ГЛАВА 12
Еще пару сотен лет назад Золотыми Прудами назывались десятки акров парков, скверов и мелких озер, окружавших резиденцию короля. После один из дворцов резиденции выгорел. Ходили слухи, что в ту ночь на королевскую семью напали, но сама монаршая фамилия предпочитала скрывать подробности. По официальной версии два младших брата тогдашнего правителя и полдюжины менее существенных родственников задохнулись и не смогли выбраться.
Через десяток лет после этого королевская семья продала Золотые Пруды, и те спустя годы превратились в отдельный городок, жители которого строили свои дома среди живописных пейзажей. Но Гаруч рос, сменил свой статус, и ныне Золотые Пруды стали одним из пригородов столицы. Часть парков выкорчевали, построили новые здания жандармерии, госпиталя и проложили новые дороги, хотя дух Прудов сохранился прежний.
— Живописно здесь, — шагая чуть позади шефа, сообщила я, прижимая к груди сумку и жесткую папку, внутри которой ждали своего звездного часа блокнот и парочка отточенных карандашей. — И дышится иначе.
Белянский не ответил.
Дома здесь стояли на значительном расстоянии друг от друга. Нумерацию они получили лишь после того, как на Прудах проложили дороги, поэтому нужный нам дом предстояло искать, петляя по мощеным дорожкам между раскидистыми ивами, массивными дубами и непролазным малинником, победившим в войне с человечеством. В малиннике с жаром о чем-то спорил отряд мальчишек. Проходя мимо, я не удержалась и улыбнулась им. Они на миг застыли, таращась на нас, а потом дружно показали мне языки. Хихикнув, я не осталась в долгу. И лишь хмурый взгляд обернувшегося шефа остановил меня от продолжения маленькой баталии.
— Кажется, вот тот дом, — вглядываясь в номер на здании, сообщила я шефу, когда впереди показалось двухэтажное здание из белого камня под темно-красной черепицей.
— Какой он, этот профессор? — то ли у меня, то ли у пространства спросил шеф.
— По его особой просьбе репортеры не размещают в статьях о нем фотографий, — ответила я. — Нет их и в монографиях профессора. Но те, кто знаком с ним лично, рассказывают, что он выглядит моложе своих лет, всегда аккуратно одевается и совершенно не похож на какого-нибудь чокнутого изобретателя, годами не покидающего своего дома.
Белянский обернулся так внезапно, что я едва на него не налетела, и, прищурившись, спросил:
— Откуда вам все это известно, Бонс?
— Мой отец большой поклонник профессора Каранского, — пояснила я, решив не вдаваться в подробности.
Зачем старшему следователю выслушивать исповедь своего помощника? Ему совсем не обязательно знать, что во время своих коротких возвращений домой родители редко забирали меня от родственников или из пансиона. В наши непродолжительные встречи родители не особо вникали в житье-бытье единственной дочери, предпочитая повышать уровень моего образования историями с раскопок. Даже на ночь мне читались не сказки, а толстенные труды именитых исследователей, подробные биографии изобретателей или еще что-то столь же малоинтересное ребенку. Как теперь выяснилось, даже засыпая под монотонное чтение, я запоминала информацию.
Профессор открыл нам лишь через пару минут после того, как шеф постучал дверным молотком. Я ожидала, что нас встретит прислуга или кто-то из родственников, но рейян Каранский встретил нас лично. В первый миг я не поверила, что перед нами тот самый знаменитый профессор.
Это был мужчина выше среднего роста, в идеальном, чуть поношенном костюме в коричневую клетку. Совершенно седой, морщинистый, но на это я обратила внимание лишь спустя некоторое время, а до того меня поразила осанка этого очень пожилого человека и живой блеск внимательных серых глаз.
— Здравствуйте, профессор, — обратился к рейяну мой шеф, — меня зовут Марьян Белянский. Я старший следователь Центрального управления магконтроля. Вы назначили моему секретарю встречу.
Каранский мельком глянул на предъявленный Белянским значок и дружелюбно улыбнулся со словами:
— Конечно! Здравствуйте. Проходите в дом, не нужно стоять на пороге.
Я поразилась, что и в жизни голос профессора звучит куда моложе, чем выглядит его обладатель.
— А вы Элла Бонс? — спросил меня профессор, когда я вслед за старшим следователем прошла мимо него в холл.
— Вы запомнили мое имя?
— У вас приятный голос, — улыбнулся мне мужчина, продемонстрировав белоснежные зубы (у меня не поворачивался язык даже мысленно назвать этого ухоженного восьмидесятилетнего человека дедушкой), а потом с небывалой галантностью поднял и поцеловал мне руку. — Но что голос! Неужели в магконтроле служат такие красавицы?
Я не удержалась и широко улыбнулась профессору, чувствуя, как внутри все затрепетало от восторга — ни в тоне, ни во взгляде не чувствовалось притворства.
— Вы мне льстите, — ответила я, не переставая улыбаться. — Это неудобно.
— Знаете, я прожил на свете так много лет, что пришел к очень простому выводу: нет ничего неудобного, — доверительно понизив голос, сказал мне профессор. — А еще нет неподходящего времени, чтобы не сказать женщине комплимент. Иного случая может просто не представиться.
Я вновь улыбнулась, высвободила свою руку из ладони профессора и глянула на шефа. Тот наблюдал за нами с непроницаемым выражением лица, но прищур выдавал недовольство Белянского.
— Профессор, мы к вам по делу, — напомнила я.
— Ах да, — опомнился рейян. — Проходите, проходите.
Он указал рукой в сторону открытых дверей, а сам задержался в холле. Пройдя в гостиную, старший следователь без раздумий устроился за большим круглым столом в центре комнаты, а не на широком диване напротив пары кресел у высоких окон с видом на запущенный сад.
— Чаю? — спросил Каранский, вкатив в комнату столик.
— Позвольте мне это сделать? — предложила я, бросив на стул сумку и блокнот.
— Но ведь вы моя гостья, — с легким укором заметил Каранский, но позволил мне заняться нагревом воды, а сам с явным облегчением опустился за стол. Двигался профессор свободно, но мимика выдавала его истинные чувства. Похоже, профессор был из тех, кто не любит, когда его считают старым и немощным, но это не избавляет подобных людей от некой скованности в движениях из-за боли в суставах.
— Профессор, мне бы хотелось уточнить у вас некоторые детали одного дела, которое управление расследовало в прошлом, — отвлекая Каранского от любования мной, сказал шеф. Я сделала вид, что не заметила ни недовольного взгляда Белянского, ни легкой поспешности, с которой была произнесена фраза. — Так вышло, что в данный момент утеряны кое-какие документы тридцатилетней давности. И нам сложно восстановить общую картину. Поэтому было решено опросить тех, кто был связан с тем делом.
— Тридцать лет назад? — задумался Каранский. — Вы говорите о том кошмарном убийстве? Убийстве Раскеля?
— Вы помните?
— Конечно! — покивал мужчина. — Такое сложно забыть даже спустя три десятилетия.
— Правда? — искренне изумилась я. — Прошло очень много лет.
— Да, — согласился профессор. — Но видите ли, милая рейна Бонс, это был очень трагический и… честно говоря, самый ужасный случай в моей жизни.
Старший следователь хмуро на меня глянул, сделав знак глазами, чтобы я поторапливалась. Пришлось сосредоточиться на чае и не встревать в разговор.
— Значит, вы можете помочь нам прояснить некоторые моменты по этому старому делу, верно?
— Конечно, можете спрашивать, — кивнул Каранский. — Я постараюсь припомнить все детали, если это необходимо. Но как так вышло, что магконтроль утерял документы? Разве вы не используете всевозможные чары в хранилищах, архивах и картотеках?
Белянский поморщился, будто у него резко заболел зуб. Оно и понятно. Пусть я пока еще не была полноценным работником магконтроля и пока мой стаж составлял жалкие несколько дней, но еще во время обучения я поняла, как сильно данный вопрос всех нервирует.
— Магконтроль отказался от использования подобных чар много десятилетий назад, — ответила я после затянувшейся паузы, расставляя на столе чашки.
Шеф, судя по всему, отвечать не собирался, а мне не хотелось, чтобы начальник в глазах Каранского выглядел неразговорчивым, хмурым управленцем.
— Вот как? — переключившись на меня, с улыбкой сказал профессор. — Я не знал.
— Об этом не принято распространяться за пределами ведомства, — пояснила я. — Это не тайна, а лишь нежелание привлекать излишнее внимание к внутренним делам магконтроля.
— Но что-то послужило причиной? — с интересом спросил профессор, забрасывая в чашку три кубика сахара.
— Вскоре после того, как все отделения перешли на использование специальной бумаги с заранее нанесенными чарами, произошла масштабная утечка информации, — ответила я, глянув на Белянского и отметив, что тот продолжает буравить меня недовольным взглядом, но встревать не собирается. — За несколько недель из дюжины управлений по всему королевству пропало не менее сотни дел, как уже отправленных в архив, так и свежих, еще только заведенных. Многие из них не восстановлены до сих пор. Как выяснилось, чары — вещь удобная. Но на данный их тип не распространяются какие-либо ограничители, а значит, совершенно любой может «выманить» дело, зная даже минимум данных с титульного листа. А раз для работы использовались мощные чары, то с подобным радиусом действия достаточно встать под открытым окном управления и произнести соответствующую форму призыва.
— Вот как? — понятливо протянул Каранский. — Теперь ясно. Да, неприятный момент. А я, знаете ли, привык к чарам. Даже в своей библиотеке их настроил. Очень удобно. Наверное, Королевское бюро регистрации научных публикаций — единственное место, где тоже не используют чары. Но там это связано с тем, что бюро расположено в одном из стариннейших особняков и целостность здания поддерживается магией. Любое постороннее влияние может привести к трещинам в фундаменте, а эти закоснелые старички против переезда.
Я улыбнулась, отметив, что сам себя Каранский к старичкам не относит.
— Так вы хотите еще раз расспросить меня о смерти Димитрия? — вернулся к нужной нам теме профессор. — А почему?
Шеф на меня зыркнул, но я и не собиралась отвечать на этот вопрос. Я же не пустоголовая болтушка! Одно дело выдать то, что при желании любой житель королевства узнает, и другое — детали расследования.
— Просто расскажите нам все, что помните, — уклонился от объяснений Белянский.
— Что ж, — улыбнулся Каранский, давая понять, что спросил из вежливости и любопытства пожилого человека, а не по какой-либо личной заинтересованности. — Просто рассказать, что я помню? Вопросы вы задавать не будете?
— Позже. Если понадобится, — ответил старший следователь, даже не пытаясь быть вежливее и добрее к профессору. — Надеюсь, вы никуда не торопитесь?
— Ах! Куда я могу торопиться в мои-то годы? — замахал на него руками Каранский. — Учеников я уже много лет не беру, от всяких сборищ старикашек бессовестно отлыниваю — а ведь зовут! — и детей-внуков у меня нет, чтобы мешать им жить своей жизнью. Только и делаю, что ворчу, когда читаю утреннюю газетку, сижу в саду и иногда пытаюсь выдумать что-нибудь эдакое. Домработница ходит… Ни о чем заботиться не надо. Разве что кто из соседей — таких же стариков — на чай зазовет.
— Золотые Пруды — удивительное место, — встряла я и подвинула шефу плетенку с печеньем.
Он на меня зыркнул, но взял кусочек и деликатно им захрустел.
— Этот дом достался мне от отца, — сообщил Каранский. — Была еще квартира почти в самом центре, на Авсеевской. Я там провел большую часть жизни, а сюда перебрался всего десять лет как, продав старую квартиру. А ведь прежде считал, что жить в такой… почти глуши — сущее наказание. В юности костерил отца, что оформил этот дом так, что его не продать. А вот теперь оценил. Тут тихо, уютно, чужих нет.
Я улыбнулась, глотнула чаю и сделала в блокноте несколько пометок, но так, чтобы ни шеф, ни профессор не могли их прочесть.
— С Димитрием я познакомился где-то года за три до его убийства. Со мной связался профессор Абарроуз из магуниверситета и попросил об одолжении, — вспомнив о деле, начал рассказывать Каранский. — Невероятный человек был! Он еще меня учил. Маг старой школы. Это сейчас в каждом учебном заведении и обычные люди науки постигают, и магически одаренные. Все, кто родился после образовательной реформы короля Маркуса, даже не подозревают, как прежде было тяжело магам. Тогда никто не готовил людей для магконтроля, потому что и магкафедры ни в военной, ни в жандармской академии не существовало! А уж как тяжело приходилось тем, кто выбирал своим делом куда более узкие специальности! Мне такого пережить не довелось, но от одной лишь мысли в дрожь бросает по сию пору. Родись я на десяток лет раньше… Никто не задумывается, но многочисленные открытия последних семидесяти лет — заслуга этой самой реформы. Как только среди магов стало больше образованных людей, всем стало легче жить.
— С вами связался профессор Абарроуз, — напомнил Белянский.
— Да, — кивнул Каранский и хлебнул чаю. — В то время он уже заканчивал свою преподавательскую деятельность. Собирался уйти на покой. Сам-то он был именно теоретиком, но был тем, кто активно вдохновлял молодежь на свершения. Даже меня его энтузиазм покорил, что вылилось в несколько лет, которые я преподавал в магуниверситете. Но читать лекции студентам — не мое. — Профессор отставил чашку и сложил сухонькие руки одна поверх другой на скатерти. — Мне было жаль тратить драгоценное время на людей, когда меня ждали открытия. Сейчас никто не вспомнит, но до кристаллов я изобрел тринадцать артефактов. Половина из них выпускается и используется до сих пор, а другую половину сменили более новые и современные версии.
— Мой отец часто повторяет, что вас незаслуженно называют просто создателем кристаллов связи, — вежливо поддакнула я.
— А кто ваш отец?
— Вы не можете его знать, — отмахнулась я без тени смущения. — Мой родитель специализируется в совершенно иной области.
— Подождите-ка! — радостно воскликнул Каранский. — Чета Бонс? Знаменитые археологи, специалисты по поиску утраченных изобретений исчезнувшей цивилизации в Восточном Хантазаре?
— Вы знаете, — расплылась я в улыбке. — Да, это они.
— Я читал статьи, — покивал профессор. — Не думал, что у них столь взрослая дочь. Да еще и работающая в магконтроле. Почему же вы не пошли по стопам родителей?
Я удержала улыбку на лице и мысленно себя похвалила. Еще недавно я болезненно морщилась, когда слышала подобные вопросы.
— Так получилось, — ответила я, ничем не выдав истинные чувства.
— Удивительно, — пробормотал профессор. — Как тесен мир! А ведь я думал познакомиться с Бонсами, вы знаете, милейшая рейна? Но всякий раз знакомые мне говорили, что ваши родители в очередной экспедиции.
— Они проводят в экспедициях от восьми до одиннадцати месяцев в году.
— И плодотворно! Плодотворно проводят!
— Да, — кивнула я, вновь сохранив невозмутимость.
— А я сам редко куда-то выезжаю, — признался профессор. — Прежде было не до того, а сейчас уже поздно.
— Мне не кажется, что здоровье не позволяет вам путешествовать, — искренне польстила я.
— Да не в здоровье дело, — отмахнулся рейян. — Мне просто лень. Я так привык сидеть на одном месте, что даже в центр столицы выбираюсь очень и очень редко. А если и выбираюсь, то предпочитаю открывать порталы — тряска на всех этих наемных самоходах ужасно угнетает.
— У вас хватает сил открывать порталы? — спросил Белянский.
— Да, — кивнул Каранский. — Годы берут свое, но магические силы у меня такие же, как в молодости.
— Вы говорили про профессора из магуниверситета, — напомнил старший следователь.
— Ах да! — спохватился рейян. — В то время я занимался собственными исследованиями, жил уединенно в городской квартире и не собирался возвращаться к преподаванию. Но профессор Абарроуз связался со мной и попросил об услуге. — Каранский с сожалением поболтал остатки чая на дне чашки, и я понятливо встала, чтобы разогреть воду. — Он хотел полностью отойти от дел и искал того, к кому сможет отправлять своих бывших студентов, чтобы те могли получить консультацию. Мне это показалось не слишком обременительным. К моменту, когда у меня на пороге возник Димитрий, я привечал уже с полдюжины бывших студентов своего учителя.
— Вы всех помните? — удивился шеф.
— Думаю, что смогу вспомнить каждое имя, если захочу, — покивал Каранский.
Я потрясенно округлила глаза в знак восторга.
— Мой преподаватель отправлял ко мне самых разных своих студентов. Были среди них настоящие таланты, вроде Ракковского. Он и тогда фонтанировал идеями, а за тридцать лет, если я хорошо помню, более сорока патентов оформил. Были те, кто увлекался и верил в успех, но не достиг каких-то явных высот. Но я, помня о просьбе профессора, каждому уделял время и всячески подбадривал.
— А Раскель? — спросил шеф.
— Димитрий был очень интересным юношей, — ответил Каранский. — Определенно талантливым, но непоседливым, очень импульсивным и впечатлительным.
— Вот как? — удивилась я.
— Да, — кивнул профессор. — Ему было чуть за двадцать, когда он пришел ко мне домой. Они все приходили, но обычно звонили перед этим. А Димитрий явился без предупреждения. Да еще в дождь. Я отпаивал его горячим чаем и даже выдал юноше свои сухие носки, опасаясь за его здоровье. Раскель вообще мало что замечал кругом, кроме своей тетрадки, куда записывал идеи.
— Он пересекался с другими вашими посетителями? — выудив еще один кусочек печенья, спросил старший следователь.
— Не со всеми, — подумав немного, ответил Каранский. — Когда меня допрашивали много лет назад, я назвал следователю всех, кто приходил ко мне в гости параллельно с Димитрием, но теперь я вспоминаю, что он пересекался только с пятью из почти дюжины моих… назовем их учениками.
— И вы можете всех назвать?
— Дайте-ка подумать… — пробормотал профессор и потянулся к чашке. — Блежецкий. Он после стал профессором и даже работал в магуниверситете, если я не путаю. Угг. У этого почти не было задатков. У гномов маги бывают лишь в смешанных семьях, а уж талантливых магов среди гномов разве что один на сотню. Ракковский. Этот ко мне почти каждый день захаживал, поэтому и знал всех. Еще Болотонский. Тоже профессором стал, но специальность в итоге сменил. И Баржек… Да, думаю, этот тоже знал Димитрия. Остальные вряд ли с ним пересекались.
— Ваши ученики водили дружбу между собой? — спросил шеф.
— Знаю, что Ракковский, Блежецкий и Болотонский часто встречались и вне моего дома, — немного помолчав, ответил профессор. — Угг всячески старался влиться в их компанию, даже считал их своими друзьями, но они никогда не скрывали, что не горят желанием водить дружбу с гномом. Разница менталитета и все такое. Но и с Димитрием Марсис, Алистас и Варжек тоже не особо дружили. Он был самым молодым из всех. Да и не вызывал у них симпатии.
— Только из-за своего переменчивого характера? — спросил Белянский.
— Не только, — вздохнул профессор. — Мы все считали Раскеля странным. Еще и женился, хотя за душой ни гроша не было. Все твердил, что вот-вот запатентует что-то, что сделает его богатым… Норовил броситься с кулаками на любого, кто к его тетрадке прикоснется.
— Он на самом деле что-то изобрел? — задал следующий вопрос старший следователь.
— Он был определенно талантлив, но не доводил до конца даже собственные записи, — покачал головой Каранский.
— Он их вам показывал, раз вы так уверенно говорите?
— Да, это было одним из условий нашего сотрудничества со всеми учениками, — ответил рейян. — Им всем хотелось, чтобы кто-то глянул на их работы со стороны, оценил и дал совет. Я не мог их просто так подбадривать. Раскель очень переживал, но дал взглянуть на свои записи. Там у него было все очень и очень сумбурно. Он ведь не расставался с тетрадкой, всюду носил ее с собой.
— В имеющихся у нас описных листах нет никаких тетрадей или блокнотов, — раздумчиво сказал Белянский. — Значит, тетрадь пропала.
— Да, я тоже этому удивился, — согласился Каранский. — Она не могла где-то потеряться. Хотя… Я до сих пор думаю, что тетрадь забрала жена Раскеля. Но почему-то никому в этом не призналась.
— Что вы помните о самом убийстве?
— Если мне не изменяет память, в ту пору шли сильные дожди, — прихлебывая чай, ответил профессор. — Но Димитрия это не останавливало. Он ежедневно ко мне приходил. Почти в горячке. Я пытался отправить его в маггоспиталь, но юноша упирался. Однажды вечером мне даже пришлось оставить его у себя, потому что за окном бушевала настоящая гроза. Через день или два ко мне заглядывали другие ученики. И Угг… Да, Угг жаловался, что Раскель даже к нему приходил среди ночи. Мокрый, грязный. И обвинял гнома в том, что тот вырвал листы из тетради Димитрия. Мол, сам Дарин ничего придумать не может, вот и попытался украсть чужое.
— Это правда?
— Не знаю, — пожал плечами Каранский. — Угг все отрицал, а Димитрия живым я больше не видел. Но он и прежде обвинял окружающих в воровстве.
— Вот как? — спросил рейян Белянский. — Кого именно?
— Я был знаком с этим молодым магом более трех лет, и все три года Димитрий видел во всех окружающих воров, готовых пойти на все, лишь бы заполучить выкладки его изобретения, — со вздохом произнес профессор. — И раньше и позже я встречал людей подобного типа. Не уверен, что Димитрий, будь он жив, смог бы довести хоть одну свою задумку до работающего опытного образца.
— В деле указано, что Димитрий Раскель был найден у себя дома и нашли его потому, что именно вы пытались связаться с погибшим.
— Все верно, — покивал Каранский. — Дело в том, что, как я говорил, в то время постоянно шли дожди… Это не останавливало Димитрия, он часто приходил ко мне. А потом внезапно исчез. Не появлялся несколько дней. Я пытался с ним связаться. Искал его у других наших общих знакомых, а после отправился к нему на квартиру, желая убедиться, что все эти прогулки под дождем не закончились для молодого человека тяжелой болезнью.
Я быстро стенографировала рассказ профессора, подозревая, что эти записи могут понадобиться старшему следователю.
— Он жил в крошечной квартирке, — припомнил Каранский. — Я бывал у него прежде. Собственно, это был мой третий или даже четвертый визит за три года нашего знакомства. И всякий раз я заглядывал к чете Раскель, радея о здоровье Димитрия.
— Вы заботились о своем ученике, — отметила я.
— Я бы не сказал, что мною двигала забота, — признался профессор. — Просто я в какой-то мере взял на себя ответственность за этого… непутевого юношу.
— Непутевого? — переспросил Белянский.
— Да, я видел его именно таким, — кивнул Каранский и прищурился, глядя куда-то в пространство. — Из всех, кто приходил ко мне, он был самым молодым и самым не приспособленным к жизни. У него даже не было постоянного источника доходов, но Димитрий женился и завел ребенка. Довольно беспечный поступок. Тем более что сам он рано потерял родителей и не мог рассчитывать на их поддержку, а родители его жены отказались помогать молодым людям, когда те вступили в брак без их согласия.
— Ясно. Что было дальше?
— Я долгое время простоял у двери в квартиру Раскелей, пока не встретил их соседа, заявившего, что как минимум жены Димитрия с ребенком нет в городе, — ответил профессор. — Тогда я решил, что Раскель тоже уехал с ними, просто по своей обычной забывчивости не стал меня предупреждать. Но через несколько дней мне позвонила сама Марианна… У нее откуда-то был мой номер. Тут-то и выяснилось, что она уехала одна. Димитрий отправил ее отдыхать, заявил, что оплатил две недели в санатории в Черноводье, но на деле выяснилось, что номер в гостинице был оплачен лишь на неделю. Совершенно неприятная ситуация. — Профессор поморщился, как любой интеллигентный и воспитанный человек, которому не свойственно обременять окружающих своими проблемами. — Мне пришлось вновь отправиться домой к Раскелю в надежде его разыскать.
— И что же было дальше? — с увлеченным видом спросила я.
— Мне вновь никто не ответил, — вздохнул профессор. — А соседи подтвердили, что не видели Димитрия со дня моего последнего визита. Тогда-то я и вызвал жандармов. Честно признаться, я думал, что молодой человек просто серьезно заболел и не в силах открыть дверь. Кто же знал, что его найдут мертвым.
— Вы видели тело, в документах записано, что вы опознали Раскеля, — напомнил Белянский.
— Да, жандармы позвали меня и, кажется, кого-то из соседей, — повздыхал Каранский. — Все выглядело так ужасно. У них была… — Он помялся. — У них была не самая уютная квартира, но я все равно заметил, что там был не обычный беспорядок, но будто кто-то что-то искал.
— Да, это как раз было отмечено в описных листах, которые у нас есть, — кивнул старший следователь.
— Но больше, увы, сказать мне нечего, — развел руками профессор. — Следователь, что вел это дело, несколько раз со мной связывался, но никогда не рассказывал подробностей расследования. Мой старый друг и учитель умер буквально через месяц после всех этих событий. Мы ничего ему не рассказывали. Договорились не беспокоить пожилого человека. Эта смерть как-то развела всех. Мои ученики еще несколько раз заходили, но прежней доверительности не осталось. Расследование привело к тому, что у каждого в голове появились мысли, высказывать которые без доказательств казалось не слишком правильным. Не прошло и трех месяцев, как моими единственными собеседниками по вечерам остались книги и новые идеи.
— А жена Раскеля? Вы с ней виделись? — спросил Белянский.
— А как же! — спохватился Каранский. — Когда стало известно, что Димитрия убили, я взял на себя все расходы бедняжки Марианны. Я оплатил ее долги в санатории и помог с похоронами. Даже выделил денег на жизнь, потому как она не могла сама себя обеспечивать с маленьким ребенком на руках.
— Вы помните, как звали сына Раскеля?
— Василь, — тут же отозвался профессор. — Кажется, его звали Василем.
— Вы поддерживали с ними связь?
— К сожалению, нет, — покачал головой Каранский. — Я посоветовал Марианне продать квартиру и переехать. Пусть это было очень неказистое жилье, но это было жилье в столице. На эти деньги она могла купить более просторную квартиру в каком-нибудь маленьком городке. Марианна воспользовалась моим советом, и с тех пор я потерял с ней связь.
