Книга: Внук Донского
Назад: 8
Дальше: 10

9

На галицком посаде уже кипела, клокотала и била гейзером обыденная суета, не смотря на раннее утро. Простые люди на Руси всегда уважали монахов и священников, в отличие от жителей западной Европы. Считалось, что монахи в монастырях молитвами и праведностью притягивают святость на земли близлежащие, насыщают ею людей, на них проживающих. Ради этого люди были готовы делиться всем с насельцами монастырскими, чтобы только не прекращались молитвы распевные, да звон колокольный благовестный. Иногда люди подходили и просили благословения, а у меня даже креста на теле не имелось. И смех, и грех.
Никакого переполоха по факту побега не наблюдалось. Представляю себе лицо конченной твари Кирияка, когда ему доложат о нашем с Фокием исчезновении. Жаль, что теперь нет соответствующей техники, чтобы такой момент запечатлеть.
Западный вход в город венчала надвратная башня. В огороженном крепостными стенами пространстве располагались преимущественно усадебные строения знати. Простолюдины редко проходили в город, в основном только по работам, в докучную палату княжеского дворца и в две церкви — деревянную Всемилостивейшего Спаса и каменную Рождества Пресвятой Богородицы, построенной на холме около дворца правителя.
Усадьбу дьяка Алимпия не пришлось долго искать. Она располагалась в нижней части города возле деревянной церкви. Мальчишки проводили меня до невеликой, но добротной и уютной усадебки. Долго стучал в резные ворота. Ширина улицы в городе была величиной непостоянной. Она то сужалась, где даже всадникам было трудновато разъехаться, то расширялась до размеров площади. Там, где я стоял, было как раз узковато. Приходилось попросту вжиматься в забор. Хорошо, что улицы в Галиче были вымощены деревянным брусом. Не взмётывалась пыль после проезда всадников, которые обычно проносились, не опасаясь сбить людей. Сословность проявлялась внешне не только в одеждах и наличии оружия на поясе, но и в способах передвижения. Если верховой, то значит, знатный. Простолюдин, не успевший увернуться и попавший под копыта лошади, считался сам виноватым.
На стук наконец-то выбрался хмурый подросток, поразительно похожий на моего школьного друга Костяна, или попросту Кошака из-за классного умения паркурить. Он выслушал меня, взял записку и повёл куда-то за собой. Во дворе указал подождать возле крыльца и ушёл. Вскоре на невысокое крыльцо вышел черноволосый мужчина с узким лицом, который ещё больше удлиняла типичная для дьяков узкая борода. Человек этот мне был незнаком. Не встречался с ним во дворце. По правде сказать, я мало ещё кого знал из отцовых служащих.
Оглядев меня, дьяк жестом указал следовать за ним. Я оказался в небольшой трапезной. Алимпий присел за стол и предложил сесть напротив, не сводя с меня пристального взгляда. Вполне возможно, что он видел меня во дворце, но не мог никак вспомнить. Поинтересовался неожиданно низким голосом:
— Иде тей дружник днесь?
Я пожал плечами.
— Где-то за городом.
— Хоче поснидати? — предложил дьяк после затянувшегося молчания.
Кивнул. Явился кувшин с каким-то напитком. Хозяин разлил его по деревянным кружкам. Глотнули хмельного мёда.
— Сказывай, иже хотел сведати, — наконец-то перешёл к сути дела приятель Фоки.
— Моих друзей должны будут судить за то, чего они не совершали. Гудцы они. Мирон Рак и Треня Заяц их имена. Единец принудил их пытками себя оговорить. Помогите вернуть им свободу, — попросил княжеского чиновника.
— В чём их винит боярин Единец?
— Якобы они укрыли бежавшего холопа…
— Ряд тужный есть. Аще доводность по им покончена, завтра по соботе княжий суд состоится. Пособлю, аще мочно.
Вот и славно! Мне бы не хотелось ради спасения гудцов возвращаться в родные пенаты, ставшие для меня опасными.
Оставаться далее со мной Алимпий не мог, так как спешил на службу. Работал он в тайной палате доводным дьяком, то есть подручным мерзкого Кирияка. Не довелось встретиться с ним в кремеле, потому что он приболел тогда. Мне было предложено оставаться до исхода судебного процесса над гудцами здесь в усадьбе, в гостевых комнатах. Холопы в лице хмурого мальчугана получили указание выполнять любое моё пожелание. Чем я и воспользовался, заказав себе безразлично какого вина с заедками. Мёд не понравился из-за какого-то странного вкуса. Мне не хотелось оставаться в одиночестве, и я предложил холопу составить мне компанию. Парнишка сильно засмущался, но выполнил моё пожелание, сев за стол передо мной. Разговорились о всяком разном, насыщаясь кисловатым вином со сладкими пряженцами и яблочной пастилой. Селиван рассказывал, в основном, о своей холопской юдоли, а я больше упирал на темы о монастырской жизни с приправой из анекдотов, или по-местному — кощунов. Довёл парня до катания по полу от смеха. Мне вдруг чего-то взгрустнулось. Даже смеялся он так же, как Кошак. Захлёбываясь воздухом. Оказалось, что они оба происходили из марийцев. У Костяна также имелись родственники оттуда. Селивана совсем маленьким захватили вятские ушкуйники в деревне черемисов и продали купцу, а тот перепродал уже моему подельнику по побегу Фоке. Мальчика окрестили. Боярин сносно относился к своим холопам, кормил и одевал их добротно, понапрасну не наказывал. Года три назад отрок Селиван был подарен Алимпию. Кроме него у дьяка имелись ещё две женщины-холопки. Усадьба небольшая, немногим больше избы ремесленника на посаде. Имелась конюшня, хлев для свиней и курятник. Вся мужская работа лежала на плечах Селивана. Алимпий нередко сёк его за провинности, зато впроголодь не держал и работой сильно не томил. На мой естественный вопрос:
— Почему ты не сбежишь к себе домой на родину?
Ответил, что ему и здесь хорошо, господин ему заместо отца, а дом свой родной он теперь сыскать не сможет.
Сильно захотелось вздремнуть. По телу разлилась сладкая истома. С трудом, с помощью Селивана, дотащился до какого-то лежака и рухнул навзничь.
Очнулся оттого, что кто-то настойчиво тормошил меня. На месте головы чувствовалось нечто, наполненное какой-то расплавленной субстанцией, переливающейся при малейшем движении. Во рту привкус чего-то мразотного, словно там всякое мелкое зверьё нужник соорудило. С неимоверным трудом разлепил веки и рассмотрел двух воев, мелкобородых по молодости лет. Передо мной блестело озеро, шелестели берёзы. Кажется, я снова попал на то место, где был схвачен бравыми орёликами одноглазого уродца. И куда делась усадьба дьяка Алимпия с холопом Кошаком, тьфу — Селиваном?
Молодые вои почему-то радостно щерились на меня во все свои зубы и беззлобно подтрунивали:
— Очнулся, блудяшка леша. Вставай, строй поскору буде. Давно задню не секли?
— Зри как упился. Очами пучит и веждями мжит.
— Отблагодаришь нас с Космыней по корчаге сикеры в кружале. Мы ведь тя уберегли от расправы. Отрокам такожде поклоны дай. Течша встреч и кликаша: — "Ратник морный в роще лежит". Мы семо, а зде Макашка несть морный, а токмо тартыжный. Лежит се, копытца раскидах. Яко токмо псы удольку тею не изгрызли?
— Не, Деменьша, ато вся десятку нашему выставит хмельна зелья. Негоже от сеих утаиватися.
Помогли подняться. На мне висела воинская порть. Рясы и в помине нигде не было. Дематериализовалась таинственным образом. Я же прекрасно помнил, что в ней находился у Алимпия. Вряд ли Кошак захотел поживиться вонючей тряпкой. Интересно также, почему вои только ржут и не волокут меня в свой треклятый кремель. Причём здесь какой-то Макашка? Сплошные чудеса в решете!
Удивляться было ещё больновато, как и двигать головой. Решил пока не мучить свои мозги. Мышцы тела тоже слушались с трудом, будто окоченели. Мне помнились подобные ощущения, когда траванулся клофелином в гостинице маленького городка. Дура одна решила подзаработать таким способом за счёт моего здоровья. Ерунда, всякий нормальный мужчина должен иной раз испытать горечь утрат и поражений.
Эти смешливые обалдуи меня явно приняли за кого-то другого. В поиске сбежавших нас с Фокой не участвовали. По своим делам шли через посад и даже не знали про то, что кто-то куда-то почему-то сбежал из кремеля.
Солнце по расположению на небе намекало на приближающийся вечер. Получается, что я полдня в отключке провалялся. Парни собрались было топать со мной до казарм, но я сослался на неотложные дела и с благодарственными реверансами отвалил в сторону.
С головой надо что-то предпринимать и разобраться, как я телепортировался из усадьбы Алимпия, и кому бить морду за опаивание меня травленным бухлом. Побродил по рощице и поискал зачем-то рясу. Нахрена мне эта вонючая тряпка. Идея! Меня спасёт вода. Разделся до поскони и погрузил свои телеса с головой вместе в тёплые, как парное молоко, воды озера. Немножечко стало легче.
Не торопился вылезать из живительной прохлады, яростно соскрёбывая с себя посконной портью грязь, пот, следы страданий. Рубашка на спине оказалась в пятнах крови и в дырах от рассечения. Лютый садюга этот Кириак, однако. Жив буду, отомщу паскуде. Надевать обратно порть не стал. Вылез без всего на берег и, постанывая от ещё оставшейся головной боли, обрядился в военную шмоть.
Никто по людным улицам посада и города не носился в поисках сбежавших злодеев, то есть нас с Фокой. Как-то не верилось, что зловредный Кириак решил оставить нас в покое. Не такой человек этот уродец. На всякий случай я осторожно поглядывал вокруг себя, теша надеждой, что вновь выкручусь за счёт сходства с неким Макашкой.
На стук в ворота высунулся Кошак и с ужасом уставился на меня. Потом отмёрз, оглянулся и быстро проговорил:
— Ушед борзо отзде, Митря. Господин велел те в пиво зелья сонна нарытити. Егда гриди за тей нагрянуша, я тя отлещил подале за град.
Дверь захлопнулась, а я ещё долго стоял на месте, не в силах переварить в голове сказанное. Значит, я не ошибся насчёт клофелина, или чего там вместо него использовали. Мурашки волнами носились по всему телу. Если бы Кошак меня не спас, то сейчас с моей спины и задницы кусками облетала кожа, как с деревьев листья под осенним ветром. Кругом враги и некому доверять. Теперь поневоле придётся возвращать себе статус княжьего сына и спасать гудцов.
В воротах дворца дежурившие гриди меня не пропустили. Смеялись и гнали в крепость. Наверное, подумали, что ратник в подпитии перепутал адреса. Видок у меня был соответствующий. Не стал с ними спорить, что-то доказывать, а тем более драться. Придётся снова воспользоваться третьим вариантом, дождавшись темноты, и подкопить силёнок для вольрана.
В полном расстройстве всего, что только было можно расстроить, направился в харчевню. Там поплакался хозяину на головную боль, суставную немочь и вообще на жизнь-поганку. Получил кружку вонючего пойла. И то хлеб. Отошёл от него к свободному столику. Сидел, никого не трогал. Прицепился какой-то грозно-бородатый дуб из военных. Поднёс мне ещё кружечку хмельного. А много ли ребёнку надо, чтобы налакаться в зюзю? Чего он хотел от меня, так и не понял. На всякий случай, послал извращенца в заповедные дали. От злости позабывал все старорусские ругательства. Получилось, что я его пригласил посетить деликатное отверстие у собаки. Высказанное мною пожелание страшно возмутило воя. Он окрасился до багровых оттенков красного и начал махать руками, пытаясь схватить меня. Я, не особо мудрствуя лукаво, двинул дебошира кружкой по лбу. Начался махач в лучших традициях вестерновских салунов. Я летал по помещению гордой птицей, обычно взмывающей ввысь после хорошего пинка. На каком-то раунде оказался выброшенным наружу, мордой в уличную грязь.
С трудом поднялся на свои копытца. Меня прилично так укачивало, словно был на палубе одолеваемого штормами корабля. Темнота сгустилась до степени, достаточной для намеченного штурма княжеского дворца. Обошёл усадьбу, огороженную тыном размером немного ниже монастырского. Нет, не перекинуть мне сейчас через эту чёртову ограду своё гордое тело.
В жутком раздражении на себя принялся дубасить по княжеским воротам. Выбрались двое заспанных гридей. Естественно наехали на пьяно-драного солдатика и поплатились от его утомлённой руки…, или ноги. Хрен вспомнишь. Ещё какая-то группа подскочила и устроила футбол мною. Я старательно пахал носом землю, матерно отбрыкиваясь от злых гадов ногами. Насилу уволокся от них. Лучше бы не мешали ребёнку спокойно шкандылять в свою зюзю…, пардон, ик…, в люлю. В пьяном виде я ведь не рассчитываю мощь своих ударов промеж глаз. Дальше оставалось только применить навыки проникновения в расположение условного противника и неуловимой ниндзей добраться до своей палаты. Никто мне не помешал ухнуть в достигнутую кроватку.
Утро не задалось, потому что, кроме раскалывающейся на части головы у себя, обнаружил рядом толстую, храпящую, как слон, бабищу гренадёрских статей. Разлеглась, слонища, на три четверти спальной поверхности, вытеснив меня, княжьего сына, на жалкий кусочек. Как я только там удерживался своим щуплым тельцем? Дальше сюр пошёл по нарастающей. На себе не обнаружил даже самой малюсенькой тряпочки. Кто надругался надо мной, раздев догола и подсунув под бок слонищи?
Позднее, собрав глаза в кучку, обнаружил свои шмотки на полу. Они простирались по всей синусоидальной траектории от входной двери до самой постели, которая, как и палата, были явно не моими. Всё ясно, сам виноват. Сам пробрался в чужую постель. Вот, идиот!
Судя по запачканному вокруг себя белью, я был грязен, как сама похоть. Мордаха слонищи тоже была чуток замарана, и на грудях её нехилых, мраморно-белых, выставленных из-под одеяла, виднелись отпечатки моих ладоней. Стоп! Это что, я эту слониху взъерошил, получается? Мал клоп, да кусуч. Да, что же такое со мной происходит, братцы!
От огорчения захотелось закурить. Год назад удалось бросить, превозмочь себя. А тут вдруг настигло дикое желанье. Пока лежал и философствовал о жизненных трудностях, дверь открылась и впустила тощую деваху, по всем признакам прислугу. Увидев меня, она резко вздохнула, будто захлебнулась воздухом, и обхватила руками щёки. Весь арсенал женских переживательных жестов продемонстрировала. Поизучав мои тощие телеса какое-то время, благо, что я был высунут из-под одеяла почти до начал срамной зоны, деваха встрепенулась, ещё более застыдившись, взвизгнула и стремглав умчалась. Мда, пора растворяться ёжиком в тумане.
— Ой, мамочки! — проснулась от визга слониха и зависла в ступоре.
На меня смотрели ошалевшие от ужаса глаза, а рот силился выдавить из себя чего-то, надеюсь, не слишком ругательное.
Без всякой задней мысли приветливо помахал ей рукой и произнёс:
— Утро доброе…
Это помогло гренадёрше прийти в себя и заполошно броситься наутёк в чём мать родила, смешно подбрасывая на бегу необъятные половинки. Сценарий для кошмаров мне надолго обеспечен.
Быстро выскочил сам из кровати и лихорадочно принялся напяливать на себя шмотки. Стоило бы поскорей нормально одеться и проскочить в свои апартаменты во избежание… В общем, не подбрасывать лишних полешков в костёр царящего тут негатива по отношению к себе. Пробегая мимо зеркала, сам чуть не шлёпнулся. Морда вся битая — фингал на фингале, скула и губы раскурочены, ухо набухло. Вдобавок, вся физия приукрашена пятнами и разводами грязи. Такое кому приснится — инфаркт с инсультом совместно гарантирован.
Было очень рано. Ранее некуда. Но народу по дворцу суетилась тьма тьмущая. Ещё не все во дворце научились узнавать во мне принца. Или до конца не проснулись, или прикидывались, суки. Кое-кто из теремных чинуш на меня цыкал, рявкал, материл, а один долговязый дьяк так вообще по уху заехал. Больному. Пришлось ответно ему зарядить. Не следует раздражать ребёнка после похмелья. Пока клерк приходил в себя от удивления и разрыва шаблона, постарался унести как можно дальше свою бедовую тушку.
На моей половине было абсолютное безлюдье. Слуг в людской тоже не отыскалось. Это обстоятельство меня больше обрадовало, чем огорчило. Мда, постель убрана от слова "совсем". Один лежак с голыми досками остался. Рачительный здесь дворецкий, однако. Нашёл кадку с водой и тщательно помылся, раздевшись полностью. Пока намывался, внезапно ощутил чьё-то присутствие в помещении. Быстро удаляющаяся фигура была явно женского типа. Ходят тут всякие, глаза пялят. Рявкнул ей вслед на всякий случай:
— Какого лешего… Тут тебе не вернисаж!
Фигура вздрогнула и прибавила скорость.
До одежды моей фольклорной добраться не удалось. Гардеробная комната оказалась запертой на висячий замок. Пришлось одеться в прежнее своё военное шмотьё. Почистил одежду, насколько было можно. Встречаться с отцом было пока ещё рановато. Прилёг на пустой лежак и неожиданно заснул.
Очнулся почему-то на полу в позе всадника, упавшего с лошади, но зацепившегося за стремена. Тело забыло ноги на лежаке. Из маленького оконца прямо в морду строчило потоком солнечных лучей и дышало духотой. По всем признакам уже далеко не утро. Пока лежал и обдумывал, каким группам мышц послать первый импульс, где-то вдруг зашебуршилось, заскрипело. Наверное, прежняя вуайеристка надумала за чем-то вернуться.
— Эй, там…, неси чего-нибудь на зуб бросить. Жрать хочу, как стадо крокодилов, — вякнул я звонким мальчишеским дискантом.
Только успел подняться и похрустеть суставчиками, как ворвались гриди и попытались скрутить.
— Да вы что, ослобы, делаете? Сына княжеского не узнаёте? — заорал я.
— Прости, княжич. Не признаша тя в порти войной. Мниша, лихоимец в палаты проник, — попытался объясниться старший группы.
Бойцы сконфуженно исчезли, но через какое-то время вновь материализовалась женская особь.
— Государь тя лицезрети хоче, княжич.
— Дай хоть корочку хлеба…, три корочки, — задумчиво попросил её.
— Воля тея, господине, — поклонилась женщина.
И ведь реально принесла три корочки ржаного хлеба. Могла бы сообразить чего-то более стоящее, пирожок там, курячью ножку. Ну, да ладно. Засунул в рот пресловутые корочки и бодро потопал на рандеву с батей.
Из палат дьяки меня направили во двор, а оттуда в конюшню. Отец решил сделать перерыв между бесконечными приёмами, переговорами, докладами и отчётами и заодно проинспектировать своих разномастных жеребцов. Во все времена люди обеспеченные, состоятельные заводили у себя нечто такое, чем можно похвастаться перед другими, кинуть, так сказать, понты. В моё время это был парк автотачек крутых марок, в это время — породистые лошадки. Богатырская фигура князя Звенигородского и Галицкого располагалась ко мне боком. Мельком он взглянул на меня и снова отвернулся к скотинкам.
— Пошто монастырь сей любимы покинул и в мирскую скверну злопакостну низвергся? — спросил он неприязненно после длительного периода молчания.
— Здравствуй на многие лета, княже славный, — бодро провякал я для начала разговора.
— И те не хворати, — буркнул отец.
Чего злобствовать? Блудный сын ведь в родительские объятья вернулся. Положено принимающей стороне испытать радость и срочно заколоть откормленного телёнка, если следовать церковной притче.
— Ты разве не рад меня видеть, отец? — осторожно поинтересовался я.
— Радостью моя душа исполнится, аще узрею пред ся сына сваго, — услышал в ответ.
Вот тебе на! Видимо проклятый старец успел начирикать правителю свои гипотезы. Сейчас князь позовёт свою охрану, и… прощай карьера принца Галицкого.
— Знай, отец, что я не в монастыре пребывал, а в кремеле, в узилище вонючем. Боярин Единец со своими людьми меня похитили, пытали и требовали, чтобы я признал себя холопом, честь княжескую поруша. С трудом великим удалось от них сбежать, переодевшись в воинскую одежду и с помощью одного честного человека, — проговорил я пересохшим от волнения горлом.
Отец резво повернулся ко мне всем своим внушительным корпусом и зловеще хмыкнул:
— Ай, блядишь, Дмитрие.
Вместо ответа снял рубаху и обнажив спину со свежими ещё следами порки.
— Мнилось, иже похотел ты схоронитися у старца Паисия от мя и детелей державных. Либо захворал прежней скорбией, — растерянно пробормотал отец, осторожно обнимая меня.
— А разве отец Паисий ничего тебе про меня не говорил?
— Хвор он был зельно. Молитвами нашими днесь токмо в здравие взошед.
Значит, с этой стороны ничего мне пока не угрожало. Если весы Фортуны качнулись в мою сторону, не мешало бы разобраться с подлецом Кирияком.
— Отец, ты покараешь лиходеев, меня жестоко мучивших?
— Лично доводство содею, — пообещал он, — Токмо не верится ми, что сей разумливый муж противу нас с тей крамолы творил. В заслугах велиех боярин Кирияк для порядия государева.
Отец смотрел так, будто надеялся, что я вдруг признаюсь, что сам себя избил плетью, мух отгоняя.
— В сём ряде без спеху требно вся деяти, — помыслив, постановил он, — Пойди, сыне, и обрядись сподобно сей вятшести. Лекаря те прислати?
Почувствовав, что князь намерен завершить разговор, решился высказать самое важное:
— Отец мой, если меня любишь, прикажи освободить гудцов Рака Мирона и Зайца Треню. Эти молодые люди за меня заступались, когда Единец со своими подельниками на меня напали. Лиходеев, меня жестоко мучивших в узилище, покарай.
— Обещай ми понове сыном послушливым быти и согласием обречь ся на женитьбу с Марией Ярославной, княжной Боровска, то исполню тею просьбу, — неожиданно выставил отец встречное условие.
Баш на баш, значит? Ну, ладно. Соглашусь. Свадьба всё равно ведь не состоится. Машке суждено быть государыней московской. Я то знаю историю, в отличие от грозного батяни.
— Воля твоя, батюшка, — притворно вздохнул я, сдерживая радость, — Будет, как ты повелишь.
Отец от избытка чувств устроил мне костодробительный обниманс и крепкогубный целованс. Я был не против малость потерпеть.
А жизнь то налаживается! Вернулись мои слуги — Ждан и Устин. Помогли мне приодеться в приличествующее по статусу шмотьё. Душевно так старались, будто сильно соскучились. На мне теперь красовались расшитая золотыми узорами по краям белая шёлковая рубаха, штаны синие из тафты, сапоги сафьяновые, опять же синие, кафтан красные с золотыми завитками. Пришёл лекарь Саид, и пришлось снова раздеваться. Попользовал он меня мазями и притирками, подрихтовал раскуроченную морду. Такой слой грима навощил, что я сам себя перестал узнавать в зеркале. Зато позорные отметины стали едва заметны.
Будто приняв зов моего, обиженного тремя корочками, желудка прибыл теремной дьяк и позвал на трапезу. Там застал весь ближний совет, включая боярина Единца и старшину княжеских гридей. За трапезным столом сидел только князь. Все остальные с испуганными лицами ютились на пристенных лавках, а главный гридь, бояре Семён и Кирияк так вовсе стояли на вытяжку перед государём с потерянным выражением на своих косматых лицах. Отец кивком указал мне на место подле себя. Бояре привстали и отвесили мне полупоклон.
Разговор происходил на повышенных тонах и касался произошедших прошлой ночью загадочных событий во дворце. Никто точно не знал, что именно тогда произошло. Бояре выдавали сведения, один другого нелепее от разных очевидцев. Одни говорили, что на дворец напала целая толпа татей. Они избили охранявших ворота гридей и ворвались на женскую половину. Там сильничали жинок служивых всю ночь. Кладовые с запасами ценного заграничного вина разорили. К Евпраксии тоже залезли, бзыри злопакостны, и само собой оприходовали её. Странно всё как-то. Может быть, после меня ещё какая-то сексуально озабоченная толпа прорвалась во дворец.
Другие рассказывали про явление чёрта "рогами бодлива, ногами колотлива, из ноздрей смрад извергаще". Эта нечисть всех воев во дворе играючи раскидала и пошла охотить прислужниц и прочих жинок. Чего он несёт? Какой такой смрад у меня в ноздрях обнаружился? Догадался, что речь шла именно о моём шумном возвращении с гулянки. Нашли чёрта. И когда это я успел за ночь такую ораву женщин оприходовать и винные подвалы разорить? Что за подлые поклёпы? Обидно даже!
— Праздник велий православны в предверьи, а у мя в хоромах черти резвятся. Кое тея радение, Семён Фёдорович? А ты, Демид, обленился неизреченно. Гриди службу не лещат. Погнать их вся со двора требно. Не купчишке никчёмна служат — самому князю Галицкому. Деи мя народ почитати стане, аще всяк шиши в терем княжески вламываются, яко на постоялы двор? — орал, багровея на глазах, князь, — А ты, Кирияк Михеич, пошто за шишами не взираешь? Развёл их в Галиче, аки блох на паршивой собаке. Аще помале порядие не сладится в моих владениях, сгоню с места бесчестно.
Преподлая мразь Единец меня видимо не узнал. Посматривал равнодушно, как удав, перекусивший кроликом. Грим ли так меня преобразил, или притворялся искусно. Однако, Жеховской посматривал на меня с опаской. Отец не стал акцентировать внимание бояр на моих приключениях. Пусть разбирается тишком, если ему так будет удобней. В итоге прогремевшей грозы пострадал больше всего старшина гридей Демид:
— Гридей дворцовых со старшиной всех купно со двора гнати и новых наяти наместо.
Боярин Единец за нерадение был оштрафован на десятую долю своих прежних пожалований в пользу княжеской казны. Боярин Морозов отделался лишь лёгким испугом. Наоравшись до хрипоты, отец предложил собравшимся подсаживаться к столу. Ближники оживились и присоединились к княжеской трапезе.
Обед получился весьма не плох, хоть и рыбный изрядно по постному варианту. Рыба почему-то раньше считалась постной едой. Уха выдалась наваристой, как и каша, где было перемешано крупа, белое рыбье мяско и какая-та ботва. Пирожки-пряженцы тоже не минула рыбная тема. Осталось надеяться, что напитки не окажутся из чего-то рыбного. Проголодавшиеся вельможи не разговаривали, усиленно работая жевательными мышцами. После прогремевшего над их головами княжеского разноса, желание что-либо обсуждать у всех пропало.
Обычный хлебный квасок поставил приятную освежающую точку, но отец не собирался никого оставлять в покое. После почивания полуденного решено было назначить думу боярскую.
— Посол от поставленника московского, боярина Всеволожа прибыл, — прояснил ситуацию правитель, видя приунывшие лица своих сподвижников, — Выход ордынский требует немедля.
Поблагодарив правителя за трапезу и отвесив ему положенные поклоны, ближники оставили отцовы палаты. Я намеревался выйти со всеми, но отец меня остановил.
— Сказывай ми толково обо всех напастях, с тей содеяху на толице быва, — потребовал он.
Я стал излагать свою горестную историю с того момента, как после встречи с отцом Паисием решил прогуляться по галичским окрестностям, как познакомился с гудцами и как на меня напали стражники, возглавляемые боярином Кириаком. Тут я слегка приврал для пользы дела, поведав, что боярин знал о том, кто я есть. Рассказал, как князь Жеховской отказал мне в помощи, не признав во мне княжича. Описал свои мытарства в застенках кремеля. В подробности своего побега решил отца не посвящать, хотя он по идее должен знать о подземных ходах. Описал только момент фекальной атаки на стражников с участием Фоки, свои безупречные скоростные данные и спуск со стены под покровом темноты с помощью случайно найденной верёвки. Правитель особенно заинтересовался личностью моего сообщника. Я постарался расписать действия Фоки в самых героические тонах, но нарвался на скептический взгляд отца.
— Мнил сего израдника нечестива в коросте сколии ядяша, — недобро усмехнулся отец.
— Что он такого ужасного совершил? — естественно заинтересовался.
— О сем те рано ведати, — проворчал он и высказался в таком ключе, будто я сам в большей мере во всём случившемся виноват, — Неразумие тея позволило лиху быти. Татей мнозе на дорогах и улицах. Яко детищ возгривый дее. Вдруголядь гридей кликай на гульбу, аще похоче понову. Добре, поди почивати, Митрейка, понеже требен ми буде на думе.
Назад: 8
Дальше: 10