Глава 5. Ритмы России. Парадоксы стабильности переходного общества
Ясная погода весной бывает обманчива, изменчива, неожиданна.
Томас Карлейль. Французская революция
Вот уже несколько лет вдумчивые аналитики проигрывают в России пари наблюдательным. Вдумчивые – отмечают рост общественного напряжения и ждут, когда пружина кризиса со страшной силой развернется. Наблюдательные – осторожно и беспристрастно фиксируют, как раз за разом власть выходит окрепшей из немыслимых политических передряг. Вдумчивые как минимум дважды (в октябре 1993-го и в июне 1996-го) были публично посрамлены. Наблюдательных же беспокоит то, что они не могут объяснить своих наблюдений…
Все это напоминает известную дискуссию между Троцким и Сталиным. Каждую пятилетку Троцкий предрекал гибель сталинского режима от внутреннего перенапряжения. Каждый раз этот прогноз не оправдывался. Тогда Троцкий заявлял, что благодаря достигнутой стабилизации противоречия развились до такой запредельной степени, что их разрешение становится возможным только через катастрофу. Катастрофа произошла, но Троцкий ее не увидел. Примерно по этой же схеме протекает спор между современной властью и ее оппонентами в России.
Стабилизация, чреватая взрывом, – естественное политическое состояние современной России. Каждый раз, когда стабильность достигается благодаря мерам, носящим явно деструктивный характер, мнения исследователей делятся почти поровну. Тем, кто считает, что ситуация стала управляемой, противостоят те, кто думает, что государственная машина на огромной скорости несется к пропасти.
Тема стабильности продолжает находиться в центре научной и политической дискуссии в течение всего срока «преобразований». Двойственность оценок полезности стабилизации приводит к удвоению всех сценариев политического будущего России. В них сразу закладываются две возможности: один вариант развития, если политическая стабильность сохранится, другой – если произойдет дестабилизация режима. Эта парадоксальная неуверенность в жизнеспособности столько раз доказывавшей свою политическую состоятельность власти, этот разброс мнений в оценке происходящего у всех на глазах нуждаются в объяснении.
СТАБИЛЬНОСТЬ В ПЕРЕХОДНОМ ОБЩЕСТВЕ
Стабильность переходного общества есть стабильность его изменения. Сохранение статус кво свидетельствует в переходную эпоху о неблагополучии.
Стабильным, я полагаю, является такое состояние общества, при котором обеспечивается его устойчивое развитие. Стабильность в нормальных условиях предполагает сохранение неизменными оснований, обеспечивающих развитие. Антиподом стабильности является состояние, при котором общественное развитие становится неустойчивым, то есть кризисным. Нестабильность может быть деструктивным фактором и обуславливать прекращение развития и постепенную деградацию общества.
Стабильность переходных обществ отличается существенной спецификой. Переходное общество – это уникальный феномен, где в течение определенного времени на равных сосуществуют старые и новые основания развития.
Старое и новое не есть нечто четко отделенное друг от друга. Это соотношение не субъектов, а состояний. При этом одно и то же состояние может быть определено и как старое, и как новое, в зависимости от избранной точки отсчета или используемого ракурса. В каждом новом обществе есть элементы старого, а каждое старое общество «беременно новым». Но только в переходном обществе старое и новое присутствуют на равных.
Нормальное состояние переходного общества – это вытеснение старых оснований новыми. Поэтому для переходного общества непрерывное изменение оснований, обеспечивающих его развитие, является условием стабильности. Переходное общество стабильно, пока происходит смена его оснований и дестабилизируется, когда такая смена приостанавливается. Если в обычном обществе стабильность предполагает сохранение статус кво, то в переходном – именно изменение статус кво является стабилизирующим фактором.
Стабильность переходного общества существует в двух измерениях, что соответствует двойственной природе переходного общества. Здесь есть как бы две стабильности, которые можно условно назвать «ситуационная» и «стратегическая». Ситуационная стабильность отражает, как и в любом обществе, неизменность оснований развития и сохранение статус кво в данный момент. Стратегическая стабильность отражает динамику общественных перемен и, соответственно, изменение статус кво.
Стратегическая и ситуационная стабильность находятся между собой в диалектическом взаимодействии. Их сосуществование противоречиво. Установление ситуационной стабильности (стабильности в обычном понимании) означает замедление процесса вытеснения в обществе старого новым, что составляет альфу и омегу существования переходного общества. В результате происходит стратегическая дестабилизация, неминуемо приводящая к кризису.
То есть укрепление видимой, внешней стабильности может привести переходное общество к катастрофе. Напротив, изменения, которые на первый взгляд могут показаться деструктивными, если они действительно связаны с замещением старого новым в рамках назревшей необходимости, будут иметь, в конечном счете, стабилизирующее воздействие.
ПЕРЕХОДНОЕ ОБЩЕСТВО В РОССИИ
Вопрос о стабильности переходного общества имеет в России значение вопроса о стабильности вообще. Причиной тому – уникальность российского переходного общества.
Старое и новое – это своего рода исторические условности. Переход от старого к новому может происходить быстро, а может при определенном стечении обстоятельств занимать несколько столетий. Точно так же периоды ярко выраженных, качественно определенных как старое и как новое состояний могут быть продолжительными, а могут существовать считанные мгновения.
В истории западной цивилизации качественно определенные состояния доминируют, а переходы от одного состояния к другому занимают относительно непродолжительное время. В истории России качественно определенные состояния трудноуловимы. Вся ее история выглядит как один сплошной переходный период. Здесь исторические краски смешаны и неконтрастны, новое постоянно соседствует со старым, накладывается одно на другое и, не успев утвердиться, уже вытесняется чем-то иным, следующим в очереди.
Русская история есть история переходных состояний. В отличие от Запада, переходность для Россия – норма. Историческая определенность, напротив, существует только как редкое и сиюминутное исключение.
В этом состоит одна из ключевых особенностей развития России как параллельной цивилизации. Российская история перетекает в том же направлении, в котором западная проходит.
В России всегда трудно определить, что в данный момент есть стабилизация, а что дестабилизация. Парадоксы стабильности являются имманентной чертой русской политической жизни, а само политическое развитие есть непрекращающаяся борьба за и против сохранения статус кво.
Стабильность в России всегда определяется той степенью свободы, с которой осуществляется движение главного противоречия переходной эпохи – противоречия между новой и старой эрами. В каждый данный период русской истории это противоречие имеет свою конкретную форму.
СТАРОЕ В НОВОЙ РОССИИ: ГОСУДАРСТВО ДИКТАТУРЫ БЮРОКРАТИИ
Старым в посткоммунистической России оказывается то, что выглядит совершенно по-новому, – государственная власть. Победа «демократии» в России невероятным образом обернулась очередной победой русского государства над русским обществом.
Посткоммунистическое общество рассматривается, как правило, как нечто качественно новое по отношению к своему предшественнику – советскому обществу. Причем взгляд этот разделяют как сторонники, так и противники коммунизма. Внимание фиксируется на внешних отличиях и изменениях, которых, действительно, великое множество. Но следует в то же время признать, что посткоммунистическое общество изнутри, будучи переходным, является новым в такой же степени, как и старым.
При этом было бы ошибочным полагать, что старое в эпоху посткоммунизма локализовано в какой-то идеологии, движении или в отдельно взятом институте (например, в силовых структурах). Тем более глубоко неправы те, кто весь пафос борьбы со старым миром сосредотачивают на противостоянии компартии. И дело даже не в политически корыстном характере этого пафоса и не в псевдокоммунистическом характере именующей себя соответствующим образом партии.
Все посткоммунистическое общество, взятое в целом, является старым обществом. Взглянув под определенным углом зрения на сегодняшнюю Россию, можно легко обнаружить узнаваемые черты старого строя во всех сферах общественной жизни от экономики до политики.
Тезис «в России все изменилось» сегодня так же справедлив, как и тезис «в России все осталось по-прежнему». В этом одна из главных загадок нашего времени. Старое никогда не сдавало в России позиции быстро уже в силу упоминавшихся особенностей ее культурного развития. Но на этот раз, в сравнении с потрясениями 1917 года, старому миру удалось сохранить себя непосредственно. Для старой элиты «демократические» преобразования не обернулись ни перераспределением собственности в экономике, ни поражением в правах в социальной сфере, ни декоммунизацией (наподобие денацизации) в политике.
Номенклатурная собственность и номенклатурные привилегии были конвертированы в частную собственность и частные привилегии. Номенклатурная власть осталась номенклатурной властью, сбросив свою идеологическую оболочку.
Партийная и административно-хозяйственная элита вместе с теневыми дельцами старого общества преобразовали себя в новых русских и остались привилегированным классом. Государство, также оставшись прежним, по сути изменилось лишь в той степени, в какой изменился класс, с которым оно было связано.
Эти выводы покажутся сомнительными человеку, воспитанному на ужасах тоталитарной эпохи и не перестающему наслаждаться пьянящим воздухом свободы (впрочем, и это быстро проходит). Трезвый взгляд на вещи показывает, что практическое бытие человека посткоммунистического сильно отличается от положения личности в по-настоящему демократическом обществе с рыночной экономикой.
В своей повседневной жизни россиянин оказался совершенно незащищенным перед бюрократической гидрой, в виде которой предстало перед ним современное государство. Гигантская административная машина, начиная Президентом и заканчивая Участковым (именно с большой буквы), сама устанавливает правила своего поведения, сама определяет, кто прав, а кто виноват, сама же решает, кого карать, а кого миловать.
Парламент фиктивен, суд неправеден, администрация едина и неделима. Победить систему можно, только если она сама с этим согласится, так как она властвует монопольно. И, как всегда, столичное чиновничество есть апофеоз русского бюрократизма.
Такая картинка, нарисованная на фоне мирной жизни, в которой никого не расстреливают и в которой каждый делает, «что хочет», выглядит неправдоподобно. Но до того как выслушать обвинения в субъективизме, хочется высказать ряд замечаний по поводу соотношения тоталитарно-коммунистического и свободного посткоммунистического государства.
Даже во времена расцвета самого махрового государственного терроризма коммунистическая власть имела ряд весьма специфических ограничителей. Не переоценивая их значения, о них нужно упомянуть, чтобы картина была более объективной.
Во-первых, коммунистическое государство никогда не претендовало на то, чтобы выступать от своего собственного имени. Оно было носителем идеологии.
Делая всех вокруг рабами, сама власть находилась в идейном порабощении. Она действовала в рамках определенных квазирелигиозных канонов и не могла выйти за пределы мистического круга, очерченного коммунистической догмой.
Поэтому сказать о советской власти, что она была самостоятельной и самодостаточной, можно только с очень большой натяжкой. Никогда бы в советскую эпоху лозунг «государственность превыше всего» не смог получить права гражданства в России. Советский чиновник был не просто бюрократом, но служителем коммунистического культа, что и накладывало на него определенные ограничения.
Все упрощающая формула «государство – это бюрократия», при которой власть сама себе и источник вдохновения, и высший судия, смогла утвердиться только в наше время.
Во-вторых, культовый характер государства в эпоху коммунизма предполагал наличие профессиональных служителей культа внутри самой властной машины.
Тем самым было задано некое убогое внутреннее разделение властей на партийную, с одной стороны, и советскую и хозяйственную – с другой.
Определенная конкуренция двух этих бюрократических монстров предоставляла несчастным жителям мизерную щель, в которую они иногда могли выскользнуть, спасаясь от вездесущего государства. Посткоммунистическое государство, избавившееся вместе с КПСС от уродливого коммунистического разделения властей, но так и не разделившееся до конца на законодательную, исполнительную и судебную власти, оказалось значительно более монолитной и гомогенной организацией, чем прежний режим.
В-третьих, на завершающей стадии существования коммунистической государственности внутри властной системы сформировалось своеобразное теневое гражданское общество, существовавшее в виде всевозможных профессиональных корпораций, встроенных во властный механизм.
Это теневое общество шаг за шагом все больше сдерживало власть в ее могучих начинаниях и, в конце концов, превратилось в достаточно эффективно действующий механизм внутреннего давления.
Вместе с коммунистической системой испарилось и порожденное ею гражданское общество. На его месте оказались хорошо организованная бюрократия и множество свободных, ничем между собой не связанных граждан. Как выяснилось, индивидуальная свобода, даже самая широкая, бесполезна, если у государства сохраняется монополия на организацию. Пока власть остается единственной организованной силой в обществе, каждый отдельно взятый гражданин перед нею бессилен.
Таким образом, если абстрагироваться от внешней стороны дела, то следует признать, что посткоммунистическое государство более свободно, чем его предшественник, более внутренне сплочено и, к тому же, пока обладает монополией на социальную организацию. Поэтому оно выступает по отношению к обществу как более самостоятельная, хотя и менее демоническая сила, чем тоталитарная власть. И именно поэтому посткоммунизм, а не коммунизм является эпохой апофеоза бюрократии в России. Наконец, государство служит не богу, не самодержцу, не коммунизму, а самому себе.
Взлет бюрократии навевает имперские сны. Внутренне бюрократия стремится к максимальной консолидации, внешне – пытается построить общество по своему образу и подобию. Поэтому внутренним лозунгом государства эпохи посткоммунизма становится «построение властной вертикали», а внешним – «единая и неделимая Россия». Иерархическое построение общества сверху вниз становится навязчивой идеей власти. Неоимпериализм становится естественной политической оболочкой нового российского бюрократического государства.
НОВОЕ В СТАРОЙ РОССИИ: «ГРАЖДАНСКОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ»
Новым в посткоммунистической России является то, что, кажется, несильно изменилось, – люди. Незаметно для себя и окружающих население России превратило себя в ее граждан. Их первым гражданским актом стало отчуждение от собственного государства.
В посткоммунистической России сформировалась прослойка относительно самостоятельных людей, которые могут позволить себе некоторую автономию (материальную и интеллектуальную) по отношению к власти. Эта критически мыслящая прослойка практически полностью отсутствовала в советском обществе.
Проблема, однако, состоит в том, что эта критически мыслящая прослойка вместо того, чтобы влиять на государство, предпочитает от него отгородиться «китайской стеной». Если верно, что государство еще никогда не было столь самостоятельным в России, то верно и то, что граждане никогда не были столь далеки от государства. При возникновении конфликтов новоявленные граждане предпочитают покидать Россию, а не вступать в дискуссию с властью.
В то же время в долгосрочной перспективе позиция этой критически мыслящей массы, если вектор ее отношения к власти изменится, могут иметь для последней более серьезные последствия, чем ропот зависимых от власти (сначала – самодержавной, а потом – коммунистической) русских интеллигентов.
Амбициозность посткоммунистической бюрократии рано или поздно упрется в амбициозность нового русского (не в узком общеупотребительном сегодня значении этого слова), которому трудно будет уже что-либо внушить и чем-либо запугать. И это будущий естественный предел современного бюрократического государства.
Пока счет ничейный. Государство делает, что ему вздумается, а граждане – что им хочется. Но вечно так продолжаться не может. Власть, игнорирующая своих граждан, и граждане, отвернувшиеся от своего государства, либо погибнут вместе, либо перейдут в другой режим взаимодействия.
«ОСНОВНОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ ПОСТКОММУНИЗМА»
Главным политическим противоречием посткоммунистической эпохи является противостояние достигшего высшей стадии в своем развитии бюрократического государства с одной стороны и уже освобожденного, но полностью отчужденного от власти гражданина – с другой. Государство отчуждено от общества, а гражданин – от государства.
Внешним экономическим проявлением данного противоречия является налоговый кризис, (в более широком смысле – инвестиционный кризис), а политическим – кризис государственного единства.
Любое государство существует до тех пор, пока оно в состоянии собирать деньги, необходимые на его содержание. Современное государство, кроме этого, должно быть в состоянии аккумулировать необходимые инвестиции в питающую его экономику. Современное государство не может решить ни первой, ни второй задачи в условиях перманентного кризиса доверия к правительству.
Основы недоверия к нынешней власти коренятся в самой природе этой власти. Самодостаточное бюрократическое государство не дает обществу гарантий игры по правилам. Не получившее правил игры общество начинает играть по своим правилам, в которых для государства места нет.
Поэтому правительство в современной России вынуждено действовать, пребывая в состоянии непрекращающейся войны с обществом. Это, в свою очередь, резко сужает поле для экономического маневра. Из всех доступных рычагов воздействия в руках правительства остается один – экономическое насилие. Общество отвечает на насилие саботажем. Казна пустеет, инвестиции оседают за границей.
Правительство проводит сегодня не ту экономическую политику, которую хочет, а ту, которую может проводить при данных политических обстоятельствах. Логику экономических действий правительства определяет сейчас политический кризис. Не обладая необходимым кредитом доверия, руководство страны относится к обществу как ко враждебной среде, управлять в которой можно, только опираясь на всеобъемлющий контроль и силу.
Помимо своей воли посткоммунистическое правительство оказывается в том же отношении к экономике, что и все предшествующие русские правительства. Но в отличие от них, оно не располагает такими же значительными репрессивными ресурсами. Из этой ситуации для бюрократического государства есть два выхода: либо восстановить целиком репрессивный аппарат в его самом суровом виде (что невозможно, так как подвластный контингент радикально переменился, о чем выше указывалось), либо остаться без денег (что и происходит).
Парадоксально, что именно в рамках бюрократической системы, построенной по жестко иерархическому принципу, государственное единство подвергается наибольшим испытаниям. Имперская напористость, с которой московская бюрократия осуществляет построение государственной машины сверху вниз, вызывает в качестве ответной реакции сопротивление, доходящее в своей крайней форме выражения до отрицания связи с российской государственностью.
Политический кризис эпохи посткоммунизма облекается в правовую форму непрерывного конституционного кризиса. Легитимность власти, не имеющей в своем основании четко выраженной позиции населения, прежде всего по вопросу государственного устройства, находится под постоянным подозрением. Легитимная ущербность заставляет власть прибегать к сомнительным мерам по обеспечению устойчивости режима. Эти меры еще больше усугубляют конституционный кризис.
Отсутствие правовой определенности в отношениях между государством и гражданином создает питательную среду для террора. Гражданин, разуверившийся в своей способности влиять на государство правовыми средствами, прибегает к индивидуальному террору. Власть, загнанная в угол, отвечает государственным террором.
ПЕРСПЕКТИВЫ СТАБИЛИЗАЦИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ
Реальная стабилизация общественной жизни в России станет возможной только тогда, когда начнет преодолеваться конфликт (отчуждение) между государством и гражданином. Их противостояние парализует развитие посткоммунистического общества и является главным источником напряженности.
То, что преодоление отчуждения между властью и обществом есть главное условие стабилизации, понимают обе стороны. Попытки перепрыгнуть пропасть предпринимаются с двух направлений. Соответственно, намечаются два возможных пути стабилизации: бюрократический и конституционный. В одном случае делается все возможное, чтобы удержать ситуацию под контролем в рамках существующего статус кво. В другом случае сама стабилизация предполагает разрушение этого статус-кво. Власть стремится к ситуационной стабильности. Общество нуждается в стратегической стабильности.
А. Бюрократическая стабилизация
Власть видит простое решение проблемы отчуждения гражданина – в подчинении его себе. Ее подход к стабилизации нацелен на максимальное сохранение себя и своего политического курса. Поэтому инициируемая ею стабилизация по необходимости есть стабилизация бюрократическая и неоимперская.
На первый взгляд решение, требующее наименьших изменений (а возможно, и потрясений), кажется наилучшим. Дело, однако, в том, что бюрократическая стабилизация нацелена на подавление внешних проявлений кризиса, а не на уничтожение его корней.
Экономическая политика государства все больше упрощается, превращаясь, в конечном счете, в фискальную политику. Это понятно, учитывая состояние казны. При этом выбивая налоги из населения, власть хочет видеть только правовую сторону проблемы, сводя все к законопослушанию.
Но налоги – это проблема не правовая, а политическая. Платить или не платить – это вопрос доверия и отношения к власти. Когда власть обвиняет злостных неплательщиков в непатриотизме, она хочет вынести вопрос о качестве нынешней государственности за скобки разговора о налогах. А в этом суть проблемы, это даже важнее всех вместе взятых несуразностей нашей налоговой системы.
Власть если еще не понимает, то скоро поймет, что заставить платить налоги, не превратив страну в тюрьму, невозможно. Народ всегда упорнее и изобретательнее своего правительства. И пока этот народ в массе своей не признает разумность налогообложения, все полицейские меры будут приводить лишь к ужесточению сторон.
Было бы безответственно утверждать, что бюрократическая стабилизация обречена во всех случаях на провал, тем более быстрый. Как я уже ранее замечал, делать это – значит повторять ошибку Троцкого, так и не дождавшегося смерти Сталина. Более того, это значит игнорировать уже более актуальный опыт ельцинской стабилизации новейшего времени.
Но даже в самом идеальном, виртуозном, почти «сталинском» (что невозможно – бюрократия измельчала) исполнении бюрократическая стабилизация не способна дать решение проблемы. Она может только заморозить общественные противоречия на неопределенный срок, обеспечив посткоммунизму отложенный кризис.
В среднесрочной перспективе успех бюрократической стабилизации откроет для России полосу кризисов, чередующихся с более или менее продолжительными застойными стабилизационными периодами, на фоне которых возможны даже временные ремиссии.
В длительной исторической перспективе этот путь обрекает Россию на вырождение, так как не позволяет целиком снять кризисный синдром и тем самым открыть дорогу для быстрого и эффективного общественного развития.
Б. Гражданская стабилизация
Гражданская стабилизация может быть осуществлена в результате преодоления отчуждения между властью и обществом за счет изменения природы существующего государства. Средством преодоления отчуждения должно стать развитие в России реального конституционализма.
Гражданин может быть в определенных ситуациях не менее решительно настроен подчинить власть себе, чем бюрократия. Но ему для этого нужно разрушить статус кво, то есть формально дестабилизировать ситуацию.
Без этого разрыва постепенности (то есть революции) невозможно поставить на место бюрократического государства конституционное. Тем не менее только такая гражданская стабилизация может рассматриваться как стратегическая цель для общества.
Движение в сторону стратегической стабилизации может быть успешным только при определенных условиях. Прежде всего, к ним относится признание приоритета политических целей над экономическими. Основополагающие причины текущей нестабильности лежат вне сферы экономики. Именно они и должны быть устранены в первую очередь.
Конституционная стабильность, в отличие от бюрократической, может быть построена только снизу. Задача такого строительства в России проваливалась ровно столько раз, сколько ставилась. Это постепенно сформировало нечто вроде общественного мнения, согласно которому конституционный, выстроенный снизу вверх порядок в России в принципе невозможен. Дело, однако, заключается не в принципиальной невозможности, а в невозможности решить эту задачу при сохранении существующего статус кво.
С практической точки зрения такого рода изменения кажутся сегодня полной утопией. Никто из нынешних субъектов российской политики не заинтересован в реализации подобного сценария. Дело, однако, в том, что экономическая и политическая жизнь России в определенные периоды времени может быть очень динамична. Никто не застрахован от самых неожиданных перегруппировок элит и появления совершенно новых политических субъектов.
Конституционный процесс имеет экономическое измерение. Его успех позволит русскому правительству преодолеть синдром вражеского окружения. Появится поле для экономического маневра, которого лишены сегодняшние министры. И менее талантливые экономисты будут тогда более эффективны, чем самые гениальные сегодня. Они будут находиться в партнерских отношениях с обществом, что и решит успех экономических реформ.
Правительство народного доверия может появиться только как следствие политической реконструкции российского общества на конституционных принципах. Без этого любые разговоры на эту тему носят спекулятивный характер. Нынешняя власть неспособна на эти перемены. Но и оппозиция недалеко от нее ушла. Лозунг оппозиции так же ложен – доверия не прибавится от того, что одного лидера нации заменит другой, а все остальное останется по-прежнему.
ЕСТЬ ЛИ ТАКАЯ ПАРТИЯ?
Кризис в России – как в Лондоне туман. У него нет ни начала, ни конца. «Поколение 85-го года» привыкло к кризису, как к своему естественному состоянию. Людям кажется, что они никак не могут выбраться из сплошной полосы неудач, в которую попали с началом горбачевской эры.
На самом деле никакой сплошной полосы нет, и Россия переживает уже третий кризис за последнее десятилетие. В середине 80-х это был кризис старой системы. На рубеже 90-х – революционный кризис перемен. Сегодня это кризис роста посткоммунистического общества. У него своя собственная интрига, он движим новыми противоречиями, незнакомыми старому миру. И, как всегда в России, до сих пор неясно, будет ли это противоречие преодолено, или его развитие будет «заморожено».
Как и в начале века, Россия оказывается перед выбором двух путей исторического развития. Один – нацеленный на полное, исчерпывающее решение проблемы и обеспечивающий быстрое социально-экономическое развитие. Второй – ориентированный на сглаживание острых углов, бережное отношение к существующему состоянию и обрекающий на долгий и болезненный рост. В условиях глобализации всех общественных проблем ценой такого выбора может стать историческая перспектива России.
На сегодняшний день второй путь представляется более вероятным. Бюрократическая стабилизация происходит естественным путем и не требует никаких дополнительных усилий. Гражданская стабилизация на конституционных началах пока может рассматриваться как гипотетическая перспектива.
Для реализации конституционного варианта на политической сцене России должен появиться новый субъект, способный переломить стихийные тенденции и организовать движение в нужном направлении. Сегодня такого субъекта нет. Но это не значит, что его не будет никогда. История России не заканчивается сегодняшним днем.
