Грузовичок
Мои соседи – семейная пара, он и она. Он – ученый, был номинирован на Нобелевскую премию. Правда, не получил, но стал знаменитым. Его показывали по телевизору.
Она – законченная сука, и даже хуже. Собаки такими не бывают. Очень плохой человек. Ей нравилось унижать людей, показывать свое превосходство, которого не было. Она считала, что если ее муж знаменитость, то и она на пьедестале. Она лучше всех.
Ученый жил с ней только потому, что был глуховат и не слышал, что она говорит. Не слышал и не слушал. Зачем? Не слушал и не смотрел. Он уже забыл, как она выглядит. Привык. Поэтому жили они очень хорошо. Он занимался своим делом. Она – своим.
Мужчины-бабники – это, как правило, бездельники. Свое пустое время они забивают оргазмами. Все-таки занятость и какая-то деятельность. А занятые мужчины увлечены своим делом. Дело для них – смысл жизни.
Жену ученого за глаза звали Кобра. И Катя какое-то время думала, что это ее настоящее имя. Потом ей объяснили, что кобра – змея, при этом самая ядовитая.
Катя – домработница. Она приехала из Молдавии вдвоем со своим мужем Вовкой. Работали вместе. Катя – в доме, на хозяйстве, Вовка – по двору: садовник, охранник, снабженец, ездил на базар за продуктами. Кобра отдала ему свою прошлую машину «жигули». Машина была старая и ржавая, но Вовка ее перебрал, смазал и старушка-«жигули» бегала, как молодая.
Вовка закупал продукты по списку. Воровать у Вовки не получалось. Кобра следила за каждой копейкой: проверяла по чекам, подозревала, оскорбляла, лучше не связываться.
Кате и Вовке по сорок пять лет. Они ровесники. Это была крепкая пара. Никогда не расставались и на заработки в Москву тоже поехали вместе.
В Молдавии ловить было нечего. Предприятия закрылись, работать негде. Можно, конечно, устроиться, но платят копейки. Надо быть полным дураком, чтобы работать за такие деньги.
Кобра, хоть и ядовитая, но платила тысячу долларов в месяц на двоих. Для Молдавии это много, как звезд на небе. Но недавно Вовка узнал, что хозяин соседской дачи платит своей семейной паре тысячу евро. Это на двадцать процентов больше. Вовка потерял покой. Почему ему пятьсот долларов, а рядом за такую же работу на двадцать процентов больше? И самое обидное то, что они с Витькой знакомы по Молдавии. Из одной деревни. И получается, что Витька-недоносок стоит дороже, чем Вовка – золотые руки.
Разговаривать с ученым бессмысленно. Он весь в своих формулах. Все хозяйственные дела вела Кобра. А Кобра тоже не будет вникать. Выгонит, и все. Скажет: «Мы никого не держим».
Можно уйти, но неизвестно куда и на каких условиях. Предложения превышают спрос. Наемных работников больше, чем хозяев. Вся Украина, Молдавия и Средняя Азия хлынула в Москву на заработки. Так что лучше держаться за свое место. Не стоит рисковать.
Вовка тем не менее нашел выход из положения. Он стал халтурить в соседних дворах. Частный дом требует мужских рук, тем более золотых. Нужно то одно, то другое: дерево свалить, забор поставить. Для Вовки нет ничего невозможного. Набегали хорошие деньги сверх зарплаты, так что Витька-недоносок отставал.
Катя сходила с ума. Она боялась, что Кобра застукает Вовку за халтурой и выгонит в одночасье. Вовка тратит свой рабочий день на чужих людей. Практически ворует хозяйские деньги. Кобра этого не потерпит. Но Вовка не мог пропустить живую копейку. У него была цель: грузовичок.
Вовка не собирался жить в рабстве у Кобры всю оставшуюся жизнь. Он сам станет фермером, но для этого ему нужен грузовичок. Вовка будет возить на базар арбузы и дыни, а когда кончится сезон – сдавать грузовичок в аренду. Тоже доход.
Грузовичок стоил пятнадцать тысяч долларов. Десять тысяч у них уже было.
Какое счастье – иметь цель и идти к своей цели.
Катя работала в доме не покладая рук. Если присаживалась на минуту, Кобра тут же возникала как из-под земли и спрашивала: «Отдыхаем?» Приходилось вскакивать.
Если Катя звонила по своему мобильному сыну Толику, Кобра опять вырастала и вкрадчиво интересовалась: «Разговариваем?» Катя вздрагивала и нажимала отбой.
Морковку в соус нельзя было резать кольцами, только соломкой. Если Катя ошибалась, Кобра вычитала из зарплаты всю стоимость обеда, включая мясо и воду. Вода тоже платная.
Катя и Вовка терпели эту жизнь только потому, что впереди маячил грузовичок.
Однажды Кобра приволокла откуда-то телегу и поставила ее в центре участка. Телеге двести лет, на таких ездили еще в 1812 году, убегали от Наполеона. Вовка решил угодить Кобре и в ее отсутствие отремонтировал телегу, обил ее жестью и покрасил в зеленый цвет. Телега стояла как новая, хоть запрягай лошадь и поезжай. А оказывается, вся изюминка состояла в том, что телега старая. Ретро. Музейная ценность. Кобра увидела реставрацию, взревела как иерихонская труба и вычла из Вовки месячную зарплату за нанесенный ущерб. Вовка плакал. Он хотел как лучше, а ему даже не сказали спасибо.
Но были и хорошие минуты.
Вовка и Катя жили в гостевом домике, отдельно стоящем. Спали вместе, под одним одеялом. Окна хлипкие, в них задувал ветер. Катя и Вовка плотнее прижимались друг к другу, и им было тепло.
Катя любила Вовку и отдалась ему до свадьбы. Скрыть грех не удалось, потому что стал расти живот. В животе вызревал сын Толик. Свекровь (мать Вовки) не разговаривала с Катей, поскольку презирала. Дать до свадьбы – позор несмываемый. Свекровь была дура старой формации и не разговаривала с Катей больше никогда, ни после свадьбы, ни после рождения Толика. Катю это задевало, но что поделаешь. Старших надо уважать, и она уважала через силу.
Сейчас, уехав из дома за тридевять земель, Катя легко вздохнула. Но возникла Кобра, не лучше.
Единственный раз Катя видела на ее лице человеческое выражение. Катя поставила под мойку мышеловку, а именно картонку, намазанную липким клеем, и на картонку налипло шесть мышей – папа, мама и четверо мышат. Они не могли вытащить из клея свои тонкие лапки и отчаянно пищали.
Вовка пришел в дом, чтобы вытащить из-под мойки картонку со страдальцами. Спросил: «Ребята, как настроение?» Взрослые мыши осознавали свой конец, а маленькие ничего не понимали и пищали во все горло. «Плохое настроение», – заключил Вовка и посмотрел на Кобру. И очень удивился. Ее лицо было страдальческим. Она сочувствовала мышиной семье. Это единственный раз за весь год, когда Кобра стояла тихая и складка на ее лбу звучала по-другому. Это была музыка глубокого сочувствия и сострадания.
Вовка вынес картонку на улицу и выбросил ее в мусорный бак. Мыши были отправлены на произвол судьбы. Пусть как хотят, так и выбираются. Во всяком случае, еды там сколько угодно.
Несмотря на жизнь в рабстве, Катя была счастлива по-своему. Вовку не номинировали на Нобелевскую премию, но Катя все равно чувствовала себя на пьедестале, потому что любовь – это самый высокий пьедестал. От Вовки пахло свежеструганым деревом. Он говорил теплые слова и смотрел теплыми глазами. А впереди, как звезда пленительного счастья, мерцал грузовичок. И не надо будет ездить на заработки. Можно сидеть дома и процветать и никому не подчиняться. Была мысль – купить «газель» и возить людей в Москву и обратно. Но «газель» дороже, плюс куча справок и куча взяток. Пассажирские перевозки – это не то что перевозить арбузы. Другая ответственность. Если перевернется грузовичок – это материальный убыток. А перевернется «газель» с людьми – тюрьма. Решили остановиться на грузовичке.
Во сне Вовке снились дыни и арбузы и лента дороги, которая наматывалась на колеса грузовичка.
А Катя и во сне продолжала бояться того, что Кобра застукает Вовку. Подсознание выдавливало страх.
Питались Катя и Вовка самостоятельно. Экономили свирепо, но у Кати все вкусно, как в ресторане. Даже лучше. Однако все стоило денег. Даром ничего не давали. Предстояло жить в рабстве у Кобры полтора года, не меньше. А может, и два.
Деньги Катя складывала в серую сумочку из кожзаменителя. Там уже лежали десять тысяч долларов, завернутые в пищевой пакет. Эта пачка толщиной в палец грела душу, как солнце в зените.
Катя и Вовка перетащили в Москву своего сына Толика, вернувшегося из армии.
Толик устроился работать на стройку в бригаду с таджиками. Хозяин – брюнет, непонятного рода-племени. У хозяина было невыговариваемое имя-отчество. Имя начиналось на «я». Таджики звали его Яша. Так проще.
Прораб – жадный хохол. Кормил только куриными частями: крыльями, шеями и головами. Суп получался мутный, но куриный запах присутствовал.
Иногда таджики затевали плов на костре. Угощали прораба. Он жрал большой ложкой, а таджики ели руками.
Таджики не халтурили, работали хорошо. Не пили. Молились. Расстилали коврик, и – вперед: «Бисмиляй, рахман, рахим…»
Дом ставили деревянный. Бревна везли из Сибири. Особое дерево. Не гниет. Практически вечное.
Между бревнами клали натуральную паклю, а не современные аллергенные материалы. Дом получался экологически чистый, полезный для здоровья.
Катя страдала оттого, что Толик далеко, на другом конце Москвы. Как он там спит? Что ест? Чем укрывается?
Катя любила сына страстно, с первой минуты его появления на свет. И даже раньше.
Помнила каждую мелочь. Например, он трехлетний обжег палец и ходил с поднятым пальчиком, подвывая. Катя дула на пальчик.
А еще помнила, как однажды надела на Толика красный комбинезончик и отправила его гулять с бабушкой, а сама – в магазин по хозяйству.
Был февраль. Гололед. Толик увидел на улице Катю и рванулся к ней. И поскользнулся, грохнулся, рассек губу о мерзлую землю. Пошла кровь. Его зубки стали розовыми от крови. Толик заплакал, но подхватился и рванул к Кате. Соскучился. Не мог без нее ни минуты. Катя качнулась к сыну навстречу, подхватила на руки, подняла, жадно всматриваясь в драгоценное личико со светлой челочкой.
Плачущий, пострадавший, преданный…
Эта картинка запечатлелась в ее сознании. Время ее замуровало, как муху в янтаре. В Кате никогда не ослабевала любовь к Толику, и как бы он ни вырос, все равно оставался маленьким – тем самым с розовыми зубками, плачущим и верным.
Иногда, став постарше, вопил на весь дом: «Шо-ко-лад-ку!!»
И Вовка начинал вертеться, как собака вокруг своего хвоста, – где взять ребенку шоколадку? И находил выход. Любил сына больше, чем себя.
Толик вил из отца веревки. И ему разрешалось. Вей, вей, только будь…
За полгода дом сложили. Дом высился среди елей, как декорация к сказке: медово-желтый, похожий на терем. Толику в нем не жить, но приятно смотреть. Приятно и гордо, когда участвуешь в хорошем деле.
Подошло время рассчитываться.
Яша договорился с прорабом, прораб договорился с полицией. Менты прислали полицейский наряд. Таджиков накрыли рано утром, проверили документы. Регистрации ни у кого нет. Все сроки нарушены. Результат – депортация. Таджиков сгребли – и на вокзал. Без единой копейки, разумеется. Это был замысел Яши. Деньги, положенные за работу, останутся в кармане у Яши. Часть уйдет на взятки полиции. И хохлу, разумеется.
Яшин план удался: приехали, проверили, сгребли, депортировали на родину.
Таджики покорились. Но очень быстро вернулись обратно в полном составе.
Подробностей не знаю, но в общих чертах известно. Бревна, привезенные из Сибири, не гниют, но горят хорошо. Язык пламени взметнулся до луны. Терем горел всю ночь. Пожарные машины не могли даже приблизиться. Пожарные просто стояли и смотрели. Когда все прогорело, открылась картина апокалипсиса, как будто упал Тунгусский метеорит. Ели вокруг обгорели дочерна и полегли.
На другой день окрестные жители видели Яшу. Он сидел на пепелище, опершись локтем о колено, уронив голову на руку. Как скульптура Родена. Может, плакал, может, считал деньги. Убытки оказались больше прибыли от сэкономленных денег. Как у Пушкина, «не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».
Окрестные жители Яше не сочувствовали. Были на стороне таджиков.
Толик в эту ночь спал в вагончике и не слышал, как вернулись таджики и шуровали с канистрами.
Когда начался пожар, вагончик накалился. Толик еле ноги унес из этой раскаленной духовки. Он вместе с пожарными стоял в отдалении и смотрел, как бушует огонь, как страстно вырывается энергия. Это была объединенная энергия человеческого труда и человеческого гнева. И все уходило в небо огненным столбом.
Толик вернулся к родителям. От его одежды воняло бензином. Катя и Вовка были счастливы, что получили сына – целого и невредимого. И одновременно разочарованы. Толик вернулся без денег, а родители рассчитывали на его заработок. Грузовичок, как ненасытный зверь, поглощал все доходы. Но при этом был любим, как прожорливый ребенок. Пусть ест, только будет.
Вовка увидел на картинке грузовичок фирмы «Мерседес-Бенц». Красавец. Мало того что вместительный, еще и красивый. И более дорогой, разумеется.
Вовка возле такой машины будет выглядеть как фермер. Купит себе комбинезон, на голову бейсболку – чистый американец.
Толик довольно быстро нашел другую работу: ремонт квартир. Прораб – татарин. Не пил и не матерился. Но и не кормил. Ели сами.
Толик ночевал на рабочем месте в пустых квартирах. Матрас на полу, цементная взвесь в воздухе. Прораб дал ему свою машину-«пятерку». Толик привозил на ней стройматериалы. И чеки. Татарин ему доверял, поэтому Толик рассчитывался честно. Неудобно воровать, когда доверяют. Да он и не умел.
На прошлом объекте прораб-хохол мухлевал с чеками. Он договаривался в магазине с продавцами, и те ставили ему произвольную цену под диктовку. За определенную мзду, разумеется.
У Толика чеки были честные, с печатью. И татарин платил ему честно, как договорились.
Бригада – русские. До трех работали рьяно, начиная с трех – пили. Можно понять. Нервной системе необходимо переключение.
Толик тоже пил, но немного. Не нажирался до беспамятства.
Квартира, в которой шел ремонт, была прежде коммуналкой из восьми комнат. В ней жило восемь семей. Новый хозяин купил каждой семье по отдельной квартире. Не в центре, разумеется. Однако отдельная квартира в спальном районе лучше, чем комната в загазованном центре. И постепенно из муравейника создавались роскошные апартаменты, как отель «пять звезд». Ломались перегородки, появлялись новые пространства.
Толику нравилось преобразовывать некрасивое в красивое. Пусть это красивое достанется другим – все равно. Рушится старое, захламленное, создается новое, радостное. На земле становится больше красоты.
Иногда заходили хозяева, наблюдали за продвижением. Их сопровождал прораб. Хозяева – муж и жена – нарядные, воспитанные, здоровались, извинялись.
Иногда заходила дочь. Толик прятался за колонной, чтобы она его не видела. Вернее, не заметила, как он на нее смотрит. А он смотрел не отрываясь, пытался глазами вобрать ее всю и закрепить в своей душе. Так бывает: жаждущий человек пьет и не может напиться.
Толик смотрел и не мог насмотреться. Было ей лет семнадцать. Она расцветала, как цветок, и благоухала, как цветок, и все пчелы, сломя голову, летели на ее цветение.
В молодости есть беззащитность, и она трогает душу. Хочется прижать к себе, спасти.
Толик стоял и грезил наяву. А потом долго ходил, как в тумане, и не сразу соображал – что ему говорят.
Был хороший день.
Вовка никуда не убегал, не покидал рабочего места. Он стоял на крыше хозяйского дома и мел крышу, сметал листья. Кобра, выйдя из дома, могла сразу увидеть его за работой – важной и опасной. Крыша была скользкая, из оцинкованного железа.
Катя волновалась, но напрасно. У Вовки были крепкие ботинки с рифленой подошвой. Подарил ученый. Ботинки непромокаемые, поскольку сделаны из буйволиной кожи. Эти фирменные ботинки оказались скомпрометированы: на них плеснул говном Алешка-говновоз. Он приехал выкачивать выгребную яму и, когда вытаскивал шланг, слегка плеснул. Не нарочно, разумеется. Ученый просто оказался рядом, любопытствовал.
Катя потом мыла ботинки во дворе, но буйволиная кожа не резина. Основной запах ушел, а последствия остались. Ботинки в дом не вносили. Оставляли за дверью, чтобы выветривались. Ученый подарил Вовке эти оскверненные ботинки. И в самом деле: стоит уважаемый человек, а от него веет говном.
Вовка сразу усек, что ботинки – фирма и около грузовичка будут в теме. А естественный запах плохим не бывает.
В этот день ученый ходил по двору, ворошил свои ученые мысли. На крышу не смотрел. Ему все равно.
Зазвонил мобильный телефон. Вовка сунул руку в карман, достал телефон и услышал далекий голос.
– Кто это? – не понял Вовка.
– Это я. Толик. Папа, я сбил человека насмерть. Подожди, я передам трубку.
В трубке пошуршало, потом четкий мужской голос донес информацию:
– Ваш сын сбил человека насмерть. Мы можем не открывать дело. Это будет стоить десять тысяч долларов.
Вовка понял все и сразу. Надо отдать грузовичок за свободу Толика. Какой может быть грузовичок, когда Толик в тюрьме? Катя вообще свихнется. А ему, Вовке, кусок в горло не полезет. И не нужен никакой доход.
– Куда везти деньги? – спросил Вовка.
– Улица Бутлерова, дом семь.
– А дальше?
– Дальше не надо. Там на правом углу дома – водосточная труба. Положите под трубу.
– А если пойдет дождь?
– Не пойдет. Не успеет. Мы деньги заберем. Время – четырнадцать ноль-ноль.
В трубке затикали гудки.
Вовка взял себя в руки. Спокойно и сосредоточенно спустился с крыши. Подошел к Кате и сказал:
– Толик сбил человека. Насмерть. Надо дать взятку десять тысяч долларов. Тогда его отпустят.
Катя побледнела. Ее лицо стало белым как бумага. При этом она спросила спокойно:
– Когда надо отдать деньги?
– К двум часам дня.
– А кто звонил?
– Толик звонил. Потом следователь.
Катя повернулась и пошла в дом. Через десять минут она вернулась с серой сумочкой из кожзаменителя. В ней лежал весь грузовичок.
Вовка вывел за ворота машину. Часы показывали без четверти двенадцать.
Вовка достал из бардачка карту Москвы.
Улица Бутлерова находилась между двумя станциями метро – «Калужская» и «Беляево». Это не далеко, хотя и не близко. К двум часам успевают.
Машина бежала по Калужскому шоссе. Вовка и Катя молчали. Не до разговоров.
– Интересно, кого он сбил? – произнесла Катя.
– Какая тебе разница?
– Ну все-таки: молодого человека или старика?
– Посадят одинаково, – сказал Вовка. – За ДТП дают четыре года. Два отсидит, а потом выпустят по УДО.
– Как?
– По условно-досрочному. Так что всего два года в самом плохом случае.
– Два года – это семьсот двадцать дней. Его там будут бить, насиловать. Семьсот двадцать дней в аду… – Катя заплакала.
– Выкупим, – коротко сказал Вовка. – Не нищие…
Подъехали. Нашли дом семь. Водопроводных труб было две: правая и левая. Но которая правая? Если стоять к дому лицом, то одна труба. А если стоять к дому спиной – другая.
Вовка и Катя засомневались.
– Надо позвонить Толику, сказать, что мы подъехали, – спохватилась Катя. – Он же нервничает.
– Правильно, – согласился Вовка. – Пусть они его выведут. Мы им деньги, они нам – Толика.
Катя достала мобильный, набрала знакомый номер. Услышала высоковатый, такой родной голос сына.
Катя не выдержала и зарыдала. Как будто прорвало.
– Мама, мама… – испугался Толик. – Что случилось?
Вовка вырвал у жены телефон, коротко, четко проговорил:
– Мы деньги привезли. Ничего не бойся.
– Какие деньги? – не понял Толик.
– Выкуп за тебя.
– Какой еще выкуп? За что?
– Ты где?
– На строительном рынке.
– А что ты там делаешь?
– Краски покупаю.
Вовка быстро нажал отбой и сказал:
– Уезжаем. Нас развели.
Вовка энергично развернул машину в обратную сторону.
В этот момент они увидели мужика, похожего на йети – снежного человека. Он был высоченный, здоровый, руки висели вдоль туловища. Йети присел возле трубы и стал под ней шарить.
– Едем, – поторопила Катя.
– Подожди, – остановил Вовка и вышел из машины.
Вовка подбежал к Йети, сидящему на корточках, и, размахнувшись ногой, изо всех сил пнул его в бок.
Йети опрокинулся. Он не ожидал нападения.
Вовка подскочил к поверженному и стал бить его ногой по голове, как по мячу, норовя попасть в лицо.
Раз, раз и еще раз. Он бил этого урода за то, что он был урод снаружи и внутри. Бил за грузовичок, за свою страну, которая бросила Вовку, за ядовитую Кобру, которая не доплачивает двадцать процентов. За Яшу, кинувшего Толика. За всю человеческую накипь, которая выплеснулась вместе с перестройкой, в которой приходится плавать и даже глотать.
Катя подскочила к Вовке, потащила его в сторону.
– Перестань! Ты его убьешь и сядешь! Будешь сидеть из-за этого говна…
Вовка дал себя оттащить. Он завелся, и завод не окончился. Вовка дернулся обратно к лежащему, норовя пнуть его вонючим ботинком еще раз. Но Катя удержала. Потащила прочь.
Сели в машину. Из бокового окошка было видно, как Йети тяжело встал. Выплюнул зубы. Живой, но без зубов. Придется вставлять новые. Недешевое удовольствие.
Катя и Вовка ехали обратно.
День в расцвете. Три часа дня, если перевести на человека, – сорок пять лет.
Вовка постепенно успокаивался. Да… Страна. Перестройка. Кобра. Яша. Йети. Но… Все это временное, отдаленно-стоящее. А рядом – верная, любимая жена, деньги в серой сумочке, а значит – грузовичок. И половина жизни – впереди.
Как много еще можно увидеть и успеть.
Жар гнева постепенно сменился прохладой покоя. И как хорошо было ехать вдвоем по своим делам, а не по чужим.
Через полгода Вовка все-таки нарвался. Кобра накрыла его на соседнем участке. Вовка наводил порядок в чужом гараже.
Кобра приказала ему собрать свои вещи и отбыть по месту жительства. Потом пошла к Кате и сказала:
– Пусть Вовка уезжает, а ты останься. Я к тебе привыкла. Будем жить втроем.
– Вовка – мой муж, – напомнила Катя.
– Он такой идиот, – поделилась Кобра. – Зачем он тебе?
«Можно подумать, что ее муж лучше. Гвоздя не забьет», – подумала Катя, но промолчала.
Разные жизни, разные ценности.
