Политика Москвы по отношению к Киеву оказалась заложницей внутриукраинских политических интриг и недальновидности (если не сказать недалекости) кремлевских советников.

Горькие плоды этой политики Москве придется пожинать не один год, причем это коснется не только российско-украинских отношений, но и отношений России и Европы. Впрочем, последние и так уже находятся на столь низком уровне, что их трудно чем-либо существенно испортить.

На самом деле, все уже ни при каких обстоятельствах не будет хорошо, независимо от того, кто будет президентом Украины.

Теперь даже если в обозримой перспективе у власти в Киеве будет находиться промосковский политик, то психологический фон отношений между двумя странами останется испорченным на десятилетия вперед. Это заставляет пристально всмотреться не столько в ситуацию на Украине, что, безусловно, является темой отдельного разговора, сколько в особенности формирования и реализации российской политики в отношении своего ближайшего соседа.

Для поколения современных московских «младополитиков» психологический фон межнациональных отношений – это химера. Они верят только в силу виртуальных технологий и в манипуляцию массовым сознанием. Тем не менее ценностное, мифологизированное отношение одного народа к другому – штука очень серьезная. Она определяет политику на глубинном уровне и задает те рамки возможного, в которых потом политики проявляют свое искусство.

Фактор «национальной гордости малороссов» был в московской политике проигнорирован почти полностью. А это фактор значимый даже для тех, кто выступает за сближение с Москвой и тяготеет к русскому языку. Одно дело – выступать за союз с Россией, другое дело – внутренне соглашаться с тем, что Москва ведет избирательную кампанию в твоей стране как свою собственную, как выборы губернатора Кузбасса.

Это не имеет значения только для тех жителей восточных и южных областей, которые готовы присоединиться к России и расстаться со своей украинской государственной идентичностью. Но таких все-таки пока меньшинство, и делать на них ставку было бы большой ошибкой. Большинство же от грубого и открытого давления коробит. Оно вызывает у людей отторжение.

При этом Европа и США, вмешательство которых во внутренние дела Украины в действительности гораздо масштабней и назойливей российского, но которые действуют не агрессивно и нахраписто, а подчеркнуто нейтрально и уважительно к национальному чувству, получили от населения Украины благодаря примитивизму русской политики полную индульгенцию. Украинская интеллигенция практически не замечает тех манипуляций с сознанием, которые производит Запад, потому что эти манипуляции корректны и выверены. Это только кажется, что стиль важен исключительно в моде. Бывают ситуации, когда стиль в политике – это все. России не хватило ни стиля, ни просто вкуса.

Чем бы ни закончилась политическая борьба на Украине, чувство настороженности, ущемленного самолюбия, подозрительности и опасения сохранится у значительной части населения очень надолго и будет определяющим фоном российско-украинских отношений. При этом наивен расчет на то, что этот фон можно снять выгодой. Национальное чувство, как и любое чувство, – иррациональное явление. Иррациональное никогда не может быть вытеснено рациональным. Поэтому сколько украинца после таких выборов газом ни снабжай, он все равно на Запад смотреть будет.

А снабжать придется, причем как в случае победы, так и в случае поражения. В первом случае – чтобы оправдать доверие, во втором – чтобы компенсировать разочарование. И в том и в другом варианте Россия подвязывает себя политически к украинской экономике, как бы берет на себя ответственность за ее развитие. Если побеждает пророссийская партия, то Москва напрямую отвечает за успех ее экономической политики. Если побеждает антироссийская партия, то Москва будет вечным «козлом отпущения» за любой ее промах, так как собственные провалы эта партия будет объяснять злонамеренными кознями и местью России. Наша политика в вопросах союзов была и остается советской, от всего, что мы делаем, веет СЭВом. Наши партнеры – вечно подкармливаемые и вечно ищущие возможность удрать от нас на Запад. Вопрос только в том, как скоро состоится побег. Украина не стала в этом ряду исключением.

Удивительно, но исход «битвы за Днепр» был многим очевиден задолго до ее начала. Все понимали, что, как бы ни были посчитаны голоса, оппозиция выйдет на улицу, если результат ее не устроит. Это следовало из всей логики ее предшествующего поведения, из анализа аналогичных процессов на сопредельных территориях, в конце концов, из ее собственных заявлений. Было также очевидно, что дышащая на ладан украинская власть имеет очень мало ресурсов для уличной схватки. Не вызывало сомнения и то, что на Украине, впрочем как и в России, закон – это последнее, что может остановить человека, тем более толпу, от каких-либо действий. Он здесь пока не более чем условность, декорация на сцене.

При этом самая большая мистификация – связывать все происшедшее с фальсификацией. Бунт состоялся бы «при любой погоде», даже если бы папа римский заверил оппозицию, что голоса подсчитаны правильно. Обвинения в фальсификации – это такой «восточно-европейский веник», гарантированный предлог для народного восстания. Гарантированный потому, что без фальсификаций выборы на этих территориях в принципе невозможны. Для этого нет ни культурных, ни социально-экономических, ни даже религиозных (этика политического поведения) оснований. Вопрос не в том, были или нет подтасовки, а в том, готово ли общество и наблюдатели (в широком смысле этого слова) смотреть на эти подтасовки сквозь пальцы.

Что произошло, то было предопределено несколькими последними годами украинского политического развития, общеевропейской, да и общемировой расстановкой политических сил, и потому оно было предсказуемо и легко просчитывалось заранее. В связи с этим наибольший интерес вызывает вопрос: как и почему при такой очевидности исхода Россия в это вляпалась?

По всей видимости, в Москве совершенно неверно оценили глубину украинского кризиса. В политике, в отличие от математики, минус на минус не дает плюс. Кризис, помноженный на кризис, как правило, приводит к революции. Именно такое совмещение конституционного и политического кризиса произошло сегодня на Украине.

Конституционный кризис назревал на Украине с момента создания самостоятельной государственности и связан с неспособностью государства совладать с многообразием составляющих украинское общество культур. До последнего времени украинское общество представлялось постороннему наблюдателю как достаточно однородное. События последних месяцев сделали достоянием публики то, что ранее было скрыто под слоем повседневной политической суеты: Украина представляет собой соединение нескольких плохо интегрированных между собой частей, отличающихся большой политической, социально-экономической и даже этнико-религиозной спецификой. Украина неоднородна даже в языковом отношении. Официальный украинский язык имеет достаточно ограниченный ареал применения, преимущественно в Киеве и нескольких центральных областях. Весь Юг и Восток Украины общается на «суржике» – причудливой смеси украинского с русским. Запад Украины тоже говорит на своего рода «суржике», только образованном из смеси украинского с польским, венгерским и румынским. Крым говорит по-русски. О различиях в политических взглядах, традициях, социально-экономических условиях сегодня уже много написано. Политическая система страны не была приспособлена к тому, чтобы эффективно функционировать при наличии такой глубокой регионализации общественно-политической и социально-экономической жизни, и при первом по-настоящему серьезном кризисе не выдержала испытания, упав в штопор «парада суверенитетов» по-украински. Сейчас уже очевидно, что при существующей конституции, не имеющей встроенного механизма «сдержек и противовесов», амортизаторов регионального экстремизма, развитие практически любого конфликта на Украине может почти мгновенно войти в русло лобового столкновения «западных» с «восточными».

Политический кризис между тем разразился на Украине уже несколько лет тому назад и к настоящему моменту перешел в затяжную стадию. В чем-то ситуация напоминает Россию образца 1995–1996 годов: противостояние дряхлеющей на глазах власти, опирающейся лишь на силу бюрократии и инертность масс, и напирающей на нее агрессивной оппозиции, имеющей на своей стороне мощное лобби в парламенте, солидную финансовую базу и симпатии столичной интеллигенции. Но, несмотря на это поверхностное сходство, отличия украинского кризиса от российского очень существенны. Среди этих различий самыми главными являются роль национального фактора, неконсолидированнооть правящей элиты и игра Запада не на стороне власти (как было при Ельцине), а на стороне оппозиции. Кроме того, положение осложнялось «эпической», даже по российским меркам, коррумпированностью чиновничества снизу доверху и провинциальностью оппозиции, узостью ее исторического и политического кругозора, слабостью государственнических традиций, исторической тягой к шляхетской вольнице.

Два этих кризиса, конституционный и политический, перекрывая друг друга, завязали на горле Украины тугой узел, который только революция могла разрубить своим мечом. Президент Украины прочно увязал проведение политической реформы с решением задачи своего политического выживания и сохранения власти еще на несколько лет. Действуя от обратного, оппозиция блокировала проведение реформы всеми доступными ей средствами. Архаичная конституционная система уже не могла реагировать на быстро меняющуюся ситуацию, политический кризис усугублялся, петля на горле украинской государственности затягивалась. Выборы разрубили-таки этот узел ценой революции. Остается надеяться, что революция не сломает заодно и шею украинской государственности, на которой этот узел был повязан.

Революция – это именно то, что просмотрели кремлевские советники на Украине. Команда московских политтехнологов, которая, по всей видимости, активно участвовала в выработке позиции Москвы по «украинскому вопросу», опиралась на свой опыт «разруливания ситуаций» в России, накопленный со времен славной кампании по переизбранию Ельцина на второй срок. Устоявшиеся стереотипы в данном случае пошли во вред. Накатанные схемы дали осечку, потому что одно дело – разбираться с политическими элитами (национальными или региональными) при народе, впавшем в анабиоз, и совсем другое – решать задачу управления массами в условиях революционной ситуации.

На этом примере очень хорошо видно, чем политтехнологии отличаются от политики, а политтехнологи – от политиков.

Понятно, что уровни политической активности населения могут быть очень разными, ее взлеты и падения носят циклический характер, и чем более закрыто общество, тем более ярко выражены эти циклы, тем вероятнее появление революционных вспышек. По сути, если вдуматься, то современное открытое гражданское общество западного типа именно тем и отличается от всех иных общественных формаций, что способно в идеале поддерживать политическую активность населения на достаточно высоком уровне постоянно. Внутри такого общества идет, по сути, пресловутая «перманентная революция», обеспечивающая высокий динамизм развития последнего. Это своего рода социальный «управляемый термоядерный синтез», который, с одной стороны, обеспечивает высокие темпы роста, а с другой – предотвращает неконтролируемые выбросы энергии в форме социальной и политической революции. В таких системах достижение тех или иных общественно значимых целей обеспечивается политическими методами, поскольку опосредовано активностью организованных масс.

Но России, как и Украине, до такого общественного строя еще очень далеко. Здесь мы имеем дело с полузакрытыми общественными системами, где активность населения как раз носит ярко выраженный циклический характер. И вот здесь в периоды «замерзания» активности масс политика зачастую вытесняется «политтехнологиями», набором разнообразных методик достижения общественно значимых целей за счет манипуляции массовым сознанием при помощи СМИ и использования «административного ресурса» для навязывания обществу решений в интересах определенной социальной группы.

Политтехнологии тем более эффективны, чем инертней масса, и наоборот. Если население вдруг превращается из объекта воздействия в активного, да еще и плохо контролируемого субъекта, то решать задачи можно только политическими методами, то есть предлагая для мобилизации масс реальные лозунги, прямо воздействующие на психологические установки, иерархию интересов, религиозно и культурно-исторически обусловленную систему ценностей пробудившегося к политической жизни народа. Если в основе действий правительства в такой момент не будет этого идеологического ядра, то никакие технологии, никакие «средства доставки» не помогут.

Именно это произошло на Украине. Реальную политику там попытались заменить набором трюков, хорошо себя зарекомендовавших ранее в России в эпоху «второго застоя», который начался в 1994-1995 годах после конституционного переворота и в общих чертах продолжается до сих пор. Проблема состоит в том, что обязательным условием эффективности такого рода трюков является отсутствие у толпы собственной позиции и желания вмешиваться в борьбу элит. В других ситуациях методы Фонда эффективной политики оказываются неэффективными. На Украине, где сложилась классическая революционная ситуация со всеми ее атрибутами: обнищанием масс, аномально высокой активностью населения и параличом властей, – политтехнология пала под ударами политики.

Запад преподал России тяжелый, но необходимый урок, наглядно показав, чем политическая борьба отличается от политической игры. Было бы наивным полагать, что «оранжевая революция» была лишь следствием стихийного волеизъявления масс. Невооруженным глазом было видно, как она умело и настойчиво направлялась в нужное Западу русло. Но было бы трагической политической ошибкой для России увидеть в этом только игру Запада против себя. Отличие западного вмешательства в украинские дела от российского вмешательства заключалось в том, что Европа и Америка учитывали наличие реального революционного движения на Украине, его собственную логику и интересы и умело направляли его в нужную им сторону, а Россия игнорировала это движение как предельно малую политическую величину, интересы которой можно не принимать в расчет, и действовала наперекор ему в исторически привычной для себя роли европейского жандарма.

Вопрос гораздо глубже, чем это может показаться на первый взгляд. В конечном счете он упирается в понимание роли народных масс в истории. Возможны два подхода: массы – ничто, элиты – всё, и – массы обладают собственным историческим потенциалом и могут определять общий вектор социального и политического развития.

В первом случае население страны является лишь объектом политики. Элиты, прежде всего властные, придают при помощи политики этой массе необходимую форму, заставляя двигаться в нужном направлении. Собственной позиции у массы нет, поэтому в принципе возможно достижение любых целей, если для этого обеспечен необходимый и достаточный ресурс. Ресурсом важно грамотно распорядиться, обладая необходимыми для этого технологиями. Это политтехнологическая точка зрения. С этой точки зрения, любой рейтинг можно надуть, как воздушный шар, будь это рейтинг Ельцина, Януковича или Матвиенко, нужны лишь деньги, власть и СМИ.

Во втором случае за населением признается право иметь если не мнение, то чувство. Как бы то ни было, но существует какой-то невидимый стержень, который не позволяет разминать массу, как пластилин. Наоборот, скорее масса создает определенное «биополе», в рамках которого вынуждены развиваться все политические сценарии. Хотя бы в этом ограниченном смысле народ является субъектом политики. Он выражает себя как субъект через общественное мнение, иерархию симпатий и антипатий, которые при определенных обстоятельствах не в состоянии перешибить никакая промывка мозгов. И тогда политики вынуждены предлагать массам идеологии, которые либо будут, либо не будут восприняты. Это и есть политическая точка зрения. И с этой точки зрения, для достижения своих целей на Украине нужно было уловить появление революционного течения и, двигаясь в его русле, грамотно направлять его в необходимую сторону.

Очередная насмешка истории состоит в том, что вторая точка зрения является глубоко марксистской по своей природе и, именно стоя на этих позициях, Запад сумел дать на Украине показательный бой бывшим профессиональным марксистам-ленинцам, которые оказались неспособны адекватно оценить политическую ситуацию и перспективы ее развития.

Украина – не Россия, а Кучма – не Ельцин. Одержимые идеей «политической вседозволенности», разработчики стратегии Москвы не смогли правильно и вовремя разобраться в сложном ландшафте украинской политической интриги и, в конечном счете, пали ее жертвой.

Ошибкой была сама попытка применить шаблон управляемой передачи власти от одного лица к другому с целью сохранения ее в руках политической группы,, к которой принадлежат оба эти лица.

Первым необходимым условием применения такой схемы является, как минимум, желание первого лица эту власть кому бы то ни было отдать. Нельзя сказать, что Ельцин легко прощался со своим постом. Но он принял этот план, и у него была воля, если хотите – кураж, чтобы этот план довести до конца. Кучма до последнего дня маневрировал, стремясь найти для себя выход, при котором он остается у власти. Здесь для нас не имеют значения различия в психологии, состоянии здоровья, семейном положении и политическом окружении, которые обусловили эту разницу в поведении двух славянских президентов. Важно лишь, что начало политической кампании по замещению Кучмы Януковичем с его согласия, но против его желания было авантюрой. Кучма не мог и не хотел быть реальным гарантом победы Януковича и повел себя соответствующим образом, как только революция вмешалась в планы организаторов этой победы.

Вторым необходимым условием применения российской схемы передачи власти является наличие той единой группы, в руках которой власть должна остаться. Даже в России, как показала практика, это условие было соблюдено только частично, и то на время. На Украине его и вовсе не было. Ни экономически, ни политически властная группировка в Киеве не была консолидирована. В борьбе друг с другом они пытались заручиться поддержкой России, предлагая условия одно радикальнее другого и нисколько не заботясь о реалистичности данных предложений. В результате поддержанный Россией кандидат выступил с программой, которую даже русские могли бы посчитать слишком промосковской. Но поддержана эта программа могла быть только на востоке страны. Тем самым центр и прежде всего столица были сданы без боя. А в условиях революции кто владеет столицей, тот владеет ситуацией.

В решающий момент план дал сбой. Окруженный революционной толпой Кучма продемонстрировал, что предпочитает простудиться на чужих политических похоронах, а не на собственных. Он не захотел применить силу, а никаких других способов остановить бунт история не придумала. Наивны были заклинания российских политтехнологов о введении чрезвычайного положения. Нет ничего странного в том, что Кучма не захотел стать Ярузельским только для того, чтобы спасти авторитет российских советников. Очевидно, что он предпочитает быть соседом по даче Шеварднадзе в Баден-Бадене, чем соседом по камере Милошевича в Гааге.

Прогнозировать развитие событий на Украине без учета расстановки сил в мире, вне контекста отношений России с Европой и Америкой невозможно. Это было очевидно с самого начала, но все равно расчет оказался неверным.

Было ясно, что Украина рассматривается Западом как важный плацдарм, исключительно значимое звено в механизме «сдерживания» России, что будут предприняты все меры, чтобы поддержать «своего» кандидата, что революция будет организована и профинансирована «по высшему разряду», а PR-кампания захлестнет все западные СМИ. И тем не менее в околокремлевских кругах присутствовала уверенность в том, что Запад отступится. Уверенность эта базировалась на предположении, что Украина может быть предметом торга в большой политической игре, что ее можно откупить в обмен на Ирак, Афганистан, Киотский протокол или еще что-нибудь. Но Запад не отступился. По всей видимости, при оценке глобальных явлений «политтехнологическое мышление» дает те же сбои, что и при оценке внутриполитической ситуации.

Во-первых, во всех этих расчетах не было принято во внимание то кардинальное изменение положения России в мире, которое произошло за последние пятнадцать лет. Несмотря на успокаивающую дипломатическую риторику и почетное членство в международных аристократических клубах, Запад более не воспринимает Россию как равного политического партнера. Запад более не склонен договариваться с Россией, как ей бы этого хотелось, он намерен диктовать. Торгуются с сильными, у слабых отбирают. Запад не собирается поступаться своими интересами на Украине в обмен на что-то, так как в глубине души уверен, что это что-то он может взять и сам по праву сильного. И в этом главная тайна пресловутых западных двойных стандартов, о которых так много сказано в связи с событиями на Украине.

Россия и сама никак не может определиться по отношению к Западу. Желание торговаться зачастую входит в противоречие со стремлением к интеграции, не всегда осмысленным и обоснованным. Интересно, что в принципе Россия не так слаба, как кажется. В ее истории сплошь и рядом периоды, когда ее сопоставимый с Западом экономический и военный потенциал был меньшим, чем сегодня, но это не мешало ей проводить самостоятельную и жесткую внешнюю политику. Россия слаба сегодня не телом, но духом. Народ разобщен, власть не чувствует твердой опоры в обществе, которым управляет не при помощи идеологии, а все теми же пресловутыми технологиями. Это заставляет ее жаться к Европе. Но тогда нечего и рассчитывать, что Европа поступится своими интересами.

Во-вторых, мотивы поведения Запада были истолкованы хотя и верно, но поверхностно. В российской интерпретации демократический пафос Запада, заявляющего о несоблюдении европейских стандартов на украинских выборах, не более чем дымовая завеса «политической операции» по захвату плацдарма на российской границе. В этом есть свой резон, если принимать во внимание, до какой степени Запад оперирует этими стандартами в зависимости от ситуации и местоположения на карте. И все же – это не вся правда. Вся правда выглядит еще опаснее: Запад не прикидывается, а искренне верит сегодня в свою всемирно-историческую миссию по продвижению своих демократических ценностей во всех широтах планеты.

Поведением западных правительств, общественности, СМИ в отношении событий на Украине двигает не только и не столько корысть и расчет, сколько глубокое убеждение в праве и необходимости устанавливать на любой территории, включая, естественно, и Украину, понятный и естественно присущий Западу «демократический строй». В основе действий западных лидеров лежит на самом деле глубокая идеологическая мотивация, основанная на превратном представлении о роли и месте Запада в истории человечества, а вовсе не рациональный политический расчет. И это – вторая причина, по которой для Запада «торг неуместен». Элита западного общества сегодня искренне верит и в свои ценности, и в свою историческую миссию. Она поставила знак тождества между своими западно-христианскими по происхождению, либеральными по содержанию и демократическими по форме ценностями и ценностями универсальными. Она живет и действует по принципу «что хорошо для Запада, то хорошо для человечества», а уж для Украины – тем более. Она отказывается сегодня принять к сведению тот простой факт, что люди разные, что они принадлежат к разным культурам и что эти культуры, в свою очередь, находятся на разных ступенях развития. И в этом случае как раз действует обратное правило – «что немцу хорошо, то русскому смерть», а уж украинцу с его совсем молодой государственностью – тем более.

Это заставляет нас задуматься о двух вещах: об удивительных параллелях истории в философском плане и о бессмысленности «урезонивания» Запада, прибегая к аргументам о двойном стандарте, о балансе сил и интересов и тому подобным сентенциям в практическом плане.

В философско-историческом аспекте наблюдаемый сегодня повсеместно энтузиазм демократических миссионеров до боли напоминает нам исторические картинки из жизни Коммунистического интернационала с его идеями всемирной пролетарской революции, пригодной в равной степени как для Китая, так и для США. Болезнь оказалась заразной. Победители в «холодной войне» стали навязывать свою демократическую идеологию побежденным с тем же рвением, с которым ранее побежденные хотели продвинуть на территорию победителей идеологию коммунистическую. Это чревато опасными последствиями. Вкус к миссионерской деятельности у русских еще не пропал полностью, а левая идеология так же живуча, как и правая. Слишком сильное давление может родить возвратное движение, в котором русские вдруг увидят в антиглобалистах родственную душу и захотят их «системно» поддержать, и тогда война ценностей вновь вернется «на территорию противника» и будет вестись на двух фронтах.

В практическом плане остановить Запад в его «экспорте демократии», оппонируя ему по частным вопросам (здравый смысл, двойные стандарты, политический компромисс), но не затрагивая общий и главный вопрос о праве Запада представлять свои демократические ценности как универсальные и возводить их в единый и обязательный для всех стандарт, в принципе невозможно. Нельзя сидеть на двух стульях одновременно: признавать, что либеральная демократия – наш идеал, и отстаивать право на собственный путь исторического развития. Либо наш идеал – «не совсем западная» демократия, либо у нас не может быть собственного пути исторического развития. Россия «божится» демократией по поводу и без повода на словах и строит отнюдь не демократическое государство на деле, следуя логике исторического процесса. Это двойственность раздражает Запад, заставляет его подозревать двойную игру и, выступая с позиции учителя, постоянно ставить ученика на место, в том числе и по украинскому вопросу. Для России гораздо эффективнее было бы честно определиться с реально возможными, культурно обусловленными идеалами общественного развития и дать Западу бой по основному пункту повестки дня – о праве народов на культурное и политическое (а не на государственное, между прочим) самоопределение, обеспечив и для себя, и для других возможность существовать по своим собственным стандартам.

В любом случае очевидно, что баланс сил в отношениях с Западом играл для разрешения спора о преемственности власти на Украине определяющую роль. В рамках этого баланса сил наша идеологическая зависимость от Запада имеет большее значение, чем наша экономическая или военная слабость. Не отбросив парадигму превосходства европейской модели общественного устройства, ее априорной применимости к условиям любой культуры, мы не сможем вести спор с Западом убедительно и непротиворечиво, доказывая право применять другие, чем западные стандарты. Это значит, что мы переоценили себя, решив дать столь открытый бой Западу на территории Украины, причем переоценили прежде всего идеологическую готовность к такому поединку. А раз не были готовы, то и нечего было ввязываться. Не уверен – не обгоняй…

Были ли основания у России при столь неблагоприятных условиях так грубо вмешиваться в политическую жизнь Украины?

Надо признать, что оснований для обеспокоенности и заинтересованности в исходе выборов у России было и остается предостаточно. Прежде всего – это защита геополитических и экономических интересов России.

России небезразлична военно-политическая ориентация Украины, и как минимум было бы желательно обеспечить военный нейтралитет соседа. Как показал опыт, вслед за экспортом демократии с Запада, как правило, следует экспорт РЛС и военных баз. Игнорировать этот опыт, к сожалению, невозможно. Перспектива появления военной техники НАТО в нескольких сотнях километров от Москвы не может не беспокоить русских. Мир для них еще не настолько безоблачен.

Украинская экономика, несмотря на все разделительные процессы, имевшие место после 1991 года, остается достаточно сильно интегрированной с российской. Многие предприятия спроектированы и построены таким образом, что могут работать только друг с другом. Это крупнейший и ближайший рынок сбыта продукции и, наконец, «дорога жизни» – территория транзита российской нефти и газа на Запад. Россия имеет свои инвестиционные интересы на Украине, и ей небезразлично, каким образом там выстроен механизм приватизации.

Это естественные, законные и, в определенном смысле, бесспорные интересы. Украина в отношении России имеет такие же свои бесспорные специфические интересы, которые вытекают из ее геополитического и экономического положения. Ничего стыдного в стремлении России защитить такие интересы нет. Однако защита этих интересов может быть осуществлена меньшими жертвами. Нет повода для «фола последней надежды», когда ситуацию спасают любой ценой. Россия может и должна добиваться уважения к себе со стороны Украины независимо от того, кто является президентом этой страны, в нормальном, рабочем порядке. Нет нужды для этого пускать под откос как российско-украинские, так и российско-европейские отношения.

Есть объективные причины, которые при любых обстоятельствах удержат Украину, кто бы ее ни представлял, за столом переговоров. Энергетическая зависимость Украины от России в среднесрочной перспективе может быть уменьшена, но не ликвидирована; украинская промышленность и сельское хозяйство в значительной степени продолжают быть ориентированы на российский рынок; Россия аккумулирует существенную долю избыточных трудовых ресурсов Украины. Одновременно Украина скоро приобретет новый опыт, который русские уже освоили: Запад готов помогать «незалежности» демократическим советом, но не валютой. Кредиты, безусловно, будут, но их хватит как раз на поддержание уровня жизни украинского чиновничества. Однако никто не даст денег на содержание пятидесятимиллионной страны. Свои экономические проблемы Украине придется решать самой.

Более того, в жизни нередко случаются неожиданные метаморфозы. Леонид Кучма шел в свое время на выборы под теми же пророссийскими лозунгами, что и Янукович, с того же юго-востока. Легче ли стало Ельцину? Стал ли русский язык государственным? Получили ли российские компании преференции в приватизации? Ответы на эти и другие вопросы повисли в воздухе. В то же время, если заглянуть глубже в историю, Богдан Хмельницкий, круто изменивший ход малороссийской истории, сделав ее частью истории российской, вообще-то всю жизнь симпатизировал Польше;…

Так что особых поводов «поломать дров» в принципе и не было. Позицию в отношении выборов можно было занять более взвешенную и осторожную, и вполне возможно, что с точки зрения защиты реальных национальных интересов России это было бы и более эффективно.

Но в отношении России к Украине, кроме сугубо рационального элемента, содержится и элемент иррациональный, уходящий своими корнями глубоко в российское подсознание. Говоря словами известного героя Ильфа и Петрова, Россия добивается от Украины того, чего друг этого героя Коля Остенбакен добивался от польской красавицы Инги Зайонц, а он, как известно, добивался любви.

Россия претендует не просто на хорошие и взаимовыгодные отношения с Украиной, а на особые, союзнические отношения. Такие отношения являются частью российского видения окружающего мира. Именно их обещал России Янукович, чем, по-видимому, и смог обеспечить себе столь неадекватную поддержку. Но сегодня особые отношения с Украиной, как и с любым другим государством на постсоветском пространстве, – это несбыточная мечта, мираж в пустыне, к которому можно вечно приближаться, но нельзя достичь. Завтра – может быть, послезавтра – почти наверняка, но сегодня – нет.

Тот, кто рассчитывает на дружбу с Украиной сейчас, не понимает законов формирования самосознания национальной интеллигенции в освободившихся от колониальной зависимости странах. В этом нет ничего удивительного, так как русским несвойственно рассматривать себя как колонизаторов, особенно если речь идет о единокровных народах. Отчасти это связано с тем, что российская колонизация не имеет почти ничего общего с европейской. Русские – колонизаторы поневоле. Многие колониальные владения (за исключением Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии) они получили не в погоне за экономической выгодой, а защищаясь от агрессии, в рамках политики «выравнивания границ». Колонии зачастую субсидировались метрополией, что развило у русских патриархально-покровительственное отношение к попавшим в орбиту их влияния народам.

Но сути дела в рассматриваемом случае это не меняет, – украинская интеллигенция имеет мироощущение освободившейся от зависимости провинции. А это значит, что, вопреки всем доводам рассудка, экономическим, культурным и политическим выгодам, она в течение достаточно длительного периода времени будет выстраивать свою национальную идентичность «от обратного», то есть от России. То есть чем дальше, тем лучше. И, несмотря на вполне ярко выраженные симпатии к России со стороны значительной части населения, государственная политика Украины пока будет осуществляться с обязательной поправкой на «коэффициент провинциальности» украинской интеллигенции.

К этому можно по-разному относиться, но это нельзя не учитывать. Близкий союз Украины с Россией сегодня – недостижимая цель. Получается, что то главное, сокровенное, ради чего Россией был растрачен столь огромный публичный ресурс, – утопия.

Известно, что от любви до ненависти один шаг. В тот момент, когда украинская революция зашла в тупик и на горизонте наметилась перспектива возможного раздела Украины (в теоретическом плане, так как в практическом плане Европа сделает все, чтобы этого не произошло), в российских политических кругах и у части интеллигенции эмоции на какой-то момент взяли верх над доводами разума.

Нет слов, многие территориальные приобретения Украины советского периода спорны. Какое русское сердце не встрепенется при мысли о Севастополе. Но полагать, что создание пророссийской Юго-Восточной Украинской Республики может быть решением проблемы российско-украинских отношений, значит допускать серьезную, чреватую непредсказуемыми последствиями ошибку.

Во-первых, ориентация Восточной Украины на Россию будет автоматически означать ориентацию всей остальной Украины на Запад и, как следствие, приближение НАТО вплотную к Москве. Во-вторых, Россия получит у своих границ вторую Абхазию, которая очень скоро превратится в черную дыру, где будут бесследно исчезать российские деньги, направляемые на поддержку новоявленного союзника. В-третьих, никто не выстроит сильную и прозрачную власть на пустом месте, поэтому молодая республика очень быстро превратится в криминально-авторитарный анклав, с которым та же Россия в конце концов сама испортит отношения.

В опубликованной недавно в России книге, претендующей на то, чтобы передать читателям опыт корпоративного управления итальянской мафии, содержится очень уместный в данном случае совет, который можно адресовать российским политтехнологам, начавшим разыгрывать карту раскола Украины: «Бойтесь своих желаний – они могут исполниться!»

Выборы на Украине, так или иначе, принадлежат истории. Одни считают их поучительными для России и предсказывают повторение украинского сценария в Москве через два года. Другие полагают, что к России этот опыт неприменим. Жизнь покажет, кто прав в этом вопросе, но что не вызывает сомнений, так это поучительность российской политики по отношению к украинским выборам. Как по одной кости черепа можно распознать, как выглядел ее владелец, так и по одному этому эпизоду можно с достаточной достоверностью судить о том, как формулируется сегодня российская политика в целом.

Дело не в Украине. Российская политика скользит по поверхности общественной жизни, фонтанируя изменения форм и не трогая сути явлений. То, что называется красивым словом «политтехнология» и что стало фирменным стилем Кремля, есть не что иное, как суррогат политики в эпоху застоя, когда массами овладевает пассивное безразличие и власть может позволить себе виртуально резвиться в информационном вольере. Но ничто не вечно под луной, политический цикл в полузакрытом обществе рано или поздно заканчивается, и на смену аномальной пассивности приходит не менее аномальная активность населения. Украина – наглядный урок того, что происходит с политтехнологиями, когда на смену застою приходит революция. Сегодня в политических кругах Москвы возобладала уверенность, что Россия исчерпала свой лимит революций. Однако в основе этой уверенности лежит лишь гиперболизация опыта последних нескольких лет, и чем дольше властные круги России будут заменять политику политтехнологиями, а идеологию – управлением сознания, тем быстрее им придется убедиться в обратном.

А что же, собственно, будет с Украиной и Россией? Ровным счетом ничего; они, как писал киевлянин Шолом-Алейхем, «будут мучиться и делать жизнь», потому что скованы одной цепью, хотя и тянут ее в разные стороны. Только России придется поискать способ сохранить лицо. Но Украина ей в этом поможет, ей ведь тоже деваться некуда: мыслями можно улететь на Запад, но землю-то не перенесешь…