Глава 1. Здесь, там и повсюду

Похоже, я буду сидеть в этом проклятом шкафчике до самой смерти.

Я смотрю на свет, льющийся снаружи сквозь дверную щель, и не переставая ругаю себя за то, что так глупо попался. К тому же в последний учебный день перед зимними каникулами. Когда остальные вернутся после рождественских праздников, они очень удивятся, если в школьном шкафчике, так похожем на гроб, обнаружится моя иссохшая мумия с пакетиком конфет «скиттлз» в кармане.

А ведь сперва казалось, что я нашел идеальное место для той чертовой игры в прятки… Но через час, проведенный взаперти в ожидании, пока другие учительские дети меня наконец обнаружат, мое мнение сильно изменилось. Игра закончилась. Хватит с меня.

Я снова тоскливо откинулся затылком на заднюю стенку шкафчика, водя скрюченным пальцем по своему карандашному рисунку дерева на дверце. Мне казалось, что я почти слышу шорох его листвы – такой же отчетливый, как в моих снах последних дней. Это то самое дерево, которое вырезано на деревянной монетке, висящей на шнурке у меня на шее. Папиной монетке. Может, она и не спасет меня, не поможет выбраться из-под замка, но все равно эта единственная вещь, которую оставил мне папа перед тем, как исчезнуть, всегда внушала мне уверенность и отвагу. Пока она со мной, остается надежда, что я сам никуда не исчезну.

Шаги. Звук шагов. Какой-то святой, посланный небесами освободить меня, идет по коридору к классу социологии, и за спиной его не иначе как колышутся сияющие крылья, а рука сжимает посох спасения.

– Кэмерон? – звучит в тишине знакомый голос. Это Ба. То есть моя бабушка. Слава таинственной магии ее ловца снов, это она, а не кто-нибудь незнакомый.

– Выпусти меня отсюда, пожалуйста!

Она наклоняется к шкафчику, и я могу разглядеть ее сквозь решетку вентиляции. Никаких там крыльев и посохов… Просто Ба, которая на протяжении всей моей жизни – и жизни моей сестры-близняшки – выполняла для нас роли мамы и папы.

– И как давно ты там сидишь? – спрашивает она со своим тягучим техасским акцентом.

Целую вечность, ничуть не меньше.

– Не знаю, – говорю я вслух. – Ты можешь меня выпустить?

– Кэмми, – она называет меня самым противным уменьшительным имечком на всей планете, – думаю, там изнутри должна быть защелка.

Да, конечно. Моя рука нащупывает щеколду в тоже мгновение. Я бегаю по ней пальцами, ища, как ее отодвинуть, и нахожу язычок замка. Дверь открывается словно бы по волшебству, я выкатываюсь из шкафа и врезаюсь в Ба. Это похоже на объятие, и я быстро отстраняюсь. В наступающем году мне исполнится тринадцать… слишком солидный возраст, чтобы обниматься с собственной бабушкой в классе социологии.

– Извини, – бормочу я, хотя сам толком не понимаю, за что извиняюсь.

– Ты в порядке? – спрашивает она. Ба, как обычно, одета в штаны цвета хаки и блузку с цветами.

Я киваю. Я в самом деле… честно-честно не желаю это обсуждать – то, как все остальные участники затеянной мной игры вдруг решили наплевать на эту самую игру, а заодно и на меня.

– Я собираюсь еще немного задержаться в школе, – говорит Ба. – Сегодня работы чуть больше обычного.

Это неправда. Ба – замещающая учительница, она не работает на полную ставку со времени исчезновения папы, так что у нее нет никаких причин задерживаться в школе сверх должного. А от брошенного ею взгляда у меня в голове и подавно включается тревожная сигнализация.

Предполагалось, что сегодня Ба будет встречаться и разговаривать с лечащим врачом моей сестры. Должно быть, что-то пошло не так… в очередной раз.

– Почему бы тебе не пойти домой и не приготовить сестре ужин? – говорит Ба с улыбкой, но избегает смотреть мне в глаза. – Я сегодня вернусь поздно.

По дороге домой я чуть задержался, чтобы заглянуть в супермаркет «7–11» за апельсиновым мороженым. Сам факт, что в конце декабря я покупаю себе фруктовый лед, каким-то образом придает мне ощущения, что все под контролем. Моя сестренка Кэсс постоянно над этим подшучивает. «Никто на свете не ест фруктовый лед посреди зимы», – то и дело говорит она. Но в этом она ошибается.

Так же как она ошибается насчет папы. Он нас не бросал. Все было так, как говорит Ба: нашего отца кто-то похитил.

Я сквозь одежду ощупываю деревянный кружок, висящий на шнурке у меня на шее. У меня монетка – точно такая же, как и у Кэсс, за одним исключением: моя сверкает золотом, когда на нее падает свет, а ее всегда тусклая и серая. Обычная деревяшка. Монетка сестры раньше принадлежала маме. Ба говорит, что она стала серой потому, что мама умерла. Из того, что мой талисман все еще яркий и блестящий, логично сделать вывод, что папа до сих пор жив.

Кэсс может сколько угодно возражать, но я в это верю. И однажды докажу ей, что был прав. Я найду отца и верну его домой, и все станет так, как должно быть. Просто… просто пока я еще не знаю, как это сделать.

Я обдумываю, не съесть ли мне свой фруктовый лед на улице, за столом для пикника, который стоит возле заправки, но вспоминаю, что в одной из ужасных образовательных телепрограмм, которые смотрит Кэсс, говорилось: слишком много сидеть вредно, от этого в крови образуются тромбы. В моем личном списке самых поганых способов расстаться с жизнью смерть от закупорки вен входит в первую десятку.

Вместо того чтобы присесть, я продолжил путь, не останавливаясь прошел через парковку позади супермаркета, по пути оглядываясь.

Торговый центр выглядел как-то иначе, чем обычно. Это единственное новое здание в нашем квартале, сначала оно планировалось как мини-пассаж, но за два года существования этих стеклянных витрин за ними не задержалось ни одного толкового магазина. А теперь ТЦ и вовсе превратился в город-призрак, по которому под дуновением ветра катаются урбанистические перекати-поле из пластиковых пакетов.

Но сегодня мой взгляд сразу привлекла новая надпись на одной из дверей. Крупные буквы – да еще и с завитушками – ярко выделялись даже под нынешним сумрачным небом.

Надпись сделана на фоне огромного ветвистого дерева, причем оно расположено так, чтобы центр стеклянных дверей приходился как раз на середину его ствола. Эта вывеска кажется мне почти что слепящей, но в то же время приковывает взгляд, вместо того чтобы побуждать отвернуться. Я ничего не могу с собой поделать – стою и смотрю на эти двери. У прочих предприятий, пока еще выживающих в этой пустыне, вывески очень унылые, выгоревшие под солнцем пластиковые дощечки с надписью «Открыто» или наклеенные изнутри буквы, а двери этого Отеля сияют как новогодние конфетти.

А дерево, служащее фоном для надписи, кажется таким знакомым! Да, я определенно его знаю. Оно точно такое же, что нарисовано изнутри на дверце моего школьного шкафчика. А туда я его срисовал с монетки, которая висит у меня на шее. Как часто я ощупывал пальцами гравировку на деревянном кружке! И сколько раз – с двенадцати лет – это дерево являлось мне во снах… Как будто его присутствие значило для меня что-то особенное.

Я быстро подхожу и вглядываюсь сквозь эту стеклянную дверь, но не могу ничего рассмотреть. Наверное, отель еще не открылся. Я прижимаюсь лицом к стеклу, делая из ладоней экран, чтобы уличные фонари не бликовали, и тут…

БАМ-М-М!

Дверь резко открывается, ударяя меня по носу. Моя голова с замерзшими внутри черепа мозгами гудит от удара о стекло и металл. Я отшатываюсь, в процессе уронив куда-то под ноги свое мороженое, и больно сажусь на задницу, ударившись копчиком о тротуар. Ощущение такое, будто мой нос от удара провалился куда-то внутрь головы. Ох, теперь у меня точно повреждены мозги, и я умру от кровоизлияния (номер 43 в моем списке самых поганых способов скончаться).

Сквозь стеклянную дверь на меня, сидящего на тротуаре и трущего переносицу, пялится человек. Я изо всех сил стараюсь не разреветься от боли, но сдерживать слезы не легче, чем собирать «лего-корабль» без схемы постройки.

Высокий мужчина распахивает дверь изнутри, обидно смеется и говорит какую-то фразу на незнакомом языке, протягивая мне сверху вниз руку помощи. Он совершенно лысый и одет в странную длинную хламиду в ярких желто-зеленых узорах, напоминающую о китайских геометрических головоломках с уроков математики. Я поднимаюсь с его помощью и понимаю, что мой, предположительно, сломанный нос находится где-то на уровне груди этого здоровяка.

Из-за его спины выглядывают еще двое человек: бородач в льняном костюме и женщина с лицом, полуприкрытым шарфом. Женщина, судя по интонации, извиняется передо мной за то, что меня сбил с ног Здоровяк-Головоломка, но я не могу разобрать ни слова. А Льняной Костюм тем временем выходит наружу, на парковку, и запрокидывает голову, вглядываясь в техасское небо.

Я снова разворачиваюсь к двери и вижу за стеклом… нечто невероятное. В глубину вестибюля убегает толстый ворсистый ковер, поднимаясь широкой полосой по извилистой лестнице. Лампочки в бронзовых светильниках – какие-то антикварные, словно времен Томаса Эдисона – изливают теплый свет. С потолка вестибюля свисает массивная люстра, украшенная длинными цепями хрусталиков, и маленькие радуги от них разлетаются по всему широкому пространству, наполняя его дымным нежным светом. Потолка я и вовсе не могу разглядеть: такой он высокий. А еще мне кажется, что из дверей пахнет ягодами черники.

Может, я от удара дверью потерял сознание и теперь грежу? Но разве во сне бывает так больно?

Я еще не успел привести свои мысли в порядок – и тут в дверях появляется четвертая персона. Он оттирает меня в сторону со словами: «Позвольте, сэр!» – и закрывает дверь у себя за спиной, и с ее закрытием все великолепие, которое светилось изнутри, исчезает.

Зато я ясно могу разглядеть его самого. Это мальчик примерно моих лет. Кожа у него бронзовая, а одет он просто шикарно: в черный костюм с широкими отворотами пиджака. Бейджик на груди сообщает его имя: Нико. На руках у него белые перчатки. А еще у его пиджака сзади длинные фалды, как у фрака, а волосы зачесаны на одну сторону и блестят от геля. Единственный предмет его одежды, который не сверкает, – это пара черных кедов-конверсов.

Нико прислоняется к дверному косяку и обращается к остальным на языке, который я даже не могу распознать, но все это время не сводит с меня глаз. Когда он заканчивает свою речь, слушатели дружно смеются.

– Не волнуйся, – наконец говорит Нико мне на превосходном английском. – Я просто сказал им, что ты не из числа сотрудников Отеля. А кроме того, на сегодня мы не заказывали туров по городу. Хотя все равно спасибо, – он подмигивает.

Что-то я совсем ничего не понимаю.

– Что? – глупо переспрашиваю я.

Он еще что-то произносит, адресуясь к окружающим, и жестом приглашает их войти внутрь. Дверь открывается, и на меня снова изливаются теплый живой свет изнутри, волна черничного запаха и еще какой-то аромат, как от дров, горящих в камине, вдобавок с примесью карри.

Я завороженно смотрю на хрустальную люстру в вестибюле – и замечаю в ней что-то крайне странное. Похоже, она свисает на цепях с очень высокого потолка, на уровне примерно третьего этажа, но ведь наш торговый центр – одноэтажный.

Я делаю шаг вперед, чтобы получше рассмотреть, но мальчик в черном фраке не дает мне пройти.

– Нет, малыш, не стоит, – губы его растягиваются в улыбке. – Это место не для тебя.

– Но…

– На сегодня в Отеле нет свободных номеров.

– Что это за Отель?

– Отель «Странник», – поясняет Нико, кивая на название на двери. – Отпуск, какой тебе не мог и присниться, место, расположенное на полпути между Здесь, Там и Повсюду. – Взгляд его падает на монетку у меня на шее, и он улыбается еще шире. – Возвращайся, когда у тебя будут деньги на то, чтобы у нас остановиться.

– Я не сплю? – спрашиваю я.

Нико усмехается.

– Вовсе нет. Сны – это не по моей части.

Он шагает через порог, щелкает пальцами – и у него в руке из ниоткуда возникает монетка. Он крутит ее между пальцами…

… подбрасывает в воздух…

… и монетка снова исчезает.

Он протягивает другую руку и легонько хлопает меня по груди.

– В мире полно магии, если ты знаешь, где ее искать.

На этих словах Нико разворачивается и закрывает дверь у себя за спиной.

Отступив на пару шагов, я стою и смотрю на дверь. Слова Нико гудят у меня в голове, как отзвук колокола.

Ба всегда, с раннего детства, рассказывала нам сказки о магии, о проникающих в мир потусторонних духах. Магия не злая и не добрая, говорила Ба… Она просто иная. Такая, какая есть. Только человек, использующий магию, решает, применять ее во исцеление других – или им на погибель.

А еще она говорит, что это магия забрала нашего папу.

Но я не верю в нее. Магия не помогает ни вылечить тех, кого любишь, ни завести друзей. Она даже папу вернуть не помогла. И от всех историй, которые Ба рассказывает про магию и про папу, никогда не было никакого толку. У нее хранится несколько сотен открыток, которые папа присылал ей со всего мира: из Японии, Ботсваны, Квинсленда, со всей Европы – но когда мы с сестрой ее спрашивали, что он там делал, она ничего не отвечала. Она вообще ведет себя так, будто позабывала все самое важное – например, как он умудрялся посетить столько мест за такое короткое время или кто в конце концов его похитил и зачем.

У меня из носа вытекает капля, и я стираю ее ладонью. Ого, оказывается, это кровь. И ее вовсе не мало. Она хлещет как Ниагарский водопад. Увлекшись созерцанием двери и того, что за ней, я и забыл, как сильно мне разбили нос. Я пытаюсь вытирать кровь, но в итоге только размазываю ее по верхней губе – да что там, наверное, по всему лицу. Должно быть, я сейчас похож на младшеклассника, который слишком заинтересовался на уроке китайской живописи пальцами.

Я шарю по карманам в поисках грязного бумажного платочка, который вроде бы остался там с утра, но вместо него нащупываю что-то твердое и круглое.

Это монетка Нико, та, которую он только что использовал, показывая мне фокус. С деревянного кружка, отполированного временем, на меня смотрит резное улыбающееся лицо. Должно быть, швейцар-фокусник каким-то образом успел мне ее подкинуть.

Я переворачиваю монетку орлом – и вздрагиваю: на оборотной стороне вижу все то же знакомое дерево. Монетка Нико – копия тех, что мы с Кэсс носим на шее и которые оставил нам папа, когда перевез нас к Ба двенадцать лет назад.

Я оглядываюсь на дверь, украшенную рисунком этого золотого дерева. Может быть, отцовские монетки родом отсюда? Вдруг он останавливался в этом «Страннике»? Внутри меня пузырьками закипает восторг. Мне обязательно нужно попасть внутрь, в этот Отель.

Из носа тем временем падает еще одна огромная капля крови. Ничего, я наконец докопался до платочка и могу остановить водопад. Ба говорит, что носовые кровотечения нормальны для подростков, хотя в глубине души я уверен, что у меня в голове субдуральная гематома или мозговая аневризма (пункты 458 и 459 в моем списке СПСУ). Ба давно следовало отвести меня в больницу на исследование. Но я точно знаю, что в ответ на мою просьбу она предложит мне перестать морочиться ерундой.

Больница. Кэсс. Сестра наверняка меня уже заждалась.

Отель и все миллионы способов туда проникнуть подождут. Мне нужно срочно бежать домой и убедиться, что с Кэсс все в порядке.

Мне удается остановить кровь из носа до возвращения домой, и это отлично, потому что Кэсс сегодня и без того в скверном настроении. Она почти что протаранила меня своей инвалидной коляской, стоило мне переступить порог.

– Где ты был?

Уворачиваюсь у нее с дороги, по пути скидывая ботинки.

– В школе, где же еще.

– Ба сказала, что послала тебя домой еще несколько часов назад.

– Не сходи с ума! Я просто… задержался.

Кэсс сердито фыркает. Я понимаю, почему она так злится. Не из-за того, что она голодная или ей нужна помощь. В основном она сейчас вполне способна себя обслуживать самостоятельно. Дело в том, что, когда она остается одна дома, с ней происходят скверные вещи. С прошлого года, когда ее перестала навещать приходящая сиделка, мы с Ба ужасно волнуемся, оставляя Кэсс в одиночку.

– Извини, – говорю я по дороге в кухню: нужно скорее заняться ужином.

– Что у тебя с лицом? – спрашивает сестренка, катясь за мной по пятам.

Я машинально прикрываю рукой нос.

– Ты что, снова дрался?

– Нет.

– Врешь.

Да, я в самом деле часто обманываю, но сейчас в кои-то веки не тот случай. Разве что считать за драку столкновение со злобной дверью.

Кэсс скрещивает руки на груди, и ее лицо становится точь-в-точь как у Ба в моменты главных разочарований.

– Слушай, за весь этот год я дрался только один раз. – Да, я никогда не рассказывал сестре, что послужило причиной той драки. Джейден тогда назвал ее… впрочем, неважно. От одного воспоминания меня бросает в жар, и ужасно хочется еще как следует врезать этому гаду.

Не глядя ей в глаза, я достаю из шкафчика под плитой сковородку.

– Убери, – мрачно говорит сестра. – Я уже поужинала.

– И что ты ела на ужин?

– Разогрела себе упаковку «поп-тартс».

Я не могу сдержать стона.

– Тебе нужно было дождаться меня.

– Если бы я дожидалась, умерла бы от голода, – она тоже стонет, передразнивая меня.

Так как в последнее время Ба все чаще «задерживалась допоздна», предполагалось, что Кэсс добирается до дома сама. Мне бы следовало провожать ее, ездить вместе с ней, но я просто не выношу эти автобусы. Они воняют гадостным бензином, ну и Ба говорит, что для Кэсс полезно потихоньку учиться самостоятельной жизни. К тому же я люблю ходить из школы пешком, чтобы заодно подмечать все изменения, происходящие у нас по соседству. Например, этот новый Отель.

Я незаметно щупаю карман, чтобы убедиться, что монетка Нико по-прежнему на месте. Мне нужно поговорить с этим парнем, расспросить его про Отель и про то, почему его монетка так похожа на папину.

Я бросаю взгляд на похожую монетку, висящую на шнурке на шее у Кэсс. Интересно, ей тоже снятся сны вроде моих? Мне хочется спросить сестру об этом, а еще рассказать ей о двери и о Нико, но это, похоже, плохая идея. Ее всегда злят разговоры о папе, а когда Кэсс злится, это означает, что весь вечер с самого начала лучше смыть в унитаз.

Я вытаскиваю из шкафчика еще одну упаковку «поп-тартс» – печений с начинкой – и сую два печенья в тостер, на самом деле радуясь, что не нужно готовить ничего особенного. Я не особенно хороший кулинар, сестра правильно сделала, что перекусила разогретым печеньем.

– Ба из-за чего-то нервничает, – сообщаю я.

Кэсс сутулится в кресле.

– Я заметила. Она вчера вечером говорила по телефону тете Джери.

– О чем?

Кэсс пожимает плечами.

– Может, она услышала от твоего доктора что-нибудь новенькое? – закидываю я удочку.

Кэсс особенным образом прикусывает нижнюю губу. Да, это означает, что Ба узнала-таки от доктора что-то новенькое, но они с Ба пока не желают со мной об этом говорить. Естественно: кому же хочется говорить на подобные темы.

Кэсс снова сосредотачивается на телевизоре. Очередная передача «Нэшнл Джеогрэфикс», на этот раз про охотников в Конго. Это любимый канал моей сестры. Она называет его своей «подготовкой» к грядущим странствиям по всему миру. Не понимаю, зачем она растравливает себе душу: мы с сестрой ни разу не выезжали из Техаса. И я практически уверен, что Кэсс никогда не станет достаточно здоровой, чтобы путешествовать – нет, не в ее состоянии. Однажды ей предстоит понять ту истину, которую я уже знаю: куда безопаснее и лучше для всех нас никогда не покидать дом.

Я иду к себе в комнату и включаю свет. Начинает крутиться вентилятор, заставляя шелестеть многочисленные плакаты по стенам и брошюрки на столе – мою богатую коллекцию материалов о первой медицинской помощи и уходе за больными, собранную за время наших бесконечных мотаний по больницам. Кто-то ведь должен будет позаботиться о Кэсс в случае необходимости. А стены ее собственной комнаты, к слову, украшены картами экзотических мест из рассказов Ба. Фотографии городов Южной Африки, картинка с перуанской природой, часы с кукушкой, которые прислала из Германии тетя Джери, даже диджериду – бамбуковая труба, которую друг Кэсс привез ей после каникул в Австралии. Может, она и считает, что папа нас бросил, но все равно глаза ее каждый раз загораются, когда Ба выдает очередную фантастическую историю о его странствиях среди храмов Бирмы или под звездами в ночной пустыне Сахаре.

Я плюхаюсь на кровать, взметая облачка пыли. Ба совсем не боится домашней пыли – однажды она, помнится, говорила, что у нас дома ее еще недостаточно, чтобы погрести нас под собой и навеки приковать к одному месту, – но на самом деле, думаю, ей просто лень лишний раз заниматься уборкой.

Лежа на спине, я снимаю с шеи шнурок и рассматриваю свою монетку, сравнивая ее с той, что подбросил мне в карман Нико. Папина монетка светлая и плотная, а еще такая вытертая, что я никогда не мог прочесть выбитых на ней слов. Монетка Нико, наоборот, новенькая, так что легко разобрать надпись по кругу – «Отель “Странник”» – под высоким резным деревом на лицевой стороне. Рисунок сзади такой же четкий: здание, похожее на замок, и надпись «Между Здесь, Там и Повсюду». А над строением – улыбающееся лицо, которое, кажется, мне подмигивает.

Не может же быть, чтобы после стольких лет я наконец нашел нечто, действительно способное мне помочь? Или?..

Я вытаскиваю из-под кровати свою «папину коробку». Это обычная коробка из-под обуви, в которой я храню все ключи и зацепки, которые собирал годами. По большей части это фотографии и записки, а еще отрывные талончики, которые я как-то нашел у Ба в шкафу. Я быстро перебираю университетские снимки мамы и папы. На одном из них родители стоят на крыше Эмпайр-стейт-билдинг, на другом – где-то в горах, среди покрытых снегом вершин, и ветер развевает мамины длинные темные волосы.

Ба говорила, что той ночью, когда папа внезапно привез нас к ней и оставил у нее, он был очень испуган. Он сказал, что мамы больше нет, что теперь охотятся за ним и поэтому нужно, чтобы Ба забрала нас к себе и защищала. Больше мы его никогда не видели. Я часто размышлял о том, что же они натворили, чтобы кто-то за ними охотился. И от кого – или от чего – папа был вынужден убегать? Кто эти существа, из-за которых он больше никогда к нам не вернулся? И что он имел в виду, говоря, что мамы «больше нет»?

Я долго вглядываюсь в фотографию папы и мамы на каком-то празднике. Папа одет в костюм типа карнавального, у него смешно топорщатся усы. Мама такая красивая в шелковом платье с цветами вишни. А за их спинами видны высокие металлические двери, украшенные рисунком знакомого дерева.

Монетка Нико служит доказательством – я это чувствую – того, что папа все еще жив, того, что кто-то попросту не пускает его обратно к нам.

А еще – доказательством, что папа находится где-то там и ждет, что я его отыщу.