Стивенс

Анатомический театр Прокторского медицинского колледжа находился в трех кварталах от главного здания, почти в тупике, второй дом от конца. Поступить в Проктор было проще, чем на более престижные медицинские факультеты в Бостоне. От желающих отбоя не было, и студентов становилось все больше. По условиям стипендии учащийся Алоизиус Стивенс должен был работать по ночам. Администрация колледжа предоставляла ему льготы по оплате обучения и место для занятий – ночные смены, как правило, проходили спокойно и не отвлекали от книг, – а взамен получала сотрудника, который ночью сможет принимать трупы.

Карпентер со своей труповозкой приезжал под утро, почти перед самым рассветом, когда жители квартала должны были вот-вот проснуться, но сегодня прибыл около полуночи. Стивенс погасил лампу в прозекторской и побежал вверх по лестнице. Он чуть не забыл теплое кашне, потом спохватился, потому что погоды стояли холодные. Осень словно напоминала им, что приближается суровое время года. С утра шел дождь, и Стивенс отчаянно надеялся, что дорога не раскисла, потому что у единственной пары башмаков подметки были в плачевном состоянии.

Карпентер и его подручный Кобб ждали на облучке. Стивенс со своими инструментами сел в повозку. Он согнулся в три погибели и сидел так, пока они не отъехали на почтительное расстояние, когда можно было не опасаться, что кто-то из студентов или преподавателей попадется им на пути. Время было позднее, но заезжий ученый из Чикаго нынче вечером читал лекцию про скелет, и после нее публика еще вполне могла кочевать по местным салунам. Стивенс досадовал, что лекцию известного анатома ему не довелось посетить – условия его контракта частенько лишали его возможности присутствовать на вечерних выступлениях приглашенных знаменитостей, – но предвкушение денег несколько скрашивало разочарование. Большинство его соучеников происходили из состоятельных семей Массачусетса, так что о крыше над головой и куске хлеба могли себе позволить не заботиться. Когда повозка проезжала мимо салуна «У Макгинти», откуда доносились взрывы смеха, Стивенс надвинул шляпу на глаза, пряча лицо.

– Мы сегодня в Конкорд, – сказал Кобб, обернувшись к Стивенсу и протягивая ему флягу.

Обычно по соображениям безопасности Стивенс неизменно отказывался, когда Кобб предлагал ему отхлебнуть из горлышка, поскольку, хоть и был еще студентом, смог верно диагностировать заболевания, которыми явно страдал его подельник. Но сегодня ветер задувал слишком уж сильно и зло, и до возвращения в анатомический театр им предстояло долгие часы месить на холоде грязь. Стивенс сделал большой глоток и поперхнулся. В горле горело огнем.

– Что это? – выдавил он.

Кобб с Карпентером прыснули.

– Брат мой двоюродный сочинил. Крепковато на твой вкус?

Скорее всего, нынче вечером он просто слил вместе недопитые остатки из всех стаканов в салуне, а теперь потешался. Но за розыгрыш Стивенс был не в претензии. За те месяцы, что они работали вместе, Кобб проникся к нему симпатией. Он представлял себе реакцию юноши, когда Карпентер срочно высвистывал его, потому что их третий подельник либо пьян в стельку, либо сидит в кутузке, либо по каким-то иным причинам своей роли в их ночных экспедициях выполнить не может. Кто бы мог подумать, что лощеный богатенький мальчик сумеет так крепко держать язык за зубами (богатым Стивенс не был, да и лоск его пока был исключительно плодом воображения)? В городе за похищение трупов недавно стали приговаривать к повешенью, и поскольку трупы висельников впоследствии передавались в анатомические театры для учебных вскрытий, в работе Стивенса можно было при желании усмотреть некоторую логику или иронию судьбы.

– Виселицы я не боюсь, – как-то признался ему Кобб. – Это быстро, раз – и вздернули. Плохо, что на глазах. Я бы предпочел помирать без свидетелей. А то стоят, понимаешь, смотрят, как из человека дерьмо вываливается. Что за радость?

Разорение могил скрепило их дружбу. Теперь, когда Кобб называл его «доктором», в этом слышалось не глумление, а почтение.

– Ты не им чета, – сказал он Стивенсу, когда однажды ночью они тащили труп через задние двери, – не чистоплюй какой.

Все верно. Студенту-хирургу было не до чистоплюйства, особенно когда дело касалось материала для аутопсии. Анатомия с момента своего становления как наука всегда остро нуждалась в трупах. Через полицейские участки, суды и тюрьмы на прозекторские столы порой попадали покойные убийцы и проститутки. Человек, страдающий редким недугом или увечьем, мог по завещанию на возмездной основе передать свое мертвое тело для нужд науки; некоторые врачи делали это безвозмездно, ради научного интереса, но их было мало, и спрос значительно превышал предложение. Торговля трупами и для покупателей, и для продавцов была делом опасным. Богатые медицинские колледжи перебивали цену у тех, что победнее. Платить надо было за труп плюс какую-то сумму за постоянные услуги поставщика и за доставку. В начале учебного года, на пике спроса, цены взмывали вверх, а к концу семестра, когда острой необходимости в образцах не было, трупы шли со скидкой.

Стивенсу ежедневно приходилось сталкиваться с патологическими парадоксами. Казалось бы, цель профессии врача – продление человеческой жизни, но вместе с тем подспудно всегда присутствует надежда, что число больных не иссякнет. Врачебная ошибка приводит к суду по обвинению в недостатке профессионального мастерства, но стоит попасться на незаконной добыче трупов, и тот же суд покарает тебя за попытку это мастерство приобрести. В Прокторе студенты платили за патологоанатомические образцы из своего кармана. Первый же курс анатомии включал в себя два полных вскрытия – но где было Стивенсу набрать на это деньги? Дома, в штате Мэн, мать избаловала его своей стряпней. Здесь после платы за обучение, учебники, посещение лекций и комнату ему оставляла гроши на хлеб да воду.

Когда Карпентер пригласил Стивенса в дело, он не колебался ни минуты. Тогда, во время доставки первого трупа, много месяцев назад, внешность осквернителя могил его напугала. Великан-ирландец могучего сложения, неотесанный грубиян, от которого вечно пахло сырой землей. У Карпентера с женой было шестеро детей; болтали, что двоих из них, скончавшихся от желтой лихорадки, он продал в анатомический театр медицинского колледжа. Может, это сплетни, но Стивенс все равно не решился бы его расспрашивать. С другой стороны, подпольная торговля трупами к сантиментам не располагает.

Бывали случаи, что, разрыв могилу, похититель узнавал в преставившемся пропавшего родственника или близкого друга.

Свою шайку Карпентер собирал по салунам, сплошь пьянь да рвань, как на подбор. Днем они дрыхли, к вечеру набирались как следует, а потом отправлялись на дело. «Время работы неудобное, но определенным личностям подходит». Личностям с преступными наклонностями, закоренелым, не подлежащим исправлению ни под каким видом. Работа была мерзопакостной. Самой невинной частью ее были набеги на кладбища по горячим следам, тогда конкуренцию им составляли только падальщики-трупоеды. Стоило чуть припоздниться, покойника мог умыкнуть кто-то другой. Чтобы сорвать «поставки» конкурентов, Карпентер закладывал их полиции, которая врывалась в прозекторские. Если две соперничающие шайки сталкивались на одном погосте для нищих, поножовщина разгоралась прямо среди могильных плит.

– Вломили мы им.

Такими словами Карпентер заканчивал каждую историю о своих подвигах, обнажая в ухмылке почерневшие зубы.

В зените карьеры он сумел довести все трюки и уловки своего ремесла до высот дьявольского искусства. Он привозил гробовщику тачку камней, которые ложились в гроб вместо покойного, а тело в той же тачке забирал с собой. Специально нанятый актер обучил своих племянников и племянниц рыдать по заказу, это были профессиональные плакальщики. С ними можно было обходить морги и требовать официальной выдачи тел пропавших без вести родственников, хотя, когда предоставлялась возможность попросту стащить у коронера мертвеца, Карпентер не брезговал и этим.

Не раз он продавал труп в анатомический театр медицинского колледжа, потом заявлял о покойнике в полицию, отправлял одетую в черное жену добиваться выдачи тела якобы скончавшегося сына и в конце концов перепродавал покойника другому колледжу. Поскольку округ в результате экономил на погребальных выплатах, власти смотрели на исчезновение мертвецов сквозь пальцы.

Постепенно торговля мертвыми приобрела такой размах, что родственники усопших стали выставлять дозоры на могилах, боясь, что иначе близких утащат под покровом ночи. Стоило ребенку пропасть, как он тут же превращался в жертву сатанинского заговора: его наверняка поймали, умертвили и продали прозекторам. Газеты запестрели гневными передовицами, и закону пришлось сказать свое слово.

В новых условиях большинство конкурентов Карпентера расширили географию своей деятельности и теперь, чтобы грабить могилы, совершали набеги на самые отдаленные кладбища. Карпентер специализировался исключительно на черномазых.

Эти черномазые вокруг могил родных дозором не ходили. Они не барабанили в дверь шерифа, не осаждали редакции газет. Ни один шериф не обращал на них внимания, ни один газетчик не стал бы с ними разговаривать. Тела их усопших исчезали в мешках и вновь появлялись в холодных покойницких при медицинских колледжах, чтобы раскрыть медикам свои тайны. Каждого из них Стивенс воспринимал как чудо, обнажающее перед ними хитросплетения Божьего промысла.

Карпентер произносил слово «черномазый», словно урчащий шелудивый пес, обгладывающий кость: чер-р-рномазый, ниггер-р-р!

Стивенс таких слов никогда не произносил. Он осуждал расовые предрассудки. Если разобраться как следует, у неграмотного ирландца Карпентера, которому общество не оставило другого занятия, кроме осквернения могил, было куда больше общего с негром, чем с белым доктором. Разумеется, он никогда бы не решился заявить об этом вслух. Иногда, глядя, куда идет современный мир, он начинал сомневаться, не слишком ли его взгляды радикальны. Соученики говорили чудовищные вещи о цветных жителях Бостона: об их запахе, умственной неполноценности, животных инстинктах. И, тем не менее, подходя со скальпелями к трупу негра, эти студенты делали для прогресса цветного населения куда больше, чем самые велеречивые аболиционисты. Смерть превращала негра в человека. Только посмертно он оказывался равным белому.

На окраине Конкорда они остановились у невысоких деревянных ворот и стали ждать сигнала сторожа. Вот он помахал фонарем туда-сюда, и повозка Карпентера въехала на кладбище. Кобб заплатил сторожу, как было условлено, и тот провел их к сегодняшней богатой поживе: две могилы взрослых, две подростковые и три младенческие. От дождя земля стала помягче. Работы на три часа. Когда могилы снова засыплют, никому и в голову не придет, что в них кто-то порылся.

– Ваш скальпель, доктор, – произнес Карпентер, протягивая Стивенсу лопату.

Поутру он снова превратится в студента-медика, а нынче ему предстояло попрать смерть. «Осквернить могилу», возможно, было ближе к истине. «Попрать смерть» звучало напыщенно, но тоже верно. Благодаря ему люди после смерти получали возможность послужить благому делу, чего при жизни были лишены.

Изучение мертвых, не раз думал Стивенс, способно повлечь за собой изучение живых, которые, в отличие от трупов, смогут свидетельствовать за себя.

Он потер руки, разгоняя кровь, и вонзил лопату в землю.