Море шумело, лизало пляж мелкими волнами. Деана сидела на песке и не отрывала взгляда от воды. Бесконечность. Терпеливость. Спокойствие. Она словно смотрела в лицо божества. Не Близнецов Моря, капризных, злобных детей, но достойной сущности, что старше мира, той, которая знает, что поспешность – отец глупости и что все приходит вовремя.

Словно она стояла перед лицом Матери.

Было странно, что ей пришлось сбежать из дворца, чтобы отыскать это место. Раньше она видела только порт, грязный и вонючий, словно рубаха старой шлюхи, и шумный, словно ее же пьяный смех. То море, если можно было его так назвать, прятавшееся между брюхами кораблей, выглядело жирной похлебкой, приготовленной из объедков, найденных в канаве. Но теперь, на пляже в миле за городом, над бескрайностью вод, жмущихся к горизонту, она знала, что начала с неправильной стороны. Словно, осматривая породистого коня, сосредотачила взгляд на том месте, где на его шкуру присел овод. Для моря порт не значил ничего, хватило бы одного крупного шторма или огромной, словно гора, волны, встающей со дна, чтобы в один миг смыть всю эту мерзость с берега.

Вот только зачем?

Бесконечность. Терпеливость. Спокойствие.

Всему придет свое время.

Деана прикрыла глаза, вслушиваясь в ласковый шум. Это ли ждало в конце дороги всякого Ищущего? Она помнила нескольких человек из афраагры, которые отправились в паломничество и вернулись измененными. В их глазах поселился покой, движения утратили нервную поспешность, улыбки сделались раздражающе снисходительными. Я лишь маленькая волна в бесконечном вечном танце. Но это не означает, что я менее важна, чем те, кто был предо мной, – или те, что придут следом.

Именно такие дары приносили медитации в Кан’нолете. Как и наблюдение за монотонным колыханием моря.

Миновало двадцать восемь дней с момента, когда она покинула… сбежала из дворца. Взяла лишь самые необходимые вещи, одежду, немного денег, оружие. Над тальхерами она на миг заколебалась, но ведь, в конце концов, она же была их владелицей. Танцевала с ними месяцами, дала новые ножны, рукояти их несли оттиски ее ладоней. Наконец – теперь она уже могла и ухмыльнуться этому воспоминанию – холодный прагматизм победил порывы сердца, потому что человек без оружия – свободен лишь наполовину.

Деана покинула дворец ночью и до рассвета кружила по городу. Следующий день провела в караван-сарае, на виду, в поисках места для постоя, расспрашивая о первом караване, который отправится на север. Не рассчитывала, что найдет его, время путешествий еще не началось, но ей нужно было что-то делать, нужно было двигаться. Если бы она остановилась хотя бы на миг, ее настигли бы мысли, которые она предпочитала оставить позади.

Она стискивала зубы, маршировала между караван-сараями, а все, даже вооруженные до зубов ветераны сотен странствий по пустыне, уступали ей дорогу. Люди-то все понимают без слов, а ее жесты, походка, все тело говорили…

Она предпочитала не знать, что они говорили.

Наняла три комнаты в трех разных местах, заплатив за несколько дней вперед, демонстративно поговорила с разными воинами иссарам, выпытывая, не найдется ли у тех место в их подворьях, и как только солнце спряталось за стену гор, выскользнула в порт. Длинные нити дворцовой паутины должны спутаться в караван-сараях в узел, а прежде чем кто-либо его распутает, она найдет себе безопасное убежище до того времени, как отправится в обратный путь.

Следующую ночь она провела неподалеку от порта, в кварталах, куда даже Соловьи входили как минимум вшестером. Это было ее махиюри – время испытаний, немая просьба к Матери, чтобы та указала дорогу. Захоти богиня, чтобы она, Деана д’Кллеан из племени д’яхирров, закончила свое паломничество тут и теперь, она наверняка бы возбудила в сердце местных бандитов несгибаемую отвагу. Именно потому Деана несколько раз останавливалась в подозрительных закоулках, прислушиваясь, как наполняет их тишина, набрякшая угрозой. Может, причиной тому была ее рука, которую она держала на высоте лица, готовая снять экхаар. Легенды о шалых воинах иссарам, ищущих смерти в битве до последнего дыхания, оставались живы на Дальнем Юге.

Та ночь была полна разочарования, но тетка Деаны всегда повторяла, что махиюри – это крик и топанье ножкой разочарованного ребенка. Богиню нельзя заставлять, чтобы она указала тебе пальцем, какую дорогу ты должен выбрать. Ведь величайшим ее даром людям была как раз свобода выбора.

Но в этом отчаянном путешествии имелся еще тот положительный нюанс, что шпионам из дворца, даже если кто из них и встал на след Деаны, отважившись ступить за ней в воняющие грязью и смертью улочки, вместо того чтобы выслеживать ее, пришлось бы заботиться о куда более важных вещах. Например, о сохранении собственной жизни.

Если, конечно, – и эта мысль была странно кисло-горькой на вкус – кто-то вообще решил озаботиться ее выслеживанием.

А потом она нашла деревеньку рыбаков, чьи обитатели с ласковым фатализмом приняли то, что она заняла один из заброшенных домов, словно присутствие воительницы с закрытым лицом было для них чем-то совершенно обычным. А она открыла для себя силу умиротворяющего шума моря, длинных медитаций, молитв на восходе и закате солнца и тренировок.

После одной из яростных тренировок, которую она прервала, когда поняла, что стоит по пояс в воде и сечет клинками волны, Деана на некоторое время застыла, мокрая с головы до ног, задыхаясь, с оружием в обеих руках. Потом она вышла на берег и впервые за многие годы проговорила весь кендет’х, все молитвы, чье значение она некогда не до конца понимала, но которые теперь сделались для нее предельно прозрачны.

Мы те, кто мы есть. И так уж оно и останется.

В деревеньке, расположенной в миле от города и состоящей из дюжины занятых и полудюжины пустующих халуп, что были выстроены из принесенных волнами обломков, жили невысокие темнокожие люди, чей суанари мягко пощелкивал простыми словами и выражениями. Обитали они на берегу моря издавна, как рассказал ей один из старых рыбаков, – с того момента, как солнце впервые взошло над миром, протирая удивленные глаза. А если море и забирало порой их дома, сети, достаток, то они начинали сначала, выстраивая селение в другом месте, чтобы утром и вечером уплывать на глубину в долбленках, состоящих из двух соединенных корпусов, и ловить… не ловить, а принимать дары Близнецов, а после обменивать их на вещи, которые сами рыбаки не умели изготовить. И, естественно, радоваться жизни.

Рыбаки приняли ее так, как принимали все, что приносило море, а она ведь пришла с пляжа. Закрывала лицо? Морю не должно объяснять свои дары. А она нашла спокойствие, внутренний ритм, она училась терпению. Впервые за месяцы ей не казалось, будто кто-то за ней наблюдает, оценивает, пытается использовать в собственных планах.

Кендет’х же всем своим мелодичным звучанием и ритмом, какой он навязывал дням и ночам, приносил успокоение. Она открывала его наново – каждую из шестисот двадцати двух молитв. Деана успокаивалась.

Теперь она была просто ависсой и вот уже много дней ждала знака от Матери.

Отголоски событий в Белом Коноверине добирались до нее благодаря тем, кто два раза в день перегружал из лодок в бочки свежую рыбу, отвозя ее в порт.

Случился Танец Любимиц, когда восемь избранниц Варалы провезли по городу на спинах слонов – естественно, с лицами, спрятанными под вуалями. Народ приветствовал девушек радостью и шелковыми шалями, бросаемыми под ноги животным.

Князь проехал вдоль стен на спине у Мамы Бо и кидал в толпу мелкие золотые монеты.

Аф’гемид Буйволов был назван предателем, поскольку трижды не явился после призыва из дворца.

Сплетни, невесть кем распускаемые, говорили, что Лавенерес еще не выполнил своей обязанности ни с одной из Святых Девиц.

В городе призывают к оружию отряды нуавахи, а для слонов пошили новые доспехи.

Две плантации сожжены рабами дотла.

Аф’гемид Тростников был вызван во дворец.

Отряд Соловьев, насчитывающий тысячу всадников, отправился, чтобы подавить бунт в зародыше.

Жрецы Огня провозгласили, что у Камня Пепла было видение пламени, которое выйдет из Ока, чтобы вернуть справедливость и покарать грешников.

Князь издал закон, согласно которому любой невольник, что сбежит и год, один месяц и один день не будет схвачен, получает свободу.

Из тысячи всадников, отправленных на юг, вернулись двести. Рабы устроили им ловушку на узкой дамбе, пересекающей подмокшие поля, где кони увязали по брюхо. Секиры, пращи, простые луки и примитивные пики сшибли большинство Соловьев, а их сабли, копья и доспехи усилили армию бунтовщиков.

Еще восемь плантаций, рудник в Дивирсе, ткацкие и красильные мастерские в том же регионе сгорели дотла. Армия невольников росла изо дня в день и якобы насчитывала уже десять, двадцать, пятьдесят тысяч человек. Командовал ими вроде бы лейтенант меекханской армии, Кахель-сав-Кирху, демон с каменным сердцем и с душой черной, словно смола. Это он сжег живьем тридцать благородно-рожденных владельцев плантаций, а управителей рудника отослал в самые нижние штольни и приказал завалить за ними туннели.

Аф’гемиды Тростников и Соловьев объявили полную мобилизацию, во всех ахирах вооружали всякого, даже младших Птенцов и Прутиков, даже слуг.

Два отряда Буйволов из Верхнего Ренета были побеждены в битве под городом. Армия рабов получила тысячу мечей, панцирей, шлемов и щитов.

Аф’гемид Буйволов провозгласил, что Лавенерес может оказаться не истинным князем, а его право на трон должно быть подтверждено всей иерархией Храма Огня, поскольку победы взбунтовавшихся рабов свидетельствуют о гневе Агара.

Деменайя исчезла, и никто не знает, где она теперь.

Князь проводит дни в пирах и пьянстве, не заботясь о судьбах княжества, а воззвания от его имени издает королевский отравитель вместе со своей любовницей Варалой.

Святые Девицы все еще остаются девицами, поскольку Лавенерес не может исполнить свои обязанности.

Обрар Пламенный, великий князь Камбехии, ведомый святым гневом самого Агара, победил невольников, которые взбунтовались в его землях, и утвердил там порядок.

В Белом Коноверине некоторые районы сделались небезопасны для свободных людей. Ночью те, кто носит ошейники – причем из каждой касты, выходят из своих домов, собираются на улицах, шепчут, злоумышляют, строят планы, копят оружие и вслушиваются.

Вслушиваются в вести из-за стен.

На протяжении десяти дней все плантации, расположенные дальше тридцати миль от города, сгорели, а их владельцы оказались убиты.

В армии невольников уже сто тысяч человек.

Князь не выходит из дворца, лишь пьет и предается разврату, однако, дабы опозорить Агара, не дотронулся ни до одной из Любимиц.

Войска Камбехии перешли границу и, спасая жизни тысячам свободных людей, с марша разгромили несколько банд, что грабили и уничтожали поселения.

Храм Огня призвал Лавенереса встать пред лицом Совета. Тот отказался.

Бунтовщики сожгли Самнию, десятитысячный город, славящийся фарфором, и вырезали всех его жителей. Даже беременных женщин и малых детей.

Князь не желает отзывать обвинения аф’гемида Буйволов в предательстве.

Обрар Пламенный провозгласил, что он готов прийти на помощь Белому Коноверину. Ждет лишь приглашения.

Вести из города, приносимые прямиком с базара, где торговки хриплыми голосами сообщали о ценах, а сдавленными шепотками повторяли последние сплетни, звучали словно рассказы с другой стороны света. Тут, в ее селении, море неутомимо шумело, песок принимал ласку босых ног, чтобы за миг позволить волнам слизать их следы со своей спины, ветер причесывал прибрежные растения с листьями, длинными и узкими, словно стилеты.

Только это и было важно.

Деана медитировала, тренировалась, молилась, всматривалась в танец волн.

Ждала знака Матери.