Глава 8. Политика тандемного периода как «столкновение цивилизаций»
Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.
Мф 12:25
Среди избыточно многочисленных высказываний прозвучавших в свое время по поводу заявленной как программная, но так ею и не ставшей статьи Дмитрия Медведева «Россия, вперед!» можно выделить три основных типа высказываний.
Во-первых, это комментарии тех, кто, по всей видимости, так или иначе имел отношение к подготовке этого текста. Среди них выделяются высказывания Глеба Павловского и Игоря Юргенса. Это комментарии-толкования, в которых содержатся методические рекомендации по поводу того, как надо читать статью.
Во-вторых, это комментарии «экспертного планктона», невероятно разросшегося в последнее время «кремлевского политического класса», который усмотрел в публикации статьи новые возможности для своей экспансии и для которого статья эта стала источником вдохновения для написания бесчисленных материалов если уж не о «новом либеральном курсе», то, по крайней мере, о «новом либеральном дискурсе».
В-третьих, это комментарии тех, кто имеет достаточно независимые источники финансирования и уже только поэтому оказался настроен довольно скептически не столько к самой статье, сколько к избранному автором способу изменить действительность к лучшему.
С моей точки зрения, в комментариях нуждается не статья сама по себе, а те обстоятельства, которые заставили в свое время автора поставить под ней подпись. Его мотивации не столь очевидны, и их анализ может показаться небезынтересным.
Весной 2006-го, когда имя преемника Владимира Путина еще не было объявлено, а в обществе только разгоралась дискуссия на тему «третьего президентского срока», я опубликовал статью, в которой выступил против идеи введения в российский политический оборот фигуры «всероссийского зиц-председателя».
Напомню вкратце, в чем состояла моя аргументация:
● я считал, что в сложившихся обстоятельствах Путин не имеет возможности (не говоря о желании) покинуть власть, а может только «отойти» от нее (я не мог предвидеть, что он станет именно премьер-министром, но был уверен, что рычаги управления страной останутся в его руках);
● я считал, что это неизбежно приведет к тому, что в России номинально образуются два центра силы, один из которых будет неформальным, но всесильным, а второй формальным, но бессильным;
● я считал, что логика политического развития неизбежно приведет к тому, что между этими неравными силами возникнет нечто вроде виртуального политического соревнования, которое в худшем случае породит видимость двоевластия со всеми вытекающими отсюда последствиями для политического класса;
● я считал, что в условиях даже мнимого двоевластия эффективная работа правительства будет парализована, так как высшая бюрократия и «политический класс» (о нем позже напишу подробнее) начнут играть на противоречиях между центрами силы, извлекая из ситуации максимальную выгоду для себя (что может быть особенно опасно в условиях грядущего кризиса, который я, правда, ожидал увидеть одним годом позже, так как анализировал исключительно внутрироссийские тенденции развития без учета влияния на них международного финансового кризиса, ускорившего наш «доморощенный» кризис);
● я считал, что России будет проще и «дешевле» оставить Путина президентом на третий срок, чем «перетряхнуть» всю политическую систему, чтобы создать ему условия для управления из политического подполья.
В общем и целом, этот прогноз подтвердился, и, в то же время, реальность оказалась гораздо богаче красками, чем можно было предположить.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА КУЛЬТУР
Есть две крайности в интерпретации отношений между Медведевым и Путиным. Одна сводит всю современную русскую политику к их взаимоотношениям, считая, что они и только они определяют «политическую температуру» в обществе. Другая сводится к тому, что эти отношения совершенно неинтересны, так как в них нет никакой политики, а есть лишь ее имитация.
Истина, сак водится, лежит посередине. Отношения между Медведевым и Путиным изначально не являлись политическими. Однако независимо от их желания, по причинам, контролировать которые было не в их власти, два эти человека поневоле стали в течение четырех лет воплощением борьбы сил и тенденций, имеющих надличностный характер. Сами они могут поодиночке или вдвоем покинуть политическую сцену, но силы, игрушкой в руках которых они были, останутся.
Стороннему наблюдателю русская политическая жизнь кажется сегодня одномерной и неинтересной. Куда ни глянь, всюду вертикаль власти с одной стороны и политическое безразличие – с другой. В действительности внутри русского общества идет очень напряженная борьба, я бы сказал, настоящая гражданская война (об этом чуть позже), которая пока выплескивается на поверхность грабежом «барских поместий», получившим в современной России чудное иностранное имя «рейдерство».
«Тихая война», идущая внутри общества, давит на «верхи», заставляет определяться, занимать относительно ее позицию. Она не дает возможность уклониться, сделать вид, что ты ничего не замечаешь. Поэтому, идя вразрез со своей собственной «генеральной линией», Медведев все время своего президентства вынужден был делать заявления, которые выглядели вызывающе и при этом резко контрастировали с его реальными действиями.
При этом нельзя не согласиться с Кириллом Роговым в том, что стилистика Медведева напоминает стилистику «раннего Путина». В определенном смысле слова Медведев сегодня – это Путин вчера. Это заставляет посмотреть на ситуацию более широко. Проблема не в том, что Медведев стилистически не совпадал с Путиным, она в том, что поздний Путин не совпадал сам с собой. А значит, дело действительно не в личностях.
Причины «тайной войны», идущей в обществе, коренятся в культуре, а точнее – в борьбе двух русских «субкультур», имеющей, разумеется, как социальное, так и политическое измерения, ареной для которой стала вся современная Россия. Медведев и Путин помимо своей воли втянулись на определенном этапе в эту борьбу антагонистических культурных типов, которые возникли из обломков «советского человека». Борьбу этих сил условно можно назвать столкновением «всероссийского города» и «всероссийской деревни».
Мне уже приходилось писать о том, что Россия переживает «культурное межсезонье», когда старая культура, лежавшая в основе определенного типа общества и государства, прекратила свое существование, а новая еще не проявила себя.
Это во многом объясняет, почему страна так надолго погрузилась в социальный и политический хаос. Но если мы хотим большего, если наша цель не только объяснить реальность, но и понять, в каком направлении она может меняться, надо идти дальше.
Мало констатировать, что старая культура исчерпала себя. Необходимо понять, на какие составные части она распалась и как эти составные части взаимодействуют сегодня друг с другом. Для этого надо сделать шаг назад и посмотреть, что представляла из себя та культура, которая создала советское общество и государство.
Одним из важнейших итогов русской революции в начале XX века стало создание совершенно новой культурной среды, в которой «городские» и «деревенские» субкультуры соединились воедино, образовав причудливо-уродливое сочетание. На закате существования «советской цивилизации» эти субкультуры снова стали открыто враждовать друг с другом.
В 1992 году я постарался посмотреть на русскую историю сквозь призму борьбы не столько социальных, сколько культурных классов. В опубликованной тогда в «Полисе» статье я изложил несколько тезисов, которые, в той или иной степени, готов поддержать спустя семнадцать лет:
● в силу неразвитости социальных отношений классовая борьба в России, в отличие от Европы, никогда не была основным двигателем социальных и политических изменений;
● в основе эволюции социальной и политической систем в России лежал раскол общества на два враждующих культурных класса (европеизированные верхи и патриархальные низы), вынужденных сосуществовать под одной «государственной крышей»;
● русская интеллигенция родилась как особый культурный класс, вобравший в себя одновременно «городские» и «деревенские» черты, а большевизм был политическим движением русской интеллигенции;
● победа большевизма означала внешнее преодоление раскола и создание «единого общества», однако раскол остался внутренним скрытым свойством этого теперь уже «гомогенного» общества.
Советская культура была продуктом русской революции. Три источника являются для меня лично важнейшими отправными точками в понимании природы русской революции.
Во-первых, это наследие Бердяева, который установил связь между большевизмом и эволюцией русской интеллигенции как особого культурного класса.
Во-вторых, это общение с Андреем Кончаловским, не устающим подчеркивать крестьянскую основу русской культуры, который ознакомил меня со знаковой статьей Максима Горького о русском крестьянстве.
В-третьих, это блестящая статья Юрия Пивоварова, который в своем замечательном анализе русской революции показал, как сплелись в ней воедино три революционных потока: демократический, крестьянский и большевистский (интеллигентский).
Начну со статьи Юрия Пивоварова, которая, с моей точки зрения, имеет принципиальное значение не только для понимания природы русской революции, но и для понимания того, что происходит сегодня с культурой, обществом и государственностью в России.
По мнению Пивоварова, русская революция охватывает собой историческую эпоху с 1860 по 1930 год и представляет собой совмещение трех революционных потоков: революции «верхов», «модернизационной», западнической по своей направленности, революции «низов», крестьянского восстания, целью которого было перераспределение земли, и большевистской революции, вобравшей в себя и модернизационную амбицию верхов, и алчный инстинкт низов.
Верхи («общественность»), начав революцию и устранив историческую власть, не смогли удержать ситуацию под контролем и отдали страну во власть крестьянской стихии. Большевики сначала всемерно поощряли крестьянский «всероссийский грабеж» и даже возглавили его, а потом нанесли крестьянству сокрушительное поражение, от которого оно уже никогда не оправилось. На этом русская революция завершилась.
Два наблюдения Пивоварова заслуживают особого внимания. Во-первых, мистическое моментальное нравственное и политическое поражение «верхов», которое Пивоваров называет «исчезновением общественности». Во-вторых, неуправляемый взрывной характер крестьянского бунта, целью которого, в конечном счете, стал возведенный в абсолют примитивный грабеж.
Единственное, с чем я не согласен в этой статье, – вера в возможность «положительной» эволюции русской крестьянской общины. Здесь я склонен доверять свидетельству Максима Горького, воочию наблюдавшего страну «победившего крестьянства» в начале 20-х годов. В связи с этим я не могу не привести двух пространных цитат из статьи Горького.
О нравах российского крестьянства Максим Горький пишет: «В сущности своей всякий народ – стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего более грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о каком-то государстве без права влияния на волю личности, на свободу ее действий, – о государстве без власти над человеком».
Горький считает, что непосредственным итогом революции стала победа деревни и поражение города. Он предвидит, что город еще даст свой ответ и этот ответ будет не менее кровавым и беспощадным (история эти ожидания оправдала). Он не испытывает иллюзий по поводу того, какой именно человек, в лучшем случае, станет продуктом этой исторической эволюции: «Как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень – все те почти страшные люди, о которых говорилось выше, и их заменит новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей. На мой взгляд, это будет не очень „милый и симпатичный русский народ“, но это будет – наконец – деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям».
Просуществовав полстолетия, пройдя через страшную войну и победив в ней, совершив подвиг индустриализации, «советская культура» исчерпала себя и к концу столетия клонилась к закату. Сцепка «города» и «деревни», на которой она держалась, становилась все более призрачной. А вместе с тем все иллюзорнее становились социальные и государственные формы, в которые эта культура облекла себя. Полное и окончательное разложение этих форм и является той новой реальностью, в которой приходится сегодня выстраивать свои отношения Медведеву и Путину.
РЕВАНШ ДЕРЕВЕНЩИНЫ
Общество распадается, если гибнет культура, его создавшая. Советское общество было создано советской культурой, которая исчерпала себя к концу XX столетия. Советское общество разделило судьбу породившей его культуры, не оставив, к сожалению, прямых наследников.
К концу 70-х годов прошлого столетия предсказанный Горьким «деловой, бодрый и образованный человек, равнодушный ко всему, что не имеет отношения к его потребностям» в основном населял Россию. Этот культурный тип, ставший со временем доминирующим, получил в литературе название «полугородской». Его формированию во многом способствовало и то, что в течение каких-то двадцати-тридцати лет социальная структура русского общества претерпела невиданные изменения. Из страны преимущественно сельской Россия невероятно быстро стала страной, где подавляющая часть населения живет в городах. В результате, по меткому выражению Григория Каганова, безостановочная «деревенизация» населения всех значительных городов стала одним из главных факторов деградации исторической среды. Каганов указывал также, что «полугородской» считается «особая формация культуры, соответствующая промежуточному типу сознания – ни городскому, ни сельскому. Все существенные свойства этой формации задаются именно ее промежуточностью».
В этой «промежуточной» культуре раскол проходил через душу каждого человека. У него не было четко очерченных границ. Это была культура городская по формату и сельская по инстинктам. Несмотря на достигнутую «всеобщую грамотность», она насквозь пропиталась крестьянским духом. Не стало больше барина и крестьянина Советской Россией правили крестьяне с барскими замашками и баре с крестьянскими ужимками.
Каждый элемент этой культуры, внешне единой и гомогенной, в любую минуту был готов, как редкий изотоп, распасться на составляющие его элементы. То есть потенциально «советская культура», политически стерильная и социально безликая, в любой момент была готова заняться пламенем крестьянского бунта. Кровь селян, когда-то жегших помещичьи усадьбы, теперь текла в жилах города.
Процесс этот начался задолго до перестройки, в не предвещавшие никаких бурь годы «застоя». Именно в его недрах стали зарождаться революционные потоки, очень похожие на те, о которых Юрий Пивоваров пишет применительно к революции 1860–1930 годов. Это было либеральное движение внутри верхних слоев советского общества («номенклатуры»), эмансипационное движение советской интеллигенции и стихийное «антисоветское» движение широких народных масс, у которого был свой собственный вектор. Правда, развивалось все это как-то вяло, как грипп у вакцинированного, но ослабленного больного.
В конце 80-х союз восставшей интеллигенции и уставшей номенклатуры увенчался успехом и их совместные действия привели к практически мгновенному коллапсу «советской власти». Коммунизм сдался почти без боя. Но и самих победителей ожидал довольно бесславный конец. Уже в 90-е годы Россия в одночасье лишилась старой советской элиты. Она оказалась совершенно нефункциональной в новых условиях и как-то тихо и незаметно растворилась в истории. На освободившееся место хлынула «третья сила».
Кризис российской элиты – тема хоть и сложная, но активно обсуждаемая. А вот вопрос о том, кто пришел ей на смену, покрыт завесой тайны. Перестройка лишь отчасти была «революцией сверху». Сверху она была инициирована, а поддержана она была как раз с самого низу. Нет сомнений, это было массовое движение, вопрос только – куда…
Советский человек перестал существовать. Мыльный пузырь «исторической общности нового типа» под названием «советский народ» лопнул. Советская культура развалилась на свои составляющие. Эти части как раз и представляют особый интерес. Карикатурный образ «новых русских» в значительной степени заслонил собою реальность, привлекая к себе всеобщее внимание. На самом деле «новые русские» – это лишь одна из разновидностей субкультур, возникших на почве «советской культуры».
Во-первых, из нее вытек тоненький ручеек городской субкультуры, близкой по своим параметрам к буржуазной (к настоящему моменту он в значительной степени либо весь утек на Запад, либо ушел в «социальное подполье»). А во-вторых, она пролилась огромным мутным потоком «новых крестьян» в двух своих главных ипостасях – «новых богатых», по ошибке называемых «новыми русскими», и «новых бедных», которые на самом деле в основном этими «новыми русскими» и являются.
Мне уже приходилось писать о том, что каталог товаров «Отто» и журнал «Бурда» внесли в развал Советского Союза больший вклад, чем все финансируемые западными правительствами радиостанции вместе взятые. Если для кого-то Запад и ассоциировался со свободой, то для подавляющего большинства населения он ассоциировался с высокими стандартами потребления, картинками из модных журналов и продаваемыми по спекулятивным ценам «ширпотребовскими» раритетами. Все хотели свободы выбора, но каждый понимал выбор по-своему. Большинство хотело выбирать товары на прилавке, а не депутатов в парламент. Это большинство стремилось к эмансипации, но не от советской власти, а от советского дефицита. Оно ненавидело советскую власть вовсе не за ужасы тоталитаризма, а за неспособность заполнить полки магазинов импортом.
Сегодня как-то забылось, что самым демократическим лозунгом перестройки была «борьба с привилегиями». Простые люди в большей степени были озабочены проблемой «цековских распределителей», чем ограничениями свободы слова и гонениями на диссидентов. Движение за «демократию» захлебнулось в мощном «потребительском» потоке, который хлынул в открытые либерально настроенной номенклатурой и интеллигенцией шлюзы. Большая часть интеллигенции деградировала, не выдержав обрушившихся на нее экономических испытаний, зато другая, меньшая ее часть с удовольствием возглавила движение и самым активным образом вместе номенклатурой и криминалом поучаствовала в разграблении страны, которое по масштабу мало чем отличалось от грабежа, сопровождавшего первую русскую революцию.
Перестройка была «великой консьюмеристской революцией». Пока меньшинство боролось за демократию, большинство ждало товаров, хороших и разных. И оказалось обмануто в своих ожиданиях, после чего восстало по-настоящему. Спустя двадцать лет после начала реформы новая всероссийская «деревня» взяла реванш над «городом» и принялась отбирать все то, что с самого начала рассчитывала получить в ходе революции. Отбирать, и делить, и снова отбирать, но теперь уже друг у друга, и так до бесконечности.
История современной России – это история новой «пугачевщины», история нового крестьянского передела. Все то, что город забрал при помощи ваучеров и аукционов, все то, что можно было присвоить, используя знания, связи и социальное положение, все то, что с самого начала так вожделел народ и что ускользнуло от него в лихие 90-е, – все это оказалось снова на кону. И нет такой силы, которая может остановить сегодня народ в его стремлении разбогатеть любой ценой. Не мытьем, так катаньем, не вилами, так рейдерством восстанавливает он сегодня свою «деревенскую справедливость». И пал русский «город» с его культурой, стал невидимым, как «град Китеж».
В XXI веке новая крестьянская революция приобрела в России форму рейдерства. Этот емкий термин охватывает комплекс экономических и политических отношений, возникающих в связи с бесконечным перераспределением собственности в пользу «новых крестьян». Рейдерство – это не просто захват чужой собственности, а процесс, направленный против частной собственности как таковой. Оно ввергает экономику в «имущественный релятивизм», когда право собственности перестает быть абсолютным.
Россия превратилась сегодня в одну «передельную общину», где все имущество подлежит постоянному перераспределению. Каждый, кто занят экономической деятельностью в современной России, знает, что отобрать в этой стране можно что угодно, у кого угодно и когда угодно. Была бы собственность – повод найдется. Все временно, все условно, нет смысла строить долгосрочные планы. Схватил и убежал – вот единственно работающий сегодня в России экономический принцип.
По своей природе современное рейдерство ближе к крестьянской революции 1917-1922 годов, а по своей форме оно напоминает антикрестьянскую контрреволюцию 1929-1939 годов. С одной стороны, смысл рейдерской деятельности – захват чужой собственности. С другой стороны, отъем совершается при непосредственном участии государства и всему процессу придается видимость законности.
Рейдерство – это не разновидность мошенничества, не какой-то частный, хоть и печальный случай из жизни России. Это сама сущность сложившейся в стране экономической системы. От рейдерства нельзя избавиться, не поменяв всю систему.
В основе рейдерства лежит возможность «силового» перераспределения собственности через правоохранительные органы, которые присвоили себе функции комиссаров при новой экономике. Сегодня «уголовное дело» стало той революционной дубиной, которую «новые крестьяне» опускают на головы своих экономических оппонентов. Человек с ружьем стал главным хозяйствующим субъектом, способным взломать любую предпринимательскую схему, заставить финансовые потоки течь вспять и творить иные экономические чудеса.
С помощью «человека с ружьем» идет сегодня восстановление справедливости «по-крестьянски». И это ни для кого не является секретом. Все опросы населения показывают, что молодежь считает работу в милиции, налоговой службе, не говоря уже о чем-то более солидном, самым простым способом поправить свое материальное благополучие.
Не секрет и то, против кого ведется борьба. Россия – страна победившего антиинтеллектуализма. Все мыслящее, активное и сложное вызывает у «силовиков» как минимум неприязнь. Здесь дело уже не просто в перераспределении; действия «человека с ружьем» запрограммированы классовыми предрассудками. Как и сто лет назад, когда русский крестьянин с радостью жег только что ограбленную им барскую усадьбу, так и сегодня облеченный властью «силовик» не без удовольствия уничтожает созданные затейливым умом предпринимателей бизнесы и схемы, кромсает человеческие судьбы, проявляя порой избыточную, ничем не оправданную жестокость.
Борьба с олигархами в конечном счете приобрела характер борьбы всероссийской деревни против всероссийского города. Это происходит второй раз за сто последних лет, и повторного испытания русский город может уже просто не вынести. Рухнет он, а вместе с ним рухнет и вся русская культура, носителем которой он является. Рейдерство – это угроза самому существованию России. Оно есть символ идущей непрерывно внутри общества холодной гражданской войны – войны города и деревни, в которой пока город терпит сокрушительное поражение.
Рейдерство, в широком смысле этого слова, порождает ощущение неуверенности, страха, прежде всего в среднем классе. Зачастую сегодняшнюю Россию сравнивают с Россией сталинской. Несмотря на то, что соблазн провести эту аналогию очень велик, сравнение это не очень продуктивно. Россия сегодня – это «тоталитаризм наоборот». В тоталитарном государстве власть не полностью поглощает общество (в том числе за счет идеологического контроля). Осуществление власти вырождается в беззаконие, инструментом которого являются сознательно выведенные за рамки закона карательные органы. Но сейчас в России сложилась диаметрально противоположная ситуация. Сегодня общество полностью поглотило государство, растворило его в себе. При этом само общество превратилось в механическую сумму лишенных идеологии субъектов, движимых исключительно инстинктом обогащения. Публичный интерес, лежащий в основе всякой государственности, распался на аминокислоты составляющих его частных интересов враждующих друг с другом групп. «Силовые структуры» здесь предоставлены сами себе. Они уже не являются инструментом власти, они ее заменяют.
ВОЙНА КЛАНОВ И ВОЗВРАЩЕНИЕ ХАОСА
Только в переломные исторические моменты обнаруживается, что государство есть не более чем форма, в которую облекает себя общество. Вслед за исчезновением общества неизбежно следует исчезновение государства. Оно может рухнуть зримо, брутально, а может «уйти по-английски», превратившись в бесплотную тень, живущую по инерции.
Одним из часто встречаемых заблуждений относительно современной России является представление о ней как об авторитарном государстве. В своем докладе «Подрыв демократии: авторитарные страны XXI века» Freedom House причислил Россию к авторитарным режимам. Мне кажется, Freedom House нам льстит. Мы так же далеки от авторитаризма, как и от демократии.
Политический строй, который сформировался в современной России, скорее можно определить как криминально-клановое государство. Его часто путают с полицейским государством. Но между ними мало общего. Хотя полицейское государство несвободно, его внутренняя жизнь подчинена закону. Полицейским государством была, например, николаевская империя, но не современная Россия. Установившийся сегодня государственный строй больше похож на «институциональную анархию». Это не порядок, а его видимость, своего рода «огосударствленная стихия».
Криминально-клановое государство – это не поражение демократии, это поражение государственности. В самом общем виде оно может быть представлено как отступление социальной организации под натиском энтропии, шаг назад от цивилизации к варварству. Неслучайно современная российская действительность легче всего постигается, когда ассоциируется со средневековьем. Это больше чем художественный образ, за этим сравнением кроется существенная связь.
«Клановость» – это «дополитическое» состояние власти, которая еще не способна выразить общий (публичный) интерес, которая не интегрирует внутри себя этот публичный интерес путем «перегонки» частных интересов через политические институты. Политическая борьба в таком государстве сводится к тому, что каждый клан создает свое «представительство» во всех, даже самых дальних закоулках государственной власти, и в первую очередь в ее «силовом блоке», проталкивая туда «своих людей», которые, находясь на государственной службе, руководствуются исключительно интересами своего клана, а не интересами службы. Кланы имеют прямое представительство во всех структурах исполнительной власти. Вся «политика» сводится к примитивной борьбе кланов за ресурсы путем выпихивания за пределы властного круга представителей чужих кланов. Политическая борьба в таком государстве напоминает непрекращающуюся ни на минуту борьбу сумо, только на ковре постоянно топчется уйма народу.
Истоки современного криминально-кланового государства в России восходят к 80-м годам прошлого века, когда «советская» государственность уже напоминала «змею, пережившую свой яд» (образное выражение из популярной на излете 70-х пьесы «Кафедра»). Порядок поддерживался с большим трудом, кризис был вопросом времени. Благодаря «перестройке» процесс пошел, но совсем не туда, куда хотел его направить архитектор начавшихся перемен.
Так внутри самой власти образовались «кланы», публично-частные корпорации, во главе которых встали «олигархи новой формации» – лица, формально находящиеся на государственной службе, но фактически контролирующие целые отрасли экономики путем использования как формальных (законных), так и неформальных (криминальных) рычагов влияния на экономические отношения.
На первый взгляд, российская государственность за последние десять лет сильно изменилась. Государство как будто снова стало субъектом, его «архитекторы» в заслугу себе ставят восстановление знаменитой вертикали власти. Однако сама власть стала ареной борьбы частных интересов. В конечном счете все вернулось «на круги своя», к исходной точке – угрозе приватизации власти, но теперь уже не «извне», а «изнутри». При этом «децентрализованный произвол» 90-х годов уступил место «централизованному произволу» нулевых. Произошла «интериоризация хаоса», поглощение энтропии государством. При этом хаос стал всеобщей, «системной» характеристикой состояния как общества, так и власти в России.
НЕИЗБЕЖНОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ
Итак, хаос – это наиболее адекватная оценка состояния русского общества сегодня. Причем само государство стало частью этого хаоса, что исключает наведение порядка при помощи силы. Может ли из хаоса возникнуть порядок? Этот вопрос, как видим, актуален не только для физиков. Наверное, да, если произойдет «большой взрыв». Старый порядок в России себя полностью исчерпал. Новый порядок может возникнуть только из революции. Значит ли это, что революция обязательно произойдет, и тем более, что она произойдет скоро? Вовсе нет. Это значит только то, что если она не произойдет, то хаос постепенно превратится в пустоту и там, где сегодня находится Россия, будет что-то другое (ибо свято место, как известно, пусто не бывает). Хотим мы этого или нет, но сегодня революция снова становится активным «игроком» на бирже идей.
Вопрос о новой революции в России уже вошел в политическую повестку дня, и не исключено, что скоро он останется единственным вопросом этой повестки. Человеку, знакомому с политической жизнью современной России, это заявление наверняка покажется абсурдным, ибо сегодня в России нет социального класса, способного организовать и возглавить революцию. И это полная правда. Дело, однако, в том, что в России чаще происходят не социальные, а культурные революции. Их осуществляет не столько определенный общественный класс, сколько определенный культурный слой. И такой культурный слой, созревший для революции, в России есть.
Сегодня Россия с политической точки зрения – пустыня. Тандем Медведева и Путина несколько лет витал над социальной и политической бездной России, сак Дух Божий витал над водой до сотворения мира. Нет ни общества (не только гражданского, вообще никакого), ни государства (все основные институты которого работают в инерционном режиме). Куда ни глянь, всюду сохранились одни лишь формы, лишенные содержания. Хотя, конечно, могло быть и хуже, если бы и форм не сохранилось. Русский народ постепенно превращается в «население», по стечению обстоятельств собранное на одной территории.
Однако в этом океане стихии есть плато некоторой определенности, точка исторического отсчета. Этой точкой является борьба двух культурных парадигм, которые и задают параметры будущей русской революции.
Одна культурная парадигма – «крестьянская», буйная, вороватая, необузданная и бесшабашная, примитивная и не готовая ни к каким самоограничениям, презрительно относящаяся к культуре, самоуверенная и закомплексованная одновременно. Она сегодня является доминирующей. В рамках этой парадигмы в течение последних двадцати лет и проистекают все социальные и политические процессы в России.
Другая культурная парадигма – «городская», достаточно рациональная, ориентированная на развитие более сложных социальных и политических форм. Политически она пока существует только в потенции, как нереализованная возможность.
Говоря о «городской» культуре, я не имею в виду «буржуазную» культуру. Она до сих пор в России не актуальна, и трудно сказать, станет ли когда-нибудь, наконец, актуальной. Николай Бердяев писал: «Никогда русское царство не было буржуазным». Видимо, никогда и не будет.
Но это не значит, что оно всегда будет «крестьянским». (Кстати, таковым оно в реальности тоже никогда не было, кроме периодов смут и гражданских войн.) Русская городская культура скорее «антибуржуазна», но, тем не менее, она по-своему конструктивна и способна к творческому созиданию, в том числе социальному и политическому.
Восстановление русской государственности возможно только при смене культурной парадигмы. В рамках «крестьянской» культурной парадигмы, которая сегодня доминирует в России, это сделать невозможно. Она делает любые социальные и политические формы условными, а любые усилия, направленные на изменение социального и политического ландшафта, благодаря ей утекают, как вода в песок.
О том, что дело в культуре, в базовых ценностях, догадываются многие. Сегодня об этом громко заявляет Русская православная церковь. В одном из своих выступлений патриарх Кирилл прямо заявил: «Чтобы в кризис снова не провалиться, нам нужно менять нашу ментальность. И даже более того – менять систему ценностей, в которой мы живем». Однако представление о том, на что нужно менять «текущие ценности», очень расплывчато, и у каждого – свое. Одно – у патриарха, другое – у либералов, третье – у националистов и так далее.
Конфликт между двумя этими культурными парадигмами (городской и деревенской) и создает то напряжение, которое будет питать грядущую революцию.
В России всегда существовала своя альтернатива «крестьянской» культуре в виде культуры «городской», которая, несмотря на свою естественную слабость (в стране, где крестьянство было подавляющей частью населения, городская культура не могла быть сильной), за счет большей способности к организации или, как теперь принято говорить, большей «креативности» доминировала в политической и экономической жизни страны.
Русский «город» всегда подавлял русскую «деревню», и только за счет этого обеспечивалось историческое развитие страны. В те редкие периоды истории, когда «деревня» высвобождалась из-под опеки «города», развитие прекращалось, и Россия погружалась в смуту. Поэтому никакого другого пути вернуть Россию к исторической жизни сегодня, как восстановить позиции русского «города» и поставить «деревенскую» культуру под контроль, я не вижу.
Проблема в том, что в современной России «город» и «деревня» потеряли свои привычные социальные границы. Это условные обозначения двух культурных типов, которые не имеют какой-то четкой локализации. Все смешано, все спутано, сегодня «город» можно найти в «деревне», но еще чаще можно встретить «деревню» в «городе». Почти каждый бывший советский человек несет в себе оба «культурных заряда» – «городской» и «деревенский».
В зависимости от общей ситуации, от обстановки вокруг него русский человек ведет себя сегодня соответственно. Когда снимаются всевозможные «ограничители», когда право перестает действовать и исчезает страх наказания, когда нет примеров альтернативного поведения, когда морально то, что выгодно, тогда актуализируется «деревенская» модель поведения. Верни в общество порядок, восстанови формальные правила, возроди страх наказания, обозначь четкие ориентиры нравственного поведения – и те же люди (не все, но в большинстве своем) будут вести себя иначе.
Смена «культурных парадигм» – это всегда революция. Она может быть плавной, растянутой во времени, или бурной, как извержение вулкана. Но сути дела это не меняет, должен быть перерыв постепенности. Без этого из одной культуры другая не вырастет. Тем более ничего не вырастет из «крестьянской» культуры, которая по определению не развивается. Нужен толчок, который поможет переключить внутри русского человека «культурный тумблер» и поменять одну культурную парадигму на другую. Такой толчок может дать только революция. Революция – это условие, без которого переход к созидательной активности, к формированию нового общества и восстановлению государственности на новых началах невозможен.
По своим истокам и движущим силам это будет именно культурная революция. Будет ли она сопровождаться политической революцией – не так важно, и зависит от обстоятельств места и времени. Причем чем дольше длится «крестьянская война», чем больше население входит во вкус всеобщей «передельщины», тем тяжелее будет вернуть «деревню» к «мирному» укладу жизни и восстановить порядок. Чем дольше будет откладываться революция, тем более жесткие, если не сказать – жестокие, формы она примет.
Поворот к революции дается России нелегко. После нескольких десятилетий ее безудержной апологетики в русском обществе глубоко укоренился страх перед революцией. Причин этому несколько.
Во-первых, большевистская революция оставила глубочайший шрам в душе русского народа. Поскольку ее природа так и не понята окончательно, трагические ее последствия ассоциируются исключительно с самим революционным процессом, а не с его основаниями.
Во-вторых, по этой же причине разочарование политическими и экономическими итогами перестройки и ельцинской демократизации также были отнесены на счет неизбежных последствий любой революции.
И, наконец, в-третьих, то подобие элиты, которое оформилось в России на волне передела собственности в 90-х годах (с учетом всех последующих эволюций, которые были описаны выше), сознательно внушает населению страх перед революцией как абсолютным злом. Делайте, что хотите, но не трогайте «залоговые аукционы». Что угодно осуждайте, но не обсуждайте роль и значение для развития России октября 1993 года. Во времена, когда в стране вовсю идет страшный, анархистский, «черный передел» всего и вся, когда кланы друг у друга вырывают зубами любой ресурс, который можно перепродать, тартюфы от «стабилизации» глубокомысленно говорят: «Не надо трогать сложившееся положение вещей (в прямом, а не переносном смысле слова), иначе случится непоправимое…»
Нет сомнений, революция есть зло. И Бердяев прав, когда пишет, что всякая революция возникает из гнилости старого строя. Кроме того, революцией невозможно управлять. Если слабый «город» нс удержит революцию под своим контролем, то страна будет ввергнута в еще больший хаос и «холодная гражданская война» превратится просто в гражданскую войну. Это огромный риск, потому что тогда нельзя исключить ни бунтов, ни погромов, ни массовых кровопролитий.
И все-таки революция – не абсолютное зло. У нее есть и другая сторона. Недаром Маркс называл революции локомотивами истории. Революция необходима как условие социального обновления. Не пройдя через революцию, невозможно очиститься от язв старой жизни. Только революция способна дать толчок формированию нового порядка. Именно несостоятельность революции 90-х привела к тому, что новое русское государство так и не возникло. Государство может возникнуть только революционным путем.
Революция стучит в двери русского дома. Стучит сегодня, когда кажется, что в русском доме все спят. Но это – обманчивое впечатление. Очень скоро многим придется определиться в своем отношении к революции. Особенно трудно это будет сделать Владимиру Путину, который вольно или невольно отождествил себя с силами, целью которых является сдерживание революции любой ценой.
Инстинктивно неразмышляющая «крестьянская культура» хочет вернуться к понятным ей «советским» формам, из которых она вышла. Это стремление многое объясняет в современной русской политике. Время Путина войдет в историю как эпоха «русской реставрации». Его политическая программа вполне определенна. Ее просто стесняются предъявлять обществу открыто. Тем не менее она легко обнаруживает себя в совокупности последовательно предпринимаемых Путиным на протяжении всего десятилетия шагов.
В основе его идеологии лежит отрицание «достижений» (частью действительно сомнительных) ельцинской эпохи: приватизации, демократизации, «деимпериализации». Как часто бывает в таких случаях, Путин и его окружение остро ощутили все негативные стороны этих процессов, не поняв их частичную историческую обусловленность (то есть неизбежность) и не увидев в них никаких позитивных зерен. Маятник механически качнулся в противоположную сторону. Впрочем, крайности «путинизма» есть прямое следствие крайностей «ельцинизма», без одного не было бы и другого.
Путин материализовал в политике социальный запрос на «реставрацию». Сила этого запроса была во многом предопределена ошибками (вольными или невольными) реформаторов 90-х, которые, растворившись в потоке «новой крестьянской революции», оставили русское общество без элиты. Поддержка Путина не является исключительным следствием его пиар-активности, как это часто пытаются представить его оппоненты, а действительно опирается на реальную поддержку его курса населением. Люди остро чувствуют социальную несправедливость перераспределения ресурсов, свершившегося в 90-е, обременены версальским синдромом и поэтому желают возвращения имущества государству и восстановления имперского «достоинства». Осознание того, что «мы там уже были», что государство в России – все тот же набор частных лиц, которые делят между собой ресурсы, придет позже, в следующем поколении, либо чуть раньше, если кризис выявит быстрее полную неэффективность бюрократического управления экономикой.
Безусловно, Путин – это прагматик, который реагировал на вызовы времени, но он реагировал на них именно так, как должен был реагировать лидер, обладающий «реставрационным» комплексом, который движется вперед, глядя назад. При Путине Россия не развалилась на части, хотя вполне могла. Это всегда будет в его активе. В то же время десятилетие Путина не было творческим. Реально в России ничего нового не было создано. Правда, немного и потеряли. Разве что время.
Но именно дефицит исторического времени неожиданно стал сегодня главным революционизирующим страну фактором. Политическая фронда не была рождена кризисом. Он вовсе не так сильно задел Россию. И как раз здесь команда Путина неплохо сработала в тактическом плане, удержав экономику на плаву за счет ранее накопленных резервов. Кризис не повлиял на общую обстановку в стране.
Недовольство стало нарастать не снизу, а сверху, во вполне благополучных и даже близких правительству кругах, в сохранившихся анклавах городской культуры. Именно здесь возникло ощущение исторической обреченности и, как следствие, сработал инстинкт самосохранения. В определенном смысле можно даже говорить о складывающемся своеобразном «антипутинском консенсусе».
Революция, о которой идет речь, вряд ли будет либеральной, поскольку целью своей она будет иметь «успокоение» масс, подавление стихии, восстановление порядка. Это будет, скорее всего, революция сверху, ибо революции снизу с такими задачами быть не может.
В то же время она вынуждена будет включить в свою программу ряд мер, которые в перспективе будут иметь значение для развития в России в будущем демократического государства. К числу таких мер я бы отнес:
● необходимость восстановления политического контроля над правоохранительными органами, которые сегодня оказались практически предоставлены сами себе (подчеркиваю, политический, а не личный), что сопряжено с их реорганизацией, с одной стороны, и кадровыми изменениями (куда же без этого) – с другой;
● необходимость восстановить независимость суда, без чего любые попытки внедрить в общественную жизнь «правила» вместо «понятий» окажутся бесплодными, что в свою очередь должно быть сопряжено с осуществлением, наконец, радикальной судебной реформы, включающей пересмотр практически всех процессуальных кодексов, внесение масштабных изменений в законодательство о судоустройстве и статусе судей;
● необходимость разумно усилить стабилизирующую роль парламента путем восстановления в стране реального, а не виртуального политического диалога, для чего, прежде всего, внести поправки в избирательное законодательство, возможно – вернувшись к более адекватной для российских условий смешанной пропорционально-мажоритарной системе выборов, а также вернуться к идее выборов членов Совета Федерации, пусть даже коллегиями выборщиков или законодательными собраниями субъектов федерации;
● необходимость произвести более четкое размежевание полномочий Президента и Правительства, имея в виду усиление политических позиций Президента (передав ему контроль над «силовым» блоком) и экономическую независимость Правительства, обеспечив ему определенную автономию в проведении экономической политики и усилив его ответственность перед парламентом за проведение этой политики.
Этих революционных по своей сути мер будет достаточно, чтобы положить конец «крестьянской вольнице» и восстановить господство «города над деревней».
