Спустя чуть более века после того, как на парижском аукционе Гарднер заполучила «Концерт», я отправился в столицу Франции прочесть лекцию. И отработать новую ниточку.

Каждый год руководители оперативных отделов, работающих под прикрытием, собираются в какой-нибудь столице. Конференция проходит под засекреченным названием — например, безликим Universal Exports.

Там вы услышите лекции о новых веяниях преступного мира, новости о важных международных юридических событиях и договорах, презентации успешных операций — истории агентов под прикрытием об известных делах. Весной 2006 года эта группа пригласила меня прочесть лекцию об операции по возвращению Рембрандта в Копенгагене. Я полетел в Париж со старым коллегой из Филадельфии Дэниелом де Симоне, начальником отдела секретных операций ФБР. Мы с нетерпением ждали встречи с коллегами и возможности наладить личные связи, неоценимые в международных расследованиях. Группа планировала круиз по Сене с ужином и поход в парижский театр оперы, который увековечил Ренуар.

Во время обеда я представился коллеге де Симоне в Париже, начальнику французского секретного подразделения под названием SIAT. Он был занят организационными вопросами конференции, пожимал руки направо и налево, вел светские беседы, но, когда мы встретились, приподнял бровь.

Он поставил свой бокал с красным вином.

— Вы, конечно, слышали об этих картинах то же, что и мы?

Мы говорили иносказательно. Вокруг было много народу. Но я знал, что он имел в виду подсказку, которую французы на днях передали ФБР: двое французов из Майами, похоже, пытаются договориться о продаже двух из украденных шедевров. Один — Рембрандт, второй — Вермеер. В мире в пропавших числился только один Вермеер — тот, что из Бостона.

— Вы должны встретиться с офицером, который получил эти сведения.

— С удовольствием.

— Хорошо. Он работает в другом отделе, но я найду вам номер его мобильного.

Я встретился с человеком из SIAT у туристического входа в Лувр, возле большой стеклянной пирамиды.

Мы легко узнали друг друга в толпе туристов, одетых в футболки и шорты, — по костюмам. Моим собеседником оказался седеющий офицер, специалист по преступности в сфере искусств в Париже. Крупный, с морщинистым лицом и узкими голубыми глазами, он представился как Андре. Мы пожали руки и посмеялись над собой: два суперсекретных спеца по кражам произведений искусства в пиджаках и галстуках встретились в самом известном музее Франции! Мы с Андре пошли прогуляться подальше от толпы под теплым солнцем, вспоминая полицейских и музейных руководителей, которых оба знали.

Три минуты спустя мы повернули направо на мощеную булыжником улицу, прошли по тротуару под одной из великолепных арок и покинули дворцовый комплекс. Мы пересекли улицу Риволи с дешевыми сувенирными лавками, двигаясь на север по улице Ришелье. Мне не терпелось приступить к делу и засыпать его вопросами о ниточке, связанной с кражей в музее Гарднер. Но это был его город, его ниточка. Я отдал инициативу ему.

Через два квартала толпа поредела. Мы всё шли, и Андре сказал:

— А вы знаете, что во Франции два департамента: Национальная полиция и Национальная жандармерия?

Я знал, но вел себя осторожно, уже наслушавшись о соперничестве между этими службами.

— Сложноватая структура, да?

— Oui. Есть важные различия, и вам нужно понимать их.

Андре объяснил мне: жандармерия, созданная в Средние века, — подразделение Министерства обороны. Ее офицеров отличают стойкость и дисциплина, они действуют в основном в сельской местности и в портах, но по традиции работают и в Париже. Национальная полиция, созданная в 1940-е, подчиняется Министерству внутренних дел Франции. Она больше занимается городской преступностью. Андре работал в Национальной полиции.

— Иногда Национальная полиция и жандармерия расследуют одно и то же дело, соревнуются, и это доставляет нам массу неудобств, — сказал он.

Андре отметил еще один важный нюанс.

— Вы должны понимать, что такое SIAT.

SIAT был подразделением Национальной полиции, созданным в 2004-м — в том же году, когда французы отменили многолетний запрет на приобщение к делу доказательств, полученных офицерами под прикрытием. Во времена действия запрета во Франции тайных агентов привлекали, но неофициально, без документов, часто с устного одобрения местной администрации. Тогда каждое подразделение жандармерии и полиции использовало для работы под прикрытием своих людей. Когда закон изменился и было создано SIAT, многие секретные сотрудники перешли туда. Но некоторые ветераны, вроде Андре, остались на старом месте. Они сочли структуру SIAT, перегруженную правилами, слишком бюрократичной и зацикленной на разграничении полномочий, а потому неэффективной. Андре предупредил меня, что SIAT захочет управлять всем, если будут запланированы секретные операции во Франции.

— Кто руководит отделом преступлений в сфере искусства? — спросил я.

— Тоже сложный вопрос. Он под юрисдикцией Национальной полиции, но по политическим причинам начальник всегда из жандармерии.

— И что он за человек?

— Нынешний — очень хороший, умный, — сказал Андре. — Ему важнее вернуть важную статую церкви или картину музею, чем посадить человека в тюрьму. Проблема в том, что Саркози, до того как стать президентом Франции, был министром внутренних дел, а у него подход другой. Он помешан на законе и порядке. В Национальной полиции его интересовали только результаты — аресты, аресты, аресты. Только статистика. Он хотел показать, что борется с преступностью.

— В ФБР похожая ситуация. Для нас главное — не произведения искусства, а обвинительные приговоры в суде. Так измеряется наша деятельность. Есть даже циники, которые называют дела и обвинительные приговоры «статистикой». Некоторые по ней и определяют эффективность ФБР. У вас проблемы с полицией, жандармерией и SIAT, и у нас примерно то же.

— Да, я слышал об этом, но думал, что после 11 сентября все изменилось.

— Так все думают, но это, наверное, относится только к терроризму, — сказал я. — А в остальном ситуация прежняя.

ФБР — до сих пор очень децентрализованная правоохранительная организация из пятидесяти шести местных подразделений по всей стране. Каждое действует в своей епархии самостоятельно. Если местный офис начинает расследование, он редко уступает кому-то инициативу на своей территории. Протокол расследования ФБР священен: если нет никаких чрезвычайных обстоятельств, расследования проводятся агентами местного отдела ФБР в городе, где совершено преступление, а не из штаб-квартиры.

— Наше дело ведется в Бостоне, потому что картины были украдены оттуда.

— Агенты ФБР в Бостоне — эксперты по кражам произведений искусства?

— Нет. Ограбления банков. Спецназ, все такое.

Андре склонил голову в замешательстве.

— Это ФБР, друг мой, — сказал я. Мне не хотелось вдаваться в подробности: Андре, казалось, все еще оценивал меня, решая, сколько можно мне рассказать о ниточке, ведущей во Флориду. И я не стал объяснять, что, несмотря на мой опыт, энтузиазм Эрика Айвса из штаб-квартиры и успехи нашего отдела, дело Гарднер почти наверняка будет вести бостонский офис. Мне придется работать на них. Теоретически штаб-квартира может отменить решение местного руководителя или отобрать дело у отделения. Но такое случалось редко. Это расценивается как оскорбление руководителя местного отдела и становится пятном на его репутации. Такую обиду он и его друзья никогда не забудут. ФБР — гигантская бюрократическая структура. Руководители среднего звена переводятся на новые должности в местные отделы и в Вашингтон каждые три-пять лет. Потому-то руководители в центральном офисе не любят устраивать бурю в стакане. Руководитель, которому вы сегодня перейдете дорогу, может завтра стать вашим боссом.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Я уже давно этим занимаюсь, и у меня никогда не было таких проблем. Я просто делаю свое дело.

Мы всё шли, уже пересекли другой оживленный бульвар. Француз сказал:

— Знаете, Боб, когда работаешь с кражей художественных ценностей, нужна осторожность. Важно работать тихо, иногда применять методы, которые не то чтобы незаконны, но против правил. Наш начальник понимает, что иногда нужно быть осторожным.

Я кивнул.

Французский полицейский остановился на тротуаре и посмотрел мне в глаза.

— Они опасные люди. Ребята, у которых ваши картины. Корсиканцы. Я свяжу вас кое с кем во Флориде. — По словам Андре, его информатор во Флориде не знал, что он полицейский, и раньше он уже пользовался услугами этого человека неофициально. — Нужно все делать очень тихо, понимаете?

— Конечно.

— Я дам ему ваш номер в США. Как вы ему представитесь?

— Боб Клэй, арт-брокер из Филадельфии.

— Хорошо.

Я сказал:

— Вот что еще хочу прояснить. Картины на продажу — это?..

— Oui, Вермеер и Рембрандт.

— Вермеер?

— Oui, — сказал он и ушел.

Через некоторое время Андре позвонил мне на мобильный.

— В общем, так, — сообщил он. — Я сказал этому парню, что вы занимаетесь торговлей произведениями искусства, крупными сделками на много миллионов. Вы живете в Филадельфии, и мы уже сотрудничали с вами раньше, заработали кучу денег.

Это было хорошее поручительство.

— Отлично, — сказал я, — огромное спасибо. Так он мне позвонит?

— Oui, — ответил он. — Этого парня зовут Лоренц Конья.

— Вы хорошо его знаете?

— Лоренца? Он в бегах. Много лет работал бухгалтером в Париже. Сотрудничал с организованной преступностью. Отмывание денег. Очень умный, очень богатый. Переехал во Флориду. Большой дом, большая машина, «Роллс-Ройс». Знает многих здесь, во Франции, Испании, на Корсике.

— Я могу ему доверять?

Француз рассмеялся.

— Он преступник.

— Если он скажет, что может достать Вермеера…

— Я расскажу вам кое-что о Лоренце, — продолжил полицейский. — Не думаю, что он будет лгать вам. Лоренц не мошенник. Он авантюрист. Он считает себя бизнесменом, который заключает сделки на грани закона и беззакония. Понимаете?

— Конечно.

— Но он может доставить немало проблем, если вы попытаетесь чересчур его контролировать, — сказал Андре. — Потерпите. Он будет водить вас туда-сюда, но, думаю, приведет к тому, что вам нужно.