Король теней

Лерой чувствовал себя так, будто ему сунули в руки провод под напряжением – такова была его реакция на новость о скором появлении младшего братика. Ладно бы все было по-божески, так нет – братец объявится перед ним одиннадцатилетним. В свои четырнадцать Лерой был прекрасно осведомлен о том, как получаются дети и откуда они берутся. Появление «готового» братца навело шороху в его голове, что оказалось ему совсем не по душе. В итоге он воспылал праведным гневом сродни библейскому.

Мамочка сказала ему, что новоявленного родственничка зовут Дрейтон и что Лерою предстоит делить с ним комнату, потому что ничего другого не остается – домишко у них маленький.

– У меня есть младший брат? Ему одиннадцать? Его зовут Дрейтон? Это что, без шуток, настоящее имя? – посыпались вопросы.

Теперь, когда образ одиннадцатилетнего пацана, выползающего из утробы мамочки и восклицающего: «Ну что ж, первый раз – в пятый класс!» – покинул его ошарашенный мозг, пришла другая идея, более разумная: отец успел заделать ребенка на стороне, и это, видимо, вскрылось. Теперь приемыш с мудацким именем Дрейтон будет жить в одном с ним, Лероем, доме, спать на его кровати и есть его еду.

Он недоумевал, как вышло, что мамочка спокойно восприняла ребенка не от нее, а от другой женщины, но все прояснили ее слова:

– Дрейтон тебе брат не по крови: он сын друга твоего отца, очень хорошего друга, Джимми Тернера. Однажды Джим слишком много выпил и потерял голову. Он всегда был нервным. Убил свою жену, а потом и себя. И ей, и себе вскрыл глотку огромной старой бритвой. А в завещании написал, что хочет, чтобы Дрейтон жил у нас. В суде решили – пусть так и будет.

– Почему батя и его не пришил? – спросил Лерой.

Мамочка подумала, что вопросец простой, без подвоха, но на деле это было заявленное во всеуслышание разочарование в бедолаге Джимми Тернере.

– Он был в лагере с бойскаутами, когда все случилось. На две недели укатил в горы, Нью-Мехико или Аризону. В глушь, одним словом. Джимми уже тогда себя вел странно, на работе все замечали. Наверное, понимал, что дело идет к худу, и оставил завещание. За два или три месяца до этого несчастного случая.

– Несчастный случай? Черта с два, – хмыкнул Лерой.

– Ну да, сынок, здесь ты, по идее, прав…

– По идее? – переспросил он. – Разве можно назвать убийство или самоубийство «несчастным случаем»?

– По идее, нет, сынок.

Что ж, грозил нежданчик, и Лерой воспринял его ровно так же, как и все неудобства по жизни – в штыки. Пойдя в свою комнату, он дважды погонял шкурку, решив, что нужно сбросить балласт загодя, коль скоро в считаные дни нарисуется сосед. Сама мысль о том, что придется делать интимные дела на глазах у кого-то, пусть даже парня, в перспективе – брата, была противна Лерою. А в школе были отморозки, которым подобное даже нравилось: они собирались и гоняли шкурку кружком. Представив, что какой-то другой пацан видит его причиндал – или, боже упаси, трогает его, – Лерой схватился за живот. Что удивительно: те мудаки из школы не видели в «кружке» ничего дурного; мол, это забавно и ни капельки не смахивает на развлечение педиков. Зато его из-за очков и некрасивой рожи они горазды были называть если не гомиком и педрилой, то додиком, ботаном, четырехглазым.

Лерой лишь в прошлом году кое-как осознал, что причиндал пригоден не только для развлечений с «Клинексом» в руке, но и как-то связан с соответствующими девчачьими особенностями. Связь эту ему не без помощи щеколды на двери раздевалки объяснил один старшеклассник, и открывшиеся подробности повергли Лероя в дрожь: акт показался противоестественным и омерзительным, но не более, чем, скажем, перспектива жить с новым братцем, у которого какие-то свои мысли и взгляды, а возраст такой, когда может проклюнуться желание мериться с кем-то силой. Что будет, если клятый Дрейтон окажется сильнее и поколотит его? Ему уже достались две звучные пощечины от девчонки в школе – прыщавой дуры, причем настолько прыщавой, что на школьном дворе в компании таких же буйно цветущих ублюдков она со своими пятнами йода поверх гнойников казалась беженцем из лепрозория. И ладно бы только это – она еще была слабоумной: один глаз на вас, другой – на Техас, и не могла самостоятельно найти дорогу к клятому школьному автобусу.

И да, те пощечины, что она ему влепила, – Лерой их не заслужил. Просто намекнул, что ее глазной пинг-понг его раздражает, так что пусть она нацепит темные очки или хотя бы пиратскую повязку на глаз. Но это скромное предложение повлекло за собой вспышку неслыханной ярости. Еще хорошо, что он сбежал от нее тогда, иначе пощечинами не обошлось бы – да что там, и об этих шлепках до сих пор шепчутся на переменках. Хуже того, девчонка, которую все потом стали называть Шизоглазой, испив его крови, вошла во вкус и избила кого-то столь же легкомысленного, как Лерой, чуть не до полусмерти.

В общем, случай научил Лероя держать язык за зубами. Теперь он слегонца жался насчет того, что новоявленный братец будет ходить в ту же школку и, услышав от сплетников, что слабоумная девчонка едва не устроила Лерою взбучку, захочет сам размять на нем кулаки. Тогда пиши пропало – кроме «гомика», «додика», «педрилы» и «четырехглазого», уже не говоря о Мальчике-для-Битья-Госпожи-Шизоглазой (это реально обидно!), в список, пополняемый всеми, кому не лень, добавится пара-тройка гнусных прозвищ. Только этого ему до полного счастья не хватало!

Он даже подумал, что лучше сразу броситься на маленького ушлепка и поколотить до состояния фарша, чтобы Дрейтону неповадно было замахиваться на право получать все лучшее. Хотя задумка могла выйти ему, Лерою, боком – поколотили бы его, несмотря на приготовления и заранее спланированную атаку. Потому как, хоть с новоявленным братцем еще предстояло встретиться, одно его имечко указывало на возможные проблемы. Эти старомодные деревенские имена обычно цеплялись на прирожденное хулиганье. Впрочем, Дрейтон был записан в бойскауты – может, в той среде его пообтерли, поубавили пыла. Бойскауту полагается являть собой образец гражданского долга, доброты и нравственности. Поперек положению такого рода ложился хотя бы тот факт, что пара-тройка бойскаутов, которых Лерой знал лично, входили в приснопамятный кружок любителей коллективной дрочки и зачастую проворачивали свои грязные делишки прямо в походах. Душили змея под открытым небом – кем для этого нужно быть!

Но это не важно, важно другое – с хулиганьем-деревенщиной ему будет сложно сладить. Лерой знал это, потому что у него до сих пор перед глазами стояла косая дебилка, отделавшая его так, что дай боженька каждому, а на пару с ней – семилетний кузен Вилли, которого он, будучи девятилеткой, пытался прижать к ногтю. Тот Вилли, который, несмотря на вечно засохшие под носом шматки зеленых соплей, обладал нравом и умишком бультерьера. Подонок в натуральную кусался – шрамы у Лероя до сих пор не сошли. Одно хорошо – ублюдочная мелюзга ходила в другую школу.

В общем, прибытия братца Дрейтона Лерой ждал с камнем на сердце.

Дрейтон явился пасмурным днем, когда воздух пах дождем, но самого дождя не было – лишь ветер гулял. Лерою наказали принять душ, помыть за ушами и надеть костюм для походов в церковь. Все это он счел полной дичью – вот еще, наряжаться ради какого-то пацана с дурацким именем и без родни! Но чтобы не разгневать маменьку, пришлось исполнить наказ. Вскоре он стоял на крыльце, выжидая.

Родительница так нервничала, будто вот-вот грянет Страшный суд, – бегала из угла в угол и болтала без умолку, словно болтовня могла защитить ее от погоды, становившейся с каждой минутой холоднее задницы копателя колодцев.

На глазах Лероя отцовский «шеви» показался из-за поворота. Подрулив, отец вышел наружу, и через мгновение с задов вылез пацан-коротышка, одним видом переводящий слухи о том, что у бойскаутов есть нижняя планка роста, в разряд небылиц – подобное квазитребование Лерою озвучил местный вербовщик, когда тот загорелся идеей вступить в их ряды. Видел бы он этого гнома! Похоже, тот вербовщик наврал ему с три короба. Поверх штанин на ногах у парня красовались фиксаторы, при себе он имел малых габаритов сумку и вышагивал, как недобитый нацист на военном параде – одну ногу резко выбрасывал вперед, другую переставлял следом, и так далее. Лерой не удивился бы, козырни новоиспеченный родственничек по-военному.

Более ничего примечательного в Дрейтоне не было – стрижка «горшком», волосы цвета свежего навоза, большая голова и очки с уродливыми толстыми линзами. Само лицо парня напрашивалось на плевки жеваной бумагой из трубочки. Несмотря на это, матушка Лероя спустилась с крыльца и прямо бросилась на Дрейтона, схватила его за голову, будто то был баскетбольный мяч, а не голова, поцеловала его в лоб и проворковала:

– Разве ты не милейший ребенок на свете?!

Лероя неприкрытая ложь поразила – очевидно же, что Дрейтона лучше всего посадить на шест и вынести в кукурузное поле, чтобы он ворон распугивал.

– Это Дрейтон, – представил героя дня отец – на случай, если Лерой или мать ждали кого-то еще. Лерой спустился по ступенькам, подошел и протянул парню руку, как его учили. Дрейтон пожал ее – в лапище Лероя его ладошка казалась маленькой мокрой тряпочкой. Тут Лероя охватило волнение. Он превосходил мальчишку – ростом, силой, скорее всего, и размером причиндалов. Иметь под рукой кого-то слабенького было не так уж и плохо. Вряд ли мальчишка с фиксаторами на ногах сможет избить его или прижать. В голове Лероя сразу родилась уйма идей для забав с растяжками, и все они в итоге увенчались успехом – всякий раз Дрейтон брякался и дрыгал лапками, словно опрокинутый на спинку жук.

С самого начала Лерой решил обозначить правила.

– Свое барахло можешь держать во-он в том углу. Я не против, коль скоро будешь там порядок наводить, чтобы это с моим добром не мешалось. И да, мои вещи не бери, коли не спросил. Кроме, пожалуй, фломастеров.

– Спасибо, – скромно отозвался Дрейтон.

– Пока не за что. Меня вообще учили быть добрым. Но я так считаю: важно знать, чей навоз где лежит, чтобы непониманий не возникало. Сечешь?

– Да, Лерой. Ты очень добр ко мне.

– Просто хочу, чтобы ты сразу знал, что к чему. Кровать у нас одна, но я буду ложиться на ту сторону, на какую хочу. Будешь во сне пердеть – сброшу на пол. В ванную первым хожу я, полотенцем первый пользуюсь я.

– Разве у меня не будет отдельного полотенца?

– Сомневаюсь. Мы ими не так часто пользуемся. Мать говорит, если тереться одним полотенцем, меньше воды и мыла расходуется, так что тебе придется брать его после меня.

– Ну ладно.

– Что у тебя с ногами? Болят?

– Да. У меня с ними какая-то беда, с ними и со спиной. Доктор говорит, может, это пройдет, когда я вырасту.

– Сильно на это не рассчитывай. Доктора и матери рады для тебя все в розовые тона красить, чтобы была надежда, ты сам себя не расписал, и все прочее. Будь я тобой – планировал бы житуху инвалида. Может, когда вырастешь, тебе дадут кресло с колесиками. Найдешь себе какую-нибудь работенку по плечу – ну, марки там лизать, на конверты наклеивать, такая ботва. Есть у нас один такой – башка вся раздута, гидроцефалия, или что-то вроде того. Так вот, он карандаши точеные продает. Работка непыльная, барышей особо не приносит, но хоть что-то. И важнее всего – для нее тебе даже образования не надобно.

– Я вообще оптимист…

– И куда тебя этот опти-глист завел? Твой старик пришил мамашу бритвой, потом себя по горлышку чик-чик, и, если б ты был в городе, а не с сопляками-скаутами, тебе тоже досталось бы. Может, он еще успел бы твои подпорки загнать, чтобы на прощание в баре накатить – кто знает, чего от психов ждать? И вот еще что хочу тебе сказать – ты тут сильно не обустраивайся, корни не пускай – скоро выдернут, зуб даю. Может, за тобой из детдома приедут – оно так и будет, скорее всего. Получишь койко-место в громадной комнате. Ты нос не вешай, я просто хочу тебя подготовить – это все тебе на пользу.

Зарыдав, Дрейтон своей нацистской походкой вышел из комнаты и спустился вниз, в ванную, где заперся.

Лерой ухмыльнулся, глубоко вдохнул и рухнул на кровать.

Жизнь в кайф.

Поразительно, но этому убогому Лерой, кажется, нравился. Дрейтон всюду за ним таскался, и теперь Лероя всюду сопровождал лязг ножных подпорок «братца» – будто сломанная машина. Лерою звук не нравился, вгонял в мурашки. Если он ускорял шаг, ускорялся и Дрейтон, и даже если Лерой оглядывался, и их с Дрейтоном делила дистанция, убогий всеми силами старался нагнать – на лице решимость, как у разведчика на задании, шаг максимально тверд и широк.

В школе они неизменно сталкивались в коридорах. Дрейтон всегда подмечал его первым, громко звал по имени и махал рукой. Ему, похоже, нравилась роль Лероева брата – он всем так и представлялся, хоть сам Лерой отнекивался: мол, это обездоленный парень, которому дура мамаша решила помочь. Учитывая, что у Лероя в школьной иерархии изначально не было высокого статуса, маленький братец-инвалид не красил дело – в итоге Лероя приравняли к отсталым и всяким любителям поесть из носу козявок, которые выстраивались снаружи во время обеденной переменки и прилюдно, у всех на глазах, дегустировали содержимое собственных носов.

Более того, связь с Дрейтоном привела к тому, что все подколки и оскорбления, по логике вещей уготованные убогому, достались ему – по прихоти неочевидной социальной компенсации. Эй, четырехглазый, вы с мамкой, наверное, часто брательника твоего смазываете? А ты его на металлолом сдать не думал? И самое обидное: а когда ты у него в рот берешь, о подпорки не режешься?

Все это было жуть как обидно, и Лерою казалось, что справедливость чуть-чуть восторжествует, если хотя бы часть адресованной ему гадости перепадет и тому, кто в ней пусть невольно, но повинен.

Прошел почти месяц. Оскорбления, судя по всему, не выбили Дрейтона из колеи. Он умело огибал их, как летчик-ас в ураган. Но однажды в его защите образовалась пробоина. Случилось это в день, когда они всей семьей явились в дом, где отец Дрейтона убил сначала жену, а затем себя.

Идея принадлежала терапевту, к которому ходил Дрейтон, – тот решил, что прошло достаточно времени после трагедии, и Дрейтону неплохо бы наведаться туда, где все произошло. Однажды ночью Лерой подслушал, как мать говорила с отцом на лестнице – сам предмет обсуждения к тому времени мирно дрых. Лерой вышел на лестничную площадку и притаился, навострив уши. Родители обсуждали состояние его нового братца – говорили, дескать, какой он хрупкий и все прочее. Отец был против чего-то, но Лерой не был уверен, против чего именно.

– Этот тип ни разу из своей чертовой конторы не выходил – разве что на учебу. Так какого дьявола ему судить о чувствах маленького мальчика? – вещал родитель. – Здравый смысл говорит, что в его идее нет ничего хорошего, даже если за такое дело прибавку в деньгах и золотое колечко на член дадут. Куда уж там, паренек и без того весь в металлических кольцах.

– Дорогой, не надо так говорить.

– Извини, но все равно затея ни к черту.

– Но он – доктор!

– Вот именно – думаю, слушать стоит кого-то, кто на деле медицину изучал, а не олуха-психолога.

– У него есть ученая степень, награды…

– У нашего автомеханика тоже есть ученая степень, а он даже шину мне как надо не смог надуть. Помнишь?

По прошествии нескольких дней Лерой пронюхал, что Дрейтона позвали в кухню на приватный разговор. Прижавшись к стенке рядом с косяком, он стоял и подслушивал. Дело обстояло так: братца хотели отвезти в старый дом, осмотреться, примириться с ним и с тем, что там произошло. Так сказала мать. Примириться с домом, хмыкнул про себя Лерой, это же не дом, мать его, перерезал мамке пацана глотку. О чем весь сыр-бор?

Очевидно, отцу авантюра с возвращением Дрейтона в дом, где умерли родичи паренька, была не по душе, и той ночью обсуждалось странное предложение терапевта. В конце концов мать и терапевт победили в споре. Лерой подумал: Ох уж эти матери и врачи. Такими глупыми порой бывают, что хоть волком вой.

День тот выдался дождливым и промозглым, в небе собрались темные тучи. Врач – тощий мужичонка с торчащими вперед зубами – сидел с ними в машине, на заднем сиденье, между Дрейтоном и Лероем. Мать – впереди, рядом с отцом, у которого явно было настроение побухтеть о всяком-разном. Лерой радовался, что его взяли. Ему причиталось, в идеале, оказывать Дрейтону поддержку, но такой идеал – курам на смех. Втайне он надеялся, что у Дрейтона случится какой-нибудь болезненный флешбэк, он зальет всё горючими слезами, станет кататься по полу, и из дому его выволокут в смирительной рубашке, а свою старость он мирно встретит в дурке, в комнате с мягкой обивкой.

Дом оказался совсем не таким, как Лерой себе представлял. В общем, просто дом. И не было в нем ничего жуткого – ни столетней паутины по углам, ни заросшей сорной травой лужайки. Кто-то до сих пор ее подстригал, похоже. А еще дом был яркий, старательно выкрашенный – единственный сиреневый в округе. Уныние наводили только пустые клумбы (по времени года им и полагалось быть такими) да небо, давившее на крышу дома грузом серых, спутанных комков хлопка.

Внутри дом тоже не поразил – самый обычный, как кусок хозяйственного мыла. Ни пятен крови, ни опрокинутых вещей, ни меловых фигур на полу. Даже желтая лента с надписью «ПОЛИЦИЯ / НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ» не была натянута перед дверью. Скука.

– Что ж, Дрейтон, – начал терапевт. – Когда это произошло, тебя здесь не было…

– В том-то и суть, – произнес отец Лероя. – Его здесь не было. Он ничего не видел. И совсем не обязательно его сюда тащить. Добра оно ему не сделает.

– Все в порядке, – подал голос Дрейтон. – Я хочу посмотреть.

Терапевт поджал губы, как бы говоря: видите, я прав.

Дрейтон кивнул. Миновав диванчик для гостей, они открыли дверь и зашли в одну из комнат. Наконец проявилось что-то странное, прибытие начало себя оправдывать. Стены оказались выкрашены в черный цвет, окна – тоже. Кисти, которыми тут орудовали, лежали на полу и подоконниках. Кровать была перевернута и оттащена к стене, дверь шкафа распахнута: глазам Лероя предстала одежда на вешалках. Над ковром в спальне витал тяжелый запах, и в одном месте ворс был темным и жестким, как щетка.

– Здесь, – указал терапевт на пятно, – лежала твоя мать, Дрейтон.

– Это, черт побери, жестоко, – пробормотал отец Лероя. – Дрей, уходи, если хочешь.

Дрейтон покачал головой.

– Нет, сэр, я останусь.

– Не думаю, что Джимми хотел бы такого, – промолвил отец.

– Его разум, само собой, был помрачен, – сказал терапевт. – Он не знал, чего хотел. Или, скорее, то, чего он хотел, было… довольно-таки страшно.

– Вы знаете, о чем я. – Отец Лероя встал прямо и подбоченился. На терапевта жест, судя по всему, впечатления не произвел, и в итоге родич сдулся. Мать внимательно оглядывала углы спальни, будто проверяя, не осталось ли там чего от жертв.

– Ладно, мы лучше выйдем. – Скрестив руки на груди, отец вышел, следом за ним – мать. Они так торопились, что забыли о Лерое, которому тут было вполне по душе.

Вау, думал он, убийство. Бритвой – от уха до уха. Вау.

– Раньше эта комната не была черной, – сообщил Дрейтон.

– Он покрасил ее примерно за день до инцидента, – пояснил терапевт. – Никто не знает, зачем он все затемнил, даже окна. Вероятно, сделал это сразу после убийства, наверняка никто сказать не может.

– Здесь папочка убил себя? – спросил Дрейтон.

Терапевт покачал головой.

– Нет. Когда он закончил здесь, пошел вон туда.

Лерой с Дрейтоном прошли следом за терапевтом сначала в гостиную, затем – по короткому коридору в кухню, а оттуда по черному ходу попали в гараж. Врач спросил у Дрейтона, где включается свет, и тот щелкнул рычажком на стене. Машина стояла на месте – никто на нее не покусился. Воздух в гараже был преотвратный.

– Тут он умер, – сказал терапевт, указывая на кладовку в дальнем конце гаража. – Забрался внутрь, сел на табуретку и перерезал себе глотку.

Да, крутой из тебя целитель душ, дядя, подумал Лерой. Если наш пацан не тронулся умом раньше, после поездочки ему это светит, как пить дать.

На окостеневших ногах Дрейтон подошел к кладовке и рванул на себя дверь – с таким остервенением, будто мог вернуться в прошлое и спасти отца от самоубийства. Лерой с интересом заглянул внутрь через его плечо.

Там стояла табуретка. Нутро кладовки пахло кровью. Когда Дрейтон включил свет, тараканы, недовольно стрекоча, шуганули по углам. На мгновение в одном углу, где, казалось, остались тени, несмотря на свет, Лерою на мгновение показалось, что тараканы собрались вместе и выстроились в высокую и широкую форму, а затем снова разбежались и удалились… неизвестно куда. Все произошло мгновенно. Пол и стены казались настолько плотно подогнанными друг к другу, что спрятаться здесь даже таракашке было нереально. Тем не менее усатая орда рассосалась, и угол больше не казался темным. Лерой почувствовал холод, будто ему за пазуху сунули сосульку. Да уж, яйца тут поджимаются будь здоров.

Лерой оглянулся на терапевта, оставшегося в гараже и спокойно там курившего. Судя по всему, ему этот спектакль нравился. Вероятно, он ждал, когда Дрейтона хватит нервный срыв, с последующим буйством и санитарами.

Если так – напрасно.

Дрейтон постоял в тени, затем вошел внутрь и обошел кладовку по периметру. Очень медленно. Закончив обход, он сел на стул, задрал голову и стал смотреть вверх.

Лерой тоже поднял глаза. Наверху – засиженная мухами лампочка где-то на сорок ватт, больше ничего; но она чем-то привлекла Дрейтона. Он задумчиво покачал головой и задал вопрос – громко, чтобы курящий терапевт в гараже услышал:

– Он умер на этой табуретке?

– Да. – Подойдя поближе, терапевт встал в проеме. – Его нашли лежащим позади нее. Рука была протянута к стене.

– Где бритва? Ее забрала полиция?

– О, Дрейтон, тут небольшая загадка. Ее не нашли. В полиции решили, что он сделал это бритвой из-за внешнего вида раны. Может, это был нож. Орудие исчезло.

– С чего они тогда решили, что это он все сделал?

– Он оставил записку.

– А…

– Там было только два слова: «Мне пришлось». И все.

– Но где тогда бритва?

– Знаю, смахивает на убийство, раз ее нет. Но, опираясь на записку и следы крови на стене, полицейские решили, что твой отец сначала нанес себе рану, потом спрятал бритву.

– Где? И как он мог перерезать глотку, а потом спрятать бритву?

– Странно, правда? Но это не значит, что твой отец ни при чем. Да, ему это далось непросто, но в полиции решили, что ничего невозможного нет. В доме был кот…

– Снежок, – уточнил Дрейтон.

– Да. Твой кот. Он мог взять бритву зубами и убежать с ней. Кровь привлекает…

– Вы хотите сказать, что Снежок убежал с орудием убийства?

Вопросы задаешь прямо в цель, восхитился Дрейтоном Лерой. А ты неплох.

– Не знаю, Дрейтон, – ответил терапевт. – Я просто передаю слова полицейских.

– Они тупые, – заявил Дрейтон.

– Ну… они – полицейские.

– Тупые! Даже я знаю, что кот не мог бы унести бритву, а я лишь ребенок! Где Снежок?

– Он был дома, но окно на кухне нашли открытым, и он… в общем… Дрейтон, он убежал через окно над кухонной мойкой и попал под машину.

– Он тоже умер?

– Боюсь, что да.

Тут Дрейтон наконец сломался. Спрятав лицо в ладонях, он поник на табуретке и глухо зарыдал.

Офигенски, подумал Лерой. Даже коту влетело.

Прошло несколько дней, и Лерой осознал, что общество нежданного брата с ногами в железках ему даже приятно. Может, виной тому было впечатление, которое произвел на него Дрейтон. Ему понравилось, как парень говорил с терапевтом (не убоялся копов назвать тупыми!), и, несмотря на то, что в конце концов его оборона дала слабину, было очевидно – оправляется Дрейтон хорошо, на удивление быстро. Даже в школу пошел на следующий день.

Однако в общую картину добавился новый мазок: однажды Лерой помог Вильяму Таунсону с домашней работой (если честно, Вильям его принудил, но это мелочи), и Таунсон стал проявлять к нему сдержанную симпатию. Да, он все звал Лероя «четырехглазым» и «додиком», но из его уст подколки звучали скорее дружественным прозвищем, какое дают любимым, пусть и слегка обременительным, непривлекательным домашним питомцам. К примеру, одноглазой или одноухой собаке, псу без лапы или с оборванным хвостом. Это как называть псину без глаза, уха и на трех дрыгалках Счастливчиком.

Их приятельство крепло, и вскоре Дрейтон обнаружил себя в компании ребят позабористее да покруче. В этой среде Вильям выступал его защитником и наставником, предупреждая всех с ходу: да, может, он и тупорылый ублюдок, но свой ублюдок, усекли? Бейте его только разок и по плечу. Наверное, так в компашке было принято – и, коль скоро принимали его самого, Лерой не возражал. Более того, вокруг Вильяма вились девчонки, а это был дополнительный плюс. Пусть они не обращали внимания на нового неказистого дружка Таунсона, доселе так близко Лерой к ним не подбирался. Если забыть о том, что когда-то он сидел позади одной симпампуськи, и не брать в расчет мелочи вроде столкновений в школьных коридорах и во время поездок в школьном автобусе на соседних сиденьях. Да, на Лероя смотрели как на пустое место, но, прибиваясь к Вильяму, у которого с девчонками все шло гладко, а некоторые даже позволяли ему себя лапать, он чувствовал, что благодаря этой собачье-хозяйской связи с ним может урвать для себя хотя бы малость: понюхать попки женской школьной популяции и помечтать о том, как бы однажды совокупиться с чьей-нибудь нерадиво отставленной ногой. Большего пес в любом случае не заслуживает.

Оставалась одна-единственная проблема – Дрейтон.

Какое-то время Лерой чувствовал, что присутствие Дрейтона приемлемо, потому что в школе оно обеспечивало ему своего рода ручного зверька, кого-то, на кого он мог смотреть свысока и унижать, но притом – чувствовать связь. А когда Вильям принял его в компанию, жестконогий Лероев псевдобрат стал слишком похож на рану, которая никак не заживет.

Однажды на стоянке Лерой курил на пару с Вильямом – не потому, что курево ему нравилось, а потому, что знал: сигареты делают Вильяма крутым. И посему думал, что они придадут ему крутизны. Тогда Вильям и спросил:

– Кто этот маленький дебил, с которым я вижу тебя время от времени, инвалид?

– Он живет со мной.

– Видок у него незачетный, «четырехглазка». Коли водишься со мной, у тебя все должно быть зачетным. Мне два прыща на жопе не нужны. Не знаю сам, зачем мне один – понимаешь, к чему клоню?

– Конечно, Вильям. Конечно.

– Моя домашка у тебя?

– Ага.

– Не всю хоть сделал? Надо пропускать, а то поймут, что я жульничаю.

– Наши домашки не похожи, – сказал Лерой, роясь в рюкзаке и доставая тетрадь. – Я вроде твой почерк неплохо скопировал.

Вильям взял тетрадку и придирчиво уставился на нее.

– Вот ботан гнилозадый, а в обложку чего ее не обул?

– Погоди! У меня есть обложки. Сейчас.

Когда с «обуванием» покончили, Вильям соизволил пролистать работу:

– Выглядит неплохо.

– Спасибо, – козырнул Лерой. – Я очень старался.

– Еще бы ты не старался, – хмыкнул Вильям.

Так Лерой стал отдаляться от Дрейтона. Во время ланча они больше не садились вместе – Лерой подсаживался к Вильяму и друзьям оного. В той компании над ним подшучивали, иногда поколачивали и ставили подножки, но Дрейтон с ними сидеть не мог, и это был большой плюс.

Лерой заработал дополнительные очки, когда Дрейтон промаршировал к нему на своих жестких ногах с недоумением в глазах, надеясь, видимо, что ему разрешат подсесть. Когда недобрат подрулил к столу, он выставил ногу – и Дрейтон растянулся на полу. Содержимое его подноса разметалось по всей столовой.

Под звуки всеобщего веселья Дрейтон кое-как поднялся – никто не подал ему руки, – собрал осколки и ошметки и, подергивая плечами, побрел в дальний конец столовой. А Вильям протянул Лерою кулак, Лерой в ответ протянул свой, и они дружно стукнулись костяшками.

Лероя приняли. Это была победа.

Вечером того же дня Дрейтон уселся в их комнате спиной к стене, вытянув увечные ноги перед собой. Таким его застал Лерой, выйдя из душа и поднявшись наверх. Сначала он решил, что убогий упал и не может подняться, но Дрейтон не стал просить о помощи. Подняв к нему глаза, он просто спросил:

– Почему, Лерой? Почему ты это сделал?

– Сделал что?

– Ты знаешь, о чем я.

– Ну да. Знаю. Просто потому, что я могу.

За месяц Дрейтон сильно изменился. Теперь он не пытался притворяться, что дружба с Лероем ему важна. Рядом с ним он всегда держался угрюмо и отказался от одной кровати – спать стал на одеяле у дальней стены. Лерой не возражал – во-первых, кровать снова целиком принадлежала ему, во-вторых, не приходилось поддерживать с Дрейтоном общение в школе. Смотреть на него теперь было все равно, что пялиться на призрака – вроде что-то есть, а вроде пустое место.

Но кое-что любопытное в этом призраке было.

Как-то раз, проснувшись среди ночи, Лерой понял, что Дрейтона в комнате нет. Волноваться он не стал – решил, что калека поперся в ванную, – но следующей ночью все повторилось, и из-за чуть приоткрытого окна в этот раз донеслось бряцанье подпорок для ног. Встав с кровати, Лерой выглянул наружу. Луна светила тускло, но на подъездной дорожке он различил фигуру Дрейтона, движущуюся с непривычной прытью. Лерой следил за недобратом, пока темнота не поглотила его.

Может, попадет под машину, пронеслась в голове беззаботная мысль. Или кто-нибудь его похитит. Может, в городке у кого-то пунктик на инвалидах. Если так – весьма кстати, потому что на своих ходулях Дрейтон далеко от маньяка не убежит. Его либо убьют, либо изнасилуют.

Лерой не смог с ходу представить, что творится в голове у извращенца, которому захотелось бы отведать Дрейтона. Пожалуй, это должен быть робот. Кто-то, сделанный из стали. Железку-то может к железке привлечет. Но всегда остается сценарий с убийством. Убить Дрейтона мог любой псих, которому не по душе калеки.

Оставалось надеяться и молиться, что так и будет.

Лерой, позевывая, вернулся в кровать.

Однажды, проснувшись поздно ночью, он обнаружил, что Дрейтон сидит в углу их комнаты на табуретке. Той самой, на которой перед отлетом в ад сидел его отец. Над ним горела лампа, утлый рюкзак покоился меж его закованных в металл ног. Дрейтон что-то искал внутри. Лерой приподнялся на подушках и с отстраненным любопытством уставился на парня. Смешно, но еще вчера эта комната целиком принадлежала ему и была такой большой, а теперь он вынужден ее делить… И она стала заметно меньше.

– Что ты делаешь? – спросил Лерой.

– Ищу кое-что, – ответил Дрейтон, не поднимая глаз.

– У тебя тут всяко не чемодан перебежчика. Хотел бы что-то найти – нашел бы вмиг.

– Уже нашел, не волнуйся.

На глазах у Лероя Дрейтон достал продолговатый деревянный футлярчик.

– Это что?

– Кое-что от моего папы.

– Что именно?

– Бритва.

– Вроде той, которой он мамку твою и себя распотрошил?

– Та самая.

– Не может быть.

– Может. Это она. – Дрейтон поставил футлярчик на коленку.

– Говорю тебе, не может быть, Металлолом. Ее даже копы не нашли.

– А я нашел.

– Ты ходил в дом? – Лерой знал, что ходил. Где еще он достал табуретку? И все же сам факт ошеломлял.

– Да, – кивнул Дрейтон. – Я там был.

– Вот куда ты ходил ночью.

Дрейтон снова кивнул, открыл футляр и извлек бритву. Даже со своего места на кровати Лерою было хорошо видно лезвие – бурое от засохшей крови.

– Твою мать, – протянул он.

– Он перерезал себе глотку, вернул бритву в футляр и спрятал ее в тайнике за стеной кладовки.

– Мы же были в кладовке. И полиция тоже. Нет там тайника!

– Они плохо искали. Стены обшиты, но в одном месте обшивка отходит. Там есть маленькая ниша. Туда он ее засунул. Потом сел на табуретку и умер.

– Так говоришь, будто знаешь наверняка, что так и было.

– Я знаю. Так и было.

– С перерезанной глоткой он не смог бы ничего и никуда спрятать, сам знаешь.

– Но он смог. Ты знаешь про одиннадцать измерений?

– Ты о чем?

– Их одиннадцать, и они сталкиваются. Или встревают одно в другое, но так бывает редко. Эти столкновения и встревания происходят с огромной силой. Возможно, когда-то именно так случился Большой взрыв – из-за слияния материй нескольких разных измерений. Они существуют одновременно с нашим, и мы не можем ни потрогать их, ни увидеть – разве что при столкновениях и встреваниях…

– Ты дурью какой закинулся? Или тебе не то прописали? Ты же все время по врачам шатаешься – мать с отцом тебя возят. Так?

– Повелитель всех острых предметов, Лерой, живет в одном из этих измерений, и его можно призвать. Он способен проникнуть сюда. Его мир – мир лезвий, и в нем он Бог – Бог Лезвий, Лорд Убийств, Король Теней.

– Ты втираешь мне какую-то дичь. Где ты этого нахватался?

– Это правда, Лерой. Если нанести себе порез особым орудием, твой разум откроется иным измерениям. Всем сразу. Одиннадцать сольются в одно. Иногда, при нужных условиях слияния, они множатся, вплоть до сингулярности бытия – и далее, за ее пределы. За гранью сингулярности тоже есть время – можешь себе представить?

– Нет. Я, блин, в душе не ведаю, что такое сингулярность.

– Я видел расстояния. Огромные расстояния. Длящиеся вечно и способные свести с ума… великолепные. Так много всего, о чем мы не знаем. Говорю тебе, разум можно открыть всему.

– Ну да, если черепушку расколоть.

Дрейтон покачал головой.

– Нет. Хватит и одного пореза особым орудием. – Он поднял левую руку и показал ему большой палец. Лерой увидел большую красную отметину – кровоточащий шрам, и ему стало не по себе, потому что Дрейтон, восседавший на табуретке в тени, с бритвой в руке и футляром на колене, говорил совсем не как Дрейтон. Никто из знакомых Лероя так не говорил; никто о таком не говорил.

– Эта бритва, – продолжал Дрейтон, – сделана из особого металла, который образовался в доисторическую эру при столкновении измерений с большой силой; по факту, в начале времен. Из-за Большого взрыва материя разных типов перемешалась, и кое-какие ее типы занесло сюда из измерений, которые мы не можем воспринять, чью физику не способны понять. Мой отец купил бритву в антикварной лавке. «Чудна́я какая-то» – так он сказал. Отец случайно поранился, как раз перед тем, как я отправился в лагерь скаутов. Я помню. Он порезался и стал говорить о том же, о чем я сейчас. Я подумал, как это все странно звучит. Мама тоже так подумала. Теперь я все понимаю. Ничего в этом странного нет. Если орудие благословлено открывающим словом, как эта бритва, они открывают твой разум, и ты падаешь в самую глубину, вечно.

– Что-то я нервничаю из-за тебя, кореш, – заявил Лерой.

– Я заставляю тебя нервничать?

– Еще как.

– Ты тоже мне нервы накрутил. В школе. То, что ты делал, раздражало. Я себя чувствовал еще более жалким, чем есть. Неважным. Но теперь я себя так не чувствую. Теперь – гораздо лучше. Порез открыл мой разум.

Одним взмахом руки Дрейтон раскрыл бритву.

– Хорошо, спокойно, – торопливо сказал Лерой, резко садясь в постели. – Я не хотел. Не хотел, чтоб ты чувствовал себя неважным. Правда.

– А мне кажется, хотел.

– Может быть. Я вел себя как говнюк, признаю.

– Признаешь?

– Дерьмо вопрос!

На глазах у Лероя тени, отбрасываемые тучами и проникавшие в комнату через окна, чтобы скопиться в том углу, где заседал Дрейтон, отхлынули, явив миру знакомого и привычного очкастого паренька с ногами в стальных рамках… и с большой-пребольшой бритвой, недобро поблескивающей лезвием, в отставленной руке.

– Может, ты ее почистишь? – скривился Лерой. – Почистишь и уберешь.

– Думаешь, стоит?

– Думаю, да.

– Какой-то ты нервный, Лерой.

– Да все со мной в порядке. Не хочу, чтобы ты порезался. Эта штукенция здоровенная как бегемот. Не понимаю, как ею бриться.

– Не думаю, что ее создали для бритья, – произнес Дрейтон, и с его мелких глазок-пуговок, спрятанных за стеклышки очков, будто спала пелена. Теперь это точно был просто Дрейтон, инвалид-хлюпик.

Он смерил Лероя пытливым взором, взглянул на бритву в руке, осторожно ее сложил и вернул в футляр, который в свою очередь кинул обратно в рюкзак. Со стула он так и не слез – просто сидел и смотрел.

– Ты похож на клятую сову, кореш, – заявил Лерой. – Спать пора.

– Да, наверное.

– Только ко мне на кровать не лезь. Бери одеяло и кладись у стены.

– Хорошо.

Лерой протянул руку к лампе, от которой света было и так, как от козла молока, и выключил ее. Натянул одеяло до подбородка, лег на бок, чтобы видеть Дрейтона, и наполовину прикрыл глаза, чтобы можно было наблюдать за ним. Дрейтон не сдвинулся с места. Он сидел без малейшего шороха и трепета на табуретке отца, с бритвенным футляром на колене и таращился в пустоту, будто видел в ней что-то. Лерою поведение убогого не нравилось, и он решил присматривать за ним. Но вскоре сон одолел его. Лишь единожды за ночь он проснулся от холода и потянулся за сползшим одеялом. Сквозь слипшиеся веки он бросил взгляд в угол, где стояла табуретка – и остолбенел. Огромная тень, на которую падал один-единственный луч темного света… то был Дрейтон? А кто же еще! Но почему он стал огромным? Откуда высокая шляпа на его голове? Луну снова заволокли тучи, и все вроде пришло в норму.

Лерой попытался нормально проснуться, но не смог. Скользнув обратно во мрак, он почти поверил, что увиденное было странным дурным сном, который забудется утром.

Вот только проснувшись, первым делом он увидел Дрейтона на табуретке и сразу все вспомнил. Дрейтон что-то ожесточенно черкал в тетради – похоже, так он просидел всю ночь. Обдумав это явление, Лерой осознал, что день – суббота, в школу идти не надо, потому закрыл глаза и отъехал еще ненадолго.

Пробудившись окончательно и спустившись на завтрак, Лерой заметил, что Дрейтон отсутствует.

– А где брательник? – спросил он у матери.

– Он встал сегодня рано, – ответила та, суетясь с тарелками. – И съел мало. Сказал, хочет прогуляться в парке.

– В парке?

– Да, так и сказал.

На тарелку Лероя плюхнулась глазунья, сверху насыпались поджаренные ломтики бекона. Он уже не был уверен в том, что увиденное ночью – лишь сон. Но, по сути, иным оно быть не могло? Никак нет, сэр!

Иначе ерунда какая-то получается.

– Мы с отцом хотим наведаться к тетушке, – сказала мать, когда он покончил с завтраком и опрокинул в себя стакан молока. – Ей последнее время нездоровится. Мы не вернемся допоздна. Ты присмотришь за Дрейтоном? Запри дом, пока не стемнело. Не выходи после позднего вечера. Я дам тебе денег, чтобы вы купили гамбургеры и пошли в кино до темноты. Но когда стемнеет, я хочу, чтобы вы вернулись домой.

– Конечно, – сказал Лерой.

– Мы надеемся уехать в течение часа. Отец сейчас заправляет машину на станции. С тобой точно все будет хорошо? Мы могли бы найти Дрейтона и поехать вместе. Как семья. Но я не уверена, что вы двое захотите весь день сидеть в больнице.

– Все будет тип-топ, – заверил мать Лерой. – Я скоро пойду и найду Дрейтона. Верну нашего Железного Дровосека домой до сумерек, обещаю.

Когда мать с отцом отбыли, Лерой поднялся наверх и оглядел комнату. Внимательно изучил табуретку в углу – никаких сомнений, та самая, что стояла в доме Дрейтона в гаражной кладовке. Он приподнял ее и осмотрел, ища следы крови. Они там даже были.

С сидушки на пол упала тетрадь, в которой черкал Дрейтон. Лерой взялся за нее, поднял и пролистал. Страницы были испещрены какой-то чепушней – символы, крючки, рисунки, немножко текста. Темные кляксы – не кровь ли?

На одной из последних страниц он нашел сделанный грубыми штрихами рисунок, от которого стало не по себе. Та самая темная фигура с цилиндром на голове, которая ему почудилась! Здесь ее можно было разглядеть. У этого человека (человека ли?) очень худые ноги и узкие лодыжки оканчивались не ступнями, а чем-то вроде по-детски нарисованных человеческих голов. Или то странные домашние тапки? Существо изображено черным – не как негр, а абсолютно черное тело, будто межзвездный мрак космоса. Эффект достигался за счет тщательной карандашной штриховки, надо думать… Хотя было в черноте рисунка нечто потустороннее. Изо рта существа зубы торчали как иглы, и с помощью, наверное, маркера Дрейтон придал им серебряный цвет. Что-то в этом достаточно простом рисунке повергало Лероя в легкую жуть. В руке фигура держала бритву. Огромную раскрытую опасную бритву.

Лерой пролистал оставшиеся страницы. Там были рисунки старомодных бритвенных лезвий, заточенных с обоих краев, изображения ножей и еще одна «сюжетная» картина, показывавшая, судя по всему, римского солдата, который вонзал копье в бок анорексичной фигуры Христа. Чтобы ее рассмотреть, Лерою пришлось повернуть тетрадь вверх тормашками – рисунок представлял собой как бы отражение по вертикали относительно остального, лица солдата и Спасителя были в самом низу страницы. Интересно, это часть умысла или Дрейтон просто открыл тетрадь наугад, не глядя, где верх, а где низ? И вообще, он ли это нарисовал? Может, тетрадь принадлежала Джиму, его отцу. Если так, в этом было чуть больше смысла.

Лерой попытался прочитать вкрапления английского, втиснутые среди символов, но вскоре у него голова закружилась, и зловещие закорючки стали куда-то уползать прямо по страницам. Это уже перебор. Лерой швырнул тетрадь в угол комнаты, и ему показалось, что из взлохмаченных страниц метнулась тень – острая как бритва – и, подобно разделительному барьеру, легла на пол, протянувшись к его ногам.

Лерой примерз к месту. Ему казалось: еще чуть-чуть – и он упадет куда-то вбок. Но, вытянув перед собой руку, обнаружил, что стоит неподвижно и прямо, а ощущение движения – иллюзия.

На ватных ногах он прошел к кровати и заметил то, на что раньше не обратил внимания. А стоило бы! Но его отвлекли табуретка и тетрадь. Едва прикрытые одеялом Дрейтона, на кровати лежали его ножные подпорки.

Самого «братца» в них не было.

Поиски Лерой начал с парка, но там Дрейтона не оказалось. Тогда, решив плюнуть на все, он пошел в кафешку по соседству с аптекой и на деньги, оставленные матерью, купил себе гамбургер, жареную картошку и большой стакан вишневой кока-колы. Со снедью он отправился в кинотеатр через дорогу, там посмотрел ужастик, а после двинулся домой.

Дрейтона все еще не было.

Лерой почитал комиксы. За окном темнело. Он встал и выглянул из окна. До ночи оставалось всего ничего. Предки, наверное, будут поздно. Что делать? Можно включить телевизор, но не хотелось. Сидеть в большой гостиной внизу одному? Увольте!

Вместо этого Лерой снова взял тетрадь и начал рассматривать письмена и рисунки. Что-то изменилось. Теперь его преследовало неуютное чувство, будто темная фигура с бритвой перемещается от одного края страницы к другому и даже – от страницы к странице. Словно тонкая нога, не то сращённая с чьей-то головой, не то обутая в нее, переступила край собственной плоскости и перетащила своего хозяина на плоскость новую, еще не открытую.

Сумерки.

Они подползли неожиданно, окутав Лероя неуютной пеленой. Он потянулся, чтобы перевернуть страницу – и тут же отдернул руку. Острый край бумажного листа порезал ему палец. Чертова плотная бумага! Он отпихнул тетрадь. Тьма, заполонившая комнату, трепетала как крыло нетопыря. Лерой осознал, что сидеть дома одному невыносимо. Слишком страшно.

Одевшись, он снова пошел в город. Заглянул в аптеку, чтобы купить пластырь, но та оказалась закрыта. Заявился в кафешку и съел еще один бургер, запив колой. Снова вышел на улицу, понимая, что домой придется вернуться. Но там былая чертова тетрадь, которая ему совсем не нравилась. Лерой решил сжечь ее по прибытии.

Посасывая порезанный палец на ходу, он, сам того не понимая, отрешился от мира, и ноги привели его к порогу старого дома Дрейтона.

Ночью он выглядел иначе. Страшнее, чем при свете дня. Лерой потянулся к дверной ручке – и замер. Наверняка закрыто, и зачем ему туда вообще? Обогнув дом с торца, он встал у закрашенного черным окна спальни и, приложив ладони к лицу, стал вглядываться внутрь там, где краска легла неравномерно, с прорехами.

При темноте снаружи и темноте внутри ловить было особо нечего. Лерой уже хотел развернуться и пойти прочь, как вдруг что-то закопошилось внутри.

Дрейтон.

Лерой взглянул мельком. Это был он, причем двигался быстро, не в обычной своей манере. Это озадачило Лероя. Как он справлялся без подпорок? Чудесным образом исцелился? И что он здесь делал?

– Дрейтон, – позвал Лерой, но вышло тихо, слабо и неуверенно.

Он снова почувствовал порыв вернуться домой, но передумал. Дрейтона он не любил, но еще больше не любил одиночество. На ум пришел Вильям – может, позвать его на прогулку? Нет, дохлый номер. Лерой не знал, где тот живет, да и Вильям наверняка не знал, где живет Лерой, – скорее всего, тому на это было начхать. Для Вильяма Лерой – не более чем мальчишка, помогающий с домашкой, которого иногда приятно назвать «додиком» или ткнуть кулаком в плечо. О дружбе речь не шла.

Лерой глубоко вздохнул. Черт! Ему вдруг разонравилось пребывать на правах униженного просителя. Нужно занять место Вильяма, а Дрейтона сделать своим побегушником. Хватит исполнять роль ручной зверушки Вильяма! Он хотел завести собственную, но постоянно что-то мешало. Вода не текла под его лежачего бомжа – оно и понятно! Ведь он сам позволил Дрейтону заморочить себя до дрожи в ногах ведьмовской чепухой, безо всякой на то причины. Что ж, пришло время вернуть себе штурвал и все исправить. Раз он знает теперь, что Дрейтону не особо нужны подпорки, скорее всего, он пользуется ими как преимуществом: выигрывает поблажки и сочувствие. Еще Лерой вроде бы слышал, что власти выписывают ему денежную компенсацию за инвалидность. Стопроцентной уверенности не было, но можно разузнать. И если все подтвердится, у Лероя появится козырь против мелкого хитрого ублюдка – фора, нависающая над головой Дрейтона подобно наковальне на тонком тросике.

Лерой вернулся к входной двери, чувствуя себя смелым. Что может сделать с ним мелкая какашка по имени Дрейтон? Он рассердился на себя за иррациональные страхи и за то, что позволил тетрадке нагнать страху. Да, сэр, он сожжет эту чертову штуку, когда вернется домой!

А прямо сейчас он собирался отплатить Дрейтону за головоломку, дерьмо с монстрами и бритвами. Пора показать, кто главный, и притащить ублюдочного калеку назад в дом. Ведь он должен быть калекой. Не мог же он в один прекрасный день просто встать и пойти аки Лазарь? Наверное, где-то у него припрятаны запасные подпорки. Да, Лерою показалось, что за окном Дрейтон двигался плавно и быстро, но это не значит, что подпорок у него не было. И где он заныкал лишнюю пару? В его рюкзаке подпорки не поместились бы, а больше негде. Не вытащил же он их из задницы. Хотя оставался шанс, что они ему в принципе не нужны.

Лерой решительно повернул ручку двери. Открыто. Сунув голову внутрь, он позвал:

– Дрейтон!

Голос не проявил задуманной силы. Звук имени осторожно ступил за порог дома – и тут же, в предбаннике, остался, не рискуя углубляться в тень. Как мышь, учуявшая кошку.

Лерой позвал снова, громче. Дрейтон не ответил.

– Выходи немедленно! Мать с отцом уехали, но скоро вернутся. Нам давным-давно пора быть дома! Выйдешь сейчас – так и быть, куплю тебе гамбургер!

Ни отклика, ни ответа.

Лерой скользнул внутрь и осторожно закрыл дверь. Кругом сомкнулся мрак, будто он угодил в брюхо огромного зверя, который вот-вот его переварит. Теперь он пожалел, что не взял с собой фонарик. Лерой подумал открыть дверь, чтобы впустить больше света, но мысль оставить ее открытой могла показать, что он трусит. К тому же было что-то захватывающее и пугающее в том, чтобы находиться здесь, и это вовсе не плохое чувство. По крайней мере, пока.

Лерой прошел через гостиную в сторону гаража. Наверное, там сидел Дрейтон, по-прежнему молча оплакивая свою семью. Когда он поравнялся с дверью, лунный свет упал на нее через кухонное окно, являя во всех мерзких подробностях распятую жирную крысу. За лапки ее приколотили гвоздями к дереву, тушку вспороли, и до самого пола дверь была покрыта выведенными крысиной кровью символами из тетради.

Это было уже слишком, но потом Лерой вспомнил, что находится не у себя дома, а значит, винить его за это не будут. Он положил руку на ручку двери в гараж – и с ужасом обнаружил, что та вся в крови. Не подумав, Лерой вытер руку о штаны, а потом, осознав, что сделал, почувствовал себя еще хуже. Придется объяснять родным, где вымазался. Ну, погоди, Дрейтон, родилась в голове исполненная отчаяния мысль, я тебя так отметелю, что мало не покажется. Был мальчик – станешь футбольный мячик.

Лерой осторожно спустился в гараж. Тот был совершенно пуст: кто-то отогнал машину и убрал валявшийся мусор. Смотреть не на что, но Лерой почувствовал, как волосы на загривке встали дыбом, и этого почти хватило, чтобы рвануть на всех парах. Но вдруг он вспомнил про Дрейтона. Убогого калеку, с которым справиться как два пальца об асфальт.

Дверь гаражной кладовки была распахнута. Лерой осторожно подошел к ней и заглянул внутрь. Кладовка тоже пустовала.

Тяжесть пустого гаражного пространства пригвоздила Лероя к полу. Тени окутали его, подобно удушливому шерстяному одеялу. Он вернулся на кухню.

И услышал, как хлопнула входная дверь.

Он со всех ног рванул к ней и забарабанил кулаками. Навалился всем телом – она не открывалась, почти не подавалась вперед. Отчаявшись, Лерой зашел в спальню, где была убита мать Дрейтона, и распахнул окно. Вылезая наружу, он ощутил, как кто-то или что-то вторгается в комнату следом за ним. В прямом смысле выпав из окна, Лерой встал, пошатываясь, с земли и заглянул в комнату – там ничего не было, кроме ореола темноты вокруг прямоугольника уличного света.

Пройдя к входной двери, Лерой осмотрел ее. Кто-то загнал под порог толстую ветку, поэтому дверь и не шла вперед. Дрейтон, чертов сумасброд, подумал он, сжав кулаки, теперь я точно тебя достану.

Сквозь запах дождя, срывающегося из черных туч, и текучую темень Лерой обежал дом. На глаза ему попалась машина, подозрительно смахивающая на родительскую. Она была припаркована в самом начале дорожки к дому, передняя пассажирская дверь открыта. Сходство было настолько сильным, что он подался вперед, намереваясь подойти ближе и посмотреть, но на краю поля зрения мелькнула тень, и он обернулся. То был Дрейтон – без ошибки. Ублюдок вышагивал уверенно и быстро – казалось, ни кости, ни мускулы его ног никогда не знали проблем. Хотя было что-то не так с его ступнями. Что-то странное, но на расстоянии Лерой не мог понять, что именно.

Он попытался нагнать Дрейтона, когда тот заворачивал за угол дома. Свернув туда же, Лерой уставился в пустую аллею.

Трясясь и клацая зубами от недоумения вперемешку со страхом, Лерой зашагал домой. Уже издали он стал щуриться, стараясь разобрать, стоит ли у дома машина родителей. Нет, ее там не было. Забравшись на крыльцо, он дрожащими руками вставил ключ в замочную скважину, но дверь свободно подалась вперед раньше, чем он повернул его.

У Дрейтона был свой ключ.

В прихожей царил мрак, и когда Лерой щелкнул выключателем на стене, свет не загорелся. Оказалось, ни один светильник не работал. Дрейтона нигде не было. Воздух в доме имел странный запах, и откуда-то тянуло сквозняком. Видимо, на подстанции авария, электроэнергию вырубило. Значит, и отопления нет. Что до запаха, прошло не так много времени, чтобы в холодильнике что-то успело испортиться.

Лерой взобрался по лестнице. На последних ступеньках что-то зачавкало у него под ногами. Наклонившись, он потрогал их. В темноте было трудно разобрать, в чем их вымарали. В чем-то липком и мокром.

Замечательно! Когда предки явятся домой, влетит ему, а не Дрейтону. Ему – не бедному маленькому калеке. Кажется, этот хренов придурок приволок с улицы какую-то падаль. Рывком распрямившись и буквально закипая от гнева, Лерой в мгновение ока преодолел коридор и очутился у двери их с Дрейтоном комнаты.

Открыто, заходи кто хочет.

Сейчас зайду – и ты выйдешь, Дрей, злорадствовал про себя Лерой, пинком отбивая дверь в сторону и занося над порогом ногу.

Лучше бы он не заходил.

Комнату ярко освещала сияющая луна. Прислонившись спиной к оконному стеклу, на подоконнике застыл силуэт. Фигура, ни капельки на Дрейтона не похожая. Маленькая тучка-соринка заставила лунное око моргнуть, и там, в полумраке, вдруг образовался Дрейтон – он самый, без сомнения. Но сияние снова хлынуло внутрь через окно – это уже не Дрейтон.

Это был высокий темный мужчина в цилиндре, обмотанном колючей проволокой там, где у обычной шляпы есть лента. Серебристые иглы-зубы торчали из растянутой в ухмылке пасти. Лерой попытался отступить назад, но ноги будто приколотили к полу. Ноги этого монстра были необычайно худыми, длинными… и оканчивались парой неких шарообразных объектов. Лерою стало дурно – он согнулся, схватившись за живот.

Это были головы. Как на том рисунке. Ртами нанизанные на ступни монстра – так, что тех даже не было видно. Теперь Лерой понял, что машина у дома Дрейтона все-таки принадлежала родителям. Просто от тетушки они вернулись раньше, чем наметили, по пути заприметили калеку, решили подбросить его и…

Дальше рассудок сдался. Лерой не знал, что предпринять. Надо бежать. Кричать. А он стоял и таращился на эти головы, ставшие чьими-то тапками, – головы отца и матери.

– Проходы между измерениями во многом похожи на оставленные лезвием раны на живом, кровоточащем теле. С единственной разницей: момент для удара по тканям бытия нужно подгадывать, и найти уязвимую точку гораздо сложнее, чем при работе с налитой кровью смертной плотью.

Душа Лероя ушла в пятки. Голос твари на подоконнике, вибрирующий и множащий собственное звучание, напоминал треск патефонной иглы, скользящей вхолостую; звук бьющегося стекла; скрежет лезвия ножа по разделочной доске. Монстр улыбнулся ему шире прежнего, и Лерою стало ясно как божий день, что надо развернуться – и бежать, бежать, бежать. Но он не мог. Между ног разлилось предательское тепло – он обмочил себе штаны и ботинки. Терпкий запах собственного позора заполнил комнату. Тварь привстала с подоконника и понюхала воздух.

– О-о-о, лимона-а-а-ад, – проскрежетал страшный голос, и чудовище неожиданно резко выбросило руку вперед. В костистых пальцах была зажата огромная опасная бритва.

– Дрей… Дрейтон? – еле живой от ужаса, спросил Лерой.

– Он здесь, – сказала тварь, похлопав себя по груди. – В плену теней, под чарами прельстительной луны. Одной ногой тут, другой – там.

Лерой не имел ни малейшего понятия, что это значит. Тучи снова спрятали луну, на ее бледный лик легла тень, и чудовище мигом превратилось в Дрейтона. На нем не было привычных очков. Он застыл, пригнувшись, с бритвой в руке. От прежнего дьявола на нем остались лишь головы на ногах с чудовищно распахнутыми в немых криках ртами, из которых будто росли окровавленные лодыжки.

– Мой отец, – произнес Дрейтон, – купил бритву в антикварной лавке. Она древняя. Очень древняя.

Сглотнув, Лерой наконец обрел способность говорить:

– Дрей. Ты… ты болен. Тебе нужна помощь. Мам… пап… как ты мог?

– Они помогли мне раскрыть врата. Много крови, много смерти – вот что неизменно открывает врата и пускает в наш мир иные сущности, иные ипостаси.

Дрейтон шагнул вперед – будто всю жизнь носил вместо ботинок чьи-то головы. Уверенным широким шагом. Его жуткая обувь влажно шлепала о доски пола.

– Он алчет жертв, – сказал Дрейтон.

Этого хватило, чтобы разбить транс. Лерой рванул прочь. Свист воздуха и шлепанье за спиной указывали на то, что Дрейтон мчался следом. У самой лестницы Лерой оглянулся – и чуть не ткнулся носом в лицо преследователя. Рот Дрейтона был раззявлен на небывалую ширину. Лерой вспомнил о головах родителей на ногах приемыша, и где-то на задворках сознания возникла непрошеная, до ужаса нелепая мысль: Как он в них влез? Но уже в следующее мгновение он бежал, перемахивая через две-три ступени зараз.

Дрейтон все равно настиг его, вцепился в плечи и опрокинул. Падая, Лерой увидел, как лезвие бритвы несется к нему сверху, и, инстинктивно выбросив обе руки вперед, схватил Дрейтона за запястье. Они оба врезались в деревянные перила – и те треснули.

Схватившись, они оба полетели вниз.

Гостевой диванчик остановил падение, с него они скатились на пол.

Выскользнув из-под Лероя с грацией угря, Дрейтон встал на свои ужасные ноги и отступил в тень, поглотившую его словно омут. Из мрака выпросталась рука, вцепилась в шторы и сдернула их.

Луна вторглась в комнату, и Дрейтон опять перестал быть Дрейтоном, стал монстром. Лордом Убийств, Королем Теней.

– Говорит мышонку кошка, я тебе отрежу ножки! – пропел Бог Лезвий своим странным голосом, в котором смешались звон стекла и перестук гравия по крышке гроба, вопль рожающей кошки и чириканье лезвия по карандашному грифелю.

Лерой поднялся и побежал. Через гостиную на кухню. Шлеп-шлеп-шлеп – звук голов, мягко стучащих по полу, преследовал его, и он в ужасе завопил. Крича до боли в легких, он врезался в двери черного хода, и те распахнулись, выбрасывая его в ночь, на задний двор. Луна снова, будто впопыхах, укрылась в облачном чертоге. Лерой резко развернулся – Дрейтон, в своем обычном виде, бежал к нему. Он зависел от света ночного светила – не полностью, но отчасти. Поэтому Лерой, вложив в удар всю свою силу, засветил привычному Дрейтону по шарам. Тот согнулся, но натиск не ослабил. Лерой, полагаясь лишь на инстинкт, выставил вперед ногу, как делал это много раз, и когда Дрейтон в своей ужасной обувке споткнулся – даже став монстром, он не научился замечать подножки, – добавил ему локтем в спину. Упал Дрейтон неудачно, звонко приложившись головой о крыльцо – звук был такой, словно лопнула перезревшая тыква, – и покатившись кубарем по лужайке. В конце концов он замер, лежа лицом к небу.

Лерой тоже обратил к нему взор. Облака стремительно наступали, очень темные – в воздухе крепчал горький запах дождя. Но дождь когда-нибудь кончится, и луна воцарится безраздельно. Даже сейчас, наползая на небо фронтом, тучи были не способны отгородить ее до конца. Побежав к сараю, что стоял близ дома, Лерой выхватил из кучи инструментов у стены самую большую и тяжелую лопату.

Он бросился к Дрейтону. Тот открыл глаза и уставился на него. Лицо стремительно менялось – бледные блики, секунду назад сиявшие на бледной коже, расползались кляксами тьмы, нижняя губа уродливо оттягивалась вниз, освобождая дорогу игольчатым зубам.

Лерой поднял лопату обеими руками и с силой опустил ее острый край на горло Дрейтона. Раздался звук, словно кто-то пополам разрезал садовый шланг. Из-под полотна лопаты во все стороны брызнула кровь. Рука Дрейтона с бритвой взметнулась яростно вверх… застыла… безвольно упала наземь. Бритва выпала из ослабших пальцев.

На всякий случай Лерой повторил удар, на этот раз полностью отделив голову от тела. Споткнувшись, он рухнул на лужайку. Весь двор был залит лунным светом, покрыт им как тонкой серебристой глазурью.

Лерой не знал, что теперь делать. Он почти ждал, что кто-нибудь выйдет из дома напротив и поднимет шум, но ничего подобного, в окнах даже не загорелся свет. Никто ничего не слышал и не видел. Он бросил взгляд через дорогу. Дома на другой стороне тоже были темным-темны.

Как он все это объяснит? Как быть с матерью и отцом?

Он не был уверен, что поступает правильно, но начал копать, и плодом его долгих усилий стала внушительная траншея поперек лужайки. Первым делом он сбросил туда тело Дрейтона – вместе с головами родителей на пятках; стащить их у него не хватило духу. Затем подошел к голове Дрейтона, остекленевшим взором изучающей небосвод, и разозленным пинком отправил ее следом за телом. Споро махая лопатой, Лерой засыпал могилу землей и разровнял дерн.

Когда он закончил, его взгляд упал на лежащую в траве бритву.

Лерой поднял ее.

С бритвой в руке он вышел на улицу и заглянул в машину родителей. Их тела были там. Символы из тетради Дрейтона, начертанные кровью, покрывали лобовое стекло изнутри.

Чувствуя в душе болезненную пустоту, Лерой вернулся в дом, поднялся наверх и сел на табуретку, принадлежавшую отцу Дрейтона. Так он просидел почти час, потом встал и поднял с пола тетрадь. Еще раз пролистал, разглядывая символы и изучая рисунки. Теперь они совсем расшалились и свободно перемещались по страницам.

Лерой пососал саднящий после бумажного пореза палец. Бросил взгляд за окно.

Дождь.

Вскоре он кончится. Это был один из дождей, которые льют нещадно, но проходят быстро. Ночь в разгаре, скоро покажется луна. Небо, быть может, станет чистым.

Лерой уставился на порез на болезном пальце. Прямо на его глазах края маленькой ранки раздвигались. Внутри что-то было. Поднявшись, он нашел спички, которыми, по обыкновению, баловался, поджигая собственные газы, запалил одну и поднес вплотную к пальцу. Тепло, шедшее от огня, было приятным. Стоило ему вглядеться, как оставленная испещренным Открывающими Символами листом тетради рана разверзлась вширь. Там, внутри, он узрел такое, чего глаза людские обычно не видят, не должны видеть. Сила его зрения многократно возросла, как если бы к глазам поднесли мощный телескоп.

Он увидел головы отца, матери и Дрейтона, подвешенные на крюках. Увидел подобие трона, сделанное из отрубленных ног и обшитое снятыми скальпами. На троне сидел Бог Лезвий. Задрав голову кверху и взирая на Лероя из раны, он широко улыбался, скаля иглы-зубы. Его окружали трупы и еще живые, заживо освежеванные, кричащие, лезущие из раны и обращающие к Лерою окровавленные остатки лиц. Какие-то странные существа, напоминающие летучих мышей, парили у самых краев пореза, полоща смрадный воздух кожистыми крыльями, но прорваться наверх не стремились.

Бог Лезвий взмахнул черной рукой, разгоняя свою жуткую свиту, и осталось одно его лицо, выступающее из раны, скалящее серебряные зубы-иглы в недоброй улыбке.

Лерой взглянул на свои пятки. Их вид его почему-то не устраивал – надо разжиться обувью. Отстранив руку, он уселся с тетрадью на табурет, полистал ее, бритвой расширил разрез на пальце. Кровь, торжествуя, выступила алыми каплями. Ею Лерой продолжил записи Дрейтона. Теперь он понимал эти символы, которые помогали преодолеть барьер между измерениями и диктовали миру волю Бога Лезвий, Короля Теней.

Закончив писать, он неподвижно застыл на табуретке, сжав в руке раскрытую бритву. Когда-нибудь дождь хлынет. Когда-нибудь перестанет. Он ждал этого часа и явления лунного света. Ждал необычайных и завораживающих перемен, которые сулил этот свет.