Мизерный человек
Николай Михалыч вел правильный образ жизни. Утром он выпивал стакан теплой воды, а после этого шел на лыжную пробежку, если зима. И просто на пробежку, если лето. Осень он пропускал, поскольку грязь под ногами и дождь сверху.
Эти пробежки – кардионагрузка. А сердце надо тренировать. Бежать на свежем воздухе лучше, чем потеть в спортзале, где остальные дышат и пердят, извините за выражение, и не проветривают помещение, поскольку боятся простудиться.
Николай Михалыч – полуинтеллигент. Раньше такие люди назывались разночинцы. Предки Михалыча были простые мужики, жили в деревне. А родители уже перебрались в город. Стали городские, сохранив мужицкий дух и мужицкие представления о жизни. Культура не успела глубоко проникнуть в них, а настоящее, крестьянское, – выветрилось.
Николай Михалыч работал везде и понемногу. На одном месте подолгу не задерживался. Если подворачивалась зарплата повыше, тут же и бросал прежнее место. Главный показатель – деньги. Он – кормилец. На его иждивении жена, дочь, внук и зять.
Зять, муж дочери, попался нестандартный: пил, работать не хотел. Получалось, что Михалыч должен и его содержать. А как же? Родной отец внука Андрюшки. Как же Андрюшка без отца, а дочь без мужа?
Есть такое понятие – счастье. Счастье – это когда полная семья. Значит, Михалыч должен обеспечивать не только деньгами, но и счастьем.
Обо всем таком думал Михалыч, когда бежал на лыжах по зимнему парку.
Дом Михалыча находился рядом с парком, и это было большое удобство, не надо дачи. Круглый год – свежий воздух, стоит только перейти дорогу. На дороге машины в четыре ряда, троллейбусы, автобусы, пешеходы, бензиновая гарь – ад. А войдешь в парк – зимняя сказка, сверкающий снег, скамеечки и круглая, аккуратная попка перед глазами. К попке полагается остальная фигура. Она принадлежит лыжнице по имени Марина. Марина каждый день выходит на лыжную прогулку, видимо, тоже следит за здоровьем. Культурная. И пригодная для любви.
Жена Михалыча Зина пригодная только для борща. И больше не для чего. Да и для борща не очень, готовит только для того, чтобы накормить, чтобы не ходили голодные. А душу не вкладывает. Ей как будто все неинтересно. Кроме денег. Любит золото. Золото ей подавай.
Михалыч как мужчина ее давно не интересует. Она и не скрывает равнодушия. Ложится спать к нему спиной, на ночь не снимает трико. Трико – это нижнее белье, типа трусы, но длинные, до колен. Такое обмундирование носили женщины во время войны с Гитлером и после войны. Сейчас женщины про трико забыли, а Зина все носит. Боится простудиться. А заодно защищается от посяганий Михалыча. Такое трико попробуй стащи – все желание пропадет. А оно, желание, и не возникает. Что за радость? Лежит толстая, старая, в розовом трико и спиной. И злобная. Вечно чем-то недовольна.
Перед глазами Михалыча ходит круглая попочка Марины – тугая, как яблочко. Марина вся в розовом, как леденец. Так и хочется лизнуть.
У Михалыча с потенцией все в порядке. Он ее практически не расходует. Она скопилась в нем и давит на мозги и на прочие места.
Михалыч преодолел смущение и первый поздоровался с Мариной. С тех пор они стали здороваться.
Михалыч каждый день на прогулку. И Марина каждый день на прогулку. Здрасьте – здрасьте.
Николай Михалыч выглядит неплохо. Седой, но не лысый. Крепкий, но не толстый. Лицо без морщин, румянец от лыжной пробежки. Ему под шестьдесят лет. Вроде немало, пора собирать документы на пенсию, но сейчас мужчины в шестьдесят – это расцвет. Они даже лучше выглядят, чем в тридцать. Молодое лицо – какое-то пустое. Не настоявшееся. Как молодое вино. Крепости не хватает. Жизненный опыт – это и есть крепость. И мужчины в шестьдесят бывают даже очень интересные.
Марина в начале лыжного сезона не смотрела на Михалыча: ходит какой-то дед на деревянных лыжах, как пионер. Сейчас в ходу лыжи пластмассовые: финские или шведские. Но «дед» так лихо нарезал круги, так ловко разворачивался и съезжал с крутых горок, что любо-дорого смотреть. Молодец. Сначала он ходил без шапки, потом надел черную шапочку, скрыл седину – и вовсе не «дед». Вполне себе Жан Габен. Во всяком случае, всегда трезвый, спортивный и неравнодушный к жизни. Интерес виден в том, как он смотрит.
Марине надоело беспросветное одиночество. Она работала парикмахершей в салоне красоты. В женском зале. Вокруг – одни женщины: те, кто работают, и те, кто стригутся.
Мужчин – нуль. Выжженная земля. В мужском зале работают два мастера, мужики. Один – голубой, другой – женатый. Где взять хоть кого-нибудь?
Марине тридцать девять лет. Не пойдешь ведь на дискотеку. Для дискотеки – старая. Для того чтобы закрыть тему, молодая.
Когда-то она была замужем, но разошлась. Причина – максимализм молодости, повышенные требования. Ей казалось: у других лучше. Она надеялась найти и себе получше, но…
Ее первый непригодившийся муж женился и родил детей, и живет себе, ездит летом в Турцию. А она с повышенными требованиями: работа – дом, дом – работа. Все.
В девятнадцатом веке существовали свахи. У них картотека, все под контролем. А сейчас – только случай. А случай – не торопится.
Всех стоящих разобрали. Остался мусор. Значит, надо понизить критерий, найти себе вдовца или папика.
Марина стала съезжать с горки, у нее от страха вытаращились глаза. Марина взвыла, как сирена скорой помощи, и въехала в руки папика на деревянных лыжах.
Он ее поймал, и они оба упали. Скорость была погашена, упали благополучно, без травм.
Самое сложное – встать. Подняться на лыжах непросто. Надо отстегнуть лыжи от ботинок.
Пока возились – познакомились. Не просто «здрасьте – здрасьте», а «Марина – Николай Михалыч».
На другой день катались вместе. А на третий Марина пригласила Михалыча на чашку чая. К чаю был предложен английский завтрак: яичница с беконом. Раньше это сочетание считалось вредным, а сейчас – наоборот, очень полезным. Вся Англия ест по утрам яичницу с беконом и не хочет менять свои привычки.
В следующий раз Марина предложила французский завтрак: белый хлеб, поджаренный в тостере, сверху масло и клубничное варенье. Белки, жиры и углеводы. Они должны обязательно присутствовать в обмене веществ. Бутербродов – два, а если мало – три.
Знакомство углублялось. Марина пригласила Николая Михалыча на обед: суп-крем из цветной капусты, рыба в сырном соусе. Соус Марина делала сама. Десерт – сливочное мороженое, которое Марина тоже делала сама.
После обеда Марина перестригла Михалыча. Он зачесывал волосы назад, как Сталин. А Марина сделала ему челку, как носят кинорежиссеры. Получилось круто.
Через неделю Марина пригласила Михалыча на ужин. Ужин перечислять не будем, поскольку Михалычу было не до еды. Его флюиды долетали до Марины, обволакивали ее с ног до головы, и все кончилось постелью. О постели надо сказать особо. Во-первых, она широкая, два метра в ширину, если не три. Во-вторых, была застлана сатиновая простынь, темно-серого цвета, почти черная. И на этом фоне белое тело Марины выглядело как на картинах в музее. Хоть бери и рисуй. Марина лежала голая, стройная, ароматная, с распущенными волосами. Куда там Зине с ее трико…
Михалыч обнял Марину, как говорят, «заключил ее в свои объятия», и в голове пронеслось: «Как давно у меня ЭТОГО не было…» А если быть точным, ЭТОГО у него не было никогда. Все, что было на заданную тему, не шло ни в какое сравнение.
Марина уютно заснула на его плече. Михалыч не посмел будить Марину и не ушел домой. Остался на всю ночь.
Под утро проснулся, уже светало. Марина спала. Михалыч приподнялся на кровати и стал смотреть на свою женщину. Не мог отвести глаз.
Марина проснулась под его взглядом. Молчала. Не хотелось нарушать тишину. Любые слова могли бы разрушить то невидимое и неслышимое, что повисло над ними.
Впереди было два выходных дня. Михалыч не пошел домой. Не мог оторваться от Марины. Он съездил вместе с ней на базар, сделал запасы на всю неделю. Она выбирала, он платил. Потом волок пакеты на пятый этаж без лифта. И не понимал: как Марина жила без мужской помощи? Неужели все таскала сама? С такой талией, с таким горячим нежным телом, и все – сама?
В доме тоже было чем заняться: обои отошли, надо подклеить. Там подклеить, тут прибить. Михалыч все умел. Он много где себя пробовал, и ему больше всего нравилось работать руками. Это интереснее, чем возиться с бумагами, со справками и с отчетами.
Вечерами смотрели телевизор. Михалычу казалось, что у Марины другой телевизор и другие передачи. Все было захватывающе интересно, даже новости. Казалось, что дома у Зины были одни новости, а здесь другие.
Михалыч смотрел с Мариной в четыре глаза и видел в четыре раза больше. Они много смеялись. Им все было смешно и все интересно.
Наступила рабочая неделя. Михалыч пошел на работу. Он трудился в теплице, у хозяина: рыхлил землю, поливал, пропалывал. Это называлось «подпушивать». Потом собирал урожай, развозил по точкам.
У входа в теплицу стояла Зина. Михалычу стало неудобно. Он понял, что поступил как скотина. Надо было хотя бы позвонить.
– Ты живой? – спросила Зина.
– Скажи Аркаше, пусть идет работать. Я больше не буду его содержать, – ответил Михалыч. – Я от вас ушел.
– Куда? – не поняла Зина.
– К другой.
– А зачем ты ей нужен? – удивилась Зина. Ей казалось, что Михалыч – лежалый товар.
– Значит, нужен.
– Нашел новую манюрку?
«Манюрка» на языке Зины означала женский детородный орган.
– Нашел новую душу, – ответил Михалыч.
– Кто такая?
– А тебе не все равно?
Зине было не все равно, но она не стала настаивать.
– А что я скажу дочери, внуку?
– Что хочешь, то и говори. У них своя жизнь, у меня своя.
– Ну ладно, – согласилась Зина и пошла прочь.
Михалыч ждал, что она завопит или хотя бы оскорбит, она это умеет, но Зина сказала «ну ладно». И пошла.
Неприятно обижать близкого человека. Пусть лучше его самого сто раз обидят. Но что случилось – то случилось. За счастье надо платить. Счастье стоит дорого.
Михалыч поселился у Марины. Он приносил из теплицы зелень – сколько угодно, хоть завались. Марина это ценила. Овощи из теплицы – не грунтовые. Торговля есть торговля. Главное – продать и получить доход. Помидорам не дают вызреть естественным путем. Торопятся. Добавляют селитру, добавляют всякую химию для роста, для цвета. А люди едят эту химию. Хорошо это? Плохо. Но не обманешь – не продашь.
В кур колют антибиотики. Антибиотики разрушают бактериальную флору. Падает иммунитет. Люди болеют. Хорошо это? Плохо. Но что делать? Надо укреплять иммунитет: спорт, секс, положительные эмоции.
Прошло полгода. Михалыч и Марина съездили в отпуск в Израиль. У Марины там жила подруга детства Соня.
Когда Марина вошла в израильскую квартиру Сони в городе Холон, то ей показалось, что за окнами Москва. Та же самая мебель, те же занавески, та же живопись, что в Москве. Соня обставила новое жилище точь-в-точь как старое, московское. Видимо, скучала по прежней жизни.
Соня показала свои фотокарточки, где она снялась рядом с Натальей Гундаревой и Михаилом Козаковым, когда те были живы, разумеется. Эти фотокарточки поднимали ее значимость. Видимо, Соне не хватало значимости. Евреи с амбициями в Израиле не задерживались. Уезжали в Америку. Оставались просто евреи, без амбиций.
Марина и Михалыч объездили Израиль из конца в конец. Страна – маленькая, с кулачок. Из конца в конец – три часа, не больше. Побывали на древних территориях, где раньше стояли Содом и Гоморра. Сейчас там кибуц. Значит, колхоз.
Соня показала соляной столб, в который превратилась жена Лота. Никакая, конечно, не жена, просто кусок соли в форме женской фигуры: короткая шея, широкие бедра, длинная юбка. Похожа на Зину. Когда-то Михалычу все это нравилось. В коренастых женщинах тоже есть свой шарм.
Стоял июль месяц. Жара, как на сковороде.
Холон – город на море, предместье Тель-Авива. Михалыч и Марина ходили купаться и загорать. Марина превратилась в мулатку. На бронзовом лице два голубых глаза. Красиво.
Еда в Израиле лучше, чем в Москве. Овощи и фрукты зреют самостоятельно, без селитры. Куры – кошерные. В них не только ничего не впрыскивают, но даже убивают аккуратно, развернув куриную голову в нужную сторону. Не смешивают мясное и молочное. Видимо, это правильно. А может, правильно только для израильского климата. В Москве холодно, там можно смешивать все и со всем.
По субботам – Шаббат, то есть никто ничего не делает. Не дай бог помирать в субботу, никто не подойдет.
Соня соблюдала все – и кашрут, и Шаббат. Пришлось и Марине с Михалычем подчиниться. Ничего страшного. Две недели можно потерпеть.
Муж Сони, врач Лева, лечил депрессию. Хорошо зарабатывал.
Лева имел внешность, с которой совершенно невозможно жить в России. Логично, что он уехал на историческую родину. В нем была концентрация еврейства, как витамина С в лимоне.
Михалыч по секрету поделился с Мариной своими наблюдениями. Звучало это так: «Жид по веревочке бежит». – «Он умный и обеспечивает», – возразила Марина. А Михалыч был обычный и обеспечивал только зеленью, помидорами и огурцами. На мясо зарабатывала Марина.
Через две недели вернулись в Москву, набравшись солнца и витамина D.
Михалычу Израиль понравился, но жить там он бы не стал. Съездить на экскурсию можно, но жить… Бомбят, жара, дует хамсин – ветер с песком.
В Москве лучше. Четыре времени года. Зимой – на лыжах. Летом – просто пробежка среди зелени, среди деревьев и кустов. Растут себе и никакого капельного орошения.
Марина загорела. Стелила не темную простынь, а белую. Контраст. Белое тело на темном фоне и наоборот: темное на белом.
Михалычу это было все равно, какая разница? Главное – тело. Михалыч изучил тело Марины во всех подробностях. Знал все щели, изгибы и закоулочки.
В молодости этот медовый период заканчивается беременностью, а дальше мужчина и женщина переключаются на ребенка. Ребенок живет, выжирая жизнь родителей, особенно матери. Тут уже не до щелей и закоулочков.
А у Михалыча с Мариной медовой месяц сменялся следующим медовым, и никакого развития. Он уже знал: как она обнимет, что скажет, где вздохнет. Это был театр своего рода, и Михалыч смотрел один и тот же спектакль изо дня в день, из месяца в месяц. Зимой и летом. Приятно? Приятно, кто спорит…
Однажды во время пробежки Михалыч увидел за оградой парка свою дочь Аню. Она вела четырехлетнего Андрюшу в детский сад. Андрюша идти не хотел и орал во все горло. Аня волокла его за руку, ребенок упирался. Аня торопилась, ей некогда было уговаривать и успокаивать. Она стала бить Андрюшу по заднице со зверским лицом. Ее злоба высекала ответную злобу ребенка. Получился комок безобразия: мать лупила, ребенок орал, прохожие оборачивались.
Михалычу захотелось выбежать за ограду, взять Андрюшку на руки и отнести домой, к Зине. А Аня пусть идет на работу и ни о чем не беспокоится. Но впереди бежала Марина и оборачивалась. Куда он пойдет? Она обернется, а его нет. Испарился.
Михалыч побежал дальше, но настроение было испорчено.
Прошел месяц. Все было хорошо. И вдруг среди этого «хорошо» Михалыч ушел от Марины и вернулся домой.
Зина увидела мужа и спросила:
– Ты на время или насовсем?
– Не знаю, – хмуро сказал Михалыч.
– Есть будешь?
– Не знаю…
Зина налила или, как она говорила, насыпала тарелку борща с большим куском мяса. Мясо было розовым от свеклы.
Михалыч поел и ушел на свое прежнее место. Как собака. Лег и заснул. И даже во сне он ощущал глубокий покой, как будто укрылся покоем, как одеялом.
Наступила новая зима. Андрюшка подрос. В нем прорезался плохой характер. Надо бы наказывать, но жалко. Верещит, как заяц.
Зять устроился водителем в ритуальную службу. Зарабатывал немного, но хотя бы дома не сидел, не торчал перед глазами, как сорняк.
В личной жизни ничего не менялось. То же розовое трико, то же равнодушие к Михалычу и неравнодушие к золоту.
Михалыч на лыжную пробежку не ходил. Боялся встретить Марину. Она вела себя достойно. Не искала встречи. Гордая. А может, не велика потеря.
Видение – мулатка на белой простыне – посещало все чаще, не давало покоя. В конце концов Михалыч не выдержал и подкараулил Марину в парке. Она стояла перед ним в том же розовом лыжном костюме, скользком, как леденец. Хотелось лизнуть. Михалыч приблизился и проговорил, волнуясь:
– Здравствуй, Марина…
Она смотрела с непонятным выражением. Хотелось сказать: «Сделай лицо попроще», но он промолчал.
– На чай позовешь? – спросил Михалыч.
– Обойдешься, – ответила Марина.
– Ну почему?
– Мизерный ты человек, – четко сказала Марина и, оттолкнувшись палками, побежала по лыжной колее.
Михалыч остался стоять ни с чем.
«Мизерный» – а что это такое? Что-то неприятное, мелкое.
«Ну и хер с тобой», – обиделся Михалыч и пошел своей дорогой.
Досадно, конечно. Но что он мог сделать? Ничего.
* * *
В стране стояли тяжелые времена дефицита. Писателей прикрепили к близлежащим магазинам. Надо было подкармливать идеологию.
Мне достался магазин, стоящий довольно далеко и неудобно. Как правило, я ловила частника и раз в неделю ездила за заказом.
Меня обслуживали две продавщицы: носатая брюнетка и крашеная блондинка. Я догадывалась, что они обе фармазонки, но грешила больше на носатую. И ошиблась. Именно крашеная подсовывала мне товар второй и даже третьей свежести. Не отравишься, но удовольствия – нуль.
В этот раз я отправилась за заказом с твердым намерением восстановить справедливость. «Я не желаю поддерживать трудовым рублем недостойные элементы нашего общества». Я заготовила эту фразу и собралась ее произнести.
Выйдя на дорогу, я стала ловить машину: такси или частника – все равно.
Подъехала старенькая «Волга». В ней сидел крепкий мужик в ондатровой шапке и с ондатровыми лохматыми бровями. Это был Михалыч. По вечерам он подрабатывал, занимался частным извозом.
Я села в машину и назвала адрес магазина.
Машина тронулась. Легкий снежок налипал на ветровое стекло. Из приемника текла музыка Штрауса.
Михалыч поглядел в мою сторону.
– А вы симпатичная, – заметил он.
– Что есть, то есть, – согласилась я.
Я себе нравилась. Женщина вообще должна себе нравиться. Если она не нравится себе, то она не нравится и другим.
Михалыч был не в моем вкусе. Я предпочитала молодых и без живота. Но какая разница, кто меня везет.
Постепенно разговорились. Я сказала, что еду за писательским заказом.
– А вы кто по специальности? – спросил Михалыч.
– Писатель.
– А разве бабы-писатели бывают?
– Конечно, бывают. Они что, не люди?
– Такие симпатичные?
– Еще лучше. Поэтессы вообще красавицы.
– Интересно. А я думал, что писатели только старики, как Лев Толстой. А можно выучиться на писателя?
– Нет. С этим надо родиться. Талант – как деньги: или есть, или нет.
– А у вас есть?
– Воз и маленькая тележка. Иначе бы мне заказы не давали.
– Ага. А можно у вас получить консультацию? Задать вопрос?
– Задавайте.
– Что такое мизерный человек?
– Смотря в каком контексте.
– Контекст – это что такое?
– Ну… кто сказал, почему сказал, что было до этого, что потом?
Михалыч поведал мне контекст – от начала до конца. Он рассказал всю историю с Мариной от знакомства до его бегства плюс последняя встреча.
Я напрягла лоб, как инженер человеческих душ, и объяснила, что «мизер» – это карточный термин, когда на руках остаются только мелкие карты: двойки, тройки.
– А при чем тут карты? – удивился Михалыч. – Я играю только в подкидного дурака. Там шестерки, семерки.
– Карты ни при чем, – согласилась я. – В вашем случае имеет место конфликт долга со счастьем. Вы выбрали долг и вернулись в семью. В вас проснулась совесть. Совесть – главная составляющая. Человек без совести – это мизерный человек. А вы – не мизерный, а вполне с козырями.
– Да?
– Ну конечно, – подтвердила я. – Семья – это константа.
– Константа – это кто?
– Не кто, а что. Категория постоянная. А любовница – категория переменная. Сейчас одна, потом другая.
– Ну да… – согласился Михалыч. – Марина ушла, но яйца не отрезала. Все при мне. И яйца, и член. Как царская пушка. Полный боевой комплект.
Мы подъехали к магазину.
– Вы меня подождите, я обратно с вами поеду, если можно, – попросила я.
– Подожду со всем моим удовольствием, – согласился Михалыч.
Носатая и крашеная были на месте.
Я попыталась вспомнить свои заготовки текста, но неожиданно произнесла:
– Дайте мне дефицит. За мной не заржавеет.
Фармазонки переглянулись, как заговорщицы. Кивнули. И выложили передо мной продукты суперпервой свежести. Добавили палку колбасы из кремлевского распределителя и баночку красной икры. Я заплатила то, что требовалось, и добавила тридцать процентов сверх положенной суммы. Все были счастливы: я – качеством, продавщицы – количеством.
К моей проповеди о трудовом рубле они остались бы глухи. Слова – воздух. А чаевые – поступок.
Я выбежала из магазина и села в знакомую машину. Михалыч ждал меня со всем его удовольствием.
Мы поехали. Снежок завихрялся вокруг фонарей.
– Позови меня чаю попить, – предложил Михалыч.
– Не могу.
– Почему?
– У меня муж дома сидит, пьет чай. Он удивится, если я приведу незнакомого мужика.
– Так ты замужем?
– Само собой.
– А от мужа гуляешь?
– Нет. Не гуляю.
– Почему?
– Совесть не позволяет.
Мы подъехали к моему дому. Я протянула деньги.
– Много, – смутился Михалыч.
– Много – не мало…
Я забрала сумку с продуктами и пошла к подъезду.
Михалыч отъехал. Вечер только начинался. Можно было еще работать, как тогда говорили, «бомбить».
Мы расстались – каждый со своей удачей. Я – с полной сумкой продуктов первой свежести, а Михалыч – с полным боевым комплектом, который никто у него не отберет. Кроме времени.
