Глава 8. Эликсир

Сутки назад Герман и представить не мог, с какой радостью вернется в сырую темноту подземелья. Они прошли около километра вдоль берега, то забредая по колено в студеную воду, то гоняя хрустящее эхо под кирпичными сводами. Короткий поход сожрал столько сил, что часовые забеги по лесу показались легкой разминкой.

Если бы не плечо Златы – на удивление крепкое для хрупкой с виду девушки – Грид не одолел бы и половины пути и встретил бы позорную смерть лицом в луже. Транквилизатор действовал не так быстро, как на обычного человека, но шаг за шагом, вдох за вдохом превращал мышцы в парафин.

Вскоре парень мог лишь дышать и кое-как ворочать языком. Спутница, передохнув минутку, попыталась взвалить страдальца на закорки, но затея обернулась крахом.

– Подождем… – как пьяный, пробормотал Герман. – Кажется… отпускает.

– Уверен? – тоном обеспокоенного доктора спросила охотница.

– Да. И не такую дрянь переваривал. Надо полежать немножко… и пройдет.

Она села на острый гравий и положила голову друга на колени. Дрожащие пальцы заскользили по лбу и щекам – мертвецки бледным и в бисере ледяного пота, а перезвон падающих с потолка и стен капель разбавил тихий, мелодичный напев: Злата мурлыкала, не размыкая пересохших губ, из-за чего в низкое гортанное звучание пробилась хрипотца, сделавшая песню еще прекраснее.

– Красиво, – сказал Грид, когда отшельница замолчала.

– Герман?..

– М-м?

– Что с нами будет?

Он попробовал пошевелиться – усталость в самом деле отступала, но с прогнозом явно поторопился.

– С нами все будет хорошо. Я убью тварь, а потом найду маленький домик на отшибе. Лесом этих крейдеров, шуховцев, музейщиков… заживем сами по себе.

– Правда? – Ее полумертвый голосок сорвался на всхлип.

– Отве… то есть, обещаю. Ведь только ты у меня и осталась.

– Герман…

– Говори.

– Я тебя…

Вдали раздался громкий всплеск, словно нечто тяжелое спрыгнуло в воду. Парень вздрогнул и приподнялся на локтях, но, как ни вслушивался, больше ничего не услышал, а в нос так шибало тленом и затхлостью, что на обоняние можно было не надеяться.

– Что это? – шепнула подруга, вертя головой.

– Наверное, кирпич отвалился. Туннель не вчера строили, тут все на…

По коридору прокатилось чавканье, как если бы полено плюхнули с высоты в ил. Это, конечно, мог быть второй кирпич, вздумавший нырнуть вслед за товарищем, но миг спустя невнятные мокрые звуки превратились в отчетливую поступь. Когда же в мрачной дали замаячила пара алых точек, похожих на тлеющие уголья, все сомнения развеялись сами собой. Тварь, явившаяся прямиком из ночных кошмаров, вышла на охоту, намереваясь прикончить главного соперника, пока тот не в состоянии дать достойный отпор.

– Валим, – прошипел Грид, с грацией избитого алкоголика вставая на ватные, онемевшие, но уже более-менее послушные ноги.

Злата подхватила спутника под мышку и, опираясь на копье, как на посох, побрела прочь от проклятых огней, с каждой секундой сияющих все ярче. По некой, ведомой лишь ему причине, чудище не спешило срываться на бег, хотя могло без особых усилий настигнуть добычу. Но нарастающее шлепанье ржавой ножовкой пилило нервы, и ребята вздрагивали всякий раз, когда слышали шаги марширующей смерти: плюх – пауза – чавк, плюх – пауза – чавк.

В темноте подземелья и этого хватит, чтобы оцепенеть, а то и вовсе рухнуть без чувств. Говорят, нет ничего страшнее неизвестности. Вранье. Осознание того, кто именно бредет по пятам, ввергало в ужас на грани паники: то хотелось с криком броситься вперед и бежать, брести, ползти – как уж получится, то, наоборот, взять оружие и оборвать мучения в славном, но безнадежном бою.

Будь Герман один – скорее всего, выбрал бы второй вариант, но мысли о том, что чудище сделает с беззащитной девушкой, заставляли до скрежета стискивать зубы, ронять пот, таращиться до цветных пятен, но переставлять ходули.

Старания не прошли даром – за поворотом показался тусклый столб света, а под ним – вмурованные в кладку скобы. Грид рискнул подняться, но скорее безрукий вскарабкается по канату, чем он – по скользким шатким железкам, за которые и здоровыми-то пальцами не сразу ухватишься.

Охотница помогала, как могла, но парень все время срывался и падал, не чувствуя боли, но улавливая подступающую вонь псины и тухлятины.

– Лезь, – прохрипел он, мутным взором наблюдая за покачиванием огоньков. – Быстрее.

Злата тряхнула косой:

– Я тебя не брошу.

– Тогда сдохнем оба. Как Ромео, блин, и Джульетта.

– Кто это?

– Не знаю. Но слышал, вместе померли.

– А мы не помрем, – настойчиво произнесла отшельница. – Пошли, найдем еще выход. – Она взяла его за руку и потянула прочь от смертельно опасного, но такого приятного тепла.

– А если нет?

– Выход есть всегда. Но если стоять и ничего не делать, тогда точно конец. Прошу, соберись.

Гонка с погибелью продолжилась. Хотя как – гонка… скорее, спортивная ходьба. Небольшая передышка придала сил, и беглецы сумели отыграть упущенные метры, но уже скоро к шагам добавилось надсадное дыхание – похоже, преследователь не хотел жрать людишек, пока те не пропитаются адреналином и не просолятся потом, но вот голод начал брать верх над азартом.

За очередным поворотом туннель пошел под уклон, выводя к наполовину затопленной галерее – широкой, очень длинной и без единого лучика. Судя по оглушительной капели и журчанию, ход шел прямо под руслом. Преодолеть сотен пять шагов по грудь в смердящей жиже и по щиколотки в иле – немалый вызов и для здоровых, сильных духом людей, но отступать было некуда, позади – тварь.

Половину пути Герман брел со стоической выдержкой, но от лютого холода и спертого воздуха ноги сковали судороги. Ослабший транквилизатор открыл дорогу боли, и парень, закатив слезящиеся глаза, ухнул на дно. От неожиданности Злата разжала пальцы, пришлось нырять и вытаскивать бедолагу на ощупь, рискуя захлебнуться, окоченеть и сойти с ума от бьющей по телу дрожи воды. Девушке на миг показалось, что она задела локтем мохнатую, склизкую шкуру, и рванувший в груди страх заставил вынырнуть с ловкостью бывалого пловца.

Грид вдохнул, обжигая легкие, и побрел по склону. Еще один поворот – и новый люк, источающий последний луч надежды.

– Ты первая… – Пленник фыркнул и прижался плечом к стене. – Выберешься – дашь руку.

Охотница кивнула и мартышкой взлетела по скобам. Скрежетнула тяжеленная заслонка – раз, другой – и тусклые полосы превратились в широкий, блестящий сноп. Перепуганное, измазанное грязью личико казалось ангельским в слепящем ореоле полуденного солнца, а растрепанная коса выглядела переплетенными потоками жидкого золота.

Подруга протянула ладонь, распахнув рот в немом крике, Грид подался к ней, щурясь и сжимая губы, как вдруг стальные когти впились в голени. Злата взвизгнула и со всей силы потянула, но вместо сопротивления ощутила необычайную легкость, будто спутник по неведомой причине потерял весь вес. Разгадка не заставила себя долго ждать – волк вопреки ожиданиям не рванул добычу во мрак, а, наоборот, толкнул к свету, да так, что Герман вылетел из колодца бутылочной пробкой и растянулся на горячем асфальте.

Теперь чудище не медлило – то ли узость темных туннелей мешала раскрыться во всей инфернальной мощи, то ли оно хотело вкусить человечины на виду у Своры, тем самым укрепив статус Вожака. Но какова бы ни была причина, о гонке черепашьим шагом пришлось забыть.

Кладка захрустела, ржавая арматура гнулась и гудела под лапами выбирающейся из норы громадины. Вот показалась уродливая башка с лысым черепом и глазницами, кажущимися бездонными даже ярким днем. Хрясь, скрип – и выглянули необъятные плечи; прыжок, оглушительный лязг – и мерзость вытянулась во весь рост, нависнув над отшельницей кварцевой скалой.

Но девушка не рванула наутек, хотя ноги так и приплясывали, а отскочила, на ходу наметанным взглядом оценивая обстановку. Ход вывел на отделанную красно-серой плиткой набережную, сковавшую Везелку высокими парапетами с чугунными перилами. Здесь река разливалась в небольшое озерцо с покатым склоном центрального пляжа, слева вдоль дороги теснились малоэтажки, а за ними блестела гигантским остекленным куполом синяя коробка спорткомплекса. Позади протянулся сквер с газонами и фонтанами, с мощеными дорожками, обрешеченными старинными чугунными фонарями, выводящими к белоснежному зданию с золоченым колпаком обсерватории на крыше.

Одним словом, было куда сбежать, было где затаиться, но подруга и не думала отступать, особенно в преддверии величайшей охоты в ее жизни. Кинжал, не так давно спасший от донного гада, с крутящим свистом устремился точно в облезлое горло. Вожак неуловимо быстрым взмахом перехватил клинок, когда острие едва не коснулось шкуры, и швырнул оземь. Надежная сталь со звоном брызнула зеркальными осколками, а волк, поведя плечами, шагнул к жертве.

– Беги! – рявкнул Герман, заступив чудищу дорогу.

Благородный, но опрометчивый порыв был наказан легким тычком в скулу. Легким, по меркам мохнатого гиганта, парню же показалось, что по лицу со всей дури врезали киянкой. Он грохнулся на спину и забарахтался, как перевернутый жук, но подняться не смог. Не успело еще кончиться действие успокоительного, как и без того истощенный организм начал подтачивать «страховочный» яд – от вечерней дозы пленник отказался по собственной глупости и недальновидности, а утреннюю пропустил по известным обстоятельствам. Поэтому, невзирая на тяжесть ситуации, ни самовнушение, ни скрытые резервы не помогли выбраться из нокаута на грани потери сознания.

И пока разум еще оставался на месте, Грид, как молитву, повторял единственное слово:

– Беги. Беги. Беги…

Подруга, чтобы не отвлекаться от грядущей схватки, ответила лишь раз:

– Не сегодня.

Чудовище топнуло и зарычало, тщась напугать врага, вывести из равновесия, обречь на неминуемую ошибку. Но семена, посеянные ежовыми рукавицами в удобренную кровью почву, расцвели неугасимой, обжигающей красотой. Не отводя глаз от блеклых пятнышек в черной глуби, Злата потянула за тесемку и отбросила плащ, тот всколыхнул полами, будто брезентовый скат, и опустился на пыльную плитку. Ореховый прут упруго качнулся, целясь в косматую грудь, но поразить неповоротливую с виду тушу оказалось сложнее, чем юркую пчелу.

Соперники закружились листьями на ветру, со свистом разрывая густой, горячий воздух. Длина древка держала тварь на расстоянии, однако первый же необдуманный выпад грозил уполовинить копье и оставить без жала, а простая жердь против такого выродка – что бегемоту соломинка. Но отшельницу за долгие годы научили не только колоть в уязвимые места, но и вовремя уходить из-под ответных атак тулупами и акселями в один, а то и в два оборота.

Порой волк бросался на неуловимую юлу, как борец – с разведенными лапами и резкими наклонами корпуса, и тогда закрученная над головой пика едва не чиркала по зловонной пасти, блестя острием в сантиметрах от носа и клыков. Несмотря на гибкость и прыгучесть, которым позавидовали бы воздушные акробаты, выживи из них хоть кто-нибудь, юную амазонку скачок за скачком, пируэт за пируэтом оттесняли к скверу, до Войны известному, как Олимпийская площадь.

Они миновали постамент с изящной фигурой гимнастки и сошлись у фонтана, окруженного миниатюрным амфитеатром с античной колоннадой. Сидящая посреди композиции крылатая Ника с ветвью лавра во вскинутых ладонях стала невольной судьей, арбитром разгоревшейся битвы. Давным-давно к ногам бронзовой богини склоняли пенные головы струи воды, а теперь ее босые ступни обагрит кровь проигравшего.

Охотница скакнула на облицованную серым мрамором ступень, пригнулась под раскрытой пятерней и, резко выпрямившись, резанула снизу вверх. Тварь отшатнулась за доли секунды до удара, пропустила кинжал слева от шеи и попыталась ухватить древко, но то молнией скользнуло к хозяйке.

Миг на передышку – и танец закрутился с новой силой, но Злата вряд ли смогла бы вечно поддерживать бешеный ритм, раскаляющий каждый мускул порядком измотанного тела. Да, она закаленный, выносливый и сильный боец, но в первую очередь человек, в отличие от нечисти напротив, которая за всю схватку и языка не вывалила.

Улучив момент, девушка оглянулась – Герман лежал, не шевелясь, значит, надежда только на себя, но к иному отшельница и не привыкла. Став единственной преградой между другом и смертью, дикарка в полной мере осознала, что дом, семья и любовь – единственное, ради чего стоит сражаться до конца. И не важно с кем, хоть с самим чертом.

Таранный хук выбил крошево из колонны там, где мгновение назад маячило раскрасневшееся, залитое потом лицо. Злата не отпрыгнула – вспорхнула – и кленовым семечком опустилась на траву, легко и бесшумно. Вожак сиганул следом, вздыбив волнами плитку и выбив комья грязи из-под ступней. В неумелых, казалось, движениях таилась мощь, способная ломать бетон и обгонять ветер, а уж кости и вовсе размалывать в порошок. Малейшая неточность, мельчайший огрех станут последними, но именно к подобному вызову с детства готовил ее Ярослав. Экзамен принимала старуха с косой, и посрамить отца и его науку дочь не имела права, иначе пощечины, оплеухи, истязания и брань теряли всякий смысл.

Рыкнув не хуже собаки, девушка кинулась на врага, держа копье, как прыгун держит шест при разбеге. Когда волк замахнулся, оружие описало дугу и шмыгнуло за спину, прижалось к позвоночнику, в то время как отшельница крутанулась в полете вокруг оси и, приземлившись, кольнула в бок. Тварь взвыла и развернулась, подставив корпус. Соперница с достойным валькирии криком махнула древком, словно бильярдным кием, использовав левую руку как направляющую, а в правую вложив остатки силы.

Сталь с хрустом вошла в плоть, но одного удачного выпада маловато было для неуязвимой громадины – нельзя было расслабляться, покуда не отрублена башка или не перерезан хребет. Девушка потянула копье на себя, но чудище изловчилось и вцепилось в древко. Взмах – и когти рассекли ореховый прут под углом, превратив в два острых кола. Рывок – и златовласая амазонка потеряла равновесие, качнулась к обмазанной смолой шерсти. В тот же миг существо вытащило кинжал из груди и всадило заструганный обрубок в неприкрытый живот пониже пупка. Палка пронзила брюшину насквозь, и пока охотница таращила глаза и глотала распахнутым ртом воздух, второй кол вошел рядом с первым. Не став дарить врагу быструю смерть, волк зажал рану и, сгорбившись, поспешил в логово.

Пролитая кровь вернула Германа в чувство. Чуткий нос сразу разделил запахи на обычный – человеческий, и звериный, с нотками химии и разложения, и эта смесь растормошила быстрее нашатыря.

Подруга лежала на газоне у фонтана, едва шевеля покрытыми темными сгустками губами, и, не моргая, глядела на белые, в цвет низких пушистых облаков, дома на том берегу. Шорты, край жилетки и ладони перепачкались в почти черной влаге.

Грид упал на колени и взрыхлил пальцами землю. Слова были бесполезны, что-либо делать поздно, успеть бы проститься и проводить красавицу в лучший из миров.

– Здесь так красиво… – прошептала она, пустив по дрожащему подбородку тонкие струйки. – Просторно… и совсем не страшно.

Щеку обожгло нестерпимой болью, будто на кожу капнули кислотой. Парень зашипел и потянулся запястьем к лицу, но вовремя остановился.

– Я снова подвела тебя. Никчемная, глупая девка.

– Замолчи. – Грязные пальцы коснулись лба, горячего, как асфальт в летний полдень.

Нет в мире большего горя, чем смотреть, как близкий человек угасает на твоих руках. Когда еще можно помочь, но на километры вокруг – ни души, не остается ничего, кроме веры в чудо и отчаянных торгов с высшими силами. Торгов, начинающихся с «пожалуйста, верни ее» и завершающихся «ну, хотя бы пару минут, ведь столько еще надо сказать». И даже если небеса услышат, сжалятся и подарят крупицу бесконечного времени, ее все равно будет недостаточно, поэтому с нужными словами лучше не затягивать, не ждать последнего часа. Особенно если на пути встретился человек, ради которого и жизни не хватит, чтобы показать всю его важность для тебя.

– Прости за все. Надеюсь, ты найдешь свой дом на отшибе…

На смену отчаянию пришла жалость к себе. За что? Почему все это со мной? Чем я заслужил такие кары? С каждым новым вопросом (а им не было конца и края) внутри все сжималось, давило, мешало дышать – и вроде бы, не больно, но и терпеть мочи нет, хоть на стену лезь. Да, никто не топчет землю вечно, но молодые уходить не должны. В чем вообще суть жизни, если ее могут отнять в самый непредвиденный и неподходящий момент?

Облака надели рыжие панцири, палящее солнце высушило остекленевшие глаза, а Грид все сидел на коленях и сжимал остывающую ладонь. Затем встал, вытащил из тела обломок древка с клинком и отломал лишнее.

– Скоро все закончится.

Кинжал с ореховой рукояткой лег в руку, как влитой, покалывая кожу шершавой оплеткой. Дело осталось за малым – пройтись по дорожке из бурых капель и забрать жизнь мрази, что отняла всех, кто дорог. Равноценный ли это обмен? Нет. Избавит ли месть от мук? Вряд ли. Но иначе нельзя. Не из-за друзей, не ради себя, а чтобы клыкастая беда впредь не коснулась никого. Нет хуже будущего, когда в любое время в любой дом может вломиться чудище, от чьих когтей не спасут ни двери, ни оружие, ни мольбы.

Герман, шатаясь и держась за саднящее сердце, пересек мост, обогнул небольшой, напоминающий игрушку храм у набережной, миновал огромный фонтан с крылатой статуей – на этот раз ангела, а не древней богини – и добрался до высокого здания с золотыми буквами на фасаде. Белгородский государственный университет. БелГУ. «Гадание» подруги не прошло даром – Свора устроила лежку именно здесь, что подтверждала вонь, от которой кружилась голова и подкатывала рвота. Сколько хвостатых гадин притаилось за отражением на стеклянных створках? Сотня? Две? А может, счет уже перевалил за тысячу? Да хоть за миллион – все чудища на свете не остановили бы Грида на пути к Вожаку.

Холл учебного корпуса представлял собой накрытый решетчатым куполом колодец, по обе стороны от которого возвышались лестницы. На ярусах, ступенях, у стен сидели псы, не сводя желтых глаз с незваного гостя. В здании собрались бойцы – ни сук, ни щенков, только лучшие из лучших, личная гвардия собачьего короля. Мускулистые туши, посеченные морды, сколотые зубы – прирожденные убийцы прошли через множество схваток, заслужив высшую честь яростью на грани с бешенством и жестокостью, немыслимой даже для сородичей. Но ни один кобель не зарычал, не оскалился, не кинулся с раззявленной пастью. Наоборот – расступались черными волнами, припадали к загаженному полу, а кое-кто помахивал хвостом.

Существа то ли учуяли силу под стать ходячему волку, то ли опасались рвать шкуры из-за труса, раненого обычной девчонкой и с позором бежавшего от достойного противника. Парень еще раз огляделся, но главного ублюдка не заметил – забился, шакал, в свою царскую конуру. Уловить нужный запах в густом зловонии было невозможно, но дорожка из капель не оборвалась, не растопталась сотнями лап, и созвездия запекшихся брызг указывали верный путь.

Германа не заботило, почему его до сих пор не загрызли, как не заботили и копошащиеся в теле змеи – огненная и ледяная – без спешки сближающиеся для смертельного вальса. Впереди ждал бой, а уж потом Грид займется поиском ответов. И найдет. Все, до последнего.

Под правой лестницей обнаружилась неприметная дверь, а за ней – тесная подсобка, заваленная ящиками с пожелтевшими листами и прочим барахлом. Все громоздилось в полнейшем беспорядке, и всюду остались следы крови, словно в помещении устроили поножовщину. В углу виднелась дыра с откидной бронированной крышкой в палец толщиной, замаскированной плитками кафеля. Ни ручки, ни петель, ни намека на зазоры – если не знать о люке, в жизни не отыщешь. Искусная работа, довоенная – нынче о таких технологиях не приходится и мечтать. Убежище? Так ведь в институте никто не выжил. По крайней мере, так сказал Марк. Или же в подземелье таилось нечто иное?

Из темного зева доносился приглушенный рокот, пахло мертвечиной и ни с чем не сравнимым волчьим духом. Гад засел в норе, а значит, пришла пора вновь коснуться холодных скоб.

Короткий коридор озаряли мерцающие лампы. Любопытно, откуда здесь электричество? Неужели ветряки и солнечные панели работают до сих пор? Или же источник энергии спрятан в недрах, и это от него дрожат белые стены с красными полосами на уровне пояса?

Впереди – еще одна преграда, похожая на входную заслонку в лесном бункере, но более современная, с круглым окошком и алой окантовкой. Дверь распахнута настежь, с краю темнеет когтистый отпечаток. Волк на всех парах ломился зализывать раны, но сколь туннелю ни петлять, а конец будет.

Справа виднелся ряд из двух переборок, за ближайшей гудело особенно громко. Ни поворотного колеса, ни замочной скважины, рассмотреть, что внутри, тоже не удалось – окошко закрывала свинцовая пластина. Соседняя тоже оказалась заперта, за ней царил такой холод, что стекло заледенело.

Поворот – и сотня шагов по прямой под дождем из искр, сыплющихся из разбитых ламп, отчего по стенам носились зыбкие тени, порой приобретавшие совершенно безумные очертания. Но ни они, ни тайна заброшенного подвала, ни грядущая схватка не пугали шатко бредущего мстителя. Его страшило лишь одно – поражение, из-за которого все страдания и жертвы обернутся ничем. Парень понимал это умом, спокойным и на удивление ясным, не затуманенным бурями чувств и тревог. И только растущая боль давала понять, что он все еще заточен в оболочке из плоти, а не превратился в безмолвного призрака, обреченного до конца веков скитаться среди руин.

Очередной поворот, новые двери. Сквозь пыльный налет проступили двухъярусные кровати с истлевшим бельем и край унитаза. Когда-то здесь ютились предыдущие хозяева странного сооружения, пока не перебрались в более пригодные для жизни места – вроде Технолога или Диорамы. Скорее всего, они покидали убежище в спешке, забыв запереть люк и тем самым впустив зло в столь любимый им мрак. А может, это зло пришло к таинственной общине так же, как наведалось к «левым», и сожрало всех до косточки, до лоскуточка. Чего гадать? Скоро карты лягут рубашками на стол.

Соседнее помещение было открыто, но ничего интереснее стеллажей с консервами там не нашлось. «Но если еда тут, то что хранится в холодильнике?» Кто знает? Спросить было не у кого. Привыкнув к тишине и запустению, Грид как ни в чем не бывало завернул за угол и только чудом не лишился головы. Салют сияющих снопов озарил высоченный силуэт, едва не задевающий потолок острыми ушами. Лапа просвистела у лица, добавив к и без того богатому набору два шрама на лбу – если раны, конечно, успеют затянуться.

Красноглазое порождение тьмы в шаге напротив не испугало до чертиков, не вынудило сверкать пятками, а наоборот, всколыхнуло душу адреналиновым ключом, подняв со дна приглушенные болью эмоции. Пустота в груди наполнилась быстрее сосуда, из которого откачали воздух, а затем сорвали клапан. Безудержный гнев до хруста сжал кулаки, заскрипел зубами, впился ледяными иглами в затылок и на миг застлал взор бархатной вуалью. Взрывная волна прокатилась по мышцам, проникла в каждую клеточку, расплавила золото в остывшем взгляде.

Герман зарычал так, что псы снаружи вскочили и закрутили облезлыми башками. Кузнечиком отпрыгнул от размашистой пощечины, способной без труда снести половину головы. Поднырнул под прямой выпад и с невиданной доселе мощью, напитанной ненавистью и жаждой расплаты, вонзил острие в живот по самую гарду, затем еще и еще, коля с такой скоростью, что брызги полетели, как от автоматной очереди в упор.

Когда на груди и брюхе не осталось живого места, подпрыгнул и на выдохе рубанул острием по черепу, разнеся кинжал на осколки. Оружия больше не требовалось – толчок плечом опрокинул Вожака, и не успел урод грохнуться на пол, как Грид запрыгнул ему на грудь и замолотил по морде, не чувствуя боли от лезущих под кожу кусочков металла, не обращая внимания на звон и скрежет, мало похожие на звуки, с которыми кому-то начищают физиономию.

Остановился, увидев под россыпью линз и дробленых микросхем бледное лицо – вполне себе человеческое, принадлежащее незнакомому мужчине. Впалые небритые щеки, острые скулы, нос с небольшой горбинкой. Оцепенев от открывшегося зрелища, парень снял остатки волчьей головы, на деле оказавшейся напичканным разномастной электроникой шлемом. Среди блестящего крошева проглядывали части прибора ночного видения, согнутая в дугу гарнитура портативной рации и решетчатый раструб громкоговорителя. Провода в темно-синей оплетке вели к ранцу с аккумулятором, замаскированному под горб со вздыбленной шерстью.

Не чудовище, не гибрид, не пришелец из иного мира, а высоченный мужик в обшитом шкурами комбинезоне. Кто же он? Сумасшедший ученый или жертва эксперимента? Или же отшельник, единомышленник и духовный брат Ярослава, предпочетший Свору собак катящемуся на дно послевоенному обществу? Все может быть, но ничто из этого не объясняет запредельной для обычного человека силы.

Пока Герман боролся со штормом вопросов и домыслов, рвущих разум на куски, раненый Вожак открыл глаз – левый, не залитый кровью и не заплывший фиолетовой шишкой – и все тайное вмиг стало явным. От внезапной разгадки парень встал, как кувалдой огретый, и оперся ладонью о стену, сдерживая озноб, тошноту и слезы, сочащиеся из сомкнутых век вопреки всей собранной воле. Он ожидал чего угодно, но не такого. Янтарная радужка. Как у волка. Как у него. Как у любого другого носителя вещества, изобретенного доктором Фельде.

– Прости… – прохрипели за спиной. – Марк… я не мог… там…

Желтый глаз уставился в потолок, медленно тускнея. На последнем издыхании незнакомец ткнул пальцем в армированной перчатке в дверь позади себя. Запорный механизм вышел из строя, и меж покосившихся створок остался широкий зазор. За ним – помещение втрое больше медблока, заставленное оборудованием, о предназначении которого Грид не смел и гадать.

В углу слева от входа высился цинковый тубус, оплетенный пуповинами шлангов, трубок и проводов. За крохотным – с чайное блюдце – окошком горела неоновая подсветка, но резервуар, для чего бы его ни использовали, ныне пустовал. Впритык к блестящей глади стоял белый гроб с прозрачной крышкой – тоже пустой, из бортов торчали острые спицы, соединенные тончайшими, будто нервы, проволоками с зеркальной полусферой под потолком.

Всю противоположную стену занимали серверные шкафы, украшенные коронами здоровенных вентиляторов. На единственном мониторе размером с фотокарточку одна за другой всплывали повторяющиеся строки:

N2 потерян = 53.20/50.15

Центр комнаты занимали столы – уже знакомый вогнутый, с пилами и скальпелями в изголовье, и соседний, где по росту выстроились центрифуги, автоклавы, вакуумные и морозильные камеры и шеренги разнокалиберных пробирок – початых и полных растворов всех цветов радуги. Это добро в разы превосходило запасы шуховских лабораторий. И самому далекому от науки обывателю станет понятно – сыворотку, дарующую аномальную мощь, чутье и власть над тварями, не сотворить при столь скудных ресурсах.

Вещество создали здесь, но когда и зачем? Возможно, за следующей дверью найдется ответ или хотя бы подсказка, намек, ведь путь еще не завершен, конечная цель не достигнута, а главный враг снова ускользнул.

Судя по убранству, в тесной комнатушке Вожак отдыхал и получал приказы. Продавленный диван всколыхнул воспоминания о маме, в шкафу в армейском порядке лежала домашняя одежда, стену украшал поеденный молью ковер – что ни говори, а подонок знал толк в уюте.

На раскладном столике-книжке – работающая, но передающая лишь помехи радиостанция, подключенная к внешней антенне. Рядом – лампа с зеленым абажуром, а под ним – пыльный журнал с огрызком карандаша вместо закладки. Грид открыл желтые страницы и пробежался по ровным, почти неотличимым от печатных буквам:

– Ун. сбор. к 20 авг.

– Прив. Св. на вокз.

– Нап. на 3-й бп. Не тр. рад.

– Яр. и Гер. не тр.

Прочитав пятую строку, парень зажмурился и перестал дышать из-за подступившего к горлу кома. Глаза защипало, но щеку не обожгло, как в прошлый раз, хотя сдерживаться стало не в пример труднее.

– Нап. на Кр. На Тим-й уб. всех. 10-й д. зач. сам. с ос. жест.

Тварь. Чудовище. Нечисть. Не того обзывали, не на тех грешили. Ради чего все это?

Последняя запись короткая, всего два слова, поэтому без сокращений – поймай пацана. Герман хмыкнул. Поймай? А почему не убей? Или столь ценный материал нужен для продолжения экспериментов? О нет, Йозеф, пора с этим завязывать. Скоро твои кости испытают на прочность, начав с пальцев и закончив черепушкой.

Динамик зашипел и выплюнул сердитый возглас:

– Гордей! Ты там? Ответь! Что с мальчишкой? Нашел?

Грид поднес микрофон ко рту и не без удовольствия процедил:

– Нет.

Скрипящее и потрескивающее молчание растянулось на полминуты. Наконец, Фельде соизволил ответить, и даже через эфир ощущалась бахвальская ухмылка:

– Поздравляю с победой. И хоть побег сбил нам график, в итоге все вышло лучше, чем на бумаге.

– Зачем? – прохрипел Герман, сжав пальцы так, что стальная подставка изогнулась вопросом.

– Зачем что? – без тени страха и сожаления спросил врач. – Создал сыворотку? Втерся в доверие к шуховцам? Убил твоих родителей?

По венам словно пустили кипяток, а по артериям – жидкий азот. Парень вяло замотал головой и опустился на стул, балансируя на грани сознания и попутно усмиряя клокочущую ярость, чье время еще не пришло. Совладав с болью – и в теле, и в душе – он переспросил, подчеркнув окончание:

– Родителей?

– Ну да, – буднично произнес Марк, как если бы разговор шел о прогнозе погоды. – Родион по кличке Нюхач – твой отец? Если сомневаешься – загляни в морг, я забыл скормить трупы собакам. Кажется, в десятой ячейке – по номеру вашего дома.

Герман сглотнул, но заставил себя сидеть и слушать, ведь самое интересное только начиналось.

– Знаешь, откуда папаша доставал все эти крутые игрушки? Самосвал, бинокль, книжки и прочие радости? От меня. Вместе с пайками и патронами, чтобы немалое по нынешним меркам семейство не умерло с голоду. А знаешь, за что полагалась столь щедрая оплата? За подопытных. Шайка Нюхача разыскивала потенциальных носителей, но добывать нужные экземпляры с каждым годом становилось все труднее и опаснее. Однажды – моя вина, не спорю – Радик узнал о планах на Крейду. И задумал – опять же, совершенно справедливо – меня порешить, но я убрал его первым. Уж извини: либо ты – либо тебя, ничего личного. Вот и пришлось брать в оборот Ректора, этого закостенелого, застрявшего в прошлом ворчливого пня. На что только не отважишься, когда позарез нужны образцы. Как видишь, «львы» отлично справились с поставленной задачей.

– А собаки? Как ты умудрился и их взять в оборот?

– Собрать Свору было проще всего. Пахни, как твари, следуй повадкам, вырезай вожаков – и ты сверхпес, Тамерлан хвостатой Орды. Все бы решалось с такой легкостью.

– Значит, шуховцы не при делах?

– Нет. До сих пор думают, что я спасаю город от страшной напасти.

– И ради чего все это?

Марк вздохнул, будто у него спросили несусветную глупость, понятную даже ребенку. Но при этом ублюдку доставляло явное удовольствие просвещать несмышленыша и параллельно – упиваться собственным злым гением:

– Великие дела вершатся ради великих замыслов. И зачастую ценой великих потерь. Представь, что мы сумеем не просто отвоевать мир у чудовищ, но и восстановить в первозданном виде. Чистая вода, воздух, живые растения и животные, служащие людям, а не пытающиеся съесть их кишки. Неужели сотня-другая трупов – неравноценный обмен за выживание вида? В этом вся суть нашей работы. В это смысл проекта «Эликсир» – поиск лекарства для израненной, зараженной, умирающей планеты.

– Отвоевать мир у чудовищ?! – Хлопок по столу подбросил тяжеленный приемник, как надувной. – Самим в них превратившись?!

– Не усугубляй. – Марк усмехнулся. – Человека делает человеком разум, а не тело. Образ мыслей, рефлексы и поведение, а не внешность. И над сохранением рассудка я и бьюсь последние годы. Сыворотка нестабильна, сам видел – не то бешенство, не то смерть. В самом начале в лучшем случае выживал один из десяти, затем я повысил результат до каждого третьего. Но с твоей помощью совсем скоро люди – от ребенка до старика – вознесутся на вершину пищевой цепочки, станут самым сильным звеном и вернут Землю истинным хозяевам. Разве цель не оправдывает средства?

– Моя помощь? Я-то тут при чем?

Марк выждал небольшую паузу, собираясь с мыслями.

– Это прозвучит глупо, но сыворотку можно… – он щелкнул пальцами, подбирая нужное слово, – дрессировать. Как собаку. Стресс, которому подвергается носитель, вынуждает вещество идти на уступки, помогать чужеродному организму ради собственного выживания и тем самым как бы привыкать к нему. Как поднятие тяжестей развивает мускулатуру, так и постоянные тренировки делают сыворотку менее агрессивной и более приспособленной для следующих носителей. Ты должен был сразиться с Гордеем позднее, месяцев через шесть-семь, но упущенный прогресс легко наверстать. Через пару лет совместными усилиями мы снизим количество отторжений до половины, а там и до полной победы рукой подать! И больше никто и никогда не погибнет от лап чудовищ – мы либо подчиним их, либо уничтожим. Соглашайся, прошу. Не ради меня, но ради уцелевших, гибнущих тысячами по всему миру.

– С меня хватит этого бреда, – прорычал парень. – Скоро все узнают о твоих делишках. И не надейся на быструю смерть, черт!

– Не дури! – огрызнулся живодер. – Чтобы синтезировать новую версию, хватит и капли твоей крови. Но придется все начинать с этого же этапа и топтаться на месте. Подумай, сколько времени придется угробить, сколько образцов извести зазря!

– Подумал. Не станет тебя – не надо будет никого изводить. Жди, падаль.

– Нет. – Марк отшвырнул гарнитуру и расплылся в ехидной улыбке. – Ты – жди.

Герман встал и одним ударом вдребезги разнес станцию, после чего зашагал на выход. Палящее солнце жгло привыкшие к полумраку глаза, он заслонился от света ладонью и не сразу заметил фигуры напротив. Великолепная пятерка Технолога во всеоружии явилась по душу бунтаря. Грид стоял, как приговоренный к расстрелу, сквозь слезы глядя на вскинувших пушки убийц.

Минуточку…

Почему «как»?

Майор, Кадавр, Банан, Краб, Карина – все в сборе и готовы по первому приказу пустить кровь, столь необходимую всем без исключения чудовищам, даже тем, кто внешне неотличим от человека.

– Ну что, быдло? – Смирнов выплюнул изжеванный прутик и щелкнул помпой. – Последнее слово.

Парень поднял чумазое, покрытое бурой коркой изможденное лицо и чуть слышно произнес:

– Взять.

Черная волна вынесла стеклянные двери и хлынула на площадь перед зданием. Пальба и крики стихли за секунды, сменившись чавканьем и хрустом, которые звучали лишь чуточку дольше. Свора расправилась со «львами» быстрее, чем стая пираний – с мелкой рыбешкой, оставив куски стали и обрывки камуфляжа в красных лужах.

После скорого перекуса желтоглазые громадины отступили за спину нового вожака и побрели в сторону парка Победы, откуда начинался кратчайший путь в Технолог. Вернуться бы на берег и похоронить Злату – негоже ей пропадать в чьем-то желудке, к тому же, псы вырыли бы достойную могилу, но время поджимало. Надо успеть рассказать шуховцам, какую змею они пригрели под боком, а яд взялся за плоть с утроенной силой, и страдалец едва волочил онемевшие ноги.

Прохладная сень под стройными рядами кленов, елей и лип так и манила прилечь и забыть обо всех невзгодах. А почему бы не отдохнуть? Столько всего приключилось этим утром. Столько волнений и боли, а дорога так далека – пожалуй, стоит перевести дух. За пять минут отрава не добьет, а вот если свалишься от усталости – тогда точно кранты.

– Слышь, э! – Хлыст врезал мыском по голени. – Иди, давай, валяться он вздумал.

– Я минуточку, – пробормотал Герман, зевнув и потерев отяжелевшие веки.

– Какая минуточка, братан? Не гони, вставай. Ты меня чему учил? Нельзя сдаваться. Заднюю врубишь – смерть. Ну, вперед!

Вот назойливый хорек. Грид оттолкнулся от шершавого ствола и зашагал к мосту через обмелевшую к концу лета Везелку. Пес – самый крупный, матерый боец – ткнул в ладонь носом, на удивление теплым и мягким. С такой опорой брести стало чуточку легче.

– Забавно. – Парень тряхнул головой и скривился от укола в темя. – Меня сейчас и слепые щенята разорвут. А вы хвостами виляете, идти помогаете. Что с вами не так?

– Думаю, им надоело, – с важным видом заявил Булка.

– Надоело?

– Ага. Их заставляли делать то, что им не нравится. Собаки не воевали с людьми, но воля вожака – закон. А теперь они нашли в тебе надежду на перемены.

Герман усмехнулся и, потеряв равновесие, схватился за нагретые перила.

– Разве? Я же только что приказал им убить человека.

– На то была причина, – возразил увалень.

– У всех есть причина. Даже у Фельде.

– Просто ты – добрый, – пискнула Мелочь, взяв старшего товарища за рукав. – А те другие – злые. Песики лучше всех отличают хорошее от плохого. Они верят в тебя. И мы тоже.

– Еще бы я поверил в себя…

Мост делил парк на две равные половины, и к противоположной под прямым углом примыкала подернутая испариной асфальтовая дорожка. По обе стороны – глухие заборы, окаймленные зелеными полосами травы. Путник прошел сотню метров, как по углям: суставы жгло на каждом шагу, на вдохе в легкие впивались раскаленные иглы, на выдохе – ледяные, отек тисками сдавил горло, от головной боли крутило желудок. А впереди ждала высоченная и довольно крутая лестница со скамейками и палисадниками на просторных пролетах, сдвоенной серой лентой взбирающаяся по склону Харьковской горы. По сравнению с предстоящим испытанием все эти муки – так, легкое недомогание.

– Жарко сегодня, да? – вздохнула Ксюша, прильнув к плечу.

– Как в бане, – буркнул друг, еле ворочая опухшим языком. – Которая горит.

Девушка прыснула.

– Не унываешь и посреди ада. За это мне и нравишься. Вот думаю, как бы все сложилось, если бы не…

– Чего гадать? – грубо перебил Грид. – Вряд ли нашу банду ждала бы счастливая судьба.

– Ух, сколько тут ступеней. – Спутница сощурилась и приставила ко лбу ладонь.

– Да, засада. Может, передохнуть?

– Нельзя. Иначе опоздаешь. Там, – палец ткнул в сторону Технолога, – спасение. Тут – гибель.

И правда – у Марка же есть противоядие. И врач с ним поделится – хочет он того или нет. Что же, первый шаг – самый трудный, но без него еще не пройден ни один путь.

Раз ступенька, два ступенька…

Потихоньку, помаленьку.

В глазах песок, кости болят, как от переломов, но где наша не пропадала?

– Я дойду, – шипел парень, глотая смешанный с кровью пот. Соль к соли, боль к боли. – Ради всех, кто жив. И всех, кто мертв.

– Мой сын! – Родион похлопал по спине. – Уважаю!

Как Герман ни всматривался, лицо отца оставалось размытым, смазанным пятном.

– Явился после всего, что натворил?

Нюхач вздохнул.

– Доктор умеет убеждать, тебе ли не знать. Великий план, спасение человечества и прочая байда. Я делал это не из корысти, а ради родных. И если бы снова пришлось выбирать между вами и кем-то другим, повторил бы все без раздумий. Своя семья важнее чужой – в этом и кроется смысл жизни.

– Чушь собачья…

– И не надеялся на одобрение. Но помни – вы для меня дороже всего. Были, есть и будете. Прощай.

Чугунный великан с крестом взирал на раскинувшуюся вдали панораму. В шаге от статуи протянулся забор, ограждающий территорию университета. У входа виднелся небольшой блокпост, укрепленный мешками с песком. Дозорные, едва увидев затекающую на вершину Свору, с воплями дали стрекача. Грид кричал вслед, до алой слюны деря пересохшее горло, пытался объясниться, предупредить, но бойцы ни разу не оглянулись.

– Стойте! – Теперь парень обратился к мохнатой свите, слишком поздно осознав, что псов надо было оставить еще у лестницы. – Ждите… сидеть…

Второй по старшинству кобель заскулил и облизал протянутую руку, но все же отступил. Свора замерла, из единого организма превратившись в огромную стаю. Молодняк принялся гоняться друг за другом, измотанные «ветераны» разлеглись на газоне, кто-то чесался, кто-то по старой памяти выкусывал несуществующих блох, повизгивание и лай наполнили застоявшийся, густой, как пар, воздух.

Миновав пост, парень углубился в аллейку, ведущую прямиком к старому корпусу. Деревья вдоль обочин слились в сплошное зеленое марево, в нем тут и там мелькали постройки – не то склады, не то подстанции. Разглядывать было не резон, ведь стоило хоть на градус скосить взгляд, и в мозг тут же впивались гвозди. Шаги давались все труднее, порой Герману казалось, что он разучился ходить. Брести по колено в болоте – и то проще, а тут еще и сердце то било по тормозам, то разгонялось под двести в минуту.

Второй блокпост – тоже оставленный, а за ним – площадь в красных квадратах, на которую с постамента взирал сам Шухов, чьи ботинки суеверные студенты натерли до зеркального блеска. Обычно перед длинным, приземистым зданием толпился народ: охранники, механики, облюбовавшие газоны и фонтан ученые. Нынче все разбежались, как от пожара, а стрелки на крышах выстроились явно не для приветственного салюта.

– Эй! – Выкрик пробился сквозь рокот ветряков. – Послу…

Парень схватился за живот и рухнул на колено, вытаращив вспыхнувшие глаза. Быстрее выпрямишься с ножом в пузе, чем с ощущением, будто потроха сжирают изнутри, все же Грид поднялся и крикнул снова. Но изо рта вырвался звериный рык.

Входной бронелист со скрежетом приоткрылся, выпустив навстречу доктора. Фельде скорым шагом спешил к израненному пришельцу, на плече покачивался мешок с крестом.

– Он!.. – Германа согнул новый, куда более сильный приступ. – Это он…

– Успокойся, – произнес врач. – Даже я тебя еле слышу, а уж они – и подавно.

– Тварь… – из уголка пересохших губ сорвалась струйка крови.

– Всем мы – твари. В той или иной степени. Я дам тебе антидот, если поклянешься служить общей цели.

– Служить? – Парень хрипло хохотнул. – Как та сука в маске? Нет уж, есть мысль получше.

– Прошу в последний раз – не глупи. Многие пытались одолеть меня. В том числе и Нюхач. Не получилось ни у кого. Вот и ты не пытайся – не выйдет. Выбор прост: сделай мир лучше или сдохни ни за что.

Грид взвыл волком, и притаившаяся среди деревьев Свора взревела вразнобой. От топота лап задрожала земля, клыкастая волна устремилась на зов. Вожак, не дожидаясь подмоги, кинулся на Фельде, метя скрюченными пальцами в горло.

– Дурак, – хмыкнул тот и махнул рукой.

Сухо кашлянула винтовка, пуля прошила грудь и сбила с ног. Змеи угомонились, даровав измученному телу долгожданный покой. Хлынувший на площадь прибой брызнул сотнями ручейков, устремившихся прочь от пропахшего смертью места. И Вожак, и Свора обрели свободу, но каждый по-своему.

Врач навис над распластанным у ног врагом, с улыбкой наблюдая за фонтанчиками из раны, бьющими все реже и ниже.

– Думал, я убийца, – прошептал Марк. – Изверг. Тиран. Но знаешь, в чем на самом деле корень зла? В том, что чувства берут верх над разумом. Из-за этого мы едва не потеряли весь мир. Из-за этого новая стадия «Эликсира» отброшена на месяцы, а вместе с ней – и надежда на возрождение. Поздравляю. Ты спас сотню ценой тысяч. Так кто из нас злодей? Кто из нас злодей?!

Кружащий над городом нимб залило багрянцем.

Шуховцы потихоньку выбирались из укрытий, стремясь восстановить нарушенный уклад.

Несмотря на все потрясения, жизнь шла своим чередом.

Ведь в этом ее суть.

Пользуясь случаем, хочу передать привет и наилучшие пожелания Белгороду и белгородцам – эта книга посвящается моей малой родине и прекрасным людям, ее населяющим. Как оказалось, нет лучшего вдохновения, чем знакомые с детства места, и именно с них стоило начать путь во Вселенной «Метро 2033». Что касается посыла и смысла текста, то суть такова: в любой ситуации нужно поступать по совести, сохранять достоинство и не терять человеческий облик, даже если вокруг одно зверье.