Глава 3

Хорошо! Ох как хорошо!

Глад сидел на прилавке, спустив ноги, и ел мороженое, эскимо. Он любил эскимо, но только не шоколадное. Ну вот не любит он шоколадное, и всё тут! Шоколад отдельно любит, а мороженое шоколадное – нет! Мороженое должно быть снежно-белым, хрустким, но никак не коричневым и полурастаявшим, похожим на смешанное со снегом собачье дерьмо.

– Бей! Ломай! – Пацаны крушили витрины, стекла летели хрустальным дождем, и Глад их не останавливал: пусть позабавятся, делов-то. Развлекаться ведь надо! Магазин не жалко. Что, в городе мало магазинов? До конца жизни можно крушить! А есть еще и склады! А на складах чего только нет! Ох как хорошо…

Только вот девки куда-то попрятались. Суки просто растворились в пространстве! Неужели одни парни выжили?! Не может такого быть! А тогда в чем дело?

Это первый магазин, который они решили взять. Продукты, пиво, бухло – все как полагается. Можно оторваться пацанам! Вот только встает вопрос: а куда всем потом деваться? В смысле, где спать? Надо держаться вместе. Вернее, надо держать в своей кодле всех вместе. Чтобы все были под наблюдением, чтобы не устроили заговор, чтобы ночью нож в спину не воткнули. Или гвоздь в ухо.

Петрович рассказывал, как в тюрьме обходятся с крутыми мэнами. Ну, теми, что начинают на общество батон крошить. Типа он очень крутой, как вареное яйцо, он единоборствами занимался, всех завалит, всех положит! Ну как, это принято в кинах – вошел в хату некий спецназовец, и ему сам черт не брат. Тут же всех «торпед» раскидал, смотрящего зачмырил и живет таким вот героем!

Красиво, ага. Только не бывает так. Никогда не бывает. Одному на льдине нельзя. Не выживешь. Какой бы ты крутой ни был, тебе надо спать. А как только уснул, тут тебе и конец. Гвоздь на сто пятьдесят в ухо, и все. «Смерть наступила от кровоизлияния в мозг». Сактируют, и вышел вперед ногами.

Итак, большое помещение, в котором можно готовить жратву, в котором могут спать человек двадцать как минимум пацанов и которое расположено на Горе.

Общага? Нет тут хороших общаг. В офис нефтяников забраться? А где там готовить, где спать? Квартиру найти большую? Так пока ее найдешь… да и заперты они, открывать замучаешься.

А может, за город свалить? Найти коттедж где-нибудь у Юбилейного, в микрорайоне «Совхоз «Комбайн», и там устроить свою базу. Хм… нормально. Да. Это будет правильно. Но только вот два момента: туда, в «Комбайн», надо ездить. Значит, нужна машина. И во-вторых, эту ночь надо ночевать здесь. На Горе. Пока что – на Горе. А уже завтра с утра поехать на поиски коттеджа.

Черт! Детский сад! Вот же он идиот – в детском саду можно зависнуть! И матрасы есть, и кухня, небось, и продукты всякие имеются! И места хватит на всех!

– Глад! Глад!

В магазин вбежал Серый, запыхавшийся от бега:

– Глад! Там хачи! Магазин дальше, на углу Бакинской, подломали! Курочат! Айда им пендалей дадим!

– Сколько их? – встрепенулся Глад, и сердце заныло в сладком предвкушении.

– Трое! Васька Спирт видал, прибежал! Говорит, трое, двое постарше, один помладше!

– Айда! – Глад хищно оскалился. – Мачете! Биты! Мочить будем! Россия для русских! Смерть хачам!

Глад ненавидел хачей. Однажды ему крепко досталось – он докопался до мелкого хача, отшакалил у него телефон и не успел уйти. На его беду, откуда-то вынырнули еще трое хачей – «старичков» призывного возраста, и что им Гладово карате! Его метелили, гоняли как футбольный мяч, и, если бы не прохожие, которые начали вопить, спасая несчастного русака от разозленных кавказцев, тут бы ему и конец. Или внутренности бы отбили, сделав инвалидом, или вообще на глушняк положили бы. Хачи, когда входят в раж, забывают обо всем на свете – лишь бы заглушить соперника. А то, что впереди маячит зона, на это уже наплевать. Бей! Режь! Топчи!

Глад подозревал, что у них в подобные моменты просто отключается мозг. Как у берсерков. Хотя нет. Берсерки, те не обращали внимания, сколько вокруг врагов. Их резали – они дрались. Их рубили – они дрались. Пока не упадут от потери крови или пока им не отрубят башку. Эти же тут же бросали свое «приятное развлечение», переставали топтать и резать, после того как обнаруживали вокруг себя опасность для своей драгоценной персоны. Сваливали, если видели перевес на стороне соперников.

В общем, тогда Глад сбежал, прихрамывая и кренясь на один бок, как подбитый корабль. А потом месяца два ходил морщась от боли. С тех пор люто ненавидел хачей и всех, кто на них был хоть немного похож.

Нет, так-то он ненавидел всех людей, но хачей – особо. «Хач» для него было чем-то вроде ругательства, как «гандон». И вот теперь, когда законов нет, когда можно творить что хочешь, ему хотелось почистить город от «черных»!

Через минуту вся кодла бежала по Бакинской в сторону бывшего КП ГАИ, пыхтя, скаля зубы, матерясь и обсуждая то, как они сейчас выпотрошат этих «черных».

Толпа, объединенная жаждой крови, – страшная вещь. Ни жалости, ни сомнений в своей правоте, ни каких-то других мыслей, кроме «убить», «растерзать», у такой толпы нет. Радостная ярость, предвкушение легкой победы (десяток вооруженных мачете и битами на троих!) – вот что витало над бегущими парнями. Тем более что почти все (кроме Глада) успели слегка насосаться спиртного: дорогих коньяков, экзотических ромов и виски. Хотя пьяны были больше от ощущения безнаказанности и вседозволенности, чем от выпитых пары глотков спиртного, Глад строго предупредил, что, если кто-то из них среди дня нажрется до состояния свиньи, он выпотрошит напившегося, как ту же свинью, а кишки прибьет к дереву. И заставит бегать вокруг, пока кишки не намотаются на ствол. Он читал о таком способе казни, и ему тогда это изуверство очень понравилось – своей зрелищностью и запредельностью жестокости. И Глад собирался в скором времени устроить такое представление. Ему не хватало только жертвы.

Копошение в угловом магазине увидели сразу – две фигурки повыше, одна низенькая таскали и укладывали что-то на асфальт возле витрины. Коробки, ящики, бутылки россыпью – весь ассортимент магазинчика. Он был небольшим, этот магазин, так что особо ценное тут вряд ли имелось. Обычный набор продуктов и питья, как в сельмаге.

Пацаны на ходу завизжали, заулюлюкали, размахивая своим оружием, и фигурки заметались, видимо, вгорячах не сообразив, куда надо бежать. Когда побежали, было уже поздно – волчья стая Глада по его команде растянулась в стороны, охватывая полукольцом и дорогу, и отход к пятиэтажкам, отжимая жертвы к стене магазина. Двое, не успевшие убежать, схватились за биты, которые были прислонены к стене, один, мелкий, рванул в глубь магазина, и Глад усмехнулся: оттуда нет выхода! У этого магазина нет второй двери! Только наружная! Он точно знает, потому что не раз видел, как разгружали машины с продуктами!

Запыхавшаяся толпа обступила двух хачей, прижавшихся к стене магазина с битами на изготовку, и теперь, торжествующе улыбаясь, пацаны смотрели на покойников. Именно на покойников, потому что никем, кроме как покойниками, эти два смуглых подростка быть не могут.

– Ну что, черножопые, попали? – ласково улыбнулся Глад.

– Ты сам черножопый! – огрызнулся один из подростков, совершенно без какого-либо акцента. – На себя посмотри! Когда жопу мыл в последний раз? Месяц назад? А мы всегда моем после сортира, не то что вы, засранцы!

Улыбка Глада превратилась из «ласковой» в хищную гримасу волка. Верхняя губа приподнялась, обнажая белые зубы (один искусственный после того, как эта тварь Комар ему его выбил), глаза прищурились, и уже в следующую секунду Глад нанес удар.

Он целил, намечал удар в ключицу, высоко вскинув мачете, подобранное в хозмаге на остановке, но в последний момент, опуская клинок на жертву, изменил направление удара и размашистым движением подсек ноги противника. Тот не успел отреагировать, он ждал удара сверху, и потому мачете беспрепятственно врезалось в ноги парня на уровне коленей. Одну ногу клинок отсек сразу, во второй застрял, погрузившись в сустав почти до половины ноги. Глад дернул мачете назад, оно со скрежетом о кость вышло назад, и Вадик замер, с любопытством ожидая того, что произойдет дальше.

Хач вначале даже не понял, что случилось. При тяжелых травмах организм отключает ощущения. Боль приходит потом, после осознания тяжести раны.

Подросток покачнулся, тупо глянул на валявшуюся под ним ногу, выронил биту, уцепившись за стену, и тогда Серый вдруг взвизгнул, выдохнув из себя то, что сейчас объединяло всю эту кодлу:

– Бей! Режь!

Его мачете с хрустом врезалось в череп раненого, непонятно как удерживающегося на одной, уже подрубленной ноге, и практически располовинило череп, забрызгав и стену, и Серого красными густыми брызгами.

Второго убивали всем скопом, повизгивая от радости, сопя, торопясь нанести хоть один удар, хотя бы разок ткнуть клинком уже едва дергающееся, окровавленное, превращенное в отбивную тело.

Когда толпа отхлынула от тел, на месте остались два куска плоти, в которых с трудом можно было различить очертания людей. Голов практически не было – вместо них мешанина из костей, мозга и крови, животы вспороты, содержимое разбросано в стороны. Руки и ноги по частям валялись рядом, и белые кости были похожи на кусочки сахара.

И Гладу очень захотелось горячего чая. И лучше с лимоном. Горло пересохло.

А еще он обнаружил, что кончил. Прямо в трусы. И теперь там было мокро и противно. Но вообще, – ему было хорошо! Очень хорошо! И лучше и быть не может!

– Найдите спиногрыза! – приказал он хрипло, соображая, что в магазине должна быть туалетная бумага. Надо же почистить в трусах, не ходить же ТАК. – Он в магазине заныкался. Я его хочу допросить.

– Допросить! Допросить! – заржали довольные соратники, повязанные кровью и смертью. Теперь они были единое целое – Бригада! Теперь они настоящие жиганы! И теперь им никто не страшен!

Мальчишку нашли в складе, он прятался за ящиками с минералкой. Похоже, он пытался долезть к маленькому оконцу в стене у самого потолка, но по причине своей малости допрыгнуть не сумел. А может, и сумел, но надо ведь еще и подтянуться на руках, как-то пробить стекло маленькой рамы и потом уже пролезть наружу. И проделать это все в двух метрах от разъяренной толпы, убивающей его братьев. В общем, совершенно безнадежно. Никаких шансов. И тогда он, глупый, решил спрятаться.

Его, трясущегося и тихо подвывающего, привели к Гладу, устроившемуся в кресле директора магазина, как император на троне. Мальчишка обмочился от страха, и толпа, собравшаяся в дверном проеме, радостно гыгыкала, показывая на мокрые штаны и отпуская искрометные шуточки.

Глад сердито свел брови и, подняв правую руку, важно сказал:

– Тихо, бродяги! Будем суд творить! Не мешайте!

Все тут же затихли, и Глад, наслаждаясь произведенным эффектом и своей ролью властителя-судьи, торжественно сказал:

– Этот черножопый со своими подельниками-крысами без нашего разрешения на нашей территории посмел заниматься мародерством. Что за это ему причитается?

– Смерть! Смерть! – закричали соратники и подвинулись чуть вперед, чтобы быть готовыми ударить по жертве.

– Смерть, – медленно кивнул Глад. – Но смерть бывает разная. Легкая смерть и тяжелая смерть. Он должен умереть, но… мы же справедливые пацаны, ведь так, бродяги?

Толпа невнятно заболботала, но никто не подхватил его слова. Они пока не понимали, к чему ведет вожак.

– Пусть он нам расскажет, где собираются черножопые! Сколько их! Куда прячутся! Чем занимаются! И тогда мы дадим ему легкую смерть. Согласны, братва?!

– Согласны! – заорали все радостно, предвкушая развлечение. Допрос – это весело!

– Раздевайся! – вдруг, сам не зная почему, приказал Глад. – Ну! Быстро! Снимай с себя все!

Мальчишка, как сомнамбула, медленно, завороженно глядя на Глада, снял рубаху, потом скинул сандалии, стянул штаны, трусы и остался в одних носках, прикрывая руками половые органы. Глад довольно ухмыльнулся и, кивнув на мальца, крикнул в толпу:

– А что, похож на девку, а, пацаны?

– Аха-ха-ха! – заблажили подельники. – Похож! Грех убивать без развлечения! Петух! Петушара!

– Потом… – кивнул Глад. – Потом это обсудим. А пока – пусть расскажет все, что знает. Расскажешь, петушара? Не слышу! Чего ты там шепчешь, Машка!

– Расскажу! – всхлипнул мальчишка. Ему было максимум десять лет – мелкий, худосочный, никак не похожий на девку. Если только на совсем мелкую девку, у которой ни сисек, ни жопы. Но Глад вдруг испытал возбуждение, глядя на это тщедушное тельце.

Кстати, Закон, по рассказам Петровича, не возбраняет пользоваться услугами «петухов». «Петух», он на то и «петух», чтобы удовлетворять запросы черной масти. Где на киче взять бабу? А «петухи» всегда под боком. Униженные, обиженные. «Обиженка» – так их и зовут.

И малец рассказал. Оказалось, все хачи сейчас базируются совсем недалеко, в общежитии «Бакланки» – так на Горе называли общежитие профессионально-технического училища. Там обычно учились совсем отмороженные, те, кого выперли из школы, или хачи, которых в «Бакланке» абсолютное большинство. Почему в «Бакланке» столько хачей, Глад не знал. Да по большому счету и знать не хотел. Он принимал это как факт – есть «Бакланка», и есть там толпа хачей, которых надо гонять, а лучше убивать. Всех до единого – ибо не люди, а мразь, грязь под ногтями, дерьмо собачье засохшее – вот кто эти нелюди!

Глад никогда не задумывался: а что же они ему такое сделали, за что он их так ненавидит? Ну да, один раз крепко отмудохали, но он и до того их ненавидел, до избиения.

И родаки их ненавидели, хотя внешне на людях никогда не позволяли себе выражать презрение к «черным». Всегда вежливо, с улыбкой здоровались с семьей чеченцев, живущих рядом на лестничной площадке, и даже отпускали радостные сюсюкающие замечания в адрес мелкой соседской чеченской девчонки, черной, как сажа, бормочущей свои тупые каркающие речи, непонятные нормальному человеку.

Слышали бы эти чеченцы, что говорили в их адрес родаки Глада, сидя на кухне и попивая чай! О-о… сравнение с животными было самым мягким из их высказываний! И Глад тут был совершенно согласен со своими родителями. Животные! Настоящие животные! Генетический мусор! Улыбаются, рожи свои делают приветливыми, а сами так и норовят башку отрезать! Будь его воля, атомную бомбу бы бросил на них всех!

Р-раз! И нет Кавказа!

Р-раз! И казахов на хрен!

Почему казахов? Да пошли они все! И калмыки тоже. Все пошли на хрен! Все!

Пацаненок рассказал интересную вещь. Итак, хачи уже объединились и сейчас тусуются в общаге «Бакланки». Пособирали туда девок, что нашли на улицах, и сделали из них шлюх. Ну и курочат потихоньку близлежащие магазины. Как сегодняшняя троица. Верховодят в «Бакланке» чечены, главный из них Аббас, с ним его два брата – Ибрагим и Джамал. Они сами не из «Бакланки», а приехали сюда с семьей. Те двое, кого кодла растерзала, тоже были чеченами, братьями этого пацана.

Аббас и его братья начали собирать по улицам всех чеченов, дагов и азеров. Ну и армян до кучи – они хоть и не мусульмане, а все-таки с Кавказа, свои. Еще к ним прибились татары и какие-то нерусские. Все теперь живут по адатам, то есть по укладу, установленному у чечен с самой старины. По ним девки – добыча джигитов, а тех, кто не подчиняется, не хочет жить по адатам, – в расход. Сегодня убили троих русских пацанов, а может, и не русских. Но Аббас сказал, что они русские. Эти пацаны не хотели принимать ислам, не хотели жить по адатам, потому их зарезали. Девки ублажают джигитов, они общие. Девки все русские, только кавказские девки правильные, их шлюхами делать нельзя. Это не по адатам. А иноверцев можно.

Рассказ пацаненка постоянно прерывался выкриками кодлы, слушающей допрос, и Гладу даже пришлось рявкнуть на них, выпалив матерную тираду такой грубости, что вообще-то за такие слова можно и на перо насадить. Настоящие сидельцы, как рассказывал Петрович, практически не ругаются матом. Потому что за вроде как безобидное: «Пошел ты на х…!» – можно легко получить заточку в брюхо. Ведь ты практически предложил человеку стать «петухом», а за такое только смерть.

В общем, когда допрос закончился, кодла горела жаждой мести и мечтала рвать этих хачей на мелкие кусочки. Чего они русских угнетают, твари?! Пусть едут в свою Чечню!

Вообще-то этот Аббас сделал то же самое, что хотел сделать Глад. Только раньше. Как это он так ускребся, Гладу непонятно. Раньше вышел из комы? Наверное. И это вот было Вадиму обиднее всего! Теперь подминать под себя район будет гораздо труднее. Гораздо! Как бы и его самого, Глада, в расход не пустили. Их там, как сказал этот мелкий, человек тридцать.

– Так, пацаны! – начал степенно Глад. – Сдается мне, что «черные» не люди. Это петушня! А с «петухами» как надо поступать?..

Когда всем уже надоело терзать почти потерявшего сознания мальчишку, окровавленное тело поставили на ноги, и Серый полил его сверху донизу «Жидкостью для розжига». Воняло керосином, и Глад криво и довольно улыбался – любил он это дело! Раньше были только кошки да собаки, неосторожно подпустившие к себе Глада, но вот до людей дело так и не дошло. Но ему нравилось читать о том, как где-то, в каком-то городе одноклассники подожгли пацана или девчонку, и те бегали, полыхая, как живые факелы. Классное, наверно, зрелище!

Мальчишку вывели из дверей магазина, Глад щелкнул зажигалкой, которую нашел тут же, за прилавком, и вполголоса приказал:

– Беги. Отпускаю!

И поднес огонь к мокрой спине мальца.

– Класс! – довольно выдохнул Серый. – Видали? Живучий скот! Другой бы сразу сдох, а он метров десять пробежал, не меньше!

– Да он и щас живой, – удивленно заметил жилистый парень с кривым носом, видимо, сломанным в раннем детстве и почему-то не поставленным на место. Звали его Гвоздь, ясное дело, от фамилии. Гвоздев он был. Мать его воспитывала одна, Глад знал их семью. Алкаши, одно слово. Но парень так-то дельный, крепкий. Таких нужно привечать, к себе поближе держать. Он один из первых пришел в кодлу, как и Серый.

– Точно, живо-ой! – восхищенно протянул Серый, глядя на красно-черный шевелящийся кусок плоти. – Ты поглянь, у него вся кожа сгорела, а все шевелится! Точно, нелюди какие-то эти хачи!

Глад ощерился, сжал в руках мачете и громко крикнул:

– К бою, пацаны! Порубим нелюдей!

– Порубим! – прокричали два голоса и неуверенно затихли.

Серый негромко буркнул:

– Глад, их человек тридцать! Валить надо! Щас нас самих тут порубят!

И тут откуда-то грянул выстрел. Россыпь крупной дроби хлестнула по кодле, кто-то упал, кто-то закричал и запрыгал на одной ноге, видать, ранен. И Глад тут же понял, осознал всей своей звериной сутью: «Бежать! НАДО БЕЖАТЬ!»

– За мной, братва! – Он рванул прочь от магазина, от шевелившегося и тихо натужно стонущего комка красной плоти, от смерти, бегущей через дорогу и вопящей: «Аллах акбар!» Мозг Вадима сработал как надо, а тренированное тело понесло его вперед с такой скоростью, что кодла тут же отстала, пыхтя, матерясь и пытаясь его догнать. И вряд ли им удалось бы уйти, если бы хачи не задержались возле сожженного мальчишки, который все еще пытался подняться на четвереньки и протягивал руки к пробегавшим собратьям.

Как ни странно, глаза у него видели, а может, он услышал знакомые крики, в любом случае он позвал своих, и они остановились, с минуту решая, что делать – бежать за убийцами или же помочь единоверцу. А пока решали, Глад со своей кодлой успел уйти далеко.

Но не вся кодла успела уйти. На месте остался один из пацанов – не самый авторитетный, но один из тех, кто был с Гладом с самого начала и ходил с ним на промысел – обирать пьяных, долбить бомжей, гоп-стопить лохов. Витек Коновалов его звали, погоняло – Конь. Дробь нулевка, выпущенная из вертикалки двенадцатого калибра, вошла ему в колено, прямо под чашечку. Он стоял немного боком к стрелявшему, так что по случайности, по закону подлости, ему почему-то досталось больше других. Одна дробина – в колено и две – в ляжку и в зад. Те, что в ляжку и в зад, ерунда, только кровили. Но вот та, что в колено, вывела его из строя начисто.

Хоть он и просил кодлу его не бросать, вопил вслед, но куда там! Никто его не слышал. А если бы и слышал, что они, идиоты, чтобы подставляться под ствол? Своя шкура дороже!

Когда кодла скрылась за углом пятиэтажки, преследовать ее больше не стали. Высокий черноволосый парень с узким, хищным лицом встал на колени над обожженным мальчишкой и что-то спросил по-своему, по-чеченски. Тот тихо ответил, можно сказать, проскулил. Аббас снова задал вопрос. И снова мальчишка ответил. В этот раз он говорил дольше, и лицо Аббаса бледнело и бледнело. Наконец, мальчишка замолчал и закрыл глаза. Похоже, потерял сознание. Тогда Аббас достал из ножен длинный узкий нож, что-то сказал, провел рукой по лицу, как это делается на молитве, и осторожно, почти нежно воткнул нож мальчику под лопатку. Тот даже не дернулся. Возможно, был уже мертв, а может, просто ничего не чувствовал – разве сравнится боль от вонзившегося в сердце ножа с болью тела, на котором сгорела кожа? Эта боль, от ножа, была болью милосердия. Болью, заканчивающей земное существование. И пусть теперь Аллах примет душу несчастного, погибшего от рук неверных.

– Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар! – трижды произнес Аббас, и вся толпа нестройно повторила:

– Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар!

– Джихад! Резать русаков! – почему-то по-русски, жестко, с пафосом сказал Аббас. – Джихад! Всех русаков, кого увидите, убивать! Девок – в гарем! Если будет возможность захватить живьем, брать, но не рисковать! Если есть опасность, убивать на месте! Сдавшихся – на базу! Там с ними поговорим.

Вообще-то было легко объяснимо, почему Аббас говорил по-русски. Хотя и ненавидел русских истово, со всей силой своей волчьей души нохчо. Его отец и старший брат погибли на чеченской войне. И здесь он оказался не просто так – Кадыров выжил их семью из Чечни, объявив террористами, и даже снес бульдозером дом, в котором жил один из его братьев, примкнувший к священному джихаду и расстрелявший кадыровского полицейского.

Когда дело раскрылось, их убивать не стали, но дом снесли и приказали убираться куда хотят. Хоть в Африку. Если останутся, тут им и конец. И они уехали. Три брата, мать, сестры.

Так вот, в его тейпе теперь были не только чеченцы, которых здесь было совсем мало. Тут были и дагестанцы, и татары, и калмыки – кого только не было! А как отдавать приказы? На чеченском? Так они его не понимают. А русский язык само собой знали все. Так что выбора не было: между своими, нохчо, – на чеченском, общие приказы – на русском.

Аббас поднялся, подошел к русскому, который испуганно таращился на парня, стоя с окровавленным ножом в руке. Тот встал над ним и укоризненно помотал головой, поцокал языком:

– Ц-ц… вот как неприятно, правда? Больно, наверное? Бежать никак нельзя, да? Сейчас ты нам расскажешь: кто такие, откуда взялись, где сидите. Все расскажешь!

Он рассказал. И когда его повесили на дереве, его кожа свисала почти до земли, отделенная от самого пояса и до шеи. Такое делали «духи» в Афгане, Аббас читал об этом и всегда мечтал повторить такое с русаком. И повторил.

До утра тот не дожил. Умер уже часа в три ночи, когда обескровленное тело отказалось поддерживать жизнь. Но к тому времени сознания в нем уже не было.

Сожженного мальчика чеченцы подобрали и унесли с собой, чтобы похоронить утром, а этой ночью запланировали набег на детсад «Ручеек», где вроде как должны были засесть бандиты-русаки. Окружить всем известный «Ручеек», не дать уйти этим уродам – дело несложное. Русаков всего девять человек, а нохчо – тридцать четыре. Никто не уйдет! Откуда узнал про «Ручеек»? Да про «Ручеек» Глад ляпнул, когда издевались над мальчиком.

Мать Лены Самохиной была совсем еще молодой женщиной, можно сказать – почти девушкой. Моложе Настиной матери. И такая же красивая. Она лежала в спальне, спокойная и безучастная ко всему на свете, такими безучастными бывают только мертвецы. Ее одели во что-то строгое, вроде как официальный костюм – темно-коричневый, с юбкой ниже колен. Кружевная белая блузка и… Но почему-то она была в кроссовках. Белых «Найк», почти таких же, как у Насти.

Настя с недоумением посмотрела на эти кроссовки, потом на свои, и Лена, заметив ее взгляд, как-то странно виновато ответила на незаданный вопрос:

– У нее с ног туфли слетали. Не налезали. Мы с папой решили надеть кроссовки. Все лучше, чем с босыми ногами, ведь правда же?

Настя промолчала. Чем лучше? Какая разница мертвецу, в чем его хоронят? Она всегда искренне считала – если… нет, когда она умрет, так ее толкни ногой в яму – да и хрен с ней! Какая разница мертвецу, в чем и как его хоронят? Ее-то в этом теле уже не будет! Она улетит! Куда? Да кто знает, куда?! Может, на небеса, как говорят попы, а может, переселится в другое тело, как пишут фантасты. А может, и вообще растворится в информационном поле. Только ее бывшей оболочке уже все равно, куда бы Настя из нее ни делась.

– А что вы собирались с ней сделать? – глухо спросила Настя, не глядя на новую знакомую.

– Я не знаю, – тихо ответила Лена и всхлипнула. – Папа сказал, что, может, все-таки обойдется… тогда мы ее отвезем на кладбище и похороним как положено.

Настя не спрашивала, что означало «обойдется», и так ясно что. Отец Лены надеялся, что не умрет. И не дошел до квартиры.

– Теперь я не знаю, что делать! – безжизненным голосом сказала Лена. – Папа умер, мама умерла… телефоны, ни один, не отвечают. Я звонила бабушке, они с дедушкой в Ленинском районе живут, так они трубку не берут. Тоже, наверное, умерли. Я ждала папу…

Настя оглядела Лену внимательно, снизу доверху – симпатичная девчонка. И ухоженная. Ясное дело, ее любили, ее холили и лелеяли. И куда вот теперь ей деваться? В самом деле, куда?

Хм… а Насте – куда? Голова кругом!

Стоп! Интересно, а может, одни девочки выжили?! Нет, правда, как в том старом фильме, как он назывался… голова не варит… нет, не вспомнить. Только там в будущем остались одни женщины, и размножались они вроде бы почкованием. Польский фильм или чешский. Ну и попали в будущее двое замороженных мужчин. И развлекались там. Только вначале их чуть не кастрировали. Глуповатая комедия, конечно, но вообще-то очень похоже – там из лаборатории вырвался вирус и убил всех мужчин. А женщины стали выживать как могли! Запросто ведь может такое быть! Почему бы и нет? Сейчас каких только вирусов проклятые ученые не выращивают! Всякую дрянь!

Настя смотрела в сети про лихорадку Эбола и про СПИД тоже смотрела. Говорят, это все американцы придумали, чтобы людей на Земле извести. Оставить только немножко, чтобы их, американцев, обслуживали как рабы. А остальных всех убить. Называется – теория заговора!

Ох, так и с ума сойти можно… А если и правда такое случилось? Одни только девочки выжили на всем белом свете?

– А ты не знаешь точно, что там в мире случилось? Что точно случилось? – спросила Настя осторожно, опасаясь выглядеть лохушкой перед девчонкой явно года на три ее младше. – Я в отключке была и только недавно очнулась. Гляжу – а там бабушка мертвая лежит! Я сама-то в гости приехала, из Москвы… мама отсюда родом.

– Из Москвы… – Девчонка чуть улыбнулась. – Я хотела бы жить в Москве! У вас там прикольно! Метро есть! Ночные клубы всякие! И вообще… Москва!

Девчонка сказала это с таким выражением, что Настя чуть не поморщилась. Честно сказать, она не очень-то любила Москву. А за что ее любить? За толпы в метро, когда тебя несет поток людей, дышащих перегаром, воняющих гнилыми зубами и дешевыми духами? За то, что тебе едва не ломают ребра при входе в вагон метро? Или за снобство одноклассников, хвастающихся последней моделью айфона?

Да, в Москве можно сделать карьеру и сделать бизнес. Но жить там – это все равно как жить в офисе! То ли дело какие-нибудь там Багамы… белый песок, теплое море.

Или Корфу – все цветет, все пахнет, и прозрачное море… красота!

Но вонючую Москву… да ну ее к черту!

Когда говорила об этом маме, та раздраженно фыркала и говорила, что Настя дура, достойная наследница бабушки, считающей Москву вертепом и сатанинским кублом. А на самом деле Москва – центр цивилизации, покруче всяких там Нью-Йорков и грязных, зачуханных Парижей с их толпами негритосов и арабов.

Но тут Настя с мамой была согласна: ей Париж ну о-очень не понравился! Опасный город! Эти негритосы на улицах – мерзкие, потные, один хотел ущипнуть маму за попу, и мама так ему врезала – с размаху, прямо в нос, что кровища брызнула, и черная рожа отлетела метра на два! Другой негритос хотел что-то сказать, и мама его обложила таким трехэтажным матом, что он попятился и потянул за собой побитого другана, сообщив ему, что это крейзи русские. И от них можно ждать чего угодно. Настя тогда от души повеселилась! Хохотала, аж слезы полились!

Нет, мамочка ее была еще той оторвой, а иногда просто восхищала Настю. Такой и должна быть женщина – надо уметь дать отпор любому отморозку! И она, Настя, такая же!

– Пойдем на кухню, будешь рассказывать. – Настя зашагала из комнаты и Лена послушно пошла за ней.

Потом так же послушно, повинуясь приказам Насти, нагрела чай в электрочайнике, разлила его по красивым фарфоровым чашкам, буднично-аккуратно нарезала сыра, колбасы из продуктов, которые не донес папа, и они уселись обедать. Точнее, ужинать, судя по времени.

Лена, пока собирала на стол, рассказывала хорошим литературным языком, грамотно и даже с научными терминами. Видно сразу – девочка из благополучной семьи, отличница и послушная дочь.

Так оно и оказалось – мама Лены была учительницей, преподавала русский язык и литературу. Папа – преподаватель в университете, историк.

Насте подумалось, что для историка он был довольно-таки крепок, и Лена подтвердила: папа с юности увлекался атлетикой, был очень сильным и мускулистым. Но, увы, ему это не помогло. Вирус убил и немощную Настину бабушку, и могучего атлета, у которого только и хватило сил, чтобы дойти до двери квартиры.

Весь рассказ, в общем-то, уложился в пятнадцать минут. А о чем по большому счету рассказывать? Появился вирус. Предположительно после метеоритного дождя, который сам по себе поубивал кучу людей, – метеориты падали и в крупные города, а там совсем уж муравейник. (Настя представила себя в метро, стиснутой толпой людей, и метеорит, падающий в эту толпу, и вздрогнула. Впрочем, скорее всего, метеорит метро бы не пробил. Метро строилось еще и как бомобоубежище.)

Когда люди стали болеть, началась паника, все почему-то решили, что болезнь только в их городе или селе и надо ехать в другое место. Тогда побилось много народу – миллионы были раздавлены, сгорели или были выброшены с дороги. Но выжившим это не помогло. Люди стали умирать, все старше примерно пятнадцати лет и все младше десяти. И мор был таким быстрым, таким внезапным, что никто не мог этого и предположить – вот только что вроде стало не очень хорошо: температура, сердце стучит, голова болит, ну как при простуде. А потом – бах! И готово! Покойник!

Кто-то подольше протянул, как папа Лены, кто-то в первый же день умер. И выжили вообще-то не все даже в диапазоне с десяти до пятнадцати лет (Лена так и сказала – «в диапазоне», умная девочка! Отличница!). Почему – никто не знает. Лена в Сети читала, что, может быть, умершие дети чисто физически были или младше своего календарного возраста или, наоборот, старше. А выжили только те, у кого шла гормональная перестройка организма. Но это лишь предположение, так как исследований никто не проводил, потому что все исследователи быстро померли.

Ну вот в принципе и всё. Довольно-таки четко, сжато и по делу. Умеет девочка делать доклады, точно. Вот если бы она еще доложила, что им делать, Насте и Лене! Как жить? Куда бежать?

– Как думаешь, что нам надо делать? – уже не слишком заботясь о своей репутации в глазах девчонки, спросила Настя. – Папа что-то говорил по этому поводу?

– Папа сказал, что ехать куда-то во время эпидемии моровой чумы абсолютная глупость. И лучше уж помереть дома, чем по дороге в своей машине, – пожала плечами Лена. – А еще сказал, что если какие-то взрослые все-таки выживут, то рассчитывать на их помощь не стоит. Их будет так мало, что они и сами-то выжить не сумеют. Потому надо пытаться выживать где-нибудь в деревне. Там печки есть, дров можно напилить и нарубить. Но вначале надо найти таких же, как мы, детей и объединиться в общество. Только обществом можно выжить, и никак иначе. Вся история это доказывает. Кто-то умеет готовить, кто-то пилить и колоть дрова, а кто-то рыбу поймает. И все вот так помогут друг другу и тогда выживут. Еще сказал, что нужно будет собирать продукты здесь, в городе – продукты и вещи, а потом везти их в деревенский дом. Запасов в городах хватит надолго, на много лет. Консервы, конечно, испортятся, но крупы и всякие там макароны сохранятся. Часть их попортят мыши и крысы, но часть все-таки останется. А к тому времени, как все кончится, мы уже вырастем и сможем наладить свою жизнь и поднять цивилизацию снова.

Лена помолчала, собираясь с мыслями, и продолжила:

– Еще сказал, что нужно опасаться банд. Банды будут обязательно, потому что подростки, вырывавшиеся из-под власти запретов, начнут такое безобразие, что все войны покажутся детскими играми. Если они в обычное время избивали, поджигали, даже убивали, а что будет теперь, когда некому их укротить? Сказал, чтобы я не высовывалась, если вижу мальчишек. Любых мальчишек! Потому что они в первую очередь будут захватывать девчонок.

– А он не сказал, зачем будут захватывать девчонок? – слегка иронично спросила Настя, поглядывая на кукольное личико Лены. Та сразу замолчала, потупила глаза, потом посмотрела на Настю и серьезно сказала:

– Чтобы заниматься с нами сексом.

Насте сразу расхотелось ерничать. И вообще, зачем она вдруг решила слегка поддеть Лену? Выбрала время, дура чертова! А девчонка вообще-то не так и проста, как кажется. Умненькая: и не боится горячих тем. Нет, надо поближе с ней сойтись, точно. И правильно говорит: без общества не выжить.

– А как же тогда выживать обществу? – так же серьезно спросила Настя. – Если бояться мальчишек? Как мы размножаться-то будем?

– Папа сказал, что, прежде чем выйти к мальчишкам, надо понаблюдать – как себя ведут, как одеты, как разговаривают. Если это какие-нибудь АУЕ, бежать без оглядки или прятаться. От них и будут все беды. А еще – от кавказских диаспор!

Да, и насчет АУЕ, и насчет кавказцев папа Лены был совершенно прав. Первые – это уголовники или те, кто рядится под уголовников, что еще хуже. Вторые – у них всегда было много детей, просто так принято. Значит, их будет много. А еще – они привыкли считать всех, кто не их веры, гяурами, еретиками. А кроме того, они с детства умеют воевать и умеют мгновенно объединяться в опасные стаи.

А еще – они плохо относятся к женщинам, если эти женщины не их нации. Они считают всех русских девушек шлюхами.

Настя насмотрелась на такое, даже на себе испытала. В их элитном классе с усиленным изучением английского и французского были парни чеченцы и дагестанцы. Это был ужас какой-то! Надменные хамы, которые смотрят на тебя, как на дешевую подстилку.

У Насти был конфликт с одним из них, дошло и до мордобоя – ее к директору таскали, когда она разбила нос дагестанцу. Чуть ли не под исключение пытались подвести. Но когда выяснилось, что он пытался залезть к ней под юбку (славься тот, кто поставил камеры в школьном коридоре!), все затихло, и Настю убедительно попросили никому об этом не говорить. Мол, провели беседу, он извинился и все такое прочее. Осознал свою ошибку.

Но на самом деле он ничего не осознал, глядел на Настю волком и, если бы не боялся, что его выкинут из школы, точно сотворил бы какую-нибудь гадость. Настя была в этом уверена на сто процентов.

Как и уверена в том, что оставили его в школе потому, что папаша хорошенько башлял в проклятую гимназию, переполненную мерзкими снобами и богатыми, не менее мерзкими «хачами». Настя истово ждала, когда покинет этот проклятый вертеп, по недосмотру именуемый школой.

Итак, оставалось только лишь сидеть на месте, есть, спать, выбегать за продуктами в ближайший магазин и потихоньку набирать себе сторонников. Команду. В том числе и мальчишек – и лучше всего из славян. Но тоже осторожно.

Оставался другой вопрос: «на месте» – это где?

Квартира Лены была трехкомнатной. Бабушки Насти – двухкомнатной. В той квартире лежала мертвая бабушка, в этой – мама Лены и перед дверью ее папа. Так, где Насте с Леной базироваться?

Квартира Лены, конечно, побогаче. Обстановка получше, чем у бабушки…

– Вот что, Лен, – задумчиво начала Настя и тут же запнулась – как сказать? Хотя какая разница как?! Главное, дело надо делать, и всё тут!

– Лен! Я предлагаю вот что: твою маму и твоего папу отнесем в нашу квартиру. Она меньше, чем ваша. Там и моя бабушка будет. У нас соберем продукты, которые есть, вещи, которые нам могут понадобиться, и будем сидеть здесь. А время от времени станем выходить наружу и находить тех, кто выжил. Девчонок будем звать к себе, мальчишек будем… бояться. Ну и продукты натаскаем из магазинов. Как ты к этому относишься?

– Положительно. – Лена пожала плечами. – Я и сама хотела тебе это предложить. Я одна боюсь. Да и не выжить одной. Слыхала, что папа сказал! Он у меня умный был, очень умный. Настоящий ученый!

– Настоящий ученый… – эхом откликнулась Настя. – Вот что, Лена… тебе нужно переодеться. Сейчас будем носить и твою маму, и папу… у тебя есть что-то вроде спортивных штанов, майки?

– Есть… – Лена кивнула. – Сейчас переоденусь.

Она пошла из кухни, а Настя осталась сидеть. Потом вдруг подумалось, что стоило бы как следует осмотреть квартиру, ведь она была только в спальне родителей Лены. И Настя пошла туда, куда отправилась девчонка. Зашла она в комнату как раз тогда, когда Лена стаскивала с себя сарафан, оставшись в одних трусиках, и, едва оказалась в комнате, Лена вдруг ойкнула и, прикрыв грудь, отвернулась от Насти:

– Прости… ты не могла бы отвернуться? Я очень стеснительная…

Настя сердито поджала губы и помотала головой:

– Лен, ты в своем уме?! Весь мир умер! Твои папа и мама лежат мертвые в пяти метрах от тебя! А ты боишься показать свои сиськи-пупыры девчонке?! Ты чего, спятила?! Завтра или через неделю, но тут будут еще девчонки – две, три, десять! Будет мало места, переодеваться придется рядом, спать рядом, даже в туалет ходить по очереди – пока одна моется, другая в унитаз гадит! И ты собираешься вот ТАК?!

Лена обреченно вздохнула и, медленно кивнув, оторвала руки от груди:

– Ты, конечно, права… глупо, да. Я буду с собой бороться. Всегда была такой стеснительной, даже мама ругалась. Сама не пойму, что у меня такое в голове. Мама смеялась, говорила, что я с такой стеснительностью и замуж-то никогда не выйду – перед мужем буду бояться раздеться. Понимаю, что это какая-то фобия. Прости.

– Тебе вообще сколько лет? – с интересом разглядывая розовую от смущения девчонку, спросила Настя, с удивлением отметив для себя, что грудь-то у девчонки… хм… не такая, как у десятилетки! И даже не как у двенадцатилетней! Не меньше, чем у Насти, точно. Странно, что Настя этого не заметила с первого взгляда. Лена показалась Насте такой… плоской! А вот так, в трусиках – вполне даже не плоская, и попка есть, и грудь, и вообще, формы очень даже хорошие. Худенькая, да, Настя покрепче, но очень даже ничего. Эдакая гимнасточка в домашнем исполнении.

– Мне скоро шестнадцать будет… через месяц… – чуть запинаясь, ответила Лена, и Настя удивленно вытаращила глаза:

– Что-о?! Да ладно! Ты гонишь, подруга! Какие шестнадцать?! Да тебе больше двенадцати не дашь!

– Ничего я не… гоню, как ты выражаешься! – с достоинством ответила Лена. – Это у нас семейное. Ты маму мою видела? Вот. Так ей почти сорок лет. А выглядит, будто ей чуть за двадцать. Папа называл нас дюймовочками…

Она вдруг присела на стул и зарыдала, уткнувшись в снятый с себя сарафан. Рыдала тихо, почти не слышно, но так горько, что у Насти защипало глаза. Она подошла к Лене, обхватила ее трясущиеся голые плечи и дрогнувшим голосом проговорила:

– Ну хватит, хватит… мы всё потеряли, да! И что?! Мы живы! Нам нужно быть сильными, и выжить! И продолжить наш род! Иначе наши родители нас не поймут!

– Думаешь, они видят нас с небес? – серьезно спросила Лена.

Настя уверенно подтвердила:

– Конечно! Ясное дело, видят! И мы должны не посрамить их памяти! Так что быстренько собирайся и пойдем, дело надо делать, дело!

Она совершенно не была уверена, что кто-то там с небес ее разглядывает. И, честно сказать, предпочла бы, чтобы никто ее не разглядывал, особенно в некоторые моменты интимных уединений. Ну ни к чему это. Однако надо же как-то успокоить и утешить явно инфантильную девчонку, которая не только телом, но и разумом, похоже, не вышла из десятилетнего возраста.

Такое бывает, да. Вечная маленькая девочка. Настя встречала таких в окружении мамы, и эти уси-пуси девицы вызывали у нее отвращение. Льнет к папику, строит глазки, делает губки… тьфу! Хотя, конечно, многие из них просто изображали из себя девочку-цветочек. Но были и такие, что на самом деле просто не вышли из детского возраста, хотя и нарастили сиськи третьего размера, задницу в обхват и губищи – в ладони не уместятся.

Потом она с Леной таскала трупы – великолепное физкультурное упражнение для зреющего девичьего организма! Что может быть лучше, чем вечерком схватить мертвеца и отправиться с ним в соседнюю квартиру? Ну не вечерком, а уже ночью, но все так и есть. Ощущение холодного, податливого мертвого тела Настя потом вспоминала еще до-о-олго и непроизвольно содрогалась. Привыкнет, конечно, в связи с реалиями современной действительности. Но пока вот так.

Маму Лены отнесли довольно-таки быстро, что было несложно: она и в самом деле оказалась не тяжелой, настоящая дюймовочка. А вот папу, с его мускулатурой, накачанной «железом», пришлось волочить по полу, с большим трудом, до скрипа и стона напрягая усталые мышцы.

Лена заливалась слезами, рыдала, Настя стискивала зубы и пыхтела, но, в общем-то, все прошло нормально. Взяли мужчину за руки, и… как две лошадки. Через порог только трудно было перетащить – голова уперлась. Но и с этим справились, хотя, когда из горла Лениного папы с хрипом и стоном вышел воздух, когда тащили через порог, Лена едва не упала в обморок – побелела и схватилась за грудь.

Всех отволокли в большую комнату, положили на пол возле телевизора. Маму Лены, папу и Настину бабушку. Потом накрыли их покрывалом – не ради соблюдения каких-то там обрядов, а только чтобы не смотреть в мертвые лица. Страшно. И хотелось плакать. Даже сильной Насте.

Настя собрала с полок в шкафу свои вещи, сложила в сумки, отнесла в квартиру Лены. Потом собрали продукты, что были в квартире – их оказалось на удивление много. Замучились таскать. По прикидкам Насти, на этих продуктах семья из трех человек могла бы прожить как минимум полгода, даже не выходя на улицу.

Мама всегда говорила, что бабушка запасается как на войну. Бабушка же смеялась – мол, жизнь научила! Вот нападет на страну враг, тогда и запоете! Прибежите к бабушке покушать!

Мама ругалась: кто еще нападет?! Кому мы нужны?! Меньше слушай Киселева с Соловьевым! Это они все придумывают, мол, весь мир нам враги! А мы ездим по всему миру и видим, что происходит, – на фиг мы никому не нужны! Но бабушка только многозначительно щурила глаза и загадочно улыбалась.

А как-то и выдала: мол, перед войной мы тоже с Гитлером дружили. Пакты подписывали! Ну и где потом оказалась эта «дружба»? Договоры и пакты подписывают только для того, чтобы их нарушить в самый удобный для нападения момент. Америкосы всегда расторгают все неудобные им договоры, наплевав на совесть, честь и всякую такую «латату», придуманную русскими для дураков. Для русских дураков. Во многих иностранных языках и понятия-то такого нет – «совесть».

В общем, тогда они крепко поспорили, даже поссорились и дулись друг на друга дня два или больше. Настя в спор не вмешивалась – куда ей, сопливой? Но на ус мотала. И почему-то точка зрения бабушки ей нравилась больше. Мама все-таки была совершеннейшей раздолбайкой и в политике разбиралась не больше, чем в вождении истребителей. То есть никак. И больше как попугай повторяла высказывания так называемой актерской интеллигенции, в кругу которой вынуждена была вращаться. А эта «интеллигенция», по убеждению Насти, известна своей продажностью… и готовностью за роль не только трусы снять, но и… все, что угодно, сделать.

А потом они помирились. И мама, и бабушка были легкими людьми, долго сердиться не умели. И зло не затаивали. Но за своих готовы были порвать. Национальная черта, так сказать. И Настя в них пошла.

Продукты у бабушки в квартире были везде: в шкафах, в ящиках на лоджии, на антресолях, в кладовке – мука, сахар, пшено, рис, банки тушенки и килька в томатном соусе, макароны и перец, специи и уксус. Ну чего только не было! Лена только глаза пучила и удивленно мотала головой, глядя на гору продуктов, которые нужно перетаскать. Потом сказала, что с такой бабушкой можно не то что мор – атомную войну пережить! И у Насти защипало глаза – нет теперь у нее бабушки. И не будет. Не с кем ей переживать мор.

Закончили таскать уже глубокой ночью, чуть ли не под утро. Лена предлагала оставить все на месте и заняться делом уже утром, но Насте, что называется, вожжа под хвост попала (так бабушка говаривала). Сегодня или никогда! Она сама не знала, почему надо было сделать именно сегодня. Но чувствовала, что это будет правильно.

Может, просто не хотелось возвращаться в квартиру, превращенную в склеп? Разом покончить с этим неприятным делом, и всё тут! И больше в «склеп» не заходить. Кстати, запах там стоял уже просто ужасный. Люди после смерти, как оказалось, пахнут гораздо хуже, чем при жизни. Истина такая… глупая, но ее проверить легко, стоит только зайти в зал с тремя мертвецами. Бррр!

Что будет потом с телами мертвых в квартире, Настя знать не хотела. Или сгниют, или мумифицируются (в сети видела она статью о том, как бабулька умерла и пролежала в квартире год. Мумия фараона, да и только).

Спали девчонки как убитые, по крайней мере Настя. Вымылись, пока еще есть вода (пусть и холодная, но – вода!), и плюхнулись на кровати. Настя спала на диване в большой комнате, Лена в своей комнате. Само собой, спать в спальню, где только что лежала мертвая Ленина мама, никто не пошел.

Забавно, но Лена, перед тем как мыться, тщательно заперлась и на предложение Насти потереть спинку напряженно отказалась. А вот Настя без всяких церемоний потребовала, чтоб ее спинка была потерта, и с некоторым извращенным удовольствием смотрела, как Лена, стараясь не глядеть на голую Настю, трет ей спину, отставив ручку эдак по-интеллигентски, на отлете. И только приговаривала: «Сильнее три! Ну что ты гладишь, как лесбиянка подружку!» А Лена стеснялась и краснела. Вот же мамина дочка! Действительно, как она с мужиком-то в постели будет?!

Договорились с утра совершить обход квартир на предмет нахождения живых людей. Станут бить в двери твердыми тупыми предметами и вызывать народ на разговор. Неплохо было бы еще заранее найти бейсбольную биту… или лучше две. Но такого добра в квартире Лены не было. Впрочем, как и в квартире Насти. Вернее, в квартире Настиной бабушки.

В квартире Лены даже топора не было! И молоток слетал с рукоятки! Ну что за мужик такой, а? Впрочем, вслух это Настя не сказала. Зачем расстраивать девчонку? Она и так немного не в себе.

Найдет Настя себе какое-нибудь оружие – в крайнем случае ножку от стула отломает. В квартиру бабули за топором идти не хотелось. Очень не хотелось.

Я уехал от могилы родителей через полчаса. Эти полчаса просто стоял и смотрел на город. Отсюда он был виден почти весь – начиная с Юбилейного, заставленного высотными домами, и заканчивая дугой Волги, в дальнем конце которой тонкой ниткой угадывался железнодорожный мост. Все как на ладони – можно поставить пушку и простреливать все районы. Нигде не укрыться.

Хм… и чего это у меня возникла такая дурацкая мысль? Или это потому, что ощущение – я на войне? Впереди город, захваченный врагом, и я должен выжить? И убить врага?

И опять глупо – каким таким врагом? Вирусом, что ли? Так его пушками не одолеешь! Его биологи должны искоренять!

Интересно, а хоть один из них выжил? Из биологов? Вообще-то я слышал, что в Саратове есть целый закрытый институт, «Микроб» называется. Там хранят и разрабатывают биологическое оружие – вирусы всякие, типа Эбола. Ну и основное занятие ученых – искать способы борьбы с вирусами. По крайней мере, народу так говорят: «Микроб» ищет всякие вакцины по борьбе с болезнями. Но так ли это, кто знает? Уж точно не я.

Кстати, неплохо было бы и лекарств всяких в аптеке набрать. Бинтов, шприцев и всяческой такой ерунды. Ну и антибиотиков тоже. Один вирус я пережил, а другой вполне может меня и загнобить.

И вот что интересно: как животные перенесли эпидемию? Болели они или нет? Или вирус только людей коснулся?

Впрочем, а какая по большому счету разница? Ну даже если не болели, и что? Ну вот летит птичка и летит себе. И она не заболела. Как сможет этот голубь повлиять на мою жизнь?

Нет, ну вообще-то может, если нет жратвы. Тогда этого самого голубя можно подшибить булыжником, ощипать, засунуть в кастрюлю. Но не более того.

И все равно не дает покоя мысль о «Микробе». А может, там люди все-таки сохранились? Ведь если где и сильна система биологической защиты, так это там!

Хотя… скоро электричество исчезнет, и тогда системе конец. Если только у них нет автономного питания системы.

И опять же, как с птичкой – а что мне даст тот факт, что где-то в глубине подземелий под «Микробом» сохранились взрослые люди? Ну вот сидят они там и сидят! И что?! Выйти не могут – сразу помрут. А что они там делают – да не все ли равно? Вакцину от вируса? Да на фиг она, эта вакцина… все, кто мог помереть, уже померли. А мертвых все равно не воскресить. Какой смысл тогда в этой вакцине?

Я повернул ключ в замке зажигания, машина рыкнула и завелась. Включил первую передачу, и трехтонный «танк» медленно пополз по склону вниз, к проселочной дороге. Я посмотрел на указатель топлива в баке, бак был почти полон. И это хорошо. Не хотелось останавливаться для заправки. Так, теперь куда?

К Митьке Круглову, само собой. Напарник нужен. Как без напарника? Ну а потом уже… потом подумаем, что делать. Митька – хороший парень. Я его давно уже знаю, с тех самых пор, как начал заниматься в боксерской секции.

В отличие от меня, он совсем не большой, даже наоборот, мелкий парнишка. Едва мне достает до плеча. Но резкий – это что-то! Да, в весе «пера» выступает… выступал. Но, кстати, тренер тоже легковес, а назвать его слабым бойцом язык не повернется. Вот и Митька такой – выносливый, как бушмен, стойкий к боли, как берсерк. И просто хороший человек. Мы не сразу с ним сошлись, из-за того что я обжегся на Гладове и на всех потенциальных друзей смотрел с подозрением – не прячется ли внутри этого паренька «Вадик»? Митька тоже не особо бросался в объятия первому встречному. А потом как-то разговорились, оказалось, мы оба любим фантастику, оба гамаем в онлайновые игры и даже в одной и той же игре, в «Силкроаде», играем! Нашли там друг друга, создали клан, ну и бегали, общались. Других ребят подтянули.

Про него папа сказал – парень со стержнем внутри, крепкий, несгибаемый. И порядочный. А папе не верить – дураком быть. Он людей видит… видел насквозь, как рентген. Иногда даже пугало – как скажет, так и припечатает! Все один-в-один! Вот как с Вадиком.

Тем более что с Митькой нам по большому счету нечего делить. Даже выступали в разных категориях и друг с другом ни разу не спарринговали. Ну нет у нас никакого соперничества!

Девчонками особо не увлекались – времени не было, да и… нет-нет, желание-то было! (Мы ж не гомики какие-то!) Да еще какое! Но не доходящее до одержимости. Тем более что по нашему графику жизни, когда из школы в секцию, потом сделать уроки и спать, а когда поспал и время есть, хочется или книжку послушать, или поиграть в «Силку». Так что какие нам девчонки?! Да и мелкие мы еще… по возрасту. Хотя вот на меня лично девчонки заглядываются, тот же Митька мне сказал. Гимнастка одна спрашивала, как меня зовут и все такое прочее. Но вот только как узнала, сколько мне лет, тут же отвяла. Малолетка я, чего уж там! За меня могут девушку (женщину!) и в тюрягу закрыть, даже если мы по согласию. Так что приходится, если уж приспичило, порнушку зырить. Что теперь поделаешь… как сказал один персонаж: «Если молодость – это порок, то скоро я от него избавлюсь». Вроде как-то так.

Снова на трассу, лавируя между машинами. Часть стоят пустыми, часть – с мертвецами, над которыми вьются мухи и… воронье! Вот же черт… начали пировать, твари! «Ты не вейся, черный ворон…»

Ехать недалеко, но тащился почти час. Пока объедешь машины… Иногда приходилось почти съезжать в кювет, да и водила из меня пока что аховый – задумываюсь, какую скорость включить, осторожничаю. Но все-таки добрался. Хотел поехать против движения, тем более что никакого движения-то и нет – прямо по Бакинской она с односторонним движением, – но не смог. Вот не смог, и всё тут! Вбито в голову, что ездить против движения по улицам с односторонним движением нельзя, и я не еду! Ох уж эти законы цивилизации! Надо как-то их изживать из себя. Не то теперь время. «Эпоха непослушания».

Митькина пятиэтажка стоит второй от дороги, прямо у газового пункта распределения. Второй подъезд, четвертый этаж. Родичи у него работают… работали… да черт же возьми! Никак не привыкну к тому, что все умерли! Работали на промысле – мать на сборном пункте оператором по добыче, отец на ППУ – такая здоровенная хреновина на шасси от «КрАЗа»-«лаптежника». Хорошая семья. И зарабатывали хорошо, и Митьку содержали по уму. Не бедствовал, но и не шиковал. Обычная среднестатистическая семья, на каких держится вся страна. Да, наверное, и весь мир.

Улица не была забита брошенными машинами, но… проехать не так просто. Прямо у женского СИЗО, что на углу, у самого поворота, поперек дороги стояла какая-то микролитражка, и ощущение было таким, будто ее вот-вот только что развернули и перегородили дорогу. Кто это сделал, не знаю, и у меня в голове сразу же зазвенел колокольчик тревоги – дзынннь! Машины сами поперек дороги не становятся! И кто же это сделал?

Бросив строить догадки, я медленно, осторожно подвел джип к борту машины, уперся стальным бампером в дверцу и только хотел как следует газануть… но передумал. Минуту разбирался в рукоятках, отыскивая «понижайку» – спалишь сцепление, что потом делать? Новую машину искать?

Дернул рукоять и потихоньку отпустил сцепление, добавляя газ. Медленно, со скрежетом прогибая тонкую жесть обшивки «недомашины», мой «кукурузер» двинулся вперед, не особо замечая добавившееся сопротивление, и через несколько секунд отодвинул препятствие на обочину. Угол стального бампера продавил на кузове «букашки» длинную серебристую полосу, по которой осыпалась зеленая краска, и двинулся дальше, ревя мотором на пониженной передаче. Я остановился, включил обычный режим и довольно похлопал по кожаной обшивке моего внедорожника – хороший, хороший джипик!

Как будто поощрил угодившую мне лошадь… Ну, теперь отлично! Поехали! Нно-о!

Слава богу, у подъезда, где жил Митька, никаких машин не было. И трупов не было. Очень неприятно переезжать труп… брр… в одном месте на трассе пришлось – никак не объехать было, а выходить, хватать труп руками, отгоняя толпу зеленых жирных мух, – это выше моих сил. Лучше уж переползу через него… по-тихому. Прости, неизвестный мужик! Я не со зла! И не ради глумления! Просто мне надо выжить. Прости.

Машину поставил на сигнализацию, нажав на кнопку брелка. Мало ли… вдруг найдутся умельцы – угонят. Или заберутся в салон, а потом как выпрыгнут! С ножом к горлу! Видел такие штучки в голливудских боевиках. Так что зачем рисковать?

Поднялся по лестнице – осторожно, прислушиваясь к происходящему вокруг дома. Не оставляло ощущение того, что кто-то на меня смотрит – внимательно так, вглядываясь, решая – то ли сейчас меня грохнуть, то ли погодить. Неприятное ощущение, нервирующее. Наверное, это и есть паранойя – человек ходит себе по миру и думает, что за ним следят, что его выслеживают, что ему желают зла.

Перед дверью Мишкиной квартиры замер, чувствуя, как стучит сердце. А живой ли он? Папа сказал, не все выжили подростки. Даже нашего возраста. И было бы сейчас огромным разочарованием узнать, что Мишка…

И выругал себя! Какого черта я тяну время?! Что за немужское поведение?! Да – значит да! Нет – значит нет! И хватит соплей! Папа небось и секунды бы не колебался! Трус! Я трус!

Решительно постучал в дверь, потом вспомнил, хлопнул себя по лбу – звонок же есть! Позвонил.

Молчание. Никакого шевеления.

Еще позвонил. Еще. И собрался уходить. Похоже, что все. Трендец…

Только развернулся боком, как из-за двери приглушенный сталью голос спросил:

– Кто?! Че надо?!

Я аж выдохнул! Йес! Йес ит из!

– Митяй! У тя че, глаза повылазили?! Это же я, Андрюха!

Молчание. Потом скрежет открываемого замка, и… он! Черт! Он!

– Здорово, Андрюх! – Митька протянул мне руку, я уцепился за нее, но потом дернул его к себе и обнял. Митька подозрительно всхлипнул, уткнувшись мне в грудь, что от него, «железного парня», ожидать было трудно, и сдавленным, изменившимся голосом сказал: – Айда, заходи! Скорее! Тут какие-то уроды шастают! Пацана под окном убили – просто забили до смерти арматурами и битами! Я ходил на разведку, так еле свалил. Похоже, что тут хачи верх взяли – всех русских глушат, да не просто глушат, а наповал! Убивают!

– Да ты что? – У меня аж глаза вытаращились, и тут же я решительно предложил: – Вот что, Митяй, давай-ка валить отсюда! Ко мне, в Юбилейный! Раз тут такое творится – не` хрена тут делать! А вдвоем мы что-нибудь и намутим!

– Пешком? Ты как сюда добирался? – недоверчиво спросил Митька. – На чем?

– Ну ты тугодум в натуре! – разозлился я. – Бери что надо тебе – штаны-трусы, и валим! Тачка у меня само собой! Сейчас тачек как дерьма! А можешь и ничего не брать – магаз вскроем и возьмем чего надо!

– А родители? С ними что делать? – посерел лицом Митька, вспомнив о важном.

– Прости, Мить… – посмурнел и я. – Закрой их, и пусть лежат. Когда-нибудь похороним. Но сейчас сил нет. Ей-ей, сил нет! И не до того нам… валить надо. У меня такое ощущение, будто кто-то в спину смотрит, дышит!

– И у меня, – медленно кивнул Митька. – Говоришь, в магазе возьмем? И правда, – какого хрена? Айда! Сейчас, я ключи возьму, закрою, чтобы суки не глумились над телами, и пойдем.

Он ушел в квартиру, секунд тридцать его не было, потом появился с ключами и быстро запер дверь. Мы побежали вниз по лестнице, стараясь бежать быстро, но не создавать много шума, и через минуту я толкнул дверь подъезда, чтобы… оказаться перед группой черноволосых парней четырнадцати-пятнадцати лет.

Их было человек семь или восемь, я не успел пересчитать. Двое стояли за капотом моего джипа и несколько человек перед подъездом. Все в спортивных штанах «типа адидас», майках «а-ля латинос», и все вооружены: у кого-то бейсбольная бита, у кого-то рабочее мачете (их продавали почти в любом хозяйственном, практически за копейки).

– Круто! – процедил сквозь зубы Митька, сразу как-то подбираясь и становясь в подобие боксерской стойки. Вообще-то он тоже КМС, и реакция у него как у Мусаси, того легендарного бойца на мечах, что ловил палочками для еды муху, пролетевшую над его тарелкой.

– Пацаны, мы ничего против вас не имеем! – медленно, веско сказал я, тоже поворачиваясь вполоборота к противнику. – Мы просто сядем и уедем, вот и всё. А вы делайте тут что хотите!

– Эй! – строго, но при этом развязно бросил высокий парнишка нашего возраста (ненавижу это их «Эй!»). – Эй, тачка твоя, что ли?

Акцент его был таким густым, что можно подумать – парень нарочно прикалывается. Как киношный кавказец, сейчас уж вроде таких и нет. Или есть?

– Моя, и что?

– Была твоя, стала наша! – ухмыльнулся кавказец. – Ключи давай сюда, эй!

– Ты сам – «ЭЙ», мудила! – не выдержал я. – Пошел на хрен отсюда! Сейчас я уеду, и попробуйте нас остановить!

Митька метнул на меня ошеломленный взгляд: чего это я возбухаю?! Нет бы свалить подальше, бегом, небось хрен достанут! Бегаем-то мы точно получше, тренировка! А тут сейчас нам полный трендец!

– Валить их будем, – скомандовал кавказец почему-то по-русски, что меня немало удивило. – Только смотрите, по карманам не бейте! Сломаете сигналку, я вам яйца отрежу! Поняли?!

Все закивали, обращая на нас внимания не больше, чем на кур, приготовленных к отрублению башки.

– Поняли! – недружно завопили чернявые и все скопом двинулись в нашу сторону.

Тогда я достал из-за пояса» макаров» и без предупреждения, без всяких там глупостей вроде: «Стой! Стрелять буду!» – выстрелил предводителю в грудь. И не успел тот еще «стечь» по борту моего джипа, отброшенный пулей, перенес огонь на остальных членов банды.

Расстояние – пять метров. Неподвижные, застывшие на месте мишени. Я не промазал ни разу. Все пули в цель – все в грудь, куда и целил. Никаких там ухарств с попаданием в лоб и все такое прочее. Один выстрел – один труп или раненый. Даже сам удивился: стрелял абсолютно хладнокровно, без малейших мыслей о том, можно это делать или нельзя. Инстинкт говорил – надо! Их надо убить! И я убивал.

Все-таки оказалось, что их было семеро. Когда закончил стрелять, затвор не встал на задержку, а значит, оставался еще один патрон. Всего патронов было восемь – итого – семь бандитов.

– Митяй, собери у них мачете! – приказал я, и Митька дернулся, будто на спине нажали кнопку, и, недоверчиво помотав головой, сипло выдавил:

– Ну ты в натуре даешь! Ни-иштяааак! Откуда ствол?

– Митя, собирай, и в машину! Сейчас набегут – патронов не хватит!

Митька подхватился с места, подбежал к стонущим и дергающимся бандитам, а я нажал кнопку сигнализации, разблокировав двери, и, воткнув ключ в зажигание, завел затарахтевший дизелем джип. Митька ворвался в салон секунд через десять, не глядя швырнул между сиденьями четыре мачете и облегченно откинулся на спинку кресла:

– Уфф! Все! Может, надо было добить?!

– Да пох! – рявнул я и рванул с места. Вслед нам откуда-то ударил выстрел, и по машине будто кто-то запустил пригоршню мелкого гравия. Я оскалился, зарычал и еще прибавил газу, потом переключился на вторую передачу.

Мотор ревел, джип несся вперед, перескочил через бордюр, снес небольшую березу, росшую у газового пункта, и, зацепив углом бампера припаркованную девятку, вынесся на дорогу.

Скорее, скорее!

Сзади еще бухали выстрелы, но бесполезно: видать, стреляли из охотничьего ружья. Близко – опасно, на дальнем расстоянии – все равно как если бы они сняли штаны и перданули в нашу сторону. Звук и запах есть, а толку никакого. Кроме чувства удовлетворения. Нашего удовлетворения.

– Ушли! Ушли-и-и! – завопил Митька и с восторгом посмотрел на меня. – Андрюха, ну ты и монстр! Расскажешь потом, где затарился джипом и стволом! Ништя-а-ак! Живем, Андрюха!

– Живем! – тоже улыбнулся я и осторожно переключился на четвертую передачу.