левее бьет рикошет. Кларк отгораживает Роуэн от жестокого града.

– Пат!

Она не знает, какого ответа ждет. Патриция Роуэн уже мертва, Клар остается лишь наблюдать, как процесс дойдет до конца. Однако Роуэн отвечает: в окружающем реве Кларк ничего не слышит, но видит, как шевелятся губы, почти угадывает.

Внезапная пронзительная боль, удар в спину. На этот раз Кларк удерживает равновесие: вода, дошедшая до половины высоты коридора, глушит большую часть рикошета. Губы Роуэн все шевелятся. Она не говорит, видит Кларк, она выводит губами слоги, медленно и тщательно, в расчете на зрение, а не на слух:

– Аликс… Позаботься об Аликс.

Вода снова доходит ей до подбородка.

Кларк нащупывает руку Роуэн, поднимает ее. Приложив ладонь к своей щеке, кивает.

В ее личной бесконечной темноте Роуэн кивает в ответ.

«Сейчас Кен мог бы тебе помочь. Избавил бы от страданий, убил бы мгновенно. Я не могу. Не умею. Прости».

Вода слишком глубока, чтобы в ней стоять: Роуэн слабо загребает руками и ногами, хотя конечности у нее наверняка онемели от холода. Бесполезное усилие, усилие примитивного мозга – все должное исполнено, все возможности исчерпаны, но тело цепляется за последние несколько секунд, предпочитая краткое страдание бесконечному небытию. Смерти ей не избежать, но захлебываться не обязательно. Поднимающаяся вода сжимает воздух, сжимает до таких атмосфер, что кислород становится токсичным. Кларк слышала, что такие конвульсии не обязательно мучительны.

Эта смерть, если Кларк не поторопится, настигнет ее так же быстро, как Роуэн. Кажется преступлением спасать себя, когда Патриция задыхается. Но у Кларк тоже есть примитивные части мозга, и они не позволят болезненному, иррациональному чувству вины встать на пути самосохранения. Руки, действуя без посредства воли, запечатывают лицевой клапан, запуская встроенные в тело механизмы. Она оставляет Роуэн наедине с судьбой. Вода заливает ее тело, как коридор, но с обратным эффектом. Океан, проникая ей в грудь, поддерживает, а не похищает жизнь. Она вновь становится русалкой, а подруга умирает у нее на глазах.

Только Роуэн не сдается. Все еще не сдается. Тело сопротивляется, вопреки смирению разума. Под потолком остался лишь маленький воздушный карман, но онемевшие, неуклюжие ноги корпа продолжают лягаться, руки цепляются за трубы и… какого хрена она не сдается?

Давление переходит критический порог. Освобожденные нейротрансмиттеры поют у нее в голове. И Лени Кларк вдруг оказывается в сознании Патриции Роуэн. Кларк узнает, что чувствуют, умирая.

«Черт тебя возьми, Пат, почему ты не сдаешься? Что ты со мной делаешь?»

Она опускается на дно коридора. Решительно упирается взглядом в палубу, ждет, пока уляжется болтанка, замрет вой рвущейся внутрь воды и останется только тихое неверное шуршание, жалкий звук от замерзшей плоти, цепляющейся за биосталь.

Наконец звуки борьбы прекращаются. Мука, печаль и раскаяние длятся чуть дольше. Лени Кларк дожидается, пока последние отголоски Патриции Роуэн умрут у нее в голове, и еще немного слушает тишину, прежде чем подключить вокодер.

– Грейс, ты меня слышишь?

Ее механический голос бесстрастен и мертв.

– Конечно, слышишь. Я тебя убью, сука.

Ее ласты плавают рядом, на привязи. Кларк отцепляет их и натягивает на ноги.

– Прямо передо мной причальный люк, Грейс. Сейчас я его открою, выйду и выпотрошу тебя как рыбу. На твоем месте я бы уже плыла подальше.

Может, она уже и уплыла. Ответа, во всяком случае, нет. Кларк проплывает по коридору, удерживая взгляд на люке. Искрящаяся мозаика табло, неподвластная даже самой Атлантике, освещает ей путь.

– Взяла разгон, Грейс? Тебе это не поможет.

Что-то мягко толкает ее в спину. Кларк ежится и заставляет себя не оборачиваться.

– Кто не спрятался, я не виновата.

Она открывает люк.

Метка

Снаружи никого.

Улики остались – пара точечных паяльников растопырились на треногах, чудь дальше на корпусе торчат устрицы приемопередатчиков, но ни Нолан, ни остальных не видно. Кларк угрюмо усмехается про себя.

Пусть побегают.

Только она вообще никого не может найти. Нет часовых, расставленных Лабином на постах, никто не ведет наблюдения через микрофоны, облепившие «Атлантиду». Она пролетает над медицинской лабораторией, которую, как ее заверили, прослушивала целая группа «настроенных» рифтеров, уличая коварных корпов. Никого. Краны, пузыри пристроек и тени. Местами еще мигают огоньки, но в основном там, где они недавно горели – темнота. Маяки разбиты, иллюминаторы высажены. Вокруг царство мрака. Нигде ни единого рифтера.

«Может, корпы обзавелись оружием, о котором не подозревал даже Кен? Нажали кнопку, и все просто исчезли…»

Но нет, она чувствует жителей станции: и страхи, и надежды, и слепое, паническое отчаяние, расходящееся в воде на добрых десять метров. Не те чувства, которые испытывают после полной и окончательной победы. Если корпы и знают, что происходит, им от этого не легче. Кларк направляется в бездну, в сторону нервного центра. Только теперь она принимает «настройкой» слабое движение впереди. Хотя нет, это опять то же самое: тот же страх, та же неуверенность. Неужели она с такого расстояния читает «Атлантиду»? И почему, чем дальше от станции, тем эти чувства все больше усиливаются?

Невелика загадка. И притворяться, что не догадываешься – плохое утешение. Слабый шепот звучит в воде через низкочастотник. Она чувствует вокруг десятки рифтеров, и все притихли, напуганные. Впереди пульсирует тусклое созвездие огоньков. Кто-то движется наперерез Кларк, она угадывает присутствие только по затмевающимся на миг фонарям. Разум пловца, наткнувшись на нее, содрогается в ужасе.

Вот они собрались вокруг пузыря. Мечутся наподобие оглушенных рыбешек или просто висят неподвижно, ждут чего-то. Может, здесь все, кто выжил, может, больше в мире не осталось ни одного рифтера? Ужас окружает их тучей.

Может, и Грейс Нолан здесь. Кларк охватывает холодный очищающий гнев. С десяток человек оборачиваются на ее мысли, обращают к ней мертвые белые глаза.

– Что происходит? – жужжит Кларк. – Где она?

– Отвали, Лен, у нас сейчас дела поважнее.

Она не узнает голоса.

Кларк подплывает к нервному центру. Рифтеры раздаются перед ней, и только шестеро загораживают путь. Гомес, Крамер, остальные слишком черны и далеки, чтобы опознать по мозговому излучению.

– Она внутри? – спрашивает Кларк.

– Сдай назад, – говорит Крамер, – здесь ты не командуешь.

– О, я никому не приказываю. Все в вашей воле. Можете убраться с дороги или попробовать меня остановить.

– Это Лени?

Голос Лабина доходит из воздушной среды.

– Да, – после короткой паузы жужжит Крамер. – Она здорово…

– Впустите ее, – говорит Лабин.

Здесь вечеринка для избранных, только по приглашениям. Кен Лабин, Джелейн Чен, Дмитрий Александр. Аврил Хопкинсон. И Грейс Нолан.

Кен даже не оборачивается, когда она выбирается из мокрой комнаты.

– Разберетесь потом. Сейчас нам нужна ты, Лен, и Грейс тоже. Попробуете вцепиться друг другу в глотки – я приму меры.

– Поняла, – ровно отвечает Нолан.

Кларк смотрит на нее и молчит.

– Так… – Лабин снова обращается к монитору, – Где вы были?

– Я почти уверен, что нас не видели, – говорит Чен. – Он был слишком занят своим участком, а кругового обзора у этой модели нет.

Она дважды постукивает по экрану: изображение в центре замирает и приближается.

На нем нечто вроде обычного «кальмара», только с парой манипуляторов на переднем конце и без руля сзади. Какой-то зонд-автомат. Явно нездешний.

Хопкинсон сквозь зубы втягивает воздух.

– Вот, значит, как. Они нас нашли.

– Не обязательно, – возражает Чен, – На такой глубине дистанционное управление невозможно, особенно на такой местности. Он должен работать автоматически. Тот, кто его послал, не узнает о станции, пока аппарат не вернется на поверхность.

– Или пока тот не отправит отчет по расписанию.

Чен пожимает плечами:

– Океан велик и опасен. Не вернется – спишут на оползень ила или бракованный навигационный чип. Нас подозревать – никаких причин.

Хопкинсон качает головой.

– Никаких? А что этот зонд вообще здесь делает, если не нас ищет?

– Слишком уж поразительное получилось бы совпадение, – соглашается Александр.

Лабин стучит по экрану. Картинка отдаляется и продолжает прокручиваться с прежнего места. У нижнего края толпятся цифры и сокращения, сдвигаются и уползают по мере изменения телеметрии.

Зонд плывет в нескольких метрах от берега Невозможного озера, над самой поверхностью. Вытянув одну лапу, макает палец в галоклин и отдергивает, словно испугавшись.

– Вы посмотрите, – говорит Нолан, – боится повышенной солености.

Маленький робот отползает еще на несколько метров и делает вторую попытку.

– Он ни разу вас не заметил? – спрашивает Лабин.

Александр качает головой:

– До сих пор не замечал. Был слишком занят обследованием местности.

– Видеозапись есть? – спрашивает Нолан таким тоном, будто в целом свете у нее никаких забот. Будто не живет в долг.

– Только несколько секунд от начала. Очень мутная вода, мало что видно. Слишком приближаться мы, понятно, не хотели.

– Однако сонарили регулярно, – отмечает Лабин.

Чен пожимает плечами.

– Выбрали из двух зол меньшее. Надо же как-то проследить, чем он занимается. Все лучше, чем ему показываться.

– А если он проведет триангуляцию по импульсам?

– Мы постоянно двигались. Импульсы посылали с широким разбросом. В худшем случае ему известно, что кто-то прощупывает водяной столб, а у нас там пара приспособлений в любом случае этим занимаются. – Чен тычет в экран, как будто оправдываясь. – Там все записано.

Лабин хмыкает.

– Ну вот, сейчас начнется, – говорит Александр. – Секунд через тридцать…

Зонд скрывается в дымке, направляясь, видимо, к одному из огоньков, отмечающих трассу по поверхности Невозможного. Прежде, чем он окончательно скрывается, вид загораживает темная масса – какой-то утес вторгается на экран слева. На его поверхности не видно кругов света, хотя субмарина всего в нескольких метрах: Чен с Александром работают в темноте, прячась за локальной телеметрией. Картинка на экране перекашивается и покачивается: субмарина обходит скалы – темная на темном, еле видная в смутном освещении, с черными обводами углов.

Александр склоняется вперед:

– Сейчас…

Свет справа впереди: дальний край выступа освещается и становится похожим на осколки черного стекла. Субмарина сбавляет ход, продвигается дальше осторожно, выходит на свет…

И чуть не сталкивается с возвращающимся зондом. Два значка телеметрии вспыхивают красным и начинают мигать. Запись не сопровождается звуком, но Кларк представляет, как орет сирена в рубке. На мгновение зонд замирает: Кларк готова поклясться, что видит, как раскрываются диафрагмы стереокамер. Потом аппарат разворачивается – чтобы продолжить поиск или бежать как всем чертям – смотря по тому, сколько у него мозгов.

Этого они уже не узнают, потому что снизу в поле зрение камеры выстреливает серая чернильная лента. Она ударяет зонд в середину корпуса, расплескивается и обвивает его, словно эластичная паутина. Аппарат вырывается, но упругие волокнистые концы упорно притягивают его к субмарине.

Кларк впервые видит в действии стрельбу сетью. Выглядит довольно круто.

– Ну, вот, – говорит Александр, когда изображение замирает. – Повезло, что сеть не использовали раньше, на какую-нибудь из этих ваших чудовищных рыбин.

– И повезло, что я вообще догадалась выстрелить сетью, – добавляет Чен. – Кто бы мог подумать, что она так пригодится. – Нахмурившись, она добавляет: – Хотя интересно, что насторожило эту зверушку.

– Вы двигались, – напоминает ей Лабин.

– Да, естественно. Чтобы он не зафиксировал наш сонар.

– Он следовал на звук вашего мотора.

Доля самоуверенности слетает с Чен.

– Значит, он у нас, – говорит Кларк. – И сейчас?..

– Сейчас Дебби его разбирает, – говорит Лабин. – По крайней мере, мин-ловушек в нем не нашли. Она говорит, что сумеет влезть к нему в память, если там нет серьезной шифровки.

Хопкинсон снова веселеет.

– Серьезно? А может, устроить ему временное выпадение памяти и отправить дальше гулять?

В такую удачу не верится, и взгляд Лабина это подтверждает.

– А что? – не понимает Хопкинсон. – Подделаем поток данных, отправим его домой, и пусть расскажет мамочке, что здесь только ил и морские звезды. В чем проблема?

– Насколько часто мы там бываем? – спрашивает ее Лабин.

– Что, на озере? Раз или два в неделю, не считая дней, когда устанавливали аппаратуру.

– Довольно редко.

– Чаще не надо, пока не придут сейсмоданные.

У Кларк холодеет в животе – озноб зародился несколько секунд назад, когда разговор зашел о надежде на ложные воспоминания, отступил как волна и вернулся еще хуже, чем был.

– Дерьмо, – шепчет она, – ты про шансы…

Лабин кивает:

– Мы практически никак не могли оказаться на месте при первом же появлении этой штуковины.

– Значит, она здесь не в первый раз. Бывала и прежде, – кивает Кларк.

– Как минимум, несколько раз. Я бы сказал, она, вероятно, бывает на Невозможном чаще, чем мы. – Лабин обводит остальных взглядом. – Кто-то нас вычислил. Послав аппарат обратно без записей, мы просто сообщим им, что нам это известно.

– Дрянь, – дрожащим голосом бормочет Нолан. – Мы вляпались. Пять лет. Вляпались по уши.

В кои-то веки Кларк склонна с ней согласиться.

– Не обязательно, – отвечает Лабин, – думаю, нас они пока не нашли.

– Чушь какая… Ты сам сказал, месяцы, если не годы.

– Они не нашли нас, – этот ровный, подчеркнуто сдержанный тон у Лабина означает, что терпение на исходе. Нолан немедленно затыкается.

– А нашли они, – после паузы продолжает Лабин, – только сеть осветительных приборов, сейсмографы и записывающую аппаратуру. Откуда им знать, что это не остатки заброшенной горной выработки? – Чен открывает рот, но Кен останавливает ее жестом. – Лично я в это не верю. Раз у них есть причины искать нас в этом районе, то они должны предполагать, что техника наша. Однако эти парни сейчас знают только то, что они где-то неподалеку от цели, – Лабин слабо улыбается. – Так и есть – до нас всего двадцать километров. Двадцать непроглядно-черных километров по самому изрезанному ландшафту на планете. Если больше у них ничего нет, то они нас не найдут никогда.

– Но могут послать какого-нибудь дрона, который затаится на месте, подождет нас, – возражает Хопкинсон, – а потом проследит до станции.

– Может быть, уже послали, – соглашается с ней Кларк.

– Тревоги не было, – напоминает Чен.

Лени вспоминает: здесь на каждом пузыре, на каждом зонде и «кальмаре» стоит передатчик. Между собой эти устройства ведут вежливые переговоры, но коснись их сонар, не знающий местного диалекта, поднимут такой ор, что мертвого разбудят. Об этой системе, пережитке первых дней изгнания, когда страх, что их обнаружат, давил каждого свинцовой рукой, Кларк не вспоминала годами. Но по сию пору врагов они находили только в собственной среде.

– А странно, что они не попытались, – говорит Лени. – Казалось бы, этот вариант напрашивается.

– Может, и пытались, но потеряли нас, – предполагает Хопкинсон. – Подойди они слишком близко, мы бы их заметили, а на маршруте есть места, где сонарный сигнал распространяется не дальше шестидесяти метров.

– А может, у них не хватает средств, – с надеждой говорит Александр. – Может, там просто лодочка с парой искателей сокровищ и древней картой.

– Или они пока до такого не додумались, – это Нолан.

– А может, им это не нужно, – говорит Лабин.

– Ты о чем? – Кажется, Хопкинсон угадывает его мысль. – Думаешь, они просто решили тут все дезинфицировать?

Лабин кивает.

Поняв, все умолкают. Зачем тратить дорогую аппаратуру, выслеживая добычу на территории, возможно, усаженной ловушками? Зачем рисковать, когда дешевле и проще хитростью заставить врага отравить собственный колодец?

– Дерьмо, – выдыхает Хопкинсон. – Все равно, что оставлять для муравьев отравленную приманку, чтобы они сами таскали ее королеве…

Александр кивает.

– Вот, значит, это откуда… Бетагемот никак не должен был сюда попасть, и вдруг, словно по волшебству…

– Бета-макс попал к нам из треклятой «Атлантиды», – рычит Нолан. – Насколько мы знаем, из озера получен только первичный штамм. Против этого – только слово корпов.

– Да, но ведь и первичный штамм не должен был тут появиться.

– Что, все, кроме меня, забыли, – что и первый штамм выведен корпами? – Нолан обводит собравшихся яростным взглядом белых глаз. – Ради бога, Роуэн сама призналась!

Ее взгляд падает на Кларк – как струя антиматерии. У Лени сжимаются кулаки, уголки губ оттягиваются назад в оскале. Она понимает, что язык ее тела не предлагает разрядки ситуации.

«И хрен с ним», – решает она и делает шаг вперед.

– Ах, так! – шипит Нолан и нападает.

Лабин делает ход. Такой непринужденный – только что он сидел за пультом, а вот Нолан уже валяется на палубе сломанной куклой. В неуловимо кратком промежутке Кларк, кажется, видела, как Лабин поднимается с места, заметила движение его локтя к солнечному сплетению Грейс, а колена – к ее спине. Возможно, она даже что-то услышала: треск, как от сломанной ветки. И теперь соперница лежит навзничь, неподвижная, только мелко подрагивают пальцы и веки.

Остальные окаменели.

Лабин окидывает стоящих взглядом:

– Мы все под угрозой. Независимо от того, откуда взялся Бета-макс, мы не научимся его лечить без помощи корпов – теперь, когда Бхандери погиб. У корпов есть необходимые специалисты и в других областях.

Нолан под ногами булькает горлом, неуверенно шевелит руками – ноги красноречиво неподвижны.

– Например, – продолжает Лабин, – у Грейс сломан третий поясничный позвонок. Без помощи «Атлантиды» она на всю жизнь останется парализованной ниже пояса.

Чен бледнеет:

– Ради бога, Кен!

Шок освобождает Лени от паралича, и она падает на колени рядом с Нолан.

– Не стоит перемещать ее без кокона, – мягко говорит Лабин. – Может быть, Дмитрий сумеет его соорудить.

Это звучит как обычное предложение, но через несколько секунд шлюз запускается на выход.

– А вы, друзья, – тем же ровным тоном продолжает Лабин, – надеюсь, понимаете, что ситуация переменилась, и сотрудничество с «Атлантидой» отныне в наших интересах.

Все, вероятно, понимают то же, что и Кларк: этот человек, ни секунды не раздумывая, сломал спину своей помощнице ради довода в споре. Лени опускает взгляд на побежденного врага. Глаза у нее открыты, веки вздрагивают, однако вряд ли Нолан в полном сознании.

«Вот тебе, убийца. Тупая мразь. Что, больно, милочка? Этого еще мало. Надо бы больше!»

Но это наигранная ярость. Кларк вспоминает, как умирала Роуэн и что она чувствовала потом: холодный убийственный гнев, абсолютную, гранитную уверенность, что Грейс поплатится за это жизнью. И вот она лежит, беспомощная, сломанная чужой рукой – а на месте пылающий ярости только холодная зола.

«Я бы сама с ней покончила, – размышляет она, – если бы Кен мне не помешал».

Неужели она настолько неверна памяти подруги, если эта мысль так мало ее радует? Или страх, что их нашли, вытеснил неистовство, или это все то же старое оправдание – что Лени Кларк, воздав тысячекратно, утратила вкус к мести?

«Пять лет назад меня не волновали смерти миллионов невинных. А теперь мне не хватает духа наказать одну виновную».

Кому-то, вероятно, это могло бы показаться улучшением.

– …Еще неопределенно, – продолжает Лабин, вернувшись к пульту. – Возможно, пославшие зонд ответственны и за Бета-макс, а возможно, и нет. Если да, они уже сделали свой ход. Если нет, они еще не готовы. Даже если им точно известно наше местоположение – а я в этом сомневаюсь – все равно, либо у них еще не все фигуры на доске, либо есть иные причины выжидать.

Он, не тратя больше взглядов на булькающее позади существо, возвращается к числам на экране. Кларк беспокойно косится на Нолан, однако намек Лабина прозрачен и ясен:

Я здесь главный. Принимай как есть.

– Какие причины? – спрашивает она, помолчав.

Лабин пожимает плечами.

– Сколько у нас времени.

– Будет больше, если не сидеть на месте, – Кен складывает руки на груди и скребет себе бока. Под его гидрокостюмом неприятно шевелятся мышцы и сухожилия. – Если они узнают, что их засекли, то волей-неволей начнут действовать, и скорее раньше, чем позже. Так что наше дело – выиграть время. Отредактируем память зонда и отпустим его, устроив мелкую поломку, которая объяснит задержку. Окрестности озера обыщем на предмет «жучков», сеть обрежем как минимум в полукилометре от «Атлантиды» и нашего трейлерного парка. Лэйн прав: вряд ли эти мины установил зонд, но, если все же он, детонатор расположен в пределах действия акустической системы.

– Хорошо.

Хопкинсон с заметным трудом отводит взгляд от павшей подруги.

– Итак… мы замиряемся с «Атлантидой», обрабатываем зонд и прочесываем округу в поисках других пакостей. Что дальше?

– Дальше я возвращаюсь, – говорит ей Лабин.

– Куда, на озеро?

Лабин слабо улыбается.

– В Северную Америку.

Хопкинсон удивленно присвистывает.

– Ну, наверно, если кто и сумеет с ними разобраться…

«Разобраться с кем?» – думает Кларк. Вслух этого вопроса не задает никто. С кем – это со всеми, кто остался там. Они. Они делают все, чтобы нас уничтожить. Они шпионят за Срединно-Атлантическим хребтом, высматривают своими близорукими глазами координаты для торпедного залпа.

Почему – тоже никто не спрашивает. У этой охоты нет причин: просто так они действуют. Не ищи корней – вопрос «почему» ничего не дает, причин не счесть, и мотивы есть у каждого, кто еще жив. Этот расколотый, биполярный микрокосм загнивает и заражает океанское дно, и все причины его существования сводятся к одной аксиоме: «А потому!».

И все же, сколько из здесь присутствующих – сколько из рифтеров, и даже сколько из сухопутников – по настоящему опустили занавес? На каждого корпа, чьи руки в крови, приходится много других: родных, друзей, обслуги при механизмах и телах – и эти не виновны ни в чем, кроме связи с первыми. И, если бы Лени Кларк с такой яростью не желала яростно отомстить, если бы не решила списать весь мир в побочные расходы – дошли бы они до такого?

«Аликс», – сказала Роуэн.

– Нет, – качает головой Кларк.

Лабин обращается к экрану:

– Здесь мы, самое большое, можем тянуть время. Но этим временем надо воспользоваться.

– Да, но…

– Мы глухи, слепы, на нас напали. Уловка не удалась, Лени. Нам необходимо знать, с чем мы имеем дело, и какие для этого дела есть средства. Надежда на лучшее больше не вариант.

– Пойдешь не ты, – говорит Кларк.

Лабин поворачивается к ней лицом, вздергивает бровь – вместо ответа.

Она хладнокровно встречает его взгляд.

– Мы.

Он еще до выхода наружу успевает отказать ей трижды.

– Здесь нужен командир, – настаивает он, пока наполняется шлюзовая камера. – Ты подходишь как нельзя лучше. Теперь, когда Грейс выведена за скобки, у тебя ни с кем не будет проблем.

У Кларк холодеет внутри.

– Вот зачем это было? Она сделала свое дело, тебе надо было ввести в игру меня, вот ты и… сломал ее?

– Ручаюсь, ты бы обошлась с ней не лучше.

«Я убью тебя, Грейс. Выпотрошу, как рыбу!».

– Я иду с тобой, – говорит она. Люк под ними проваливается.

– Ты правда думаешь, что сможешь заставить меня взять тебя с собой?

Он тормозит, разворачивается и одним гребком уходит из луча света.

Кларк следует за ним:

– А ты думаешь, что сможешь обойтись вообще без поддержки?

– Лучше так, чем с необученной обузой, которая лезет в это дело по самым неразумным причинам.

– Хрена ты знаешь, какие у меня причины.

– Ты будешь меня тормозить, – жужжит Лабин. – У меня куда больше шансов, если не придется за тобой приглядывать. Если ты попадешь в беду…

– Ты меня бросишь, – перебивает она. – Мигом. Я знаю, какой ты в бою. Черт, Кен, я с тобой хорошо знакома!

– Последние события доказывают обратное.

Он не сумел ее поколебать. Она твердо отвечает на его взгляд.

Кен ритмичными гребками уходит в темноту.

«Куда он? – гадает Кларк. – В той стороне ничего нет».

– Ты не будешь спорить, что не подготовлена для такой операции, – доказывает он. – Тебя не учили…

– Довод не в твою пользу, ты не забывай, что я прошла через Америку, и ни ты, ни твоя армия и все эти крутые тренированные парни не сумели меня поймать, – недобро улыбается она под маской. Улыбка ему не видна, но, возможно, Лабин успел настроиться на чувства. – Я вас побила, Кен. Может, я была куда глупее, и хуже подготовлена, и меня не поддерживали бойцы всей Америки, но я месяцами водила вас за нос, и тебе это известно.

– Тебе неплохо помогли, – напоминает он.

– Может, и сейчас помогут.

Он сбивается с ритма. Пожалуй, об этом Лабин не думал. Она рвется в брешь:

– Подумай об этом, Кен. Все эти виртуальные вирусы собираются вместе, заметают за мной следы, создают помехи, превращают меня в легенду…

– Актиния работала не на тебя, – жужжит он. – Она тебя использовала. Ты просто была…

– …Орудием. Мемом из плана глобального Апокалипсиса. Дай мне передышку, Кен, мне и так никогда этого не забыть, сколько не старайся. Ну и что? Все равно я была носителем. Она искала меня. Я ей настолько нравилась, что Актиния сбивала вашу кодлу у меня с хвоста. Как знать, может, она еще цела? Иначе откуда бы взялись те виртуальные демоны? Думаешь, они случайно называют себя моим именем?

Его смутный силуэт вытягивает руку. Серия щелков разбрызгивает воду. Он начинает заново, чуть сменив тон:

– Ты полагаешь, что если вернешься и объявишься перед Актинией – или тем, чем она теперь стала – она прикроет тебя волшебным щитом?

– Может и…

– Она изменилась. Они всегда меняются, ежеминутно. Актиния не могла сохраниться такой, какой мы ее помним, а если то, с чем мы в последнее время сталкивались, исходит от новой версии, тебе не стоит возобновлять с ней знакомство.

– Может и так, – признает Кларк. – Но, возможно, в основе она не изменилась. Актиния ведь живая, так? С этим все соглашались. И не важно, построена она на электронах или углероде. «Жизнь – просто самовоспроизводящаяся информация, формирующаяся естественным отбором», так что Актиния подходит. А в наших генах есть участки, не менявшиеся миллионы поколений. Почему с ней должно быть иначе? Откуда тебе знать, что у нее в основную программу не вписан код «Защити Лени»? И, между прочим, мы куда направляемся?

Фонарь на лбу Лабина включается на полную мощность, и на илистый грунт впереди ложится яркий овал.

– Сюда.

Серая, как кость, грязь, ничем не выделяющаяся. Даже камешка приметного не видно.

«Может быть, это кладбище, – от этой мысли у Кларк вдруг мутится в голове. – Может, здесь он все эти годы удовлетворял свои пристрастия отупевшими дикарями и пропавшими без вести, и вот теперь добрался до глупой девчонки, не понимающей слова „нет“».

Лабин погружает руку в ил. Жижа вокруг его плеча вздрагивает, как будто под ней что-то толкается. Так оно и есть; Кен разбудил что-то, скрывавшееся под поверхностью. Он вытаскивает руку, и оно, извиваясь, следует за ней. С него облетают куски и меловые облачка.

Это раздутый тор около полутора метров в поперечнике. Вдоль экватора ряд точек – гидравлические форсунки. Два слоя гибкой сетки затягивают отверстия: одна сверху, другая снизу. Между сетками набитый чем-то угловатым ранец. Он блестит сквозь муть, гладкий как гидрокостюм.

– Я припас здесь кое-что на обратную дорогу, – жужжит Лабин. – На всякий случай.

Он отплывает на несколько метров назад. Механический слуга разворачивается на четверть круга, и, плюясь из сопел мутной водой, следует за хозяином.

Они движутся обратно.

– Значит, вот что ты надумала? – жужжит Лабин. – Найти нечто, что, эволюционируя, помогло тебе уничтожить мир, понадеяться, что в его сущности есть добрая сторона, к которой можно воззвать, и…

– И разбудить тварь поцелуем, – договаривает за него Кларк. – Кто сказал, что я не сумею?

Он плывет дальше, к разрастающемуся впереди сиянию. Глаза его отражают полумесяцы тусклого света.

– Думаю, мы это проверим, – говорит он наконец.

Точка опоры

Без этого она бы предпочла обойтись.

Оправданий более чем достаточно. Недавнее перемирие еще очень хрупко и ненадежно; не то, чтобы оно грозило полностью рухнуть перед лицом новой, всеобщей угрозы, но маленькие трещинки и проколы приходится заделывать постоянно. Корпы вдруг превратились в полезных экспертов, с которыми не сравнится никакая техника – не сказать, чтобы рифтеры особенно радовались влиянию, которое приобрели их недавние пленники. Невозможное озеро надо вымести от жучков, окрестности морского дна прочесать в поисках камер наблюдения и детонаторов. Безопасных мест теперь нет нигде – и не будь Лени Кларк занята сборами, ее глаза пригодились бы в патрулировании периметра. В последней стычке погибли десятки корпов – вряд ли сейчас время утешать их родных.

И все же, мать Аликс умерла у нее на руках всего несколько дней назад, и, хотя подготовка отнимала все время, Кларк винит себя в подлой трусости за то, что так долго это откладывала.

Она нажимает кнопку звонка в коридоре.

– Лекс?

– Входи.

Аликс сидит на кровати, отрабатывает движения пальцев. Когда Лени закрывает за собой люк, она откладывает флейту. Не плачет: то ли еще не отошла от шока, то ли страдает от подростковой гиперсдержанности. Кларк видит в ней себя пятнадцатилетнюю. И тут же вспоминает: все ее воспоминания о том времени лгут.

Все же душой она тянется к девочке. Хочется подхватить Аликс на руки и унести ее в следующее тысячелетие.

Хочется сказать, что она все пережила, она знает, каково это, и это даже правда, пусть и неполная. У нее отнимали друзей и любимых. Мать умерла от туляремии – хотя это воспоминание стерто вместе с остальными. Но Кларк понимает, что это другое. Патриция погибла на войне, а Кларк сражалась на другой стороне. Она не уверена, примет ли Аликс ее объятия.

Потому она присаживается рядом с девочкой на кровать и кладет ладонь ей на колено – готовясь отдернуть руку при малейшем признаке недовольства – ищет слова, хоть какие-то слова, которые бы не показались затертыми, когда их произносят вслух.

Она все еще собирается с духом, когда Аликс спрашивает:

– Она что-то говорила? Перед смертью?

– Она… – Кларк качает головой. – Нет, в общем-то, нет, – заканчивает она с ненавистью к себе.

Девочка смотрит в пол.

– Говорят, ты тоже уходишь, – продолжает она через некоторое время. – С ним.

Кларк кивает.

– Не уходи.

Лени набирает в грудь побольше воздуха.

– Аликс, ты… ох, Господи, мне так жа…

– Разве тебе обязательно уходить? – Аликс поворачивается к ней и смотрит жесткими яркими глазами, в которых слишком многое видится. – Что вы там, наверху, будете делать?

– Надо найти тех, кто нас выследил. Нельзя сидеть и смирно ждать, пока они выстрелят.

– С чего вы взяли, что они будут стрелять? Может, просто хотят поговорить, например?

Кларк качает головой, дивясь такой нелепой мысли:

– Люди не такие.

– Не какие?

«Они не прощают…»

– Они недружелюбные, Лекс. Кто бы это ни был. Будь уверена.

Но Аликс уже переключилась на план Б:

– А много ли с тебя там толку? Ты не шпионка, не технарь. Ты не бешеный психопат-убийца, как он. Ты просто погибнешь, ничего не сделав.

– Кто-то должен его поддержать.

– Зачем? Пусть идет один. – В голосе Аликс вдруг появляется лед. – Лучше, чтобы у него ничего не вышло. Чтоб те, наверху, порвали его на части, и в мире стало чуточку меньше говна.

– Аликс…

Дочь Роуэн поднимается с кровати и прожигает ее взглядом:

– Как ты можешь ему помогать после того, как он убил маму? Как ты можешь с ним разговаривать? Он – психопат, убийца.

Готовые возражения замирают на губах. В конце концов, Кларк не уверена, что Лабин не приложил руку к смерти Роуэн. Кен в этом конфликте был капитаном команды, как и в прошлый раз: даже если он не планировал «спасательную операцию», то мог знать о ней.

И все же Кларк почему-то чувствует себя обязанной защитить врага этой пораженной горем девочки.

– Нет, милая, – мягко говорит она, – все было наоборот.

– Что?

– Кен сперва стал убийцей, а уж потом психопатом.

Это достаточно близко к истине.

– О чем ты говоришь?

– С его мозгом поработали. Ты не знала?

– Кто?

«Твоя мать».

– Энергосеть. Ничего особенного, обычный набор для промышленного шпионажа. Устроили так, что он вынужден был любыми средствами обеспечивать сохранение секретности, даже не задумываясь. Непроизвольно.

– Ты хочешь сказать, у него не было выбора?

– Не было, пока он не заразился Спартаком. А со Спартаком такая штука: он разрывает перестроенные связи, но не останавливается на этом. Так что у Кена теперь нет того, что называется голосом совести, и если ты таких людей называешь «психопатами», я с тобой соглашусь. Но он этого не выбирал.

– Какая разница? – резко спрашивает Аликс.

– Он не выбирал зло сознательно.

– Ну и что? Когда это маньяки нарочно выбирали себе химию мозга?

Кларк должна признать, что довод резонный.

– Прошу тебя, Лени, – тихо говорит Аликс, – не доверяй ему.

И все же – при всех его секретах и предательствах – Кларк странно, болезненно доверяет Лабину. Она никому в жизни так не доверяла. Вслух этого, конечно, говорить нельзя. Нельзя говорить, потому что Аликс уверена: Кен убил ее мать – и, возможно, так оно и есть. Признаться, что ему доверяешь – значит подвергнуть дружбу этого раненого ребенка слишком жестокой проверке.

Но это лишь удобное оправдание, первым всплывающее на поверхность. Есть еще одна причина, глубокая и зловещая. Аликс, возможно, права. Последние пару дней Кларк замечала за линзами Лабина что-то незнакомое. Оно исчезало, едва Лени пыталась сосредоточиться, поймать его взгляд – она не взялась бы сказать, что именно заметила. Слабое трепетание век, пожалуй. Неуловимую дрожь фотоколлагена, отражающую движения глаз под ним.

До последних трех дней Кен здесь, внизу, никого не лишил жизни. Даже во время первого восстания он ограничивался тем, что ломал кости: все убийства совершались неумелыми, но старательными руками рифтеров, наслаждающихся властью над прежними владыками. И за последние семьдесят два часа все смерти, безусловно, можно оправдать самообороной. И все же. Кларк беспокоится, не пробудила ли недавняя бойня нечто дремавшее в нем пять лет. Потому что раньше, что ни говори, Кен любил убивать. Жаждал, хотя – сбросив химические путы – использовал свободу не как оправдание, а как вызов. Он сдерживал себя: так застарелый курильщик носит в кармане невскрытую пачку сигарет – доказывая, что сильнее привычки. Если Лабин чем и гордится, так это своей самодисциплиной.

Но эта жажда, это желание отомстить миру – исчезла ли она? Когда-то те же чувства владели Кларк – теперь эта страсть, потушенная миллиардом смертей, больше не имеет над ней власти. Но Лени не уверена, что последние события не подсунули Кену пару канцерогенных палочек прямо в рот. А если после такого долгого перерыва ему понравился вкус дыма, и Кен вспомнил, как сладок тот был прежде?

Кларк грустно качает головой.

– Больше некому, Аликс. Приходится мне.

– Почему?

«Потому что для того, что я сделала, геноцид – слишком мягкое слово. Потому что, пока я пряталась здесь, внизу, мир умирал всюду, где я прошла. Потому что меня уже тошнит от собственной трусости».

– Потому что я это натворила, – отвечает она наконец.

– Ну и что? Разве, вернувшись, ты все исправишь? – Аликс недоверчиво качает головой. – Какой смысл?

Она стоит перед Кларк, хрупкая, как фарфоровый китайский император.

Больше всего Лени хочется ее обнять. Но она не настолько глупа.

– Я… я должна взглянуть в лицо тому, что сделала, – слабо защищается Кларк.

– Фигня, – отвечает Аликс. – Ничему ты не взглянешь. Ты удираешь.

– Удираю?

– Прежде всего, от меня.

И тут даже такая профессиональная идиотка, как Кларк, понимает: Аликс боится не того, что сделает с Лени Лабин. Она боится того, что Лени может сотворить с собой. Она неглупа, она много лет знает Кларк и знает, какие особенности делают рифтера рифтером. Когда-то Кларк была склонна к суициду. Когда-то она ненавидела себя до желания умереть – еще до того, как совершила хоть что-то, заслуживающее смерти. А теперь собирается вернуться в мир, где все напоминает о том, что она убила больше народу, чем все Лабины вместе взятые. Понятно, что Аликс Роуэн беспокоится, не перережет ли лучшая подружка себе вены. Честно говоря, Кларк сама насчет этого не уверена.

Но отвечает по-другому:

– Все в порядке, Лекс. Я не… я ничего плохого с собой не сделаю.

– Правда?

Судя по голосу, Аликс не смеет надеяться.

– Правда. – И теперь, успокоив обещанием подростковые страхи, Лени Кларк берет ладошки Аликс. Та сейчас вовсе не кажется хрупкой. Она холодно смотрит на руки Кларк, сжимающие ее вялые пальцы, не отвечает на пожатие и тихо произносит:

– Очень жаль.

Входящие

Снаряды вырываются из Атлантического океана уродливым фейерверком. Они летят к западу пятью небольшими стайками, начинают десятиминутную шахматную партию, разворачивающуюся на половине полушария. Они петляют и закручиваются вдоль траекторий, словно прочерченных пьяным – это было бы смешно, если бы не затрудняло их перехват.

Дежарден сделал все, что мог. Полдюжины старинных стратегических спутников ожидали его призыва два года – с тех пор, как он переманил их на свою сторону как раз ради такого случая. Теперь ему достаточно постучать в калитку – по первой команде они растопырили лапки и раскрыли ему мозги.

Машины обращают внимание на густые следы, пятнающие атмосферу внизу. Сложные и тонкие алгоритмы вступают в игру, отделяют зерна от плевел, предсказывают движение цели и рассчитывают пересекающийся курс.

Их предсказания точны, но не идеальны: как-никак, у врага тоже есть мыслящие машины. Обманка во всем подражает охотнику. Каждый выхлоп реактивного двигателя снижает вероятность попадания. Виртуально изнасилованные Дежарденом боевые спутники принимают контрмеры – лазеры, собственные ракеты, выпущенные из драгоценных, невозобновимых запасов – но каждое решение вероятностно, каждый ход определяется статистически. В игре шансов ни в чем нельзя быть уверенным.

Три ракеты достигают цели.

Две упали на Флоридский полуостров, одна – в техасский Пыльный Пояс. Дежарден отбил в полуфинале Новую Англию – ни одна ракета не вышла из верхней точки дуги – но удар на юге вполне может покачнуть равновесие, не прими он неотложных мер. Он отправил три подъемника с заданием стерилизовать все в зоне и вокруг нее с двадцатикратным радиусом, дождался подтверждения и в изнеможении откинулся назад. Закрыл глаза. Статистика и телеметрия непрерывным потоком прокручивалась под веками.

На этот раз не какой-нибудь тихоходный Бетагемот. Совершенно новый штамм. Сеппуку.

«Спасибо тебе, Южная Африка, чтоб тебя».

Что за дела с этим народом? Были во многом типичной страной третьего мира, порабощенной, угнетенной и жестоко используемой, как многие ей подобные. Неужели не могли, как все, сбросить оковы и погрузиться в жестокое восстание, возжаждав мести всем и вся? Что за психи, много лет терпевшие чужой сапог на своей шее, додумались ответить угнетателям – только подумать – комиссией по примирению! Какой в этом смысл?

Если, конечно, не вспоминать, что это сработало. Со времени восхождения святого Нельсона южноафриканцы стали мастерами обходных шагов: накапливали силы вместо того, чтобы бросать их в бой, использовали инерцию вражеского удара в свою пользу. Черные пояса социологического дзюдо. Полвека тихарились под взглядами всего мира, и никто ничего не заметил.

Теперь они представляют собой большую угрозу, чем Гана, Мозамбик и другие подобные режимы вместе взятые. Этих-то Дежарден отлично понимал, более того, он им симпатизировал: что ни говори, западный мир, сочувственно цокая языком, любовался, как половые болезни прожигают дымящиеся дыры в возрастной структуре Африки. Хуже приходилось только Китаю (и кто знает, что зреет за его темными непроницаемыми границами?) Неудивительно, что Мем Апокалипсиса дал такой мощный резонанс именно здесь: обкорнанное поколение, мучительно пытающееся восстать из пепла, на семьдесят процентов состояло из женщин. Мстительные богини пересдали карты, обслуживая Армагеддон с океанского дна – даже если бы Лени Кларк не дала им готовую матрицу, столь подходящий миф все равно бы прорвался, вспыхнул бы спонтанно.

С бессильной яростью Ахилл справился бы. А вот улыбчивые уроды с тайными целями создавали гораздо больше проблем, особенно когда за ними стояло наследие биотехнологий, зародившихся, черт побери, чуть ли не век назад, еще с первой пересадки сердца. Сеппуку действовал так же, как его южноафриканские создатели: он был чемпионом микробиологического дзюдо и притворщиком, он улыбался, под ложным предлогом залезал к тебе в дом, а потом…

Ни европейцам, ни азиатам подобная стратегия не пришла бы в голову. Слишком тонко для потомков империй, слишком трусливо для тех, кто вырос на политике бахвальства силой. А вот для этих мастеров манипуляций на нижнем уровне, притаившихся в пятке темного континента, это вторая натура. В эпидемиологию она просочилась прямиком из политики, а с последствиями пришлось разбираться Ахиллу Дежардену.

Теплая тяжесть легла ему на бедро. Дежарден открыл глаза. Мандельброт, привстав на задние лапы, передними тормошила его. Не дождавшись разрешения, мяукнула и запрыгнула на колени.

В любую минуту мог загореться огонек на пульте. Уже много лет у Дежардена не было официального начальника, но множество глаз от Дели до Мак-Мердо следили за каждым его движением. Он заверил их, что справится с ракетами. Далеко за океанами правонарушители в более цивилизованных пустошах – и к тому же на поводках Трипа – связывались со спутниками, хватались за телефонные трубки, срочно вызывали Садбери, Онтарио. Никто из них не станет слушать оправданий.

Он мог бы с ними справиться. В его жизни случались куда более серьезные вызовы – и он справлялся. Шел 2056, и десять лет назад он спас Средиземку, развернув на сто восемьдесят градусов свою личную жизнь. Пять лет назад Бетагемот рука об руку с Лени Кларк начали крестовый поход против мира. Четыре года с исчезновения Верхнего Эшелона, четыре года с тех пор, как влюбленная идеалистка насильственно освободила Дежардена от рабства. Чуть меньше прошло с Рио и добровольного затворничество Ахилла в этих руинах. Три года – с Карантина западного полушария. Два – с Выжигания Северной Америки. И Ахилл справился со всем.

Но вот южноафриканцы… они действительно задали проблему. Добейся они своего, Сеппуку прошелся бы по его владениям лесным пожаром, и Ахилл не видел благоприятного для себя сценария. Он сильно сомневался, что сможет долго сдерживать неотвратимое.

Хорошо, что он как раз собрался уйти в отставку.

Назад: Портрет садиста на свободе

Дальше: Сеппуку