Брифинг был назначен на семь часов вечера из-за удушающей июньской жары.

Мы вошли в стерильный конференц-зал без окон в американском посольстве: четыре агента ФБР и четыре комизарио, или инспектора, из Национального корпуса полиции Испании. Американцы сели по одну сторону продолговатого переговорного стола, испанцы — по другую.

На свое первое секретное задание за границей я отправился в Испанию, чтобы попытаться раскрыть величайшее преступление в сфере искусства — кражу восемнадцати картин на сумму пятьдесят миллионов долларов из дома мадридского миллиардера, строительного магната, тесно связанного с королем Хуаном-Карлосом. В дело вмешалась и геополитика. Это был год после 11 сентября, и ФБР активно налаживало отношения с союзниками против Аль-Каиды. Потому-то директор ФБР Роберт Мюллер — третий лично рассмотрел и одобрил план нашей операции.

Брифинг в посольстве начал комизарио тоном дежурного полицейского, в стиле «только факты». Политическое давление он тщательно скрывал.

— Восьмого августа 2001 года трое неизвестных разбили окно в частной резиденции Эстер Копловиц по адресу Пасео-де-ла-Гавана, дом 71, Мадрид. На шум вышел единственный охранник, и они справились с ним. Чтобы попасть на второй этаж, подозреваемые использовали его ключ. Пострадавшей не было дома, а в связи с ремонтом резиденции картины были сложены у двух стен. Было украдено восемнадцать картин — кисти Гойи, Цугухару Фудзиты, Брейгеля, Писсарро и других.

Комизарио перевернул страницу блокнота.

— Мы установили, что охранник причастен к преступлению, он должен был дать информацию главарю грабителей — Хуану Мануэлю Канделе Сапихии. Сеньор Кандела нам хорошо известен. Он член преступной организации под руководством Анхеля Флореса. Они называют себя «Каспер» и специализируются на ограблениях банков и кражах дорогостоящего имущества. Мы занимаемся этой бандой уже одиннадцать лет.

Я уже знал подробности о банде «Каспер», и под рассказ комизарио мой мозг переключился на мысли о сыне Кевине, который две недели назад окончил школу. Я не мог поверить, что скоро он станет студентом. Донна и сама подумывала о возвращении к учебе и старалась закончить последние работы, необходимые для получения ученой степени. Джефф учился в десятом классе, Кристин — в восьмом. Возможно, возьму кого-нибудь из них с собой в Мадрид в следующий раз…

В руках комизарио появилось фото уродливого лица в профиль и анфас, и я снова стал внимательно слушать. Человек на фотографии был лысым, с раскосыми глазами, длинными черными бровями и крупными зубами. На любителя искусства точно не похож. Скорее на хладнокровного преступника.

— Сеньор Кандела. Возраст — тридцать восемь лет. Привлекался семь раз. Наркоторговля, подделка документов, вооруженное ограбление.

Комизарио поднял второй снимок. Этот преступник тоже был лысым, но с более широким лицом, неопрятной бородкой и жесткими карими глазами.

— Анхель Флорес. Возраст — сорок два года. Привлекался пять раз. Наркоторговля, хранение краденого и вооруженное ограбление. Последний арест 22 июня 1999 года по обвинению в убийстве, но суд не вынес обвинительного приговора.

Я еще раз посмотрел на фото. Убийство? Я знал, что у Флореса длинный «послужной список» уголовных статей, он хвастался влиянием на испанских судей и полицию (благодаря которому обвинения против него внезапно исчезали), но никто не упоминал убийства. Я сделал для себя пометку.

— Четвертого декабря 2001 года мы провели обыски у них и у четырех известных нам подельников. Нашли, — он повернулся к помощнику, — como pruebas circunstanciales?

— Косвенные улики.

— Sí. Мы нашли косвенные улики, но картин не было. В феврале этого года с нами связались наши американские друзья.

Сидевший рядом со мной агент ФБР понял намек и встал. Конрад Мотыка был высоким мужчиной с рельефными предплечьями, тонкой бородкой и стрижеными ежиком волосами. Его назначили заниматься организованной европейцами и азиатами преступной бандой в Нью-Йорке.

— Итак, — сказал он, — вот что нам известно. В феврале информатор ФБР за границей позвонил мне и сообщил, что Анхель Флорес обратился к нему с просьбой купить украденные картины Копловиц за двадцать миллионов долларов. Он позвонил моему источнику потому, что у того есть связи с организованной преступностью в странах бывшего СССР. Мой источник сообщил, что Флорес в отчаянии: ему не хватало денег и он переживал, что не сможет заплатить за химиотерапию для матери, больной раком.

— Тогда, — продолжал агент ФБР, — по нашему указанию мой источник сказал Флоресу, что нашел потенциального покупателя — богатого россиянина, сотрудничающего с коррумпированным американским искусствоведом. После нескольких звонков и встречи с источником Флорес согласился продать картины за десять миллионов долларов, как только искусствовед подтвердит их подлинность.

Мотыка указал на меня.

— Спецагент Роберт Уиттман. У него богатый опыт расследований в области искусства, он много раз работал под прикрытием. Будет действовать под своим псевдонимом — Роберт Клэй. Флорес ждет, что он приведет с собой телохранителей на осмотр картин. Одного из них сыграю я. Другим будет специальный агент Херальдо Мора-Флорес, который сидит здесь рядом с агентом Уиттманом. Мы называем его Джи. Анхель Флорес думает, что мы принесем ему миллион евро наличными, а оставшуюся часть переведем на его счет в банке. Он может потребовать номера транзакций, чтобы проверить наличие у нас денег. Мы положили девять миллионов долларов на счет в иностранном банке.

Агент ФБР сел, и комизарио продолжил:

— У нас есть миллион евро наличными от Banco de España. Для сеньора Клэя мы забронировали номер на одиннадцатом этаже гостиницы Meliá Castilla в центре города. Мы разместим агентов в соседнем номере, в холле и на улице рядом с гостиницей. Один из моих офицеров доставит деньги в номер. Он будет вооружен. К сожалению, по испанскому законодательству иностранным полицейским не разрешается носить оружие.

Мы знали, что спорить с этим бессмысленно.

Брифинг завершил Мотыка:

— Завтра они ждут звонка по мобильному от человека, называющего себя Олегом. Это буду я.

— Ты говоришь по-испански?

— По-французски, — сказал Мотыка. — Я не говорю по-испански, а они, насколько понимаю, не говорят по-английски. Но мы все понимаем по-французски.

— Какую картину вы попросите посмотреть в первую очередь?

Все взгляды устремились на меня.

— Брейгеля, — сказал я. — «Искушение святого Антония». Она дорогая, четыре миллиона долларов. Скорее всего, ее труднее подделать, она очень сложная: большая и на ней полно крошечных чертиков, костров и прочих адских образов. А еще потому, что она написана на дереве и прикреплена к коробу люльки.

Когда я вернулся в гостиницу, меня охватила усталость из-за смены часовых поясов. Мотыка, взволнованный и нервный оттого, что впервые собирался работать под прикрытием, пригласил меня поужинать вместе. Я попросил его сжалиться («Я старый человек, до завтра надо хорошо выспаться») и пошел в свой номер. Переоделся, налил колы из мини-бара и включил телевизор. Я нашел BBC, единственный канал на английском языке. Засыпая, я думал о нашем деле.

Завтра, если все пойдет по плану, я войду в другой гостиничный номер на противоположном конце города.

Чтобы встретиться с отчаявшимся гангстером и, возможно, убийцей, готовым заключить сделку на десять миллионов долларов.

Без оружия.

С наживкой в виде миллиона евро.

С напарником из ФБР, никогда раньше не работавшим под прикрытием.

И переговоры будут на французском, которого я не понимал.

Превосходно.

На следующее утро я проснулся рано и попросил завтрак в номер.

Вонзая нож в яичницу, я просмотрел стопку из семнадцати цветных фотографий украденных работ, которые скачал с публичного сайта ФБР, посвященного преступлениям в сфере искусства: «Качели» и «Падение» испанского мастера Франсиско Гойи. «Девочка со шляпой» и «Кукольный дом» японского модерниста Леонара Фужиты (Цугухару Фудзиты). Пейзаж Эраньи французского импрессиониста Камиля Писсарро. «Карнавальная сцена» мадридского интеллектуала Хосе Гутьерреса Солана.

Эти произведения стоимостью в миллионы долларов так же кружили голову, как и все, которыми я занимался раньше.

Но мне было не по себе. Здесь что-то не так. Дело в пострадавшей. Впервые я рисковал своей жизнью не для того, чтобы вернуть произведения искусства в музей или государственное учреждение. Я должен был спасти картины, украденные из частного дома. Для дамы, которую я даже не видел.

Кто она?

Я достал из чемодана досье и открыл его.

Эстер Копловиц была наследницей большого состояния, магнатом, филантропом и отшельницей. Красавица с карими глазами и черными как смоль волосами, по происхождению и статусу связана с представителями испанского королевского рода. Ее сестра Алисия, чуть помладше, тоже была миллиардершей, и десятилетиями они конкурировали за звание самой богатой женщины Испании. Их совместная биография была отличным материалом для легенд. В деловых и благотворительных кругах к сестрам относились с почтением. В таблоидах, ведущих хронику их бурной личной жизни, сестер Копловиц сравнивали с Керрингтонами из американского телесериала «Династия».

Отцом сестер был Эрнесто Копловиц — еврей, бежавший из Восточной Европы во франкистскую Испанию еще до Второй мировой войны. Он управлял строительной компанией Fomento de Construcciones y Contratas, которую приобрел в 1950-х, незадолго до рождения дочерей. Она была гигантом в сфере гражданского строительства. FCC, основанная в 1900 году, клала асфальт на первых мадридских дорогах в 1910 году, в 1915-м выиграла первый контракт на сбор мусора в Мадриде, а затем восстанавливала мосты и железные дороги, взорванные во время гражданской войны в 1930-х. В 1950-х, возглавив FCC, Копловиц стремился заполучать государственные контракты, в частности брал на руководящие посты людей, имевших связи с коррумпированным режимом, в том числе свекра дочери Франко. FCC проложила первые километры современной автомагистрали в Испании, построила базу ВВС США и модернизировала мадридскую телефонную станцию. В 1962 году Эрнесто Копловиц скоропостижно скончался, упав с лошади во время катания в шикарном мадридском клубе Кампо. Он оставил FCC в наследство дочерям, хотя те еще даже не достигли подросткового возраста. До 1969 года компанией управлял опекун, а затем Эстер и Алисия с большой помпой вышли замуж за двух бравых двоюродных братьев-банкиров, Альберто Алькосера и Альберто Кортину, и посадили их в кресла высших руководителей FCC. За двадцать лет мужья значительно увеличили активы FCC, выигрывая крупные контракты на гражданское строительство по всей Испании.

В 1989 году разразился скандал. Папарацци сфотографировали мужа Алисии Копловиц танцующим в объятиях полуголой жены одного испанского маркиза. Алисия быстро развелась с мужем и уволила его из FCC. Когда другой таблоид поймал на измене с секретаршей мужа Эстер Копловиц, та тоже подала на развод и прогнала его из семейной компании. Избегавшие публичности сестры внезапно оказались испанскими героинями-феминистками и владелицами контрольного пакета в компании стоимостью три миллиарда долларов. В 1998 году Эстер выкупила долю Алисии в FCC за восемьсот миллионов.

К лету 2002 года, когда я приехал Мадрид, Эстер Копловиц была основным акционером FCC и самостоятельной бизнесвумен. Годовой доход компании приближался к шести миллиардам долларов, и в ней работало девяносто две тысячи человек по всему миру. FCC настолько разрослась, что вошла в число тридцати пяти ведущих публичных испанских корпораций, цену акций которых определяет индекс Ibex — местный аналог Dow Jones.

Копловиц стала и известным филантропом. Она покровительствовала искусствам и обездоленным и основала фонд, выделивший разным испанским благотворительным организациям более шестидесяти двух миллионов евро. Она подарила пятнадцать миллионов на создание национального центра биомедицинских исследований и еще несколько миллионов на финансирование специальных домов и центров дневного ухода для взрослых с психическими заболеваниями и церебральным параличом. У Копловиц и трех ее дочерей были дома за городом, в городе и на морском побережье. Окна современного белого двухэтажного пентхауса, откуда были украдены картины, выходили на очаровательный мадридский парк.

Работа под прикрытием требует терпения.

Преступники редко бывают пунктуальными. Иногда они приходят рано, чтобы осмотреть окрестности, но чаще опаздывают, демонстрируя, кто хозяин положения. А то и забывают, куда или когда должны были прийти. Они бандиты, а не банкиры. Иногда они являются тогда, когда у них получается, когда хочется, когда закончат другие дела.

Это выводит из себя большинство полицейских и агентов. Они привыкли к ответственности, их учат контролировать любую ситуацию. Им нравятся армейская точность и пунктуальность. Они любят составлять планы и придерживаться их. Я же давно научился адаптироваться к разным ситуациям.

Утром в день нашей операции, 19 июня 2002 года, я запер свой настоящий кошелек и паспорт в сейфе гостиничного номера, а взамен взял удостоверение личности на имя Роберта Клэя. Мы с Мотыкой и Джи встретились в фойе и отправились на такси в великолепную гостиницу Meliá Castilla, где испанская полиция зарезервировала номер на мое имя. Пятизвездочный отель возвышался посреди коммерческого центра города, недалеко от футбольного стадиона «Сантьяго Бернабеу» и от Пасео-де-ла-Кастельяна — одного из самых красивых мадридских проспектов, с деревьями по обеим сторонам.

Из моего номера Мотыка набрал мобильный Флореса в десять утра, как и договаривались.

Никто не ответил. Мотыка попробовал еще раз через полчаса и потом еще через час. Всякий раз вызов переключался на голосовую почту. В полдень Мотыка снова позвонил. И опять захлопнул крышку мобильника.

— Не отвечает.

Комизарио, сидевший тут же в номере, нахмурился. Не меньше ста его офицеров в штатском бродили по холлу и на улице вокруг гостиницы. Многие из них, вероятно, работали сверхурочно, получая за это в полтора раза больше. Я усмехнулся про себя. Видимо, работа над крупным секретным делом в Испании ничем не отличалась от такой же работы в США: иногда, чтобы сохранять спокойствие и сосредоточенность, нужно не меньше усилий, чем при преследовании преступника.

Я нарушил неловкое молчание:

— Эй, кто-нибудь проголодался? Может, пообедаем? Прогуляемся?

— Отличная идея.

Мы убили час, побродив по магазинам рядом с гостиницей. Мотыка не выпускал из рук телефон, чтобы не пропустить звонок от Флореса. Я нашел симпатичный расписанный вручную веер, черный с красными цветами, и купил его для дочери Кристин. Джи тоже приобрел несколько сувениров. Мы заскочили в одно из кафе сети Museo del Jamón, где аккуратными рядами висели большие куски ветчины. Заказали пару бутербродов и по бутылке Orangina и заняли высокий столик в глубине зала, подальше от солнца.

Мотыка посмотрел на молчавший мобильный телефон.

— Мне кажется, испанская полиция готова все отменить. Как думаете?

Джи ответил:

— Не знаю. Но выглядит как-то не очень.

Я сказал:

— Думаю, всем надо успокоиться. Дайте время.

Я поднял свой бутерброд, пытаясь сменить тему.

— Вкусно, да? Интересно, можно пронести такой в самолет контрабандой, когда буду лететь обратно?

— Черт, — сказал Мотыка. — Он не позвонит.

— Да ладно, — ответил я. — В таких делах свой график. Надо немного подождать. Не верь комизарио, твердящим, что это не сработает.

Я заговорил тише:

— Послушай, парень, ты должен помнить, что у испанской полиции свои планы. Вряд ли они очень рады нашему приезду после того, как полгода занимались этим делом и ничего не добились. Как все будет выглядеть, если вдруг ворвется ФБР и за несколько дней все разрулит? Конечно, они не могли отказаться от нашего предложения о помощи — это выглядело бы странно. Но, скорее всего, им хочется скорее свернуть нашу операцию. Тогда они смогут сказать, что честно давали шанс ФБР. Не переживай. Просто не теряй оптимизма, и все.

— Не знаю…

— Дай им пару дней, — сказал я. — Мы предлагаем десять миллионов. Они позвонят.

Мотыка выглядел мрачно.

— Угу.

— Смотри, — сказал я, — мы доедаем бутерброды, возвращаемся. Звоним еще раз. Если Флорес не ответит, перезваниваем через несколько часов. Больше мы ничего не можем сделать.

— Не знаю.

Он начал повторяться.

Но, вернувшись в гостиницу, Мотыка никак не мог оторвать палец от кнопки повторного набора: три часа дня, пять часов вечера, шесть часов, затем девять. Эти звонки начали меня беспокоить. Так сильно давят только копы и дураки. У нас есть деньги. Они нужны преступникам. У нас преимущество. А из-за этих звонков все выглядит так, будто мы жаждем этой сделки. Как будто мы любители или, что еще хуже, полицейские.

Я объяснил это Мотыке. Он отмахнулся.

Когда очередной звонок не принес результата — на этот раз около полуночи, — вмешался комизарио.

— Извините, но уже поздно, — сказал он. — Мои люди очень долго ждут.

Мотыка неохотно кивнул. Казалось, все были готовы сдаться. Некоторые агенты ФБР даже заговорили о том, когда можно лететь домой. Рановато, но я не проронил ни слова. Мой выход еще не был объявлен. Когда я уходил спать, Мотыка сидел с агентом ФБР из посольства.

Я вернулся к себе в гостиницу, позвонил домой и пожелал Донне спокойной ночи, передал привет детям, а потом лег спать.

В предрассветной темноте загудел мой телефон.

— Боб? — Это был Мотыка.

— Да, что случилось? — неуверенно спросил я, пытаясь сфокусировать взгляд на будильнике. Было шесть утра. Какого черта?

Он едва сдерживал волнение.

— Я разговаривал с Флоресом! Я набрал его еще раз после того, как все ушли. И он ответил! Связь прерывалась, но мы разговаривали три раза. Он говорит, что картины у него. Все в силе!

Я сел на кровати, сон как рукой сняло.

— Круто!

— Да, знаю.

Я жаждал подробностей.

— Так в чем же было дело? Почему он не отвечал?

— Да ерунда какая-то. Говорит, что должен был уехать из города. Сказал, что вернется сегодня днем и позвонит в пять вечера. Но главное — все в силе.

Я спросил о нашей группе поддержки.

— А комизарио?

— Санчес уговорил их дать нам еще один день.

— Отличные новости. Люблю хорошие новости. Здорово сработано!

Мы встретились у меня в номере в Meliá после обеда. В 17:00 все собрались, и Мотыка набрал номер Флореса.

Ответа не было.

За следующие четыре часа Мотыка пробовал еще пять раз. В девять часов вечера вмешался комизарио и остановил операцию. По его словам, все выглядело так, будто банда Флореса играет с могущественным ФБР. Он считал, что это очень хорошие преступники с очень хорошими информаторами. Возможно, они сообразили, что к чему. Или блефовали с самого начала.

— Вот что я вам скажу, — произнес он. — Нам неловко из-за всей этой истории, и мы приглашаем вас на ужин сегодня вечером. Мы угощаем.

Во время утешительного ужина в ресторане гостиницы настроение было мрачным. Что тут говорить? Мы возвращались с пустыми руками. Директор ФБР получит подробный отчет. Мы потратили впустую кучу денег и времени. Я все еще не мог поверить, что мы так быстро сдаемся. Но тут была замешана политика, поэтому я не проронил ни слова.

К десерту темы для беседы исчерпались, и мы замолчали. Джи тыкал вилкой в недоеденный пирог на тарелке. Мотыка безучастно уставился на бокал с сангрией. Комизарио ел ложкой толстый кусок шоколадного торта. Я взглянул на газету, лежавшую под локтем Джи, на заголовки международного издания USA Today. «Цены на жилье начали расти, экономика развивается. Губернатор Вентура выходит из гонки. На Западе бушуют пожары. Сенат говорит бейсболу: нужно проверять на стероиды…»

Телефон Мотыки зазвонил, выведя нас из ступора. Он заговорил по-французски.

— Oui?.. Oui? Bon, bon. Pas de problème, — Мотыка расплылся в улыбке. — Vingt minutes? Um, uh, l’entrée du Hotel Meliá Castilla?.. M-m-m-m… OK, à bientôt.

Он закрыл крышку телефона.

— Мы снова в деле. Фойе. Двадцать минут.

Мы ждали в фойе, расположившись в креслах с высокими спинками и дорогой малиновой обивкой. За нами стояла пара восточных сине-белых ваз — скорее всего, дешевые подделки. Полки на дальней стене были уставлены старинными замками. Насколько я мог судить, настоящими.

Мотыка заметил Флореса и Канделу в фойе и встретил их крепкими рукопожатиями. Они задержались на несколько минут, а потом агент подвел Канделу, чтобы познакомить его со мной и Джи. Флорес стоял примерно в шести метрах, скрестив руки на груди.

К моему удивлению, Кандела говорил по-английски.

Похоже, он был очень рад познакомиться с американским искусствоведом, и я ухватился за это, применив технику, которую называю «отвлекающим моментом». Вы устанавливаете контакт, найдя какой-нибудь общий интерес, никак не связанный с делом. Так вы усыпляете бдительность собеседника: он думает, что учит вас тому, чего вы не знаете. Этот прием я использовал, когда заставил Джошуа Бэра рассказать мне об индейских артефактах, и когда попросил Дениса Гарсию прислать мне заметки о пластине, и когда Том Марчано отправил мне копию закона о запрете на продажу орлиных перьев.

Я сделал первый выпад.

— Вы любите старинные вещи?

— Sí.

— Подойдите, хочу показать вам то, что мне действительно нравится.

Я подвел его под руку к дальней стене, к витрине со старинными замками. Несколько минут мы говорили о ремеслах и истории.

— Они из Севильи, — сказал он. — Севильские замки известны повсюду.

— Правда? — сказал я, притворяясь, будто мне интересно.

— Если хотите, я свожу вас в Севилью и покажу.

— Конечно, с радостью. Вы могли бы показать мне, что лучше купить.

Мы снова сели в красные кресла и заговорили о картинах. Я кивнул на Мотыку и сказал:

— Мой друг занимается денежным вопросом. Мое дело — картины.

Кандела улыбнулся. Я сказал ему, что сначала хочу проверить Брейгеля на подлинность. Он согласился, но чтобы убедиться, что мы поняли друг друга, я достал стопку фотографий украденных картин.

— Брейгель, — сказал я, выбрав карточку с картиной. — «Искушение святого Антония».

Он посмотрел на меня вопросительно.

— Брейгель, — повторил я.

Кандела изучал бумажную распечатку.

— Это из ФБР, — сказал он. — Этот список из ФБР.

Я затаил дыхание. Кандела соображал лучше, чем я думал. Фотографии действительно были с публичного сайта ФБР. Я скопировал их и вставил на пустые страницы, полагая, что это просто репродукции картин. Но Кандела сразу узнал размеры и форматы с сайта бюро. Видимо, он следил за расследованием своего ограбления.

Пытаясь скрыть ужас, я решил как можно меньше врать. Улыбнувшись, сказал:

— Вы узнали их, да? Точно, сайт ФБР. Единственное место, где я смог найти все фотографии.

Кандела искренне рассмеялся.

— А, интернет! Да, у ФБР лучшие снимки.

Я тоже засмеялся, стараясь не вспотеть. Вот это прокол. К счастью, пронесло!

Кандела взял пачку фотографий и начал просматривать их, помечая галочкой картины, которые пока есть в наличии, и крестиком те, что он уже продал.

Когда он закончил, я сказал:

— Вы продали уже семь?

— За восемь миллионов.

Я не знал, верить ли ему.

— Неплохо, — ответил я.

— Давайте я лучше покажу Фудзиту? Он меньше. Умещается в чемодане.

— Нет, нет, — настаивал я. — Брейгеля.

— Хорошо, поехали, — сказал он, вставая. — Отвезу вас к картине.

Мы не были готовы к тому, что придется куда-то ехать, и я беспокоился, что испанцы подойдут и все испортят, если мы направимся к выходу.

— Я никуда не поеду, — сказал я, изобразив испуг. — Вы принесете мне картину, я посмотрю на нее. Я специалист в искусстве, а не в вашем бизнесе.

Кандела понимающе улыбнулся. Он повернулся к Мотыке.

— Все верно, он же не такой профессионал, как мы. Он боится.

Кандела встал.

— Тогда завтра днем.

Мы пожали друг другу руки.

Мотыка проводил его к Флоресу, все еще стоявшему в шести метрах от нас. Я не слышал, о чем они говорили, но подумал, что они обсуждают встречу.

Я посмотрел на часы. Было около часа ночи.

На следующий день, за несколько минут до прибытия Канделы в наш номер, я задремал, опустившись в кресло.

Проснулся оттого, что на меня уставился испанский тайный агент.

— Как ты можешь спать? Ты не нервничаешь?

Я понимал, почему волнуется он. Он охранял пятьсот тысяч евро, а вооружен только крошечным пистолетиком с пятью патронами. Каждый день он вынимает банкноты из банковской ячейки, а вечером отвозит обратно. И его карьера под угрозой всякий раз, когда он берет деньги. Я сказал:

— Нет, я спокоен. Просто мне жарко и я не могу привыкнуть к смене часовых поясов.

В Филадельфии было шесть часов утра; кондиционер в нашем пятизвездочном люксе не работал. И внутри, и снаружи стояла тридцатидвухградусная жара.

Я подошел к окну и открыл его, надеясь уловить ветерок. Высунул голову, посмотрел вниз и отскочил обратно.

— Эй, Джи! А ну глянь! — Я наморщил брови, указывая на окно. Джи подбежал посмотреть.

Десятью этажами ниже мы видели бассейн, вокруг которого расположилось много купальщиц без лифчиков. Джи присвистнул. Затем подошел Мотыка. Веселье длилось всего мгновение. Из соседнего номера, снятого для слежки, прибежал офицер.

— Прекратите! — сказал он. — Мы же пишем все это на пленку!

Кандела прибыл через несколько минут. Не опоздал!

— Bonsoir, — произнес он четко. Он держал прямоугольный пакет, завернутый в черный полиэтилен. Он пожал руку Мотыке, Джи, мне и испанскому агенту под прикрытием, парню с револьвером в штанах. Затем увидел на кровати раскрытую спортивную сумку, наполненную банкнотами. Он помрачнел и спрятал руку в карман. И тут же сказал:

— Здесь, похоже, половина.

— Евро, — объяснил Мотыка. — Это проще, чем доллары.

Кандела опустился на колени рядом с кроватью, ближе к деньгам.

— Все в порядке. Можно я выну несколько банкнот?

— Конечно, не торопитесь.

Он начал считать деньги. Он положил в карман по одной купюре в двадцать, пятьдесят и сто евро, сказав, что должен проверить, не фальшивые ли они. Я взглянул на испанского офицера под прикрытием. Могу поспорить, он думал, что теперь ему грозит недостача в сто семьдесят евро.

Наконец Кандела закончил считать. Он встал и кивнул. Мотыка развел руками и улыбнулся.

— Я показал вам деньги. Теперь вы знаете, что у нас серьезные намерения.

— Oui, mais… un moment, s’il vous plaît. — Он достал свой мобильный телефон, набрал номер и обхватил трубку ладонью, когда заговорил. Затем пошел к двери, оставив деньги и пакет на кровати. — À bientôt.

Я понял: он еще вернется.

Испанский агент под прикрытием посмотрел на меня в замешательстве.

— Его пакет был обманкой, — объяснил я. — Он вернется.

Прошло три минуты. Кандела вернулся и, тяжело дыша, протащил в дверь второй пластиковый пакет.

— Вот, — объявил он. — Теперь можно выдохнуть.

Прежде чем развернуть картину, я для вида надел перчатки.

— Красиво, потрясающая композиция.

Я не лгал. Об особом мастерстве Брейгеля говорили его тонкие мазки, то, как он задолго до эпохи сюрреализма изобразил движение обнаженных чертей, танцующих вокруг котла, пока святой Антоний читает Библию. Даже спустя четыре столетия цвета — пурпурный, малиновый, слоновой кости — не утратили яркости. Это был истинный шедевр.

Кандела согласился, но по своим причинам.

— Да, одна из моих любимых. Тут люди занимаются сексом. Il faut jouir de la vie — надо наслаждаться жизнью, разве нет?

Он стал бродить туда-сюда по комнате, рассказывая о продаже первой партии картин колумбийскому наркоторговцу.

— Они заплатили в евро, огромной кучей мелких купюр.

Я старался его разговорить, пока разглядывал картину.

— Огромной кучей, значит?

— Ой, да. Вся задняя часть внедорожника была забита.

Все рассмеялись.

Я понес картину в самый темный угол комнаты. Кандела пошел за мной, заинтересовавшись моим осмотром.

— Ей четыреста пятьдесят лет, — сказал я, присвистнув. — Написана на доске, а не на холсте.

Кандела кивнул. Он-то, конечно, нисколько не сомневался в ее подлинности и, казалось, терял бдительность.

— Правильно, что проверяете товар. Вы, наверное, решили, что мы можем распространять подделки: сделать с десяток копий и продать десяти разным людям. — Расхаживая по комнате, он хвастал своими подвигами. — Я слов на ветер не бросаю. Уже восемнадцать лет граблю банки и обворовываю музеи, и меня еще ни разу не поймали.

— Не шутите? — произнес я, изобразив удивление.

Он расхохотался.

— Все знают, что это я. Когда пропадают картины, меня арестовывают, но доказательств нет. В газетах пишут, что это не я! Я на такую сложную работу не способен. А вот вам и опровержение, — он указал на картину, — и, если что, мне конец. Именно поэтому я боялся прийти с большой картиной.

Он оглядел комнату и снова сосредоточился на мне. Я все еще стоял, нагнувшись над картиной.

— Итак, — спросил он, — вы довольны?

— М-м-м.

Кандела не умолкал: он предлагал мне работу.

— Вы будете трудиться на меня, и я буду платить вам очень, очень хорошо.

Я не сводил глаз с картины. Он попробовал еще раз.

— В сентябре у меня будет четыре Ван Гога и один Рембрандт.

Я насторожился.

— В самом деле? Четыре Ван Гога?

— Я еще не взял их. — Как только он это произнес, я увидел, что испанский агент поднял трубку. Я придвинулся вместе с Брейгелем к кровати.

Повернувшись к испанскому агенту, я произнес кодовое слово.

— Это подлинник.

Он что-то сказал в трубку.

Через считаные секунды открылась дверь соседней комнаты, и оттуда ворвалась команда в черном обмундировании, размахивая автоматами. Кандела вскрикнул, и люди в черном навалились на него, дубася по мягкому месту. Прикрывая Брейгеля своим телом, я отскочил в сторону и перекатился на край кровати, крича:

— Bueno hombre! Хороший мальчик! Bueno hombre! Не стреляйте!

Лежа на полу, я морщился, пока испанцы избивали Канделу.

Внизу полиция взяла Флореса, ждавшего во внедорожнике с девятью другими работами. Позже правоохранители забрали оставшиеся картины из пляжного домика колумбийского наркодилера.

Мотыка и Джи улетели домой, а я задержался, чтобы помочь придумать легенду для защиты своего источника.

Меня назвали агентом ФБР, а двое «телохранителей» в моем гостиничном номере — Мотыка и Джи — по легенде были русскими и звались «Иван» и «Олег». В суматохе и спешке при задержании полиция якобы по ошибке арестовала меня, позволив Ивану и Олегу ускользнуть. Она планировала слить эту историю испанским СМИ.

Когда все бумаги были оформлены и легенда продумана, я вышел побродить душным мадридским вечером и несколько минут поболтал с Донной по мобильному телефону. Через несколько кварталов я нашел скамейку и сел. Развернул сигару Partágas и закурил.

Пуская дым, я наблюдал за парочкой, прогуливающейся мимо газетного киоска. Гадал, что напишут завтра в заголовках. Потом я вспомнил, что Копловиц завещала картины государству. Когда-нибудь эти работы Гойи, Фудзиты, Писсарро и других художников будут висеть в Прадо, самом знаменитом музее страны. На душе стало спокойнее. Я был доволен.

Я думал о том, как воспримут это дело дома. Конечно, будет фурор в ФБР и в СМИ. Мадридское дело должно было стать новой главой в моей карьере и борьбе бюро с преступлениями в сфере искусства. Я в этом не сомневался. Теперь я верил, что мы можем прилететь куда угодно в любое время на поиски бесценных произведений. Мы можем действовать, даже если украденное не принадлежит американцам. И протянуть руку помощи через океаны и границы — и ее примут с благодарностью.

Я откинулся на скамейке, вытянул ноги, и ощутил блаженство. Так я и сидел, пока окурок тонкой кубинской сигары не опалил мои пальцы.