Этель

С того дня, как Этель увидела гравюру с изображением миссионера в окружении туземцев, она поняла, что ее призвание – нести слово Божие в дебри Африки и просвещать дикарей. Ее воображению рисовалось рискованное путешествие в глубь континента к верховьям рек через горные перевалы, где всюду таятся опасности: львы, змеи, смертельно ядовитые растения, коварные проводники. И вот наконец деревня; туземцы встречают ее как посланницу Божию и провозвестницу цивилизации. Благодарные негры возносят ее к небесам, благоговейно повторяя: «Этель! Этель!»

Ей исполнилось восемь. Газеты, которые читал отец, были полны рассказов о неведомых странах, экспедициях, пигмеях, и чтобы хоть как-то воплотить все это в жизнь, она играла с Ясминой в миссионера и туземцев. Девочки росли словно сестры. Игра в миссионера длилась недолго и там же, в чулане дома Этель, переходила в «папу и маму», по ходу чего полагалось целоваться и скандалить. С учетом разницы в цвете кожи, роли в обеих играх всегда распределялись одинаково, хотя Этель вечно вымазывала себе лицо сажей. Стоя перед зеркалом, она примеряла на чумазую мордочку выражения изумления и благоговения, заранее репетируя, что будет написано на лицах обращаемых ею язычников.

Ясмина и ее мать Фелиция жили на антресолях. Семье Делейни принадлежала еще бабка Ясмины, а Фелицию маленькому Эдгару Делейни подарили в день его десятилетия. С возрастом он оценил, какое она чудо, потому что за его домом рабыня следила, как за родным. Эдгар привычно черпал из кладезя ее негритянской мудрости, цитируя гостям ее притчи о природе человеческой, стоило Фелиции скрыться за дверью кухни, а когда она возвращалась, гости смотрели на нее с восхищением и вздыхали от зависти. Под Новый год Эдгар давал ей увольнительную, чтобы на праздник она могла съездить на плантацию Паркера, повидаться с сестрой, которая работала там прачкой. Через девять месяцев после одной из таких отлучек родилась Ясмина, так что Делейни стали хозяевами двух невольниц.

Этель считала, что раб – тот, кто живет в хозяйском доме как член семьи, хотя членом семьи не является. Дабы спустить дочь с небес на землю, отец разъяснил ей, откуда взялась черная раса. Некоторые почитали их потомками великанов, в древности правивших миром, но Эдгар Делейни верил, что их праотцом был проклятый Ноем Хам, который уцелел во время Вселенского потопа, потому что укрылся на вершинах африканских гор. Этель решила, что проклятые тем более нуждаются в христианском наставлении.

Когда девочке исполнилось восемь лет, отец запретил ей играть с Ясминой, дабы не искажать сложившихся естественным образом межрасовых отношений. Этель даже в детстве трудно сходилась с людьми. Дни напролет она рыдала и топала ногами. Ясмина перенесла разлуку легче. Она выучилась выполнять простую работу по дому, а через какое-то время заняла место матери, когда та однажды схватилась за сердце и упала парализованная, лишившись дара речи. Месяц тянулся за месяцем, а состояние Фелиции не менялось: все тот же разинутый розовый рот и мутные глаза. В конце концов Эдгар велел увезти ее из дома. На лице своей бывшей подружки по играм Этель не прочитала никакого волнения, когда та грузила обездвиженную мать на телегу. К тому времени девочки уже разучились говорить друг с другом на темы, не касающиеся быта.

За пятьдесят лет существования дома Делейни ступеньки рассохлись и скрипели. Шепот в одной комнате эхом отдавался в двух соседних. Каждую ночь после ужина и вечерней молитвы Этель слышала, как отец поднимается вверх по корявой лестнице при пляшущем свете свечи. Порой она проскальзывала к двери спальни и успевала заметить край белой ночной рубашки до того, как фигура отца скрывалась за поворотом коридора.

– Куда вы, батюшка? – спросила она его однажды.

Фелицию уже два года как увезли. Ясмине было четырнадцать.

– Наверх, – ответил он, и оба испытали странное облегчение, потому что отныне было найдено слово для его еженощных визитов.

Он просто ходит наверх, а куда еще можно идти по лестнице? В далеком детстве Этель получила от отца объяснение расового разделения, ставшего возмездием за рознь между братьями. Белые живут на нижних этажах, черные ютятся под крышей, но если этот разрыв преодолеть, саднящая с библейских времен рана затянется. Ночные походы отца сулили примирение.

Мать Этель придерживалась не столь почтительного мнения о хождениях супруга на антресоли и обладала определенными рычагами влияния. Когда Ясмину продали меднику, жившему на противоположном конце города, Этель знала, что без матери тут не обошлось. На антресолях обосновалась новая рабыня, и визиты туда отца прекратились. Нэнси была в годах, подслеповатая, с медленной поступью. Теперь сквозь стены доносились не шаги и визг, а старческое пыхтение. В доме воцарились чистота и порядок, как при Фелиции. Ясмина хоть и старалась, но частенько отвлекалась. Ее новый дом был неподалеку. Соседи шушукались, что у сыночка-то отцовские глаза.

Однажды за обедом Этель заявила родителям, что, когда вырастет, хочет нести слово Божие первобытным племенам Африки. Ее подняли на смех. Слыханное ли дело, чтобы барышня из приличной виргинской семьи выбрала себе такую стезю. Отец сказал, что коли дочери хочется наставлять дикарей на путь истинный, ей прямая дорога в учительницы. Еще он сказал, что в мозгах пятилетнего ребенка куда больше дикости и непокорства, чем у самого дряхлого негра из африканских джунглей. Судьба Этель была решена. Скрепя сердце она устроилась учительницей в школу. Белые малыши, весело щебечущие и ничего не знающие, несли в себе какую-то первозданность, но это было не то. В сокровенных мечтах она неизменно уносилась мыслями в джунгли, к ликующей толпе боготворящих ее черных туземцев.

Главным для Этель стало отторжение. Жизнь барышень ее круга была подчинена некоему неведомому ритуалу, для нее непостижимому. Молодые люди, а позднее мужчины Этель не интересовали. Она устала от пересудов и давно оставила всякую надежду на счастье, когда кто-то из дальних родственников познакомил ее с Мартином, клерком Норфолкской судоходной компании. Этот пыхтящий барсук ее таки уломал. Играть в папу и маму оказалось совсем не интересно, хотя малютка Джейн, пусть даже акт ее зачатия стал очередным унижением, обернулась неожиданной благодатью, милым аккуратным букетиком, который Этель прижимала к груди. Год за годом жизнь в доме на Орчард-стрит текла с тоскливой размеренностью, в конечном итоге вылепившейся в покой. Ясмину, встречаясь с ней на улице, она предпочитала не замечать, особенно когда ее подруга детства вела за руку сына. В его лицо Этель могла смотреться, как в закопченное зеркало.

Затем семейные обстоятельства заставили Мартина вернуться в Северную Каролину. Похороны Дональда проходили в разгар летней жары. Она лишилась чувств, все подумали, что от горя, но во всем была виновата здешняя чудовищная влажность. Муж клялся и божился, что, как только найдется покупатель на доставшуюся ему в наследство фуражную лавку, они тут же уедут. Город был сущей дырой. Напасти следовали одна за другой: не зной, так мухи, не мыши, так люди. В Виргинии, по крайней мере, линчующие толпы не бесновались по расписанию, в них был элемент внезапности. Там никто в одно и то же время еженедельно не вздергивал людей практически у тебя на пороге, а здесь такое происходило с регулярностью церковной службы. Нет, Северная Каролина – лишь краткая страница в ее жизни. По крайней мере в это Этель верила, пока на собственной кухне не наткнулась на черномазого.

Джордж, так звали единственного раба, которому Мартин помог до того, как приблудилась эта девчонка, слез с чердака, потому что оголодал. До вступления в силу расистских законов оставалась неделя, так что страсти накалялись, население с воодушевлением репетировало карательные меры по отношению к цветным. Как Мартин объяснил жене, записка, которую он нашел на крыльце, привела его в заброшенную слюдяную шахту, где ждал своей участи озлобленный изголодавшийся Джордж. Беглый невольник с табачной плантации неделю топал у Этель над головой, пока человек с подземной железной дороги не переправил его на следующую станцию, для чего Джорджа пришлось упаковать в ящик, который выволокли из дома через переднюю дверь. Сперва Этель пришла в ярость, потом в отчаянье – Джордж, по сути, стал душеприказчиком ее свекра, введя Мартина в права таинственного наследства, доставшегося ему от отца. Работая на плантации, этот негр потерял три пальца на руке.

Моральная сторона рабства Этель никогда не волновала, ведь если бы Господь не уготовил африканцам участь невольников, не носить бы им кандалов. Но в том, что за чужие высокие идеалы своей жизнью расплачиваться не стоит, она была твердо убеждена. Из-за подземной железной дороги у них с Мартином были такие скандалы, каких не случалось за все их супружество, причем это еще до вступления в силу отпечатанных мелким шрифтом смертоносных положений «Истинной конвенции». Посредством Коры – короеда, заведшегося у нее на чердаке, – покойный свекор тянулся к горлу невестки из могилы, чтобы покарать за опрометчивую шутку, брошенную в его адрес много лет назад. Когда семьи жениха и невесты впервые встретились, Этель вслух обмолвилась о простом деревенском платье Дональда. Она шутливо подчеркнула, как по-разному в каждом из семейных кланов трактуется понятие выходного костюма. Это была всего лишь шутка, ей хотелось, чтобы, отбросив условности, все поскорее приступили к обеду, который она так долго и тщательно планировала. Но Дональд, как она не раз жаловалась Мартину, никогда до конца невестку не простил, так что теперь им суждено болтаться на суку дуба-виселицы прямо перед парадным крыльцом их дома.

Подобно отцу Этель, Мартин тоже регулярно ходил к темнокожей девчонке наверх, правда, делал он это иначе, чем тесть, но и тот, и другой спускались вниз преображенными. И тот, и другой преодолевали ветхозаветный раскол ради своих личных целей.

Но если им можно, почему ей нельзя?

Всю жизнь Этель вынуждена была во всем себе отказывать. В миссионерской деятельности. В возможности благодетельствовать. Дарить любовь в той степени, какой хочется. Когда девчонка занемогла, Этель почувствовала, что час, которого она ждала всю жизнь, наконец-то пробил. В конечном счете, если не она отправилась в Африку, то Африка сама пришла к ней.

Этель поднялась наверх, как некогда ее отец, чтобы лицом к лицу встретиться с чужим человеком, который живет в ее доме, словно член семьи. Девушка лежала на простынях, изогнувшись, словно первозданная река. Она выкупала ее, омыв ее чресла от грязи и скверны. Потом поцеловала ее чело и шею, и в этих двух поцелуях в беспокойном забытьи смешались два таких непохожих друг на друга чувства. Она принесла ей слово Божие.

Отныне у нее появилась своя, совсем своя дикарочка.