Деана осталась одна.

С десяток дней назад новости перестали приходить, потому что рыбаки застали ворота города и вход в порт закрытыми. Несколько суток ее хозяева ждали, а потом однажды утром сложили свои скромные пожитки на лодки и уплыли – как пояснил старший рыбак – искать город, которому захочется есть свежие дары моря. Оставили ей половину сундука вяленой рыбы и несколько горсток сушеных фруктов, что, пожалуй, свидетельствовало о том, что она заслужила толику их симпатии.

Три дня как она оставалась одна. Одна на пляже, одна пред лицом абсолюта, каким был бесконечный океан.

Деана отыскала равновесие. Она вернется на север, в горы. Закончит паломничество в Кан’нолет, станет медитировать и молиться в месте, где Харуда огласил народу Законы, данные ему Матерью. Примет все дары Дальнего Юга, мудрость разбитого сердца – и все прочие тоже и станет ими утешаться. Потом найдет афраагру, которая пожелает принять мастера тальхеров, и начнет жить по-новому. Так, как только и может жить малая волна на своем пути к берегу.

Из размышлений ее вырвало шлепанье ног по мокрому песку. Крики и смех.

Такой, что заставляет тянуть оружие из ножен.

Они бежали со стороны города: сперва один, маленький и худой, потом несколько больших, с палками и веревками в руках. Ближайший из них размахнулся и ударил куском веревки по спине убегающего. Парень не вскрикнул, не заплакал, только склонил голову и побежал быстрее.

Это было не ее дело. Город и все, что он мог выплюнуть, она уже оставила позади.

А потом Деана увидела лицо беглеца: потное, измученное, перечеркнутое мерзкой, вспухшей полосой от поцелуя веревки, и поняла, что позади она оставила отнюдь не все.

Самий.

Ее лаагвара.

Она встала и направилась им наперерез.

Бóльшая часть преследователей остановилась, едва заметив ее, но один, исключительно ярый, отступать не стал. Словно вид воительницы иссарам был для него предельно привычным.

Может, ей стоит вынуть саблю?

Самий миновал ее: только вода брызнула из-под ног. Нападающий размахнулся тяжелой палкой, словно намереваясь ее метнуть, и одновременно попытался обойти Деану слева. Она поймала его за плечо, крутанула, дернула в противоположную сторону, выбивая из равновесия. Он грохнулся на песок, однако она не перестала выкручивать руку, используя ее, вывернутую под странным углом, как рычаг. Заглянула в его глаза, наполненные злостью и презрением, и погасила эту злость и презрение, прокрутив руку так, что аж хрустнуло в локте.

Мужчина заорал, палка выпала из потерявших чувствительность пальцев. Одним плавным движением Деана вынула из ножен тальхер и ударила его навершием в висок.

Встала ровно, зная, как выглядит то, что видят остальные нападавшие. Убийца с закрытым лицом и с саблей в руках, лежащий у ее ног мужчина, которого она свалила в два удара сердца, оружие в ее руках.

Группка мужчин, еще миг назад готовых к самосуду, неуверенно заворчала, сбилась в группку потеснее. Деана указала на лежащего:

– Заберите его. И ступайте себе.

Ей не было нужды говорить много, да и не хотелось болтать. Они смотрели неуверенно, не зная, насколько им повезло. Если бы весь прошлый месяц она не медитировала на берегу, если бы не выплеснула из себя гнев и злость, рубя море саблями, если бы не достигла внутреннего покоя – ох, Милосердие Матери, если бы они встретили ее в тот день, когда она сбежала из города, пляж нынче украшала бы полудюжина трупов, а волны слизывали кровь с песка. А так она сумела остановиться после короткой демонстрации силы, которая подействовала на них, словно ведро ледяной воды, вылитой за шиворот.

Деана развернулась. Теперь важнее был Самий.

Ее товарищ по битве.

Он взглянул на нее исподлобья, полоса от удара в лицо уже порядком подпухла, так что он, похоже, не видел левым глазом. Сплюнул на песок, в кровавой слюне блеснул зуб:

– Зачем ты вмешалась?

Он поймал ее врасплох. Гнев и злость в его голосе были настолько же велики, как и те, которые она миг назад погасила ударом сабли.

– Мне стоило тебя бросить? – Даже учитывая, что суанари не ее родной язык, парень должен был почувствовать иронию. – Как понимаю, они едва тебя не поймали. Еще минута – и ты лежал бы на земле, моля о пощаде.

Он сплюнул снова – новое алое пятно взломало совершенную монотонность песка.

– Его ты бросила. И теперь его убьют.

Ох… Это было как клинок, входящий под лопатку. Две короткие, рваные фразы – и словно кровавая слюна попала ей на лицо. Как… как он мог…

– Ты сказала… там, в пустыне… сказала, что мы – товарищи по бою… ты сказала: буду охранять ваши спины… что бы ни произошло…

Он плакал. Она ударила бы его за предыдущие слова, за неожиданный удар в спину, предательское, несправедливое обвинение, но теперь он стоял перед ней, такой мелкий и худой, его били бесшумные рыдания. Со сжатыми кулаками, с лицом, перечеркнутым растущей на глазах опухолью. Из-под прикрытых век текли слезы:

– Ты бросила его…

Неожиданно он заговорил на к’иссари, и это, не пойми отчего, прозвучало куда хуже, чем на местном наречии. Как будто слова, произнесенные на ее родном языке, на языке, который нес в себе дары кендет’х, приобретали особый, до костей прошивающий смысл.

Ты назвала его товарищем по бою и бросила.

Но какое это имело значение по сравнению с воспоминаниями о наполненной розовым цветом и запахами женских духов спальне, где она его нашла.

– Лаагвара – это цепь, у которой два ошейника, – ответила она на том же языке. – Ты не можешь надевать его на одного, снимая одновременно с другого.

Она оглянулась. Пятеро мужчин, неся шестого, были уже в сотне шагов от них. Она нашла повод для того, чтобы сменить тему:

– Ты раздразнил их, растоптав Мамой Бо их лавку?

Махаут ответил не сразу. Она дала ему минутку, демонстративно отвернувшись, чтобы он успокоился. Мы те, кто мы есть, и сами несем тяжесть наших решений и провинностей, до самых ворот Дома Сна. Она могла понять отчаяние ребенка, у которого рушится весь мир, но розовость и запах духов все еще наполняли ее воспоминания.

– Это… – Он громко высморкался, откашлялся и сплюнул снова: – Это актеры обенусий. Разучивали новое представление на пляже за городом. Им не понравилась моя оценка.

Она взглянула на мальца. Тот все еще трясся, но уже не плакал. Внимательно мерил ее одним здоровым и одним опухшим глазом.

– Я не знал, что ты здесь. – Он разжал кулаки. – Сухи говорил, что ты прячешься в караван-сарае.

Она почувствовала легкий укол удовлетворения. Значит, ее хитрости помогли.

– Он не пытался вытянуть меня оттуда?

– Никто не войдет в иссарские дома – разве что сперва перебьет их обитателей. А если бы иссарам в ответ закрыли для наших караванов дороги через пустыню… – Он пожал худыми плечами, а Деана, несмотря ни на что, улыбнулась. Ну да, торговля прежде всего. – А князь…

– Не говори о нем, – прервала она быстро, словами и жестом. – Ничего не говори.

Самий сжал губы в тонкую полоску, сплел руки на груди. Когда бы он не был таким маленьким и худым, это выглядело бы почти забавным: стойка вызова против воительницы иссарам.

– Как пожелаешь. Я расскажу тогда, – скривился он горько, – о другом князе. Обрар Пламенный в городе. Вместе с десятью тысячами воинов.

Ей захотелось пожать плечами. Дела Юга ее не касались. И все же, больше из уважения к своему лаагвара, чем из-за настоящего любопытства, она спросила:

– Его впустили за стену? С армией? А Соловьи не протестовали?

– Нет, нет… Его пригласил Храм Огня, а Буйволы и Тростники поддержали. Соловьи не осмелились сражаться.

Он направился назад, к городу. Хотела Деана того или нет, но она последовала за ним. Они некоторое время шагали рядом, молчали.

– Кто-то сказал мне, – начала она, чтобы прервать тишину, – что Храм не желает Обрара на княжеском троне, поскольку тот может поменять всех жрецов на своих людей, а Роды Войны не примут его, чтобы он не надел на них настоящий рабский ошейник. Местные купцы тоже…

Самий прервал ее жестом:

– Всё изменилось за этот месяц. – Он со злостью пнул песок. – Всё. Говорят, Обрар привел десять тысяч воинов, потому что с меньшей силой до города он бы не дошел. И что ему пришлось провести три битвы, в которых он убил десять тысяч взбунтовавшихся невольников. И что их армия марширует на Коноверин. Сто тысяч людей.

Он свернул в море и некоторое время шагал там, энергично разбрызгивая воду.

– Аф’гемид Тростников ходит за ним, словно теленок за коровой, предводитель Буйволов – тоже. Только Соловьи еще стоят за Лавенереса… Нет, иначе: стоят не за, стоят… рядом. Между ним и остальными. Согласились на испытание Оком, на схватку между двумя князьями перед лицом Владыки Огня. Больше следят, чтобы он не сбежал, чем… охраняют. Их тоже напугало то, что происходит за стенами. Меньшие ахиры пали, большие города закрыли ворота и шлют мольбы о помощи, плантации горят, рудники и мастерские превращаются в руины. Хозяева погибают, а невольники из всех групп расплачиваются за годы обид.

На этот раз она все же пожала плечами:

– Не нужно было покупать стольких рабов с Севера. Кто-нибудь мог бы сказать, что плоды гнева прорастают из зерен обид.

– Наверняка какой-нибудь плохой поэт. – Самий глянул на нее щелью подпухшего глаза и неожиданно широко улыбнулся: – Зато кто-нибудь рассудительный сказал бы, что если бы не купили тех людей, то грабящие империю конные варвары вырезали бы их до последнего. Всякая вещь обладает больше чем одной стороной.

– Сказала змея, съедая мышь с хвоста, – фыркнула Деана. – А кое-кто еще добавил бы, что, если бы Коноверин и княжества не нуждались бы в рабах для трудов, кочевники не напали бы на Меекхан и не брали бы людей в неволю. Как знать, может, они предпочли бы с Империей торговать.

– Возможно… Не знаю, – на этот раз пожал плечами Самий. В его улыбке появилась печаль. – Но теперь Храм согласился, чтобы Обрар доказал чистоту своей крови. Это случилось вчера, на глазах у всех, кто поместился на площадь у Ока. Князь Камбехии шагнул внутрь, поклонился на четыре стороны света и вышел. А потом громко произнес вызов Лавенересу. Завтра… завтра они проведут схватку в Оке, на жизнь и смерть. А город станет на это смотреть и падет на колени перед победителем.

Ее удивило, что слова Самия так мало ее задели. Запах тяжелых духов, наполняющий ее память, приводил к тому, что это были уже чужие дела чужих людей.

– Я полагала, что Коноверин любит своего князя, – проворчала она как можно более равнодушным тоном. – Помню, как его приветствовали.

– Любит. И никто не рад целовать камбехийские сандалии. Солдаты Обрара уже ведут себя словно в покоренной стране. Но это город Ока, город Агара. И если Владыка Огня посчитал Пламенного своим ребенком… никто не воспротивится его воле. Не когда остальное княжество пылает, а шеи в ошейниках распрямляются даже внутри стен. Если бы Агар одним знаком указал, что происходит несправедливость, Обрар и его армия не вышли бы отсюда живыми. Кроме того, – махаут сплюнул в песок, уже без крови, – кто встанет во главе защиты? Храм явно поддерживает «избавителя», Тростники и Буйволы тоже, лояльность Соловьев хрупка. Дворец опустел, большинство придворных исчезли, спрятались по своим резиденциям, готовя одежды для триумфа нового господина. Сухи… – Парень повернулся к ней и показал раскрытую ладонь: – Сухи говорит, что при падающем властителе остается не больше людей, чем пальцев на одной руке.

Он пнул волну с такой злостью, что забрызгался по макушку. Развернулся и принялся взбираться на прибрежную дюну.

Деана подумала, как много изменилось с того момента, как она покинула город. Завтра слепец и молодой князь войдут в круг, выжженный на каменном полу, чтобы провести поединок. В ее родном к’иссари слова «поединок» и «справедливость» имели общий корень, аахи, ибо поединок – честная схватка двух равных противников. А тут произойдет убийство – во имя древних обычаев и спокойствия новой династии. Нет иной дороги, кровь, пролитая в Оке, помажет нового властелина Белого Коноверина, словно он – простой вожак пустынной банды, что бьется на ножах за первенство.

Вот только эта мысль не трогала ее сердца. Дела Юга останутся делами Юга. Ее ждет дорога домой и судьба, что она сама себе откует под справедливым взглядом Матери.

Они взобрались на дюну, и ладонь Деаны невольно легла на рукоять сабель. В тридцати шагах от них группка мужчин и женщин встала небольшим лагерем. Воительница узнала нескольких из тех, что гнались за Самием.

– Если ты привел меня сюда, чтобы я их поубивала, то я сразу скажу, что не настолько хорошо разбираюсь в искусстве, чтобы оценить, чего они стоят.

Мальчишка улыбнулся и уселся на песке. Она плюхнулась рядом, демонстративно передвинув ножны тальхеров на живот. Те несколько явно враждебных взглядов, которыми их окинули, прожгли песок.

– Смотри. – Мальчишка скрестил ноги и оперся подбородком на сплетенные ладони. – Вот пророчество на последние дни.

Похоже, они попали на начало представления. Мужчина в белом – когда бы некто имел какие-то сомнения, с глазами, закрытыми черной повязкой, – лежал на чем-то вроде софы, окруженный полуголыми женщинами. Поднял к губам бокал, одновременно пощипывая любовниц. За его спиной несколько оборванцев с рабскими ошейниками бегали туда-сюда, держа в руках окровавленные ножи. То и дело один из этих двоих прохаживался перед лицом слепца, демонстративно потрясая ножами и удерживаемыми в руках пучками палок с намалеванными на них искривленными ужасом лицами. Худшего изображения отрезанных голов невозможно было себе вообразить.

– Обенусий никогда не славились деликатностью. – Самий сунул в рот стебелек приморской травы и принялся жевать. – Но даже для них это…

Он махнул рукой.

Под дикую музыку перед глазами Деаны прошла целая череда фигур. Благородные воины в желтом, зеленом и коричневом сражались со взбунтовавшимися невольниками – всегда один воин против группы нападающих. Скорченный, одетый в черное карлик, путающийся тут и там, то и дело доливал слепцу вина, несколько девиц с лицами, закрытыми прозрачными вуалями, бесшумно всхлипывали в углу. Наконец появился гигант – выше остальных на голову – в серых одеждах, огромным мечом косивший десятки оборванцев в ошейниках. Женщины и дети кидали ему шелка под ноги, а он смело вступил в разложенный на земле багровый круг, чтобы под аккомпанемент оглушительной музыки сбросить серое и предстать в желтом и красном. Слепца грубо столкнули с ложа и притянули пред лицо нового властителя в Око, где он неумело скрестил с тем сабли и пал.

Пророчество будущих событий.

Все уже запланировано… Она не знала, кому принадлежал тот голос, что прозвучал в ее голове. Все было уже запланировано. Завтра состоится казнь. А потом новое Дитя Огня встанет во главе общей армии Камбехии и Коноверина и отправится гасить бунт. А затем два самых сильных княжества Юга, с Храмом Огня за спиной, напомнят всем, что старое название царства Даэльтр’эд должно зазвучать снова. Все во имя Агара Красного. Все, чему пытался противостоять Лавенерес, исполнится – вот только в десять раз хуже, чем опасался молодой князь.

А прошло всего-то тридцать дней с того времени, как она покинула дворец.

– Вижу, что на этот раз у них нет роли для пустынной львицы, – заметила Деана.

– Она исчезла. Ушла. А обещала…

– Не начинай. Он ранил меня. Воткнул отравленный кинжал в… – Она дотронулась до груди. – Ох, проклятие, зачем я тебе это объясняю? Что тебе до этого?

– Потому что я всего лишь княжеский слуга?

– Потому что ты ребенок. Сколько, собственно, тебе лет?

Он взглянул на нее со странным блеском в глазах.

– Меньше, чем нужно, – улыбнулся он пугающе печально. – И больше, чем мне хотелось бы. Я лишь княжеский погонщик слонов, его глаза…

Она вдруг поняла. Движением быстрым, словно удар пикирующей птицы, ухватила его за руку:

– Ты будешь там с ним? Как и те, кто остался при Лавенересе. Убьют тебя…

Его улыбка заморозила ей сердце:

– Не буду. Я отдал бы душу, чтобы быть, но он не прибудет на площадь на Маме Бо. Ему не позволят, поскольку это оказалось бы слишком символичным. А я… у меня другие обязанности. Я приносил присяги и обеты…

– Более важные, чем ты дал ему?

Деана не хотела, чтобы это прозвучало так: гневно, агрессивно, со скрытым обвинением. Он не ответил, подтянул колени к груди, спрятал лицо в ладонях.

Ох, перекладывать собственное чувство вины на других – так легко.

– Прошу прощения, – сказала она, не глядя на парня. – Ты знаешь… кто с ним будет?

Перед ними слепец снова напивался, игнорируя проливающих галоны крови бунтовщиков.

– Сухи… – шепот Самия едва пробивался сквозь какофонию, изображавшую настоящую музыку.

– Сухи?

Собственно, это было очевидным. Ни один владыка не примет на службу отравителя предыдущего князя, особенно если сперва приходится очищать трон от крови.

– Он должен сбежать… – проворчала она в пространство.

Парень вздрогнул:

– Не все выбирают бегство, Деана из иссарам, – сказал он на ее родном языке, и она снова почувствовала, как он вздрагивает. – Остались Овийя, возможно – Эвикиат.

– Только они? А…

Он взглянул так, что остаток сарказма застрял у нее в глотке.

– Те, кто сбежал, не могут выносить суждений?

– Да. Но там будет еще кое-кто, – сказал он неожиданно. – Еще один человек войдет с Лавенересом в Око. И умрет вместе с ним.