Глава 17
Рисковое дело

После трех дней пути вверх по реке Лефтрин признал, что все идет не так плохо, как он ожидал. Начало действительно вышло не самым гладким, но вскоре все наладилось. Драконы впервые самостоятельно поохотились, и это определенно произвело изменения в характере тварей. Они все еще зависели от той пищи, которую добывали для них охотники и хранители, однако теперь знали, что умеют убивать, и ежедневно пытались охотиться. С переменным успехом, конечно, но каждая удачная охота драконов облегчала ношу, возложенную на их спутников-людей. Юные хранители щедро хвалили подопечных за добычу, и те раздувались от гордости так, что казалось, вот-вот лопнут.

Лефтрин облокотился на фальшборт Смоляного, прислушиваясь к кораблю и к баюкавшей его реке. В загрубевших руках капитан держал тяжелую кружку с утренним кофе. По негромким звукам, доносившимся до его чуткого слуха из каюты, капитан понял, что Элис уже проснулась и одевается. Он не позволил своим мыслям задерживаться на подробностях этого действа. Нет смысла мучить себя. Оставалось надеяться, что скоро она выйдет на палубу. И капитан, и Элис просыпались рано, и Лефтрин радовался этим утренним минутам едва ли не больше, чем дружеским вечерним разговорам в компании. Вечера были прекрасны – с застольем, весельем и музыкой, но ему приходилось делить общество Элис с охотниками и вездесущим Седриком. Когда Дэвви играл на свирели, а Карсон – на арфе, она смотрела только на них. Джесс, к изрядной досаде Карсона, показал себя таким же хорошим охотником, как старый друг Лефтрина. И капитану казалось, что он тоже посматривает на Элис. Этот парень был замечательным рассказчиком, и за его суровостью крылась способность делать себя главным героем каждой истории; все, даже мрачный Седрик, смеялись над его рассказами. Песни и разговоры придавали вечерам неповторимую прелесть, но при этом отнимали у Лефтрина внимание Элис.

По утрам же она принадлежала только ему, потому что команда уже приучилась не обращаться в эти часы к капитану ни с чем, кроме самых безотлагательных вопросов. Лефтрин вздохнул и заметил, что улыбается. Честно говоря, он наслаждался даже ожиданием ее появления.

В последнюю ночь место, где разбили лагерь, было не таким сырым, как прежние, и капитан без колебаний предложил хранителям поспать на берегу вместе с драконами. Несколько лет назад при сильном разливе река нанесла на берег песка и гальки, образовав небольшой пляж. Там росла высокая трава и молодые деревца – необычайно солнечный лесок, к радости хранителей и их драконов. Пройдут годы, деревья раздадутся вширь и ввысь, и это место перестанет отличаться от прочих чащоб. Или же, подумал Лефтрин, следующий разлив может полностью смыть эту рощицу. Драконы крепко спали среди молодых деревьев. Тут и там, завернувшись в свои синие одеяла, лежали хранители. От углей ночного костра, разожженного из плавника, тянулась в синее небо тонкая струйка голубоватого дыма. Никаких признаков пробуждения.

И драконы, и хранители сильно изменились за то короткое время, что Лефтрин знал их. Люди перестали быть разрозненной группкой изгоев и превращались в дружное сообщество. Все они были непоседы, а парни вдобавок проявляли дерзость и нахальство. Они плескали друг в друга водой, дразнились, смеялись и кричали, как обычные мальчишки на пороге взросления. За эти три дня благодаря ежедневной гребле ребята успели нарастить мышцы. Девушки вели себя не так шумно, но и в них происходили перемены, пусть и не проявлявшиеся столь явно. Ребята соперничали за их внимание, и иногда это соперничество принимало грубые формы. А девушки, похоже, наслаждались вниманием парней ничуть не меньше, чем драконы. Они прихорашивались и красовались, каждая на свой лад.

Сильве была еще почти ребенком. Она явно задалась целью завоевать внимание Татса. Девчонка таскалась за ним, словно игрушка на веревочке. А вчера вплела в волосы цветы, как будто их алые лепестки могли скрыть ее покрытый розовой чешуей череп. Лефтрин воздавал молодому человеку должное – тот был добр к девочке, но держал ее на расстоянии вытянутой руки, как и следовало с такой юной особой.

Джерд, напротив, едва ли не ежечасно меняла свои симпатии. Грефт ухаживал за ней как-то урывками. Лефтрин видел, как он старается подвести свою лодку поближе к ее и привлечь внимание девушки разговором. Но во время дневных переходов Джерд, похоже, занимали только два дела: как успеть за драконами, топавшими по берегу впереди, и как поймать побольше рыбы – столько, сколько может вместить маленькая лодочка. Она преданно ухаживала за Верас, каждый вечер натирая ее чешую так, что золотистые крапинки на шкуре маленькой зеленой драконицы начинали блестеть, словно россыпь самородков на темно-зеленом сукне. По вечерам, когда хранители собирались у костра на берегу, Джерд сидела с другими девушками, глядя, как молодые люди соревнуются – кто займет место рядом с нею. Лефтрин улыбался, наблюдая за ними, но с беспокойством гадал, к чему это может привести.

Он никогда раньше не сталкивался с людьми, так сильно отмеченными Дождевыми чащобами. Большинство из них должны были быть отданы лесу еще при рождении, ибо торговцы Дождевых чащоб давно знали: тот, чей облик уже при появлении на свет настолько далек от человеческого, либо разобьет сердца родителей своей ранней смертью, либо даст жизнь новому поколению, еще менее жизнеспособному и далекому от людей. Жизнь в Дождевых чащобах нелегка. Считалось, что немедленно избавиться от такого младенца и попытаться зачать нового – лучше, чем расходовать ласку и пищу на ребенка, который даже не сможет продолжить род. Недавнее нашествие татуированных привнесло в чащобы свежую кровь, однако до этого на протяжении десятков лет число рождений здесь лишь немногим превышало число смертей.

Элис все никак не выходила. На берегу проснулся Лектер. Завернувшись в одеяло, он подошел к кострищу и стал подбрасывать на угли остатки вчерашнего топлива. Крошечный язычок пламени показался над обломками плавника, и парнишка сел на корточки, протягивая руки к огню. К нему присоединился Варкен, протиравший глаза и почесывавший чешуйчатую шею. За последние дни его кожа приобрела медный блеск, под стать красной шкуре его дракона. Он дружески поздоровался с Лектером. Тот что-то ответил, Варкен рассмеялся – искренним мальчишеским смехом, отчетливо слышным даже на корабле.

Глядя на двух юнцов, которых должны были умертвить еще в младенчестве, Лефтрин почти усомнился в мудрости старых обычаев. Ребята выглядели достаточно крепкими, хоть и малость странными. Он желал им всем добра – как парням, так и девушкам, – однако надеялся не увидеть, как между ними расцветают романтические отношения. Позволить таким людям плодиться было бы нарушением всех традиций Дождевых чащоб. Но до сих пор капитан не замечал никаких признаков того, что девушки намеревались допустить подобное отступление от законов. Он хотел верить, что так будет и впредь, хотя с беспокойством думал, есть ли у него какая-то власть, чтобы заставить их исполнять закон Дождевых чащоб, запрещающий им любовные связи.

– Что ж, Смоляной, никто не сказал мне, что это входит в условия сделки. Я знаю, всеобщий долг – соблюдать правила, которые позволяют нам остаться в живых. Но дед когда-то говорил мне, что общая работа – это ничья работа. Так что, может быть, никто не попрекнет меня, если я не стану взваливать это бремя на себя.

Корабль ничего не ответил, да Лефтрин и не ожидал ответа. Солнце было теплым, а течение тихим. Смоляной, похоже, так же наслаждался короткой передышкой, как и его капитан. Лефтрин оглянулся на каюту Элис. Терпение. Терпение… Она настоящая женщина, благородных кровей, а такой каждое утро нужно время, чтобы подготовиться к встрече дня. И результат того стоил.

Он услышал позади себя шаги и обернулся, чтобы пожелать ей доброго утра. Слова приветствия увяли на губах. По палубе к нему, лощеный как всегда, шел Седрик. Лефтрин смотрел на него, разрываясь между завистью и отвращением. Волосы Седрика были безупречно причесаны, рубашка сияла белизной, на штанах ни пылинки, башмаки начищены. Он был свежевыбрит, и слабый пряный аромат наполнял утренний воздух. Это был самый опасный соперник из всех вообразимых. Он не только неизменно блистал ухоженностью, его манеры были так же безупречны. По сравнению с ним Лефтрин чувствовал себя грязнулей и невеждой. Отсюда и отвращение, с которым он относился к Седрику. Когда они оба находились рядом с Элис, она могла сравнивать их, и Лефтрин всегда должен был проигрывать в ее глазах. Уже одного этого было достаточно, чтобы возненавидеть Седрика. Но имелось и еще кое-что.

Неизменной вежливостью по отношению к капитану и команде Седрик не мог прикрыть презрение, которое он питал к ним. Лефтрин, как и всякая корабельная крыса, и раньше сталкивался с таким. Всегда найдется тот, кто при виде моряка неизменно припишет ему все пороки, которыми молва награждает корабельный люд. В конце концов, разве не все матросы пьяницы, невежды и бездельники? Оказавшись на борту Смоляного, пассажиры нередко меняли это мнение. Они видели, что Лефтрин и его матросы, пусть необразованные и порой грубые, знают толк в своем деле, видели моряцкое братство, и нередко к концу путешествия их изначальная неприязнь уступала место зависти.

Но Седрик был явно не из таких. Этот человек цеплялся за свое превосходство и плохое мнение о Лефтрине, как за единственный обломок, оставшийся на поверхности моря после кораблекрушения. Однако чопорность и холодный взгляд, обращенный на Лефтрина, проистекали не из дурного мнения о моряках вообще. Лефтрин сжал зубы. Этот франт, похоже, намерен был поговорить с ним как мужчина с мужчиной. Капитан отпил еще глоток кофе и уставился на берег. Хранители просыпались один за другим. Скоро пускаться в путь. Сегодня не будет беседы с Элис наедине – только разговор с Седриком. Прямо скажем, не лучшая замена.

Щеголь наконец-то дошел до борта:

– Доброе утро, капитан.

По тону было понятно: Седрик сомневается в том, что утро действительно доброе.

– Здравствуй, Седрик. Хорошо спалось?

– Честно говоря, нет.

Лефтрин подавил вздох. Следовало ожидать, что этот человек ухватится за первую попавшуюся любезность как за повод для жалоб.

– Вот как? – отозвался капитан и снова глотнул кофе.

Напиток был еще слишком горячим, но капитан вдруг решил допить его как можно скорее, а потом снова пойти наполнить кружку. Хороший предлог отделаться от неприятного собеседника.

– Да, именно так, – ответил Седрик почти насмешливо, с аристократическим прононсом.

Лефтрин выпил еще кофе и решил перейти в наступление. Он знал, что пожалеет об этом. Но просто стоять и слушать болтовню Седрика было бы гораздо хуже.

– Хорошая мужская работа – вот что тебе нужно. Лучшего снотворного не сыскать.

– А тебе, наверное, следовало бы иметь чистую совесть. Но похоже, ее отсутствие не мешает тебе крепко спать.

– У меня совесть чиста, – солгал Лефтрин.

Седрик выглядел как кот, который вот-вот зашипит. Но вместо этого он просто пожал плечами:

– Значит, тебя не тревожит преступление против брачных клятв, данных женщиной?

Лефтрин не мог оставить эти слова без ответа. Он повернулся к Седрику, чувствуя, как наливаются тяжестью плечи и затылок. Седрик не отступил, но капитан заметил, что он перенес вес тела на другую ногу, чтобы быть готовым быстро убежать.

Лефтрин заставил себя говорить как можно спокойнее:

– Ты клевещешь на Элис. Она не сделала ничего, что нарушило бы ее брачные клятвы. И я не пытался склонить ее к дурному. Так что, полагаю, ты должен взять свои слова обратно. Подобные речи могут причинить немало вреда.

Седрик прищурился, но тон его оставался сдержанным:

– Мои слова основаны на том, что я видел. Я глубоко привязан к Элис, поскольку мы дружны с детства. И я не бросаю слов на ветер. Быть может, вы оба ни в чем не виноваты, но со стороны все выглядит совсем иначе. Встречи ранним утром, беседы наедине до поздней ночи – так ли должна вести себя замужняя женщина? К несчастью, я наделен острым слухом и чутко сплю. Я знаю, что после того, как мы с Элис желаем друг другу спокойной ночи и расходимся по своим каютам, она выходит снова, чтобы встретиться с тобой. Я слышал, как вы с ней разговариваете.

– А она давала клятву ни с кем не говорить после полуночи? – усмехнулся Лефтрин. – Если да, то признаю, Элис нарушила ее и я помогал ей в этом.

Седрик пристально смотрел на него. Лефтрин глотнул еще кофе, глядя на соперника поверх края кружки. Седрик с видимым усилием пытался взять себя в руки. Когда он наконец заговорил, слова его были безупречно вежливыми, но чувствовалось, что дается ему это нелегко.

– Элис – супруга известного и состоятельного торговца Удачного, и для нее достойно выглядеть не менее важно, чем достойно вести себя. Если я знаю, что она поднимается с постели, чтобы до поздней ночи находиться в твоем обществе, то и все остальные на корабле уж точно об этом знают. И слух о подобном поведении, достигнув Удачного, может запятнать ее репутацию.

Седрик завершил свою речь и перевел взгляд на берег. Почти все хранители уже проснулись. Некоторые толпились у костра, ища тепла после ночной прохлады и разогревая еду. Другие подошли к мелкому колодцу, вырытому в песке вчера вечером, и набирали профильтрованную через слой земли воду для мытья и готовки. Драконы, как заметил Лефтрин, еще спали. Эти существа любили солнце и тепло и предпочитали дрыхнуть до тех пор, пока их не разбудят хранители, – дай драконам волю, они спали бы и до полудня.

«Как у них все просто в жизни, – позавидовал им капитан. – Мне бы так… Жаль, не судьба».

Лефтрин заставил себя чуть разжать хватку, а то еще немного – и ручка кружки переломилась бы в его пальцах.

– Скажу тебе начистоту, Седрик: между мной и Элис не было ничего. Она приходит на палубу, где я несу ночную вахту. Мы разговариваем. Она вместе со мной обходит корабль. Мы проверяем швартовочные канаты и якорь. Я показываю ей созвездия и объясняю, как моряки выверяют курс по звездам. Говорю ей, как называются ночные птицы, голоса которых она слышит. Если что-то из этого оскорбляет твою нравственность, это твои проблемы, а не мои и не Элис. Я ничем не запятнал ее честь.

Он говорил истинную правду, но внутри у него, точно змея, ворочалось холодное чувство вины. Он думал о тех мгновениях, когда их руки соприкасались, – так было, например, когда он показывал ей, как вывязывать беседочный узел. Он клал ладони на ее теплые плечи и поворачивал ее лицом к югу, чтобы указать, какие звезды образуют Плуг Са. А поздней ночью – или ранним утром, смотря как считать, – Элис желала ему доброй ночи и уходила в свою каюту, а капитан стоял у борта поблизости от ее двери, глядя на реку и размышляя о несбыточном. В эти минуты он позволял себе мечтать о том, что произошло бы, найдись у него смелость предложить, а у нее – желание принять. Под его руками подрагивал от напора речного течения борт корабля – или это откликался корабль. Лефтрину казалось, что он сам подобен реке, а Элис – кораблю, доверившемуся течению. Достаточно ли он силен, чтобы нести ее?

Седрик заговорил снова, и его смягчившийся тон застал Лефтрина врасплох:

– Послушай, капитан, я не слепой. Если на борту этого корабля кто-то и не догадывается о твоем увлечении ею, то этот человек лишен чувств и сердца. Знает команда, знают твои друзья-охотники. Будучи хорошо знаком с Элис, я понимаю, что она ступила на тонкий лед. Ты много путешествовал, побывал там и сям, видел разных женщин. Но думаю, ты не встречал никого столь житейски неопытного, как Элис. Она перешла из дома отца в дом мужа. Он был ее первым и единственным мужчиной. В некотором роде они с Гестом хорошая пара. Он богат, он обеспечивает ей все потребности, у нее есть время и средства для ее бесценных исследований. Ей никогда не доводилось водить знакомство с людьми вроде тебя. Она выросла в Удачном, и ты, верно, кажешься ей чем-то вроде героя сказок. Если твое восхищение ею заставит ее переступить ограничения, накладываемые обществом, то расплачиваться за это будет она, а не ты. Для нее это будет означать позор и жизнь изгоя. Возможно, развод, после которого она, непоправимо опозоренная, вынуждена будет вернуться в отцовский дом. А ее отец небогат. Если ты не отступишься от своих ухаживаний, пусть даже она не ответит на них, люди могут узнать об этом. Ты можешь разрушить ее жизнь, заставить ее снова вернуться к весьма скромному образу существования, где не будет места ее драгоценным изысканиям. Не хочу быть грубым, капитан, но разве это достойно? Неужели ты не оставишь свои поползновения, зная, что этим приведешь ее к гибели? Тебе-то что, ты просто отойдешь в сторонку. Прости, но все знают, как в таких случаях ведут себя моряки. А для Элис это будет означать конец всего.

Седрик произнес свою речь и отвернулся от Лефтрина, словно давая ему время на раздумья. Два дракона уже проснулись и теперь ковыляли к воде. Седрик с интересом уставился на них, словно забыв о капитане.

Ярость в груди Лефтрина мешалась со страхом. Сперва кровь бросилась ему в лицо, потом резко отхлынула. Его сердце было таким же сильным, как и все его тело, но слова Седрика причинили ему боль. А если Седрик прав? Есть ли способ предотвратить катастрофу?

Лефтрин взял себя в руки и произнес:

– Вряд ли кого-нибудь из тех, кто у нас на борту, когда-нибудь занесет в Удачный, а уж распускать слухи они и подавно не станут. Единственный, у кого будет такая возможность, – это ты. А ты зовешь себя ее другом, так что не будешь распространять о ней грязную ложь. Я не имею ни малейшего намерения бесчестить эту женщину. И по-моему, ты совершенно напрасно подозреваешь, что она может изменить мужу.

Последнее было правдой, но как же Лефтрину хотелось, чтобы Элис хотя бы на миг склонилась к иному!

– Я друг Элис. В противном случае я сдержал бы свое слово и оставил ее на этом корабле, а сам вернулся бы в Удачный. Но я знал, что тогда ей точно придет конец. Единственная причина, по которой я остаюсь здесь, – сохранение ее репутации. Неужели ты мог подумать, что я отправился в это злосчастное путешествие, дабы развеяться? Нет. Я здесь исключительно ради Элис. Я хочу защитить ее. Ее муж – мой близкий друг и наниматель. Так что, прошу, хотя бы на миг задумайся о том, в какое неловкое положение ты меня ставишь. Должен ли я пощадить гордость Элис и удержаться от упреков в ее адрес? Или мне следует ради защиты репутации своего нанимателя бросить тебе вызов?

– Бросить вызов мне? – изумился Лефтрин.

Седрик быстро добавил:

– Конечно, я не намереваюсь это делать и не думаю, что это нужно. Уверен, ты сам придешь к единственно правильному решению, обдумав все, что я тебе сказал.

Он замолчал, как будто ожидая, что Лефтрин заполнит эту паузу. И капитан попытался:

– Ты хочешь, чтобы я перестал с ней разговаривать? – Несмотря на все усилия, он так и не сумел скрыть гнев и горечь в голосе.

Седрик вскинул голову и широко открыл глаза, удивленный тем, что Лефтрин не понимает очевидного.

– Разве это возможно в такой-то тесноте? Просто прикажи одному из охотников взять у хранителей лодку и доставить меня и Элис обратно в Трехог.

– Мы в трех днях пути от Кассарика, – напомнил Лефтрин. – И ни одна из этих маленьких лодок не вместит и половины вашего багажа, не говоря уж о тебе и Элис.

– Я прекрасно сознаю и то и другое, – отрывисто заявил Седрик.

Лефтрин взглянул на него и заметил, что уголок губ у собеседника дергается, словно тот пытается сдержать кривую улыбку.

– Путешествие по течению реки будет куда более быстрым, особенно на маленькой лодке. Я слышал, как охотники говорили об этом вчера. Полагаю, до Кассарика нам с Элис придется не более одного раза останавливаться на ночевку. Оттуда мы сможем попасть в Трехог, а затем домой. Что касается нашего имущества, то пока что нам придется оставить его у тебя на борту. Мы отправимся налегке, а наш багаж ты отошлешь в Удачный, когда наконец вернешься в Трехог. Уверен, в этом тебе можно доверять.

Лефтрин молча смотрел на него.

– Ты ведь сам понимаешь, что тебе придется так поступить, – гнул свое Седрик. И добавил, словно проворачивая нож в ране: – Ради Элис.

Долгий горестный крик раздался на берегу, нарушив утреннее спокойствие.

– Вчера вечером ему было лучше! – твердила Сильве.

Слезы, текущие по ее щекам, были красноватыми. Тимара вздрогнула, увидев их: она хорошо знала, какую боль причиняют такие слезы. Если бы не страх перед этой болью, она, наверное, и сама бы разревелась. Тимара опустилась на колени рядом с маленьким медным драконом. Накануне вечером он поел – впервые по-настоящему хорошо с тех пор, как пару дней назад они накормили его лосятиной. Но если остальные драконы за время пути прибавили в весе и нарастили мышцы, этот медный оставался тощим. Его живот все еще был круглым после вчерашнего ужина, но Тимара вполне могла пересчитать все его ребра. Чешуйки у него на плечах и вдоль хребта выглядели так, словно готовы были отслоиться от шкуры.

Татс перестал ощупывать драконью морду и успокаивающе положил руку на плечи Сильве.

– Он жив, – сказал он и тут же добавил, отобрав у девочки только что дарованную надежду: – Но вряд ли протянет до вечера. Ты не виновата! – поспешно сказал Татс, когда Сильве всхлипнула. – Наверное, мы просто слишком поздно появились в его жизни. Сильве, он с самого начала был, считай, обречен. Смотри, какие у него короткие лапы в сравнении с телом! А вчера ночью я заметил, что он ест камни и грязь. Думаю, у него глисты – вон, брюхо раздутое, а сам он тощий. Такое как раз от паразитов бывает.

Сильве подавилась рыданиями, стряхнула с плеч руку Татса и пошла прочь. Подошли другие хранители, стали кружком возле лежащего дракона. Тимара закусила губу, чтобы не заговорить. Черствая часть ее существа желала узнать у Татса, где была Джерд: в конце концов, та сама вызвалась помочь им с этим драконом. Сильве обещала помогать с серебряным, но по своему добросердечию возилась с обоими бедолагами. И если медный умрет, это причинит ей огромное горе.

– Что с ним стряслось? – спросил, подбегая, Лектер.

– Глисты, – с видом знатока отозвался Рапскаль. – Едят его изнутри, так что, сколько ни корми, толку не будет.

Тимара не ждала от него таких разумных речей и слегка удивилась. Рапскаль заметил, что она смотрит на него и подошел к ней поближе.

– Что будем делать? – спросил он, словно Тимара могла это знать.

– Не знаю, – тихо ответила она. – А что мы можем?

– Думаю, нужно сделать лучшее, что можно, а потом идти дальше, – сказал Грефт.

Говорил он негромко, но его слова услышали все. Тимара бросила на него косой взгляд. Она все еще не простила ему того лося. Тогда она не стала поднимать шум при всех, однако с тех пор избегала разговоров с ним, Кейзом и Бокстером. Тимара наблюдала за ними, видя, как Грефт пытается установить свое главенство и поставить остальных хранителей в подчиненное положение, но ничего не говорила. А сейчас она расправила плечи и вскинула голову, приготовившись к стычке.

Сильве неожиданно обернулась и посмотрела на всех собравшихся. Она уже не плакала, но слезы оставили на щеках красные дорожки.

– Лучшее? – сиплым голосом спросила она. – Что это значит? Что тут, по-твоему, лучшее?

Плотное, словно одеяло, молчание окутало собравшихся. Сильве стояла, чуть подавшись вперед и сжав пальцы в кулачки. Все ждали, что скажет Грефт. Впервые со дня знакомства с ним Тимара видела его в замешательстве. Молодой человек обвел взглядом присутствующих. Было странно видеть, как он облизывает розовым человеческим языком чешуйчатые края своего безгубого рта.

«Что он высматривает? – гадала Тимара. – Принятие своего главенства? Желание следовать за ним и жить по его новым правилам?»

– Этот дракон умрет, – тихо сказал Грефт; Тимара заметила, как исказилось лицо Сильве – та едва удержалась, чтобы не закричать. – А когда он умрет, его тело не должно пропасть понапрасну.

– Конечно нет, – отозвался Рапскаль, нарушив молчание, которое остальные хранили так упорно, словно сговорились. Его ломающийся мальчишеский голос резанул ухо после речи Грефта, такой взрослой и рассудительной, и от этого слова Рапскаля прозвучали глупо, хотя он высказал вслух то, что думали все. – Драконы съедят его, чтобы получить его воспоминания. И чтобы насытиться. Все это знают. – Рапскаль оглядел хранителей, улыбаясь и кивая, но улыбка вскоре сошла с его лица, – казалось, их молчание и неподвижность удивили его.

Тимара снова сосредоточила внимание на Грефте: его лицо приняло терпеливо-усталое выражение, как будто Рапскаль сморозил явную чушь. Но когда Грефт заговорил, слова его звучали неуверенно, словно он надеялся, что кто-то выскажет все это вместо него.

– Его тело можно использовать и лучшим образом, – сказал он и надолго замолчал.

Тимара затаила дыхание. К чему он клонит? Грефт обвел всех взглядом, собираясь с духом, чтобы продолжить:

– Ходили слухи о предложении…

– Плоть драконов принадлежит драконам.

Это произнес не человек. Несмотря на свои немалые размеры, золотой дракон мог передвигаться практически бесшумно. Сейчас он возвышался над собравшимися людьми, подняв голову так высоко, что смотрел на Грефта сверху вниз. Хранители расступились, пропуская его, – словно водоросли, раздвигаемые течением реки. Меркор величественно прошествовал мимо них. Тимара отметила, как он прекрасен. С начала путешествия он набрал вес и силу и уже начал выглядеть так, как и должен выглядеть дракон. Из-за увеличившихся мышц лапы его стали более пропорциональными. Похоже, даже хвост удлинился. Лишь недоразвитые крылья нарушали великолепие. Они по-прежнему оставались несоразмерно маленькими и казались слишком слабыми, чтобы выдержать хоть часть его веса.

Изогнув длинную шею, он обнюхал тело медного дракона. Потом повернул голову и уставился на Грефта.

– Она еще не мертва, – холодно сказал Меркор. – Рановато торговать драконьей плотью.

– Она? – ошеломленно переспросил Татс.

– Торговать плотью? – В голосе Рапскаля звучал ужас.

Но Меркор не ответил ни на их вопросы, ни на шепотки, пробежавшие среди остальных хранителей. Он снова опустил голову, чтобы еще раз обнюхать медную драконицу, и с силой толкнул ее носом. Та оставалась недвижимой. Золотой дракон повернул голову, внимательно глядя на людей. Его чешуя сияла на солнце. Тимара силилась понять, что выражают его блестящие черные глаза, и не могла.

– Сильве, останься со мной. Остальные пусть уходят. Это вас не касается. Это вообще не касается людей.

Тимара почти видела, как девочку потянуло к дракону. Его голос был чарующим: глубоким, как тьма, и густым, как сливки. Сильве подошла и прижалась к дракону, словно впитывая утешение и силу.

– А можно, Татс и Тимара тоже останутся? – застенчиво спросила она, немного успокоившись. – Они помогали мне заботиться о Медной.

– И я! – заявил Рапскаль, верный своей привычке говорить без раздумий. – Я тоже должен остаться. Я их друг.

– Не сейчас, – непреклонно ответил дракон. – Им нечего здесь делать. Ты остаешься, чтобы быть со мной. Я присмотрю за этой драконицей.

В его слова была вложена незримая сила. Тимара почувствовала, что ее не просто отпускают, но выталкивают, – так взрослые непреклонно выставляют ребенка из комнаты больного. Она обнаружила, что уже повернулась и идет прочь – хотя сама и не думала это делать.

– Нужно проверить, как там Небозевница, – объяснила она Татсу, словно извиняясь за свой уход.

– Я тоже это почувствовал, – прошептал юноша.

– Синтара, – произнес позади них Меркор.

От неожиданного озарения по спине Тимары пробежала дрожь. Голос дракона отдавался во всем ее теле.

– Драконица, которой ты служишь, носит имя Синтара. Я знаю ее истинное имя и знаю, что она должна была сказать его тебе. Знай же его.

Тимара остановилась на полушаге. Татс задержался рядом с ней, изумленно глядя ей в лицо. Девушке казалось, что у нее заложило уши и запорошило глаза. Вокруг бушевала буря, слишком свирепая, чтобы ее чувства могли выдержать, – вот они и отключились. Синтара была недовольна тем, что сделал Меркор, и давала ему это понять.

Золотой дракон невесело рассмеялся:

– Нельзя идти сразу в две стороны, Синтара. Остальные это поняли сразу. Никто из нас не стал скрывать свои истинные имена, кроме тех несчастных, которые сами не могут вспомнить их.

Рапскаль немедленно встрял в разговор, как всегда без всякого смущения:

– А у Хеби есть драконье имя?

К удивлению Тимары, большой золотой дракон серьезно ответил на вопрос мальчишки:

– Хеби теперь зовут Хеби. Она приняла это имя как свое, когда ты дал ей его. Может быть, когда-нибудь она дорастет до этого имени или даже обнаружит, что оно ей мало.

Тимара отчаянно желала задать ему вопрос про раненого серебряного дракона, но так и не осмелилась. Она даже позавидовала бесшабашности Рапскаля, не ведавшего страха и стеснения.

Меркор коснулся носом медной драконицы. Слегка подтолкнул, потом ткнулся сильнее. Медная не пошевелилась. Меркор поднял голову и окинул лежащую драконицу взглядом сверкающих черных глаз.

– Мы должны оставаться здесь до тех пор, пока она не встанет или не умрет, – заявил он. Потом мрачно оглянулся по сторонам и задержал взгляд на Грефте. – Оставьте ее здесь одну. Я скоро вернусь. Идем, Сильве, – позвал он девочку и зашагал к воде.

Его тяжелые когтистые лапы оставляли в песке глубокие следы. Скоро вода просочится и заполнит их.

Утро настало уже давно. Элис видела это по квадратам солнечного света, которые падали на пол ее маленькой каюты через крошечные оконца высоко в стене. Она снова попыталась собраться с духом и выйти наружу, но вместо этого опять присела за маленький стол. Она скоро выйдет. Ей хотелось есть и пить, а еще нужно было опорожнить ночной горшок. Элис облокотилась о стол и опустила голову на руки, глядя в темноту, заключенную между сложенных ладоней.

– Что делать? – спросила она себя.

Ответа не было. Снаружи матросы готовились к отплытию – скоро они отвяжут канаты, удерживающие корабль на месте, и оттолкнут его от илистой отмели. Драконы, конечно же, уже проснулись, и их хранители готовятся отплыть следом за баркасом на своих лодчонках. Впереди новый день путешествия. Широкая река, высокие деревья, синяя полоса неба над головой, порой напоминающая еще одну реку. Каждый день был для Элис приключением. Новые цветы с незнакомым ароматом, странные животные, выходящие на берег реки или всплывающие из ее глубин, влажно сверкая на солнце… Она и представить себе не могла, что в Дождевых чащобах столько живности. Когда прежде Элис слышала рассказы о реке и ее водах, временами становящихся белыми и едкими, то воображала, будто такую реку окружает бесплодная пустыня. Но вопреки этим представлениям она обнаружила здесь невообразимое разнообразие растений и животных. Рыбы и прочие водные жители приспособились к изменчивой едкой воде, и это потрясло Элис. Одних только видов птиц насчитывались сотни. И Лефтрин, похоже, без труда отличал одну от другой как по оперению, так и по голосу…

И снова блуждающие мысли Элис вернулись к нему, источнику всех ее страданий.

Нет. Это было нечестно. Она не может винить его. Она сама виновата в том, что так увлеклась им. О да, она знала, что он очарован ею: он был искренен до глубины души и ничего от нее не скрывал. Его страсть и интерес к ней читались в каждом взгляде, в каждом обращенном к ней слове. Случайное соприкосновение рук было подобно удару молнии. Чувства, физические ощущения, которые, как считала Элис, давным-давно исчезли из ее жизни, внезапно пробудились и настигли, точно раскат грома.

Прошлой ночью, когда капитан показывал ей, как вывязывать беседочный узел, Элис притворилась, что не в состоянии освоить эту простую науку. И бедняга Лефтрин, со всей его честностью, попался на эту старинную уловку школьниц. Он стоял позади нее, заключив ее в кольцо своих рук, и направлял каждое движение ее пальцев. Элис чувствовала, как от его близости ее охватывает жар и как в полном смысле слова подгибаются колени. Голова кружилась, хотелось упасть на палубу и увлечь его за собой. Элис замерла, молясь всем богам, о каких когда-либо слышала, чтобы он узнал о ее горячем желании и исполнил его. Это были те самые чувства, которые должны были переполнять ее рядом с тем, за кого она вышла замуж, – но с ним она никогда не испытывала ничего подобного!

– Теперь понимаешь? – хрипловато спросил капитан.

Его пальцы, лежащие поверх ее рук, туго затянули узел.

– Понимаю, – ответила Элис. – Теперь я все понимаю…

Она говорила совсем не про узлы. Она так хотела сделать крошечный шаг назад и прижаться к нему всем телом. А потом повернуться в кольце его рук и взглянуть в его лицо, отмеченное печатью Дождевых чащоб. Страх сковал ее, она не могла пошевелиться, не могла произнести ни слова. Несколько мгновений – кратких и долгих, словно вечность, – он стоял так, держа ее в кольце тепла и безопасности. Вокруг них звучала чуть слышная музыка, складывающаяся из журчания воды, свиста птиц, жужжания насекомых. Элис чувствовала запах Лефтрина – Седрик назвал бы это «потной вонью», но для нее в той терпкости заключался невыразимо притягательный запах мужественности. В объятиях капитана Элис чувствовала себя частью его мира. Палуба под ногами, борт корабля, ночное небо наверху и мужчина рядом – все это соединяло Элис с чем-то огромным и чудесным, неукротимым и в то же время родным.

Потом Лефтрин опустил руки и отступил на шаг. Ночь была теплой и душной, в воздухе звенели и жужжали насекомые, с берега доносился крик ночной мухоловки. Но все это теперь казалось Элис очень далеким и чужим. Прошлой ночью, как и сейчас, она ощутила себя робкой горожанкой Удачного, ученой серой мышкой, каковой, несомненно, и была. Она продала себя Гесту, получив благодаря своей способности родить дитя безопасность и высокое положение в обществе. Она заключила сделку и поставила свою подпись. Торговец должен держать свое слово. Она дала слово. И чего же оно стоило?

Даже если она возьмет это слово назад, даже если вероломно нарушит его, то все равно останется робкой ученой серой мышью из Удачного, а не той, какой хотела бы быть. Она едва могла думать о том, кем хотела бы стать, и не потому, что это было недостижимо, а потому, что казалось глупой детской мечтой. Спрятав лицо в ладони, Элис закрывала глаза и думала об Альтии, жене капитана «Совершенного». Она видела, как эта женщина бежит босиком по палубе, одетая, точно мужчина, в широкие штаны. Элис вспоминала, как Альтия стояла возле носового изваяния корабля, как ветер развевал ее волосы, как она с улыбкой говорила что-то молодому матросу. А затем на бак по короткому трапу поднялся капитан Трелл. Он и его жена, даже не глядя друг на друга, двигались так, словно между ними были протянуты незримые нити или словно они двое были половинками Са, вновь ставшего единым целым. И Элис казалось, что ее сердце разорвется от зависти.

Она гадала, каково это – быть с мужчиной, который обнимает тебя при каждой встрече, даже если вы всего несколько часов назад делили с ним ложе. Элис попыталась вообразить себя такой же свободной, как Альтия, попыталась представить, как бежит босиком по палубе «Смоляного». Сможет ли она когда-нибудь опереться на борт так, чтобы каждому стало ясно: она хозяйка на этом корабле и полностью ему доверяется?

Мысли Элис вернулись к Лефтрину, она и попыталась оценить его со всей беспристрастностью. Он неотесан и невоспитан. Любит шутить за столом, а однажды слова кого-то из матросов так рассмешили его, что капитан фыркнул в чай – только брызги во все стороны полетели. Он не каждый день бреется и не так уж часто моется. На локтях его рубашки и на коленях штанов ткань протерлась. Короткие ногти на его толстых пальцах обломаны и окружены заусенцами. Гест высок, строен и изящен; Лефтрин выше Элис разве что на дюйм, широкоплеч и коренаст. Ее подруги из Удачного отвернулись бы, если бы такой человек заговорил с ними на улице.

Затем Элис вспомнились серые глаза – серые, как река, которую капитан так любил, – и сердце ее растаяло. Она подумала о жесткой щетине на его небритых щеках, о том, насколько его искренняя улыбка привлекательнее любезного оскала Геста и как эта улыбка подходит к обветренным губам Лефтрина. Элис хотелось целовать эти губы и чувствовать, как ее обнимают сильные мозолистые руки. Она тосковала по ночевкам на капитанской койке, тосковала о запахе его тела и его табака, впитавшемся во всю обстановку каюты. Она желала его, как никого и ничего не желала прежде. И при мысли о нем ей становилось тепло, даже если на глазах выступали слезы.

Элис села прямо и смахнула с глаз бесполезную влагу.

– Получи то, что можешь получить, пусть и ненадолго, – строго сказала она себе.

И только тут она поняла, что корабль еще не отчалил от берега. Тщательно вытерев глаза, Элис поправила волосы и пошла к двери. Она не нарушит свое слово, данное Гесту. Они заключили договор быть верными друг другу. Следует блюсти эту договоренность.

После сумрака, царившего в каюте, от яркого солнца снаружи у Элис перед глазами все поплыло. Выйдя на палубу, она с удивлением увидела, что Седрик стоит у фальшборта рядом с Лефтрином. Оба смотрели в сторону берега.

– Пойду взгляну, что происходит, – заявил Лефтрин и направился на нос корабля.

Элис быстрым шагом подошла к Седрику.

– Что случилось? – спросила она.

– Не знаю. Хранители чего-то всполошились. Капитан пошел узнать, что там такое. Как ты себя чувствуешь, Элис?

– Спасибо, хорошо.

С берега донеслись встревоженные восклицания. Элис заметила, что подростки куда-то бегут. Драконы, просыпаясь, поднимали головы и смотрели в ту же сторону.

– Наверное, лучше будет и мне пойти поглядеть, в чем дело, – решила Элис и направилась следом за Лефтрином.

Капитан, не замечая, что она идет за ним, уже перелез через фальшборт на носу и по веревочной лестнице спустился на берег.

– Думаю, тебе не следует ходить туда, – настойчиво произнес Седрик.

Элис неохотно остановилась и повернулась к нему. Несколько мгновений она вглядывалась в его лицо.

– Что-то случилось? – спросила она наконец.

Он ответил ей пристальным взглядом:

– Не знаю точно. Надеюсь, что нет.

Седрик отвел глаза и несколько ударов сердца оба стояли в неловком молчании. Хранители на берегу собрались кружком возле маленького коричневого дракона. Элис знала, что в последние дни он был нездоров, и почувствовала неожиданный укол страха.

– Не бойся за мои чувства, Седрик. Если этот дракон умер, значит умер. Я знаю, что другие драконы съедят его, и, веришь или нет, я думаю, что мне нужно это видеть. Некоторые обычаи драконов могут показаться людям отвратительными, но это не значит, что я должна отказываться от их изучения.

Она повернулась, чтобы уйти, но голос Седрика снова остановил ее:

– Я беспокоился вовсе не об этом. Полагаю, Элис, что мне придется сказать все прямо и наедине. Пожалуйста, вернемся туда, где мы можем поговорить.

Она вовсе этого не желала.

– О чем поговорить?

– О тебе, – тихо ответил Седрик. – О тебе и капитане Лефтрине.

На несколько мгновений Элис застыла. С берега донесся гул голосов. Она взглянула туда и увидела, что Лефтрин направляется к группе хранителей. Затем она, придав лицу спокойное выражение, повернулась в другую сторону и пошла к Седрику:

– Я не понимаю. – Она как могла изображала недоумение, пыталась сохранить ровное дыхание и не позволить себе покраснеть.

Но его это не обмануло.

– Элис, ты все понимаешь. Мы знаем друг друга слишком хорошо и слишком долго, чтобы ты могла скрыть такое от меня. Ты увлеклась этим человеком, хотя я представить себе не могу почему. Я сравниваю его с Гестом, с тем, что у тебя уже есть, и…

– Заткнись!

Резкость собственного тона, как и грубость произнесенного слова, потрясли Элис. Она припомнить не могла, чтобы когда-либо с кем-нибудь так говорила. Не важно. Это заставило Седрика умолкнуть. Он смотрел на нее, слегка приоткрыв рот. Слова, срывавшиеся с губ Элис, были похожи на камни, несомые бурным потоком:

– То, что у меня уже есть, Седрик, – это ничто. Это обман, изобретенный Гестом, – обман, на который я согласилась, потому что не могла представить, что у меня будет что-то лучшее. Наш брак – сплошное притворство. Но я сознаю, что согласилась на это притворство. Я заключила сделку, будь она проклята. Мы, как настоящие торговцы, скрепили ее рукопожатием и подписями, и я честно соблюдаю ее условия. Куда честнее, чем Гест, могу добавить. Я и впредь намерена держать свое слово. Но не смей, никогда не смей сравнивать Лефтрина с Гестом! Никогда!

Сила, которую она вкладывала в эти слова, словно обжигала ее горло изнутри. Элис хотела сказать что-то еще, но потрясенное выражение лица Седрика заставило ее растерять все заготовленные слова и даже мысли. Бессмысленность оспаривать свою судьбу перед кем бы то ни было неожиданно лишила ее сил.

– Извини, что говорила с тобой так грубо, Седрик. Ты этого не заслуживаешь.

Она повернулась и пошла прочь.

– Элис, нам все-таки нужно поговорить. Вернись.

Голос его дрожал, и оттого слова звучали не как приказ, а как мольба. Элис остановилась, не оборачиваясь к нему:

– Нам не о чем говорить. Седрик. Все сказано. Я связана узами брака с человеком, к которому не испытываю даже приязни, не говоря уж о любви. Я знаю, что это взаимно. Мне нравится капитан Лефтрин. Я наслаждаюсь вниманием человека, который считает меня прекрасной и желанной. Но и только. Я не поддамся этим чувствам и не сделаю того, на что они толкают меня. Что еще ты желаешь знать?

– Я сказал Лефтрину, что мы должны покинуть корабль. Сегодня. Я попросил его найти охотника, который согласится взять одну из лодок и доставить нас обратно в Трехог. Мы будем плыть по течению, так что это не займет много времени. Может быть, придется один раз остановиться на ночлег, но не думаю, что понадобится даже вторая остановка.

Эти слова заставили Элис обернуться. Сердце колотилось в груди, словно желая выпрыгнуть. Ее захлестнуло отчаяние.

– Что? Зачем нам это нужно?

– Чтобы избавить тебя от соблазна, прежде чем ты поддашься ему. Чтобы избавить от соблазна капитана, прежде чем он поддастся своим желаниям. Прости меня, Элис, но ты плохо знаешь мужчин. Ты так небрежно призналась в том, что он тебе нравится, и при этом заверяешь, что не позволишь своим чувствам взять верх. Но капитан Лефтрин видит твои чувства. Ты уверена, что, если он на тебя надавит, ты сможешь сказать ему «нет»?

– Он не станет этого делать, – тихо произнесла Элис.

Как бы она ни желала этого, он не станет на нее давить. Она это знала.

– Элис, нельзя рисковать. Оставаясь здесь, ты навлекаешь опасность не только на себя, но и на Лефтрина тоже. Пока что ваши отношения невинны. Но люди видят вас и будут болтать. Нельзя же думать лишь о себе. Только представь, как такие слухи опозорят твоего отца и расстроят твою мать! А каково будет Гесту узнать, что он стал рогоносцем? Он этого так не оставит! Человек, добившийся его положения, коварен и могуществен, было бы глупо считать его дураком. Я не знаю, к чему это приведет… Может быть, он вызовет Лефтрина на поединок. И, кроме того, если ты не прервешь эту опрометчивую интрижку, что хорошего это тебе принесет? Элис, пойми: выход, который предлагаю я, – единственный, хоть тоже связан с опасностями! Мы должны отплыть сегодня, прежде чем еще дальше уйдем от Трехога!

Элис сама удивилась спокойствию своего тона:

– А Лефтрин уже согласился на это?

Седрик поджал губы, потом вздохнул:

– Согласится он или нет, мы должны уйти. Мне кажется, он уже собирался согласиться, когда услышал какие-то крики со стороны лагеря и пошел туда узнать, в чем дело.

Элис знала, что Седрик лжет. Лефтрин не собирался соглашаться. Течение, несущее баркас, сближало их, а не разделяло. Но она ухватилась за возможность сменить тему разговора:

– Так что это был за шум?

– Не знаю. Все хранители, похоже, собрались…

– Я тоже пойду погляжу, – оборвала его Элис и направилась к носу баркаса.

Она была уже на полпути туда, когда Седрик наконец оправился от изумления:

– Элис!

Она оставила его зов без ответа.

– Элис!

Он вложил в этот крик всю властность, какую смог в себе найти. Он видел, как дрогнули ее плечи, – Элис услышала его. Седрик смотрел, как она обеими руками взялась за борт и перекинула через него ногу. Юбки мешали ей, Элис терпеливо одернула их, перебралась через борт и спустилась по веревочной лестнице на илистый берег. На несколько мгновений она пропала из поля зрения Седрика, а потом он увидел, как она бежит по вытоптанной траве к сгрудившимся поодаль хранителям. В ту же сторону медленно двигался дракон. На миг у Седрика перехватило дыхание. Вдруг та тварь сможет что-то рассказать?

Он смотрел, как они беседуют, слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Тревога все сильнее грызла Седрика. Неожиданно он отвернулся от берега и бросился в свою тесную каюту. Войдя в маленькое сумрачное помещение, плотно закрыл за собой дверь, набросил примитивный крючок – единственный способ запереть дверь изнутри – и опустился на колени. Потайной ящичек в нижней части гардероба неожиданно показался ему до смешного заметным. Седрик отпер и выдвинул его, прислушиваясь к шагам на палубе снаружи. Можно ли найти более укромное место, чтобы спрятать добычу? Как лучше: держать все сокровища вместе или разложить их среди вещей по разным сундукам? Седрик покусал губу, размышляя над этим.

Прошлой ночью к сокровищам прибавились еще два. Он поднес поближе к свету стеклянную фляжку. В ней была драконья кровь, на свету жидкость выглядела дымчато-красной и непрерывно клубилась крохотными водоворотами. Ночью Седрик решил, что это вращение ему померещилось, – но нет. Кровь по-прежнему была красной, жидкой и находилась в непрерывном движении, как будто обладала собственной жизнью.

Все эти дни он наблюдал за маленьким бурым драконом и собирался с духом. Каждое утро охотники уходили еще до рассвета, направляясь вверх по реке в надежде добыть дичь прежде, чем драконы распугают ее. Когда солнце поднималось повыше и становилось тепло, драконы просыпались. Обычно первым в путь отправлялся золотой, вскоре за ним следовали и остальные. Хранители плыли за ними в своих лодочках, а за этой флотилией шел баркас.

Вчера и позавчера маленькому бурому дракону явно нездоровилось. Он не успевал за остальными драконами, тащился где-то посередине между ними и плывущими следом лодками хранителей. Вчера даже хранители обогнали его. Бурый едва мог держаться чуть впереди баркаса. Седрик обратил внимание на эту тварь, когда увидел, что Элис и Лефтрин стоят на носу корабля, смотрят на дракона и обсуждают, как плохо он выглядит. Седрик присоединился к ним, оперся на фальшборт и стал наблюдать, как жалкий коротышка еле ковыляет против слабого течения. В следующий миг Седрик отметил про себя, что вода в реке далеко не такая белая, как во время путешествия на «Совершенном». Сейчас она выглядела почти как обычная речная вода.

Капитан что-то сказал Элис, но Седрик расслышал только ее ответ:

– Ему сложнее. Взгляните, какие у него короткие лапы. Остальные драконы идут вброд, а он почти плывет.

Лефтрин кивнул, соглашаясь:

– На самом деле бедолага вряд ли выживет. Он был обречен с того самого дня, как появился из кокона. Но мне все же не хотелось бы видеть, как он умрет.

– Пусть лучше он умрет, пытаясь хоть как-то изменить свою жизнь, чем валяясь в грязи около Кассарика.

Элис сказала это с такой горячностью, что Седрик повернулся, чтобы взглянуть на нее. Именно тогда он с тревогой осознал, как глубоки ее чувства к Лефтрину. Было нетрудно понять, что слова Элис относятся к ее собственной жизни.

«Она пытается убедить себя следовать своим желаниям», – ошеломленно подумал он.

Тут же в голове возник вопрос: когда она наберется смелости отдаться Лефтрину? В том, что это случится, можно было не сомневаться. От мысли о том, что скажет Гест, когда узнает, по спине Седрика пробежал холодок. Может быть, Гест и не любит Элис, но относится к ней столь же ревниво, как ко всякому своему имуществу. Если Лефтрин отберет ее, Гест разгневается. И будет винить Седрика не меньше, чем саму Элис.

Беспокойство, которое Седрик испытывал, видя, что с каждым днем они уплывают все дальше в глушь, неожиданно стало невыносимым. Пора выбираться отсюда вместе с Элис и возвращаться в Удачный.

Затем Седрик подумал о своей жалкой коллекции драконьих останков и нахмурился. Он каждый день проверял их. И сомневался в том, что они годятся для изготовления лекарств или микстур. Плоть, которую Тимара срезала с раны серебряного дракона, изначально была полусгнившей. Несмотря на все усилия Седрика сохранить ее, кусочки дурно пахли и выглядели как обычное гниющее мясо. В последний раз, осмотрев их, он едва не выбросил эту гниль, но решил сохранить, пока не появится возможность заменить их чем-нибудь получше. Чем-то особенным из списка частей драконьей плоти, которые будет легко продать.

Почему-то эта мысль снова пришла ему на ум, когда он наблюдал за больным бурым дракончиком, ковыляющим впереди корабля. И неожиданно понял, что сегодня ночью у него появится уникальный шанс исполнить задуманное.

Было не так уж сложно ускользнуть с корабля под покровом ночи. Каждый вечер Лефтрин выводил «Смоляной» на илистую прибрежную отмель как можно ближе к тому месту, где драконы останавливались на отдых. Иногда хранители спали на борту корабля, иногда устраивались на берегу рядом с драконьим лежбищем. Седрику повезло. Твари устроились на ночь на травянистом берегу, а подростки решили собрать плавник для костра и остаться ночевать на суше. На вахте стоял сам Лефтрин. Элис оказалась невольной сообщницей Седрика: разговор с нею настолько увлек капитана, что Седрик без труда выбрался на берег незамеченным.

Угасающий костер хранителей и почти полная луна давали достаточно света. Седрик старался переступать через лужи и полоски травы, смирившись с тем, что вернется на борт в мокрой и грязной одежде. Вечером он внимательно проследил, где устроились на ночь драконы, так что примерно знал, как найти усталого бурого неудачника. Было уже поздно, все хранители и драконы крепко спали, когда Седрик осторожно прокрался мимо них. Больной дракон спал один поодаль от прочих. Он не пошевельнулся, когда Седрик подошел к нему. На мгновение Седрику показалось, что дракон уже мертв. Ни единого движения, ни признака дыхания. Он собрался с духом и осторожно положил руку на склизкое плечо твари. По-прежнему ни малейшего движения. Он легонько толкнул дракона, потом посильнее. Тот фыркнул, но не шелохнулся. Седрик достал нож.

Первой его целью было добыть несколько чешуек. Плечо идеально подходило для этого: Седрик не зря наблюдал за драконами, пока Элис пыталась разговаривать с ними. Он знал, что обычно самая крупная чешуя растет на плечах, бедрах и у основания хвоста. В слабом свете луны он поддел чешуйку краем ножа, с силой прижал ее к лезвию большим пальцем и дернул. Чешуйка держалась крепко – это было все равно что пытаться вынуть тарелку из самого низа стопки. Но в конце концов она поддалась и выпала, блестя кровью по краям. Дракон дернулся, но продолжал спать. Видимо, ему не хватило сил даже на то, чтобы отозваться на боль.

Седрик выдернул у твари еще три чешуйки, каждую размером примерно с ладонь, завернул их в носовой платок и засунул в нагрудный карман рубашки. Он уже собирался возвращаться на баркас, потому что знал, что каждая чешуйка будет продана за хорошие деньги. Но засомневался. Если этих денег не хватит, чтобы купить свободу, едва ли Гест останется рядом с ним надолго. Нет. Он уже пошел на риск. И теперь должен получить за этот риск столько, чтобы жить по-королевски. Иначе не стоило и руки марать. Он будет глупцом, если остановится сейчас, когда богатство само идет к нему.

Седрик тщательно подобрал инструменты для этого дела. Он извлек маленький нож – нож мясника, каким колют свиней и выпускают свежую кровь для изготовления кровяной колбасы. Седрик был удивлен, узнав, что такой нож существует, но купил его сразу, как увидел. Нож был коротким и острым, с желобком, который продолжался сквозным отверстием в рукояти и служил для стока крови.

Седрик наметил новую точку на теле дракона – на шее чуть ниже челюсти. Потом отмахнулся от комаров, которые кружились вокруг него, нацеливаясь на его собственные уши и шею. «Просто очень большой комар», – сказал он спящему дракону. Приподнял одну из крупных чешуй на шее, крепко взялся за рукоять ножа и вонзил его в плоть твари.

Нож был отточен до предельной остроты, и все же воткнуть его оказалось нелегко. Дракон взвизгнул во сне – забавный звук для такого огромного существа. Его когтистые лапы проскребли по грязной земле, Седрик ощутил приступ паники и едва не удрал. Но сумел трясущимися руками извлечь из маленькой сумки стеклянный флакон и вытащить из него пробку, тоже из стекла. Он ждал. Через миг из отверстия в рукояти закапала кровь – одна мерцающая капля за другой. Седрик подставил под падающие капли горлышко флакона и аккуратно собрал их все.

Его руки сильно тряслись. Он никогда не делал ничего подобного и подумал, что эти его действия куда более ужасны, чем ему казалось. Капля крови упала мимо фляжки и потекла по его пальцам. Седрик поморщился и поднес горлышко фляги под самое отверстие в рукояти. Тут кровь полилась тонкой струйкой – а затем настоящей струей. «Са милостивый!» – в ужасе и восторге воскликнул Седрик. Флакон в его руке делался все тяжелее, а потом вдруг переполнился. Он отдернул сосуд. Пришлось отлить немного крови, прежде чем вставить пробку, и Седрик пожалел, что не захватил второго флакона. Он вытер окровавленные руки и штаны и аккуратно уложил добычу в сумку. Резким движением извлек нож из тела дракона и тоже убрал в сумку.

Но кровь продолжала течь.

Ее запах, странно густой и напоминающий о змеях, наполнил ноздри Седрика. Кровососы, жужжавшие вокруг него, уселись пировать на этой нежданной добыче. Они облепили рану, жадно припав к ней. Струйка крови прочертила алую полосу на плече дракона. Кровь капала со шкуры на утоптанную землю, под шеей дракона начала образовываться маленькая лужица. В лунном свете она казалась черной, но пока Седрик смотрел на расползающуюся поверхность лужи, начала краснеть. Кровь мерцала алым и багровым, и эти два цвета вращались, точно краска, которую размешивают в воде; их разделяла тонкая серебристая полоска. Седрик почувствовал, как его тянет к этой луже, и присел на корточки, зачарованный кружением цветов.

Взгляд его поднялся по тонкой струйке текущей крови, которая питала эту лужицу. Седрик протянул руку и подставил под струйку два пальца. Поток разделился и шелковой нитью оплел их. Он отдернул руку, не отводя глаз от струйки, а потом поднес окровавленные пальцы ко рту и лизнул их.

Он очнулся от вкуса драконьей крови на языке, потрясенный тем, что поддался порыву, о котором даже не подозревал. Вкус крови растекался изо рта по телу, наполняя все чувства. Седрик ощущал этот запах не только в носу, но и в горле и на нёбе. Этот запах звенел у него в ушах, язык жгло и кололо. Седрик попытался стряхнуть с пальцев оставшуюся на них кровь, потом вытер руку о рубашку. Теперь он весь испачкался в крови и грязи. А дракон продолжал истекать кровью.

Седрик наклонился и набрал горсть крови, перемешанной с грязью. Она была одновременно теплой и холодной на ощупь и кружилась – точно жидкая змея сворачивала и разворачивала кольца на его ладони. Он прижал эту горсть к ране. А когда отнял руку, тонкая струйка крови вновь потекла по шкуре дракона. Еще пригоршня грязи и еще; последнюю он плотно прижал к драконьей шее, дыша ртом от страха и усилий. Он чуял и осязал только дракона, он чувствовал дракона у себя во рту и в глотке. Он сам стал драконом. Его шея и спина были покрыты чешуей, его когти вонзались в грязь, его крылья не могли развернуться – а что это за дракон, который не может летать? Седрик, шатаясь, поднялся на ноги и неверной походкой побрел прочь от дракона. Кровь, бежавшая из раны, наконец-то остановилась.

Некоторое время Седик стоял, свесив руки почти до колен, вдыхая ночной воздух и пытаясь прийти в себя. Когда в голове немного прояснилось, он выпрямился и вместо головокружения ощутил ужас оттого, как плохо он справился с задачей. Где его скрытность и намерение не оставлять следов? Он был весь в грязи и крови, а дракон лежал в кровавой луже. Ничего себе тонкая работа!

Он закидал лужу землей, выдрал с корнем несколько кустов болотной травы и уложил поверх, а потом набросал еще земли. Ему показалось, что это заняло несколько часов. В лунном свете не было видно, остались ли следы красной жидкости на земле или на шкуре дракона. Тварь не просыпалась. По крайней мере, она не вспомнит о его приходе.

Седрик вернулся к баркасу и попытался пробраться на борт. В течение мучительного часа ему пришлось прятаться в тени у носа корабля. Наверху Элис и Лефтрин негромко беседовали об узлах и о чем-то еще. Когда они наконец ушли, Седрик вскарабкался по веревочной лестнице и бросился в свою каюту. Там он быстро переоделся во все чистое и спрятал драгоценную кровь и чешую в ящик. Только с третьей попытки он смог тайно стереть с палубы корабля свои кроваво-грязные следы. Лефтрин и Элис едва не застали его, когда он выбрасывал в реку испачканную одежду и сапоги. Если бы эти двое не были настолько поглощены друг другом, то обязательно заметили бы его.

Но они не заметили. И сосуд с кровью, который Седрик держал сейчас в руке, был наградой за все, что ему пришлось пережить. Он смотрел на фляжку, на медленное вращение и перемещение слоев красной жидкости внутри. Словно змеи, обвившиеся друг вокруг друга, подумалось ему, и перед его внутренним взором внезапно возникли призраки двух морских змеев, сплетающихся в тускло-синей глубине моря. Седрик тряхнул головой, чтобы отделаться от этой картины, и отогнал внезапное желание откупорить сосуд и понюхать его содержимое.

В сундучке у него лежал воск для печатей. Нужно растопить его и запечатать им горлышко. Нужно. Но он сделает это попозже.

Созерцание сокровищ, как ни странно, успокоило Седрика. Он положил флакон обратно в потайной ящик и достал оттуда плоский пенал из кедрового дерева. Сдвинув крышку, заглянул внутрь. На тонком слое соли лежали драконьи чешуйки. Они слегка переливались в тусклом свете, проникавшем в каюту. Седрик закрыл крышку, вернул пенал в потайной ящик, потом запер его.

Вероятно, они обнаружили, что бурый дракон мертв. Седрик внезапно понял, что его не заподозрят. Он хорошо замел следы. Кровь стер, а рана от ножа была такой крошечной, что ее никто не найдет. И на самом деле он не убивал эту тварь. Все видели, что она все равно была на грани смерти. Если кровопускание ускорило смерть – что ж, это не означает, что Седрик стал его убийцей. В конце концов, это всего лишь животное, какую бы чушь ни болтала Элис. Дракон – животное, как корова или цыпленок, которых человек может использовать, как сочтет нужным.

Эта мысль была такой неожиданной и чуждой, что ее вторжение потрясло Седрика. Наоборот? Человек предназначен для того, чтобы драконы использовали его, как сочтут нужным? Что за нелепица! Откуда вообще возникла эта глупая мысль?

Седрик расправил сюртук, отпер дверь и ступил на палубу «Смоляного».