Придет серенький волчок
В эту ночь Рите ничего не снилось. Как правило, ее сны каждый раз предвещали события. Например, битые яйца – к деньгам, сырое мясо – к болезни, грязь под ногами – к ссоре. А в эту ночь – ничего. Спала единым временным куском. Ни разу не просыпалась.
Утром в дверь позвонила соседка, бабка Руденчиха. (Ее фамилия была Руденко.) В прошлом Руденчиха работала в торговле, кем-то руководила. Кто-то ей подчинялся. Сейчас – никем и никто. Просто активная бабка с ярким характером.
Руденчиха сообщила, что помирает от головной боли. Никакие таблетки не помогают.
– Давайте вызовем скорую помощь, – предложила Рита.
– Неудобно людей беспокоить. Может, само пройдет, – предположила Руденчиха.
– Скорая на то и существует, чтобы их беспокоили. Какая им разница, куда ехать – к вам или к другим…
Это было убедительно. Руденчиха согласилась. Рита вызвала скорую, назвала адрес.
Скорая приехала быстро, что соответствовало слову «скорая».
К Руденчихе вошли двое мужчин в белых халатах: один постарше, другой помоложе. Тот, что помоложе, – красивый, в стиле молодого Никиты Михалкова, но скромнее.
Рита не покидала Руденчиху и присутствовала при осмотре. Отвечала на некоторые вопросы, поскольку Руденчиха медленно соображала.
– Нужно сделать снимок головы, – сказал тот, что постарше. – Кое-что исключить.
– Я думаю, это метеозависимость, – предположил красивый. – Погода неустойчивая.
– Лучше сделать снимок, – вмешалась Рита.
– Вы ей кто?
– Соседка. Я живу в соседней квартире.
– А родственники у нее есть?
– У нее два сына. Один – в Польше, другой – в Израиле, – объяснила Рита.
– А кто будет сопровождать?
– Я могу с вами поехать…
Красивого звали Саша.
Рита не удивилась. Сейчас все Саши, эпидемия на Саш.
Александр – действительно звучит красиво: звонкие согласные, прослоенные гласными. К тому же прославленные тезки: Александр Невский, Александр Македонский, Александр II.
Саша – звучит нейтрально, но зато коротко. Саша, и все. Можно Шура, но это проще.
Позже выяснилось, что Саша приехал из города Кунгур. Там он учился на врача, однако Москва его приняла и оценила. Саша работал в серьезном месте, а на скорой просто подрабатывал.
Саша – бедный и бездомный, но красивый, умный и перспективный.
Рита ему понравилась сразу, поэтому он старался на нее не смотреть. Но глаза невольно скашивались в ее сторону и застревали на ее лице.
Рита была похожа на всех актрис сразу. Глаз не оторвать. Саша и не отрывал.
Руденчиху отвезли в больницу. У нее оказалась просто гипертония, поднялось давление. Тоже ничего хорошего, но все-таки лучше, чем инсульт или аневризма.
Анализы сообщили, что у Руденчихи – диабет второго типа. Причина – ожирение, лишних тридцать килограммов. Врачи сказали, что если похудеет, то диабет пройдет и давление нормализуется. Это значило, что кушать надо всякую гадость – несоленое и нежареное, при этом не есть на ночь, когда особенно хочется. Зачем тогда жить?
Еда – секс пожилых людей. Руденчиху лишали пищевого секса, а полового у нее не было с сорока пяти лет, когда ее бросил муж и ушел, не сказав «до свидания».
Руденчиху продержали в больнице десять дней, сделали десять капельниц и отпустили домой.
В больнице ей не понравилось: неудобные матрасы, просто куски поролона. Ее килограммы тосковали по широкой кровати.
На завтрак давали кашу – это еще ничего. А на обед – паровые котлеты, похожие на заветренное говно.
Вернувшись домой, Руденчиха зашла к Рите. Они выпили водочки и закусили копченым салом, положенным на черный хлебушек, а сверху долька чеснока.
Какой-то дурак сказал, что сало вредно. Если съесть за один раз целый килограмм, – вредно, а если пару бутербродов, то очень даже полезно. Мозги питаются жиром и глюкозой. Мозгам необходимо жирное и сладкое, иначе мозги ссохнутся, забудешь, как тебя зовут.
Руденчиха говорила о себе: «Я не так учена, як дрюкована».
Что такое «дрюкована», Рита не понимала, но догадывалась. Это значило: битая жизнью и знающая жизнь.
Не имея мужа, Руденчиха выучила двоих сыновей, поставила их на ноги, отправила за границу. Не бог весть в какую заграницу: Израиль, Польша – это не Америка, но все-таки.
Руденчиха жила в хорошем районе в кирпичном доме, правда на последнем этаже. Никто не хотел селиться под крышу, поскольку летом крыша накаляется, а зимой протекает. Была еще одна квартира на первом этаже. Но первый хуже, чем последний. Пыль и ворье. Пыль с земли, а ворам легко забраться. Лучше под крышу, на восьмой этаж.
Соседкой Руденчихи оказалась Рита, молодая женщина. У нее был любовник, ответственный работник на тридцать лет старше. Звали Илья Григорьевич. Рита называла его «Мазепа».
Этот Мазепа обеспечил Риту квартирой, и не только. Подробностей Руденчиха не знала. Рита – человек закрытый, а расспрашивать неудобно.
Мазепа посещал Риту три раза в неделю в обеденный перерыв. Рита готовила ему обед. Руденчихе иногда перепадало. Она с удивлением отмечала: Рита готовит лучше, чем она, и лучше, чем другие.
Рита вообще все делала лучше. Рита была виртуоз и вундеркинд. Она, конечно, переросла понятие «кинд», но «вундер» осталось.
Она и себя умела оформить так, что не узнаешь: утром – несчастная полячка, блеклая, белобрысая, а через час – Голливуд. У нее была высокая шея, на которую хотелось повесить бриллиантовую подвеску. Такая подвеска и висела. Бриллиант большой, с горошину, стрелял синими огнями. Илья Григорьевич подарил. Он все ей подарил: и жилье, и любовь, и заграничные поездки, не говоря о ежемесячном содержании.
Жениться не мог. У него была крепкая семья. Так бывает: стабильная любовница и крепкая семья.
Рите приходилось довольствоваться статусом любовницы. Это неприятно.
Рита нарушала христианскую заповедь «не прелюбодействуй», разрушала устои общества. И несмотря на то что общество уже не было семнадцатого года, устои ханжески отслеживались.
Рита чувствовала себя на людях, как Анна Каренина. Она перестала выходить вдвоем с Ильей Григорьевичем. Предпочитала сидеть дома, общаться с Руденчихой.
Руденчиха была яркой личностью, хоть и серая, как валенок. Образование не имеет большого значения. Можно быть образованным и глупым.
Рита всегда могла по голосу распознать интеллект поющего. У некоторых теноров голос – серебро, а поет как дурак. Почему? Потому что он и есть дурак с хорошими голосовыми связками.
Ответственные работники тоже бывают дураками. Но не Илья Григорьевич.
Илья Григорьевич был умный, прямой и представительный, как гетман Мазепа. Зрелый возраст ему шел.
Он познакомился с Ритой, когда Рите было двадцать пять лет. Ему в то время было пятьдесят пять.
С тех пор прошло десять лет. Мазепа происходил из хорошей семьи, у него была хорошая жена, которую он долго любил. Но одной любви на всю жизнь не хватает. Она кончается. Привычка – враг страсти. А жить без страсти – темно и тускло. Илья Григорьевич не любил тщеславных женщин, которые рвутся из кожи вон, хотят чего-то достичь. Они не понимают того, что уже всего достигли фактом своего рождения: быть женщиной. И этого вполне достаточно. Мазепа любил тихих, скромных, незаметных, которые хотели бы подарить себя только ему одному. Ему хотелось иметь личное богатство, а не общественное.
Рита была именно из таких. У нее была еще одна очень удобная составляющая: Рита не могла рожать. Бесплодие – очень кстати. Илье Григорьевичу дети не нужны, они у него были.
Мазепа имел хорошие гены. Рита намекала, что можно нанять суррогатную мать и создать общего ребенка. У Мазепы был свой жизненный план: ближайшие десять лет Рита проведет с ним, а потом, когда Мазепе исполнится семьдесят пять, он удалится на покой. Уедет жить на дачу. У Мазепы была дача не хуже, чем у президента. «Прекрасный дом, верная жена, что еще нужно, чтобы достойно встретить старость?» А Рита в сорок пять лет освободится от Ильи Григорьевича и сможет выйти замуж.
Рита задумывалась: сидеть до сорока пяти лет, а потом быть выкинутой в одиночество? Кому нужна обсосанная конфеточка? Либо молодому жиголо, желающему сесть на шею, либо старому вдовцу, скучному, как осенний дождь. А скорее всего – остаться одной, без мужа, без детей.
Когда после пятидесяти в доме нет детей, появляются привидения. Если нет будущего, всплывает прошлое. Надо же кем-то заполнить пространство.
Через неделю после больницы к Руденчихе заявился врач Саша. Пришел проведать. Но не только. Его интересовала Рита. И пришел он к Рите, а Руденчиха – повод. Старуха быстро все сообразила и вдохновилась предстоящей драматургией. У пожилых людей мало впечатлений, поэтому они обожают драматургию вокруг себя.
Руденчиха приняла Сашу по русскому обычаю: усадила за стол, поставила водочку и копченое сало, свежий помидорчик и соленый огурчик, а заодно выложила Ритино настоящее и будущее: до сорока пяти – в любовницах с полным содержанием, а потом – суп с котом.
Саша выслушал. Допил бутылку. И пошел к Рите. Позвонил в дверь.
Мазепа сидел, опустив ноги в таз с водой, а Рита стригла ему ногти.
Мазепа был абсолютно счастлив с Ритой. От Риты пахло мятой травой, дождем, утром. Старые люди пахнут старым пнем, и тут ничего не поделаешь. Природа. А молодой человек пахнет морем, рассветом.
Главная задача природы – размножение. Размножаться можно, только крепко обнявшись. А обнять можно то, к чему влечет, а не отвращает.
Вторая причина счастья Ильи Григорьевича – определенность. Все честно, никакого обмана. Впереди десять-пятнадцать лет. Это их общее время. Если перевести на дни, а потом умножить на часы, получается бесконечность. Как Вселенная. Вселенная счастья, и никто никого не обманывает. И жена не пострадает. Он не сломает ее жизнь, и дети не потеряют уважения к отцу. И он сам отлетит от любовницы, как комар, насытившийся кровью.
И Рита останется со всеми удобствами: квартира, машина, счет в банке, воспоминания. Люди пашут всю жизнь для того, чтобы достичь такого уровня благосостояния. А тут в сорок пять лет есть все, включая предметы роскоши: меха и бриллианты. Живи и радуйся.
Илья Григорьевич не испытывал угрызений совести. Он, конечно, пожирал чужую молодость, но ведь он расплачивался.
Вода не остыла, была приятно горячей, тепло шло от ступней выше. Ритины нежные пальцы деликатно и умело шуровали вдоль стопы.
После педикюра – невероятная легкость в ногах, кажется, что полетишь.
Рита собралась промокнуть ступни махровым полотенцем, но в этот момент раздался звонок в дверь.
– Кто это? – спросил Илья Григорьевич.
– Понятия не имею. Наверное, Руденчиха, – предположила Рита.
Она открыла дверь. Перед ней стоял Саша, от него веяло спиртным. Но не сильно. Рита растерялась.
– Можно войти? – спросил Саша и шагнул вперед, не дожидаясь приглашения.
– Кто там? Жених? – крикнул Илья Григорьевич.
– Можно сказать и так, – согласился Саша.
– Не сегодня, – испугалась Рита.
– А когда?
– Я вам позвоню.
– Некогда мне ждать. Я коротко. Я влюбился в вас сразу и навсегда. Выходите за меня замуж.
Рита растерялась.
Все-таки Рита ценила Мазепу и не любила его огорчать. А с другой стороны – воплощение мечты. Она часто мечтала, что явится принц на белом коне и скажет: «Ты стоишь больше того, что имеешь. Ты не должна стареть в любовницах. У тебя впереди полноценная жизнь…»
Саша был молодой. А молодой секс – это совсем другое, чем опытные ухищрения пожилого человека. Мазепа – не старик, конечно, но прежде, чем привести его в боевую готовность, необходима длительная предполетная подготовка.
Мазепа вышел в прихожую, оставляя на ходу мокрые следы.
– В чем дело? – строго спросил он начальственным тоном. – Кто это?
– Я его второй раз вижу, – сказала Рита.
– Что вы хотите? – Мазепа вонзился глазами в Сашу.
– Я пришел свататься. Я ее люблю.
– Она занята.
– Временно. Но я не хочу ждать, когда Рита освободится. Я женюсь на ней завтра.
– Она никогда вам не родит. Она пуста, как бесплодная смоковница.
Сказанное было правдой. Рита не могла забеременеть. Но произнесенные вслух слова ударили ее в самое сердце. Есть вещи, о которых можно думать, но нельзя говорить. У Риты нет детей не по ее вине, она же не убивала свое семя в абортах. Просто Бог отменил ее ветку. И сравнивать ее с бесплодной смоковницей – бестактно и беспощадно.
Рита почувствовала, что сейчас заплачет, но сдержалась.
– А ты как? – Мазепа обернулся к Рите: – Ты хочешь за него замуж?
– Не знаю… Может быть…
Ее ответ был равен «смоковнице».
– В таком случае я не собираюсь соревноваться с молодостью, – подытожил Мазепа.
Саша был на пять лет моложе Риты. Мазепа годился ему в отцы. Еще немножко – и дед.
Илья Григорьевич оделся и ушел на своих ухоженных ногах.
Рита ждала, что он вернется, будет сражаться за любовь. Но Илья Григорьевич не сражался. А как? Он ничего не мог ей предложить, кроме того, что было. Было все чисто, красиво, вкусно и без претензий.
Общие знакомые доносили Рите, что Илья Григорьевич плакал. Очень может быть. Но плакать – это эмоция, а не поступок. А Саша поставил на кон поступок. И выиграл.
Рита пошла с ним в загс. Именно в загсе стало ясно, что Саша моложе ее на пять лет: ей тридцать пять, ему тридцать.
Это не очень хорошо в перспективе, но в настоящем замечательно.
Молодожены не вылезали из постели сутками.
Любила ли Рита? Она была благодарна Саше, а благодарность – строительный материал. На нем можно было построить любой дворец, любую крепость.
Саша работал в отделении сердечно-сосудистой хирургии. Прошел по конкурсу.
В отделении работали дети разных народов и даже негр. Преимущественно молодежь. Нагрузка у лечащего врача большая, нужны силы, как сталевару у доменной печи.
Саша делал операции на открытом сердце, ставил шунты, менял клапаны.
Заведующий отделением любил пофилософствовать. Он говорил: «Человек должен знать, откуда он пришел и куда уходит». Саша однажды подошел к нему и спросил: «Откуда и куда?» – «Ниоткуда и никуда, – ответил заведующий. – В пустоту».
Саша задумался: неужели это так? Человек жил, страдал, любил и умер. Точка. Но после него в результате любви остались дети, и теперь они будут жить, любить, страдать и умрут в конце концов. Но после них останется продолжение – целая армия, и теперь их очередь – жить, а потом умереть.
Как-то все бессмысленно. Но почему же? Разве просто жить, а тем более любить, – не чудо? Человек пролетит через чудо и скроется в пустоте. Хорошенького понемножку.
Хочется, чтобы ТАМ тоже что-то было. Но со стороны жизни было так много всего, что неприлично хотеть и дальше. Надо быть скромным и пользоваться тем, что дают.
Однако, как ни крути, смысл жизни – дети. Семья без детей неполноценна.
Саша не знал покоя ни днем ни ночью. Ему звонили по вечерам и даже по ночам. Постоянно звучали термины: «аритмия», «тахикардия», «стенты», «байпасы»…
Рите было страшно слушать, а Саша все это любил, жить без этого не мог.
Бывало, срывался среди ночи. Надо было срочно купировать кому-то инфаркт. Медицина шла вперед стремительными шагами. Инфаркт останавливали на ходу, вводили стент через руку: десять минут – и кровь свободно потекла в сердце через расширенный сосуд. Раньше сердце рвалось, оставались рубцы, и это в лучшем случае.
Сколько человек ушло от разрыва сердца – половина планеты. Самая распространенная причина смерти.
Рита ждала, что Илья Григорьевич объявится. Захочет вернуться или хотя бы объясниться. Нет. Это было непонятно. Неужели десять лет счастья не оставили в нем следа?
Значит, не оставили. Но оно и к лучшему. Зачем сердце рвать? Ведь от любви стентов не существует. Единственный стент – другая любовь.
Рита стала лечиться от бесплодия, бегать по профессорам. Саша сказал:
– Иди в районную поликлинику. У районных врачей больше практики. А профессора уже все забыли. Они профессора на бумаге.
Рита пошла в районную. Кабинет гинеколога находился на третьем этаже. Принимала молодая врач Ирина Николаевна. Она так внимательно слушала, как будто проблемы Риты касались ее лично.
Далее был осмотр. Потом вывод.
– Женское здоровье в порядке, – заключила Ирина Николаевна.
Рита спросила:
– Может быть, надо какое-нибудь лекарство?
– Половая жизнь без предохранения. И желательно с восторгом.
Рита и Саша экспериментировали два месяца подряд. И все закончилось тем, что однажды Риту затошнило. Ни с того ни с сего.
– Я отравилась, – сказала Рита.
– Ты беременна, – уточнил Саша.
Он оказался прав. Бесплодная смоковница зацвела цветами, обещала завязи и плоды.
Так и получилось.
Ходить беременной – скучища. Главное занятие – ждать.
Начались роды. Рита орала, как под пытками, но после приступа боли ее мгновенно накрывал глубокий сон. Она спала и сквозь сон слышала, как подступает новая волна боли – сначала издалека, потом накрывает с головой. Казалось, это никогда не кончится, будет продолжаться вечно.
Вокруг нее в предродовом зале бабы трубили как слоны. Значит, тоже мучились. Как все, так и она.
Внезапно Рита почувствовала, что ребенок из нее активно продирается к выходу. Рита стала звать врача. Врач подскочила, испугалась, что они не доедут до родовой. Риту переложили на каталку и повезли бегом. Врач бежала рядом и умоляла: «Подождите, подождите…» Но ребенок ждать не желал и вылетел в руки акушерки. К счастью, это случилось уже на родовом столе и ребенок не упал на кафельный пол. Молодец.
Это был мальчик. Кожа – желтая от родовой желтухи. Глаза узкие, зажмуренные. Буквально китаец. Но свой. Ее и Сашин. Ура!
Рита ничего не потеряла в жизни. Молодость потратила на любовь. Теперь есть материнство, и это навсегда. А Саша – защитник. Будет держать руки над их головой.
Началась новая жизнь. Эта новая жизнь состояла из труда и любви. Труда больше. Рита уставала.
Саша предлагал взять няньку, но Рита слушать не хотела. Она никому не могла доверить своего китайца. Желтушка у него сошла, глаза раскрылись шире, но все равно в личике было что-то азиатское.
Саша сказал, что на Урале, откуда он родом, все крови перемешались. Отец Ленина, к примеру, был калмык. И ничего. Даже хорошо. Может быть, в ребенка Саши тоже проскочил калмык. Коктейль из противоположных кровей очень полезен для генерации. Пушкин, например, или драматург Александр Вампилов.
Сына надо было регистрировать, а имя все не придумывалось.
– Можно назвать Ермолай, – предложил Саша. – Солженицын так назвал своего сына.
– А сокращенно как? Ерема?
– А зачем сокращать? Пусть будет Ермолай.
– Уж лучше Емельян, – предложила Рита.
– Давай еще подумаем, – сказал Саша.
– Ну давай, – согласилась Рита.
Однако между собой стали называть сыночка «Емеля». Это имя звучало нежно. В нем было много любви и любовной насмешки.
Емеля гулял на балконе. Но этого недостаточно. Рита стала прогуливать его по окрестным улицам. Ребенку нужно движение и смена картинок перед глазами. На балконе он смотрит в одну точку, видит небо, и только небо. Это скучно. А в коляске его потряхивает (легкий массаж), мимо плывут люди и дома. Он развивается.
В один из дней Рита решила навестить Ирину Николаевну. Подарить ей цветы и сказать спасибо. Поблагодарить.
Ирина Николаевна вела всю Ритину беременность, возила на исследования в институт матери и ребенка. Сопровождала, как будто Рита была ее родственницей. А Рита родила и пропала. Нехорошо.
Рита поковырялась в своих драгоценностях и выбрала янтарную нитку. Илья Григорьевич купил в Америке. Разорился магазин, и драгоценности продавали за полцены. Янтарь – густой, непрозрачный, совсем другой, чем в Прибалтике. Можно надеть к чему угодно: и на работу, и в ресторан.
К янтарю Рита решила присовокупить белые розы. Это элегантно. Просто нитка – по-купечески. А нитка плюс цветы – это уважение к личности.
Рита вышла с коляской, направилась к магазину «Цветы».
Магазинчик был маленький, тесный, сплошь стеклянный. С коляской не влезешь.
Рита не стала завозить коляску в магазин, оставила возле двери. Дверь тоже стеклянная, так что обзор не затруднен. Все видно как на ладони.
Рита купила тридцать семь роз. Не букет, а целый куст. Тугие бутоны, длинные стебли, божественный аромат.
В одной руке цветы, в другой коляска. Емеля с удивлением таращился. Он видел такое впервые: мамино лицо сквозь завесу цветов.
Рита подошла к поликлинике. Это было недалеко. Остановилась. Стала размышлять. Кабинет на третьем этаже. Лифта нет. Надо тащить коляску по ступенькам шесть пролетов. Если вытащить Емелю из коляски, надо две руки. А для цветов нужна еще одна дополнительная рука. Где ее взять? Негде.
Можно оставить Емелю в коляске и отлучиться на три минуты. Одна минута – взбежать на третий этаж через ступеньку, вторая минута – вручить подарки и расцеловать, третья минута – слететь вниз, опять же через ступеньку.
Что может случиться с Емелей за три минуты? Ничего. В крайнем случае описается, но и только.
Рита огляделась по сторонам. Пусто. Это хорошо и плохо. Плохо потому, что некого попросить, а хорошо потому, что безопасно.
Рита решила не тянуть время и устремилась на третий этаж.
В три минуты она не уложилась. Получилось пять. Ирина Николаевна слишком долго ликовала, прерывать ее было невежливо.
Рита вернулась через пять минут.
Коляска была пуста. Рита не поверила своим глазам. Зажмурилась. Открыла снова. Пустая коляска. Может, это сон? Бывают же кошмарные сны. Она стала себя щипать. Картина та же самая. Значит, не сон. Емелю украли.
Рита лежала на кровати. Не ела и не спала.
Саша боялся оставлять ее одну. Взял отпуск. Когда надо было отойти в магазин, просил Руденчиху посидеть с Ритой.
Руденчиха приходила с вязаньем. Пыталась отвлечь Риту беседой. Рассказывала, что детей крадут на органы. Емеля, конечно, маленький, но его органы годятся таким же маленьким.
Рита смотрела в потолок.
В голове крутилась колыбельная, которую ей пели в детстве: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький волчок, он ухватит за бочок…»
Вот и пришел серенький волчок, ухватил за бочок и оттащил во лесок…
Руденчиха продолжала монотонно рассказывать, что цыганки воруют детей для своего бизнеса – просят милостыню с ребенком на руках. Они дают младенцу снотворное, чтобы он спал. А еще делают ему соску из хлеба: жуют хлеб, заворачивают в тряпочку и суют ребенку в рот.
Рита смотрела в потолок, видела своего Емелю в наркотической отключке с хлебной соской во рту. Думать об этом было невыносимо. Лучше не думать. А как не думать? Разбить голову, расколоть ее, как грецкий орех.
Руденчиха отправилась в туалет. Рита встала с кровати, открыла окно, обе створки. Земля далеко. Голова расколется – сто процентов.
Рита высунулась в окно, стала клониться, чтобы сместить центр тяжести. В эту секунду в комнату вошла Руденчиха, оправляя юбку, увидела склоненную Риту и с невиданным для нее проворством подскочила к Рите и сдернула ее с подоконника.
Рита упала возле окна лицом вниз. Руденчиха села на нее сверху, пригвоздила к полу. Она боялась, что Рита вывернется и доведет до конца то, что задумала.
Вернулся Саша.
Увидел картину: Рита на полу, на ней неподъемная Руденчиха. Сидит и вяжет.
– Ее надо в психушку, – деловито потребовала Руденчиха. – Она сошла с ума. Звони, пока не поздно.
– Не надо ее в психушку, – сухо отверг Саша. – Можете идти. Спасибо, Марья Сидоровна.
Руденчиха не могла подняться. Саша протянул ей руку. Одной руки не хватило, пришлось протянуть и вторую.
Руденчиха поднялась. Оправила юбку. И ушла с достоинством.
Саша поднял обессиленную Риту. Посадил к себе на колени, как ребенка. Они сидели на кровати лицо в лицо. Саша тихо говорил ей, повторял, как мантру:
– Сопротивляйся… Сопротивляйся изо всех сил… Каждую минуту. Терпи. И однажды все изменится. Завтра будет лучше, чем вчера. Надо верить. Неси свой крест и веруй.
Рита откуда-то знала эти слова, но не помнила откуда. «Неси свой крест и веруй». Неси свой крест и веруй…
Но ведь Христос нес свой крест на Голгофу для еще больших мучений.
Рита зарыдала. Это был хороший знак. Жизнь к ней возвращалась. Пусть в такой протестной форме, но возвращалась.
Емелю нашли через шесть месяцев. Его украла хорошая женщина. Инженер из конструкторского бюро. Она украла Емелю не для бизнеса, а для смысла жизни. Ее личная жизнь сложилась неудачно. Вернее, не сложилась вообще. Мужа не было и не предвиделось. Возраст поджимал. Брать ребенка из дома малютки не хотела. Кто сдает своего ребенка государству? Проститутки или алкашки. Какие гены в ребенка заложены? Кто из него вырастет?
Людмила шла домой с работы и вдруг увидела возле поликлиники голубую коляску, а в ней ангела. Вокруг ни души. Чей это ребенок? «Твой», – шепнул внутренний голос.
Емеля оказался в новом доме с новой матерью. Он не заметил разницы. Говорят, первые месяцы дети видят мир вверх ногами.
Людмила соблюдала жесткую конспирацию, как шпион.
Она вызвала из города Мелитополя свою племянницу Таню и сообщила соседям, что ребенок принадлежит Тане. Его привезли из Мелитополя лечить. В Мелитополе – какое лечение?
Соседи сочувствовали. Действительно, какая медицина в провинции?
Но шила в мешке не утаишь. Емеля начал температурить. Хватался за ушко. Где-то его просквозило.
Людмила испугалась и вызвала скорую. Машина приехала быстро, но начали с того, что потребовали документы ребенка.
Людмила медлила. Потом сказала, что куда-то положила, но не помнит куда. Людмила производила хорошее впечатление. Скорая забрала Емелю без документов.
В приемном покое опять пристали со свидетельством о рождении.
– Я дома оставила, – сказала Людмила.
– В течение трех дней просим предоставить документы на ребенка. Иначе мы сообщим в милицию, – предупредили Людмилу.
– При чем тут милиция? – удивилась Людмила.
– Извините, такой порядок. Не мы придумали.
Через три дня Емеля выздоровел. Температура упала, но зато явилась милиция и препроводила Людмилу с Емелей в 53-е отделение для установления личностей.
Туда же были приглашены Саша и Рита на опознание. Слово «опознание» к живым не применяется, а Емеля был живой, здоровый, холеный и ухоженный. И упакован в кружевной конверт, перевязан синей лентой, как подарок.
Рита смеялась и плакала одновременно. Начальник отделения полковник Суров налил ей воды из графина. Зубы Риты стучали о стакан. Саша был взволнован, но сдержан.
Людмила стояла в углу кабинета и смотрела в пол. Она боялась, что родители ребенка кинутся на нее и совершат самосуд. Задушат, например.
Но Рита не собиралась душить злодейку. Более того, хотелось сказать ей спасибо. Но какое «спасибо», когда секунды отделяли Риту от смерти? Если бы не Руденчиха, где бы сейчас Рита была?
Руденчиха вообще оказалась феей: подогнала Рите принца Сашу, не пустила на тот свет, села сверху для верности, чуть спину не сломала.
Все думают, что фея – юная, в локонах, с нимбом над головой, в прозрачных одеждах. А бывает фея – сто десять килограммов, волосы назад под гребенку, лицо грубое, как солдатский ботинок, юбка постоянно застревает не там, где надо (в народе это называется «закусило»). И ничего. Фея Руденчиха служит исправно, ни разу не ошиблась.
Саша снял с руки дорогущие швейцарские часы (подарок за спасенную жизнь) и протянул Сурову.
– Взятка? – смутился Суров.
– Жертвоприношение, – уточнил Саша.
Они ушли втроем: Саша, Рита и Емеля на Сашиных руках.
А Людмилу задержали. Против нее было возбуждено уголовное дело. Порядок такой.
Суд над Людмилой состоялся весной.
Рита не осталась в стороне. Она сочувствовала Людмиле, которой грозил большой срок. Подключила Илью Григорьевича, кого же еще?
Илья Григорьевич посодействовал. Он охотно содействовал, замаливая тем самым земные грехи.
Людмиле дали условный срок. Ее жизнь внешне оставалась той же самой: работа, дом. Единственное, ходила отмечаться в милицию и не нарушала закон. Она и раньше его не нарушала.
Емеля перебрался на родину, в соседний дом. Он снова не заметил перемены участи. Не обращал внимания на такие мелочи.
Рите стало казаться, что он никуда и не пропадал.
– Надо дать ему имя, – сказала Рита. – Давай придумаем.
– А зачем придумывать? Имя есть. Емельян. Чем плохо?
Емельян научился смеяться в голос, а также ползать на ладошках и на коленях. Двигался быстро, как таракан.
Рите не хотелось, чтобы Емеля рос и вырастал. Хотелось, чтобы время остановилось и он навсегда остался маленьким, таким, как сейчас. А она – молодой и счастливой. Такой, как сейчас.
