Пир начался после заката и должен был длиться до рассвета. Местное пиво и вино и даже напитки, за немалые деньги доставленные с континента, лились потоком, и всякий, кто гостил в поселении клана Удрихов, мог остаться и принять участие в развлечении.

Каждый, кто не принадлежал к враждебному племени, естественно.

Четыре дня после их прибытия Ургвир Малый Кулак праздновал рождение дочери. Альтсин немного жалел о потерянном времени, но Найвир утверждал, что если они откажутся принимать участие в ритуале, то рискуют смертельно обидеть хозяина. В этом случае трейвикс мог стать важнее закона гостеприимства или обычной благодарности. Лучше не искушать судьбу.

Кроме того, вор еще не чувствовал, что у него хватит сил, чтобы сесть на лавку с румпелем в ладони. Первые два дня он пролежал в выделенной им комнате, молясь о молоте, которым кто-нибудь вмажет ему в голову и лишит сознания.

Но ведь молитвы – именно то, чего люди ожидают от монахов, верно?

Только на третий день припухлость суставов чуть сошла, а синяки изменили цвет на оттенок гниловатой травы. Ему явно стало лучше.

Йнао исчезла почти месяц назад, а значит, ее путешествие на галере продолжалось дольше, чем она полагала. Как минимум десять дней. Когда прошло еще десять, отец, уверенный, что девушка утонула, провел погребальный обряд и послал весть в долину Дхавии, чтобы прочли ее имя пред лицом Оума, после чего она официально считалась бы мертвой. Шестью днями позже лодка монахов привезла ее живой и здоровой.

Альтсин слышал, что есть племена, которые в такой ситуации убили бы чудесно «воскресшего» человека, поскольку их представление о равновесии мира требует, чтобы те, кто был похоронен, оставались мертвы. Сеехийцы же обладали довольно формальным подходом к таким вещам. Йнао исчезла на море, и для нее отправили погребальный обряд – чудесно. Но Оум в мудрости своей одарил Ургвира новой дочерью, которая родилась вскоре после смерти старшей, и, чтобы не усложнять всем жизнь, решено было ее назвать точно так же, как предыдущую.

С формальностями покончили, когда отец положил свои ладони – и вправду размером с лопату – на голову Йнао и дал ей имя.

А потом началось веселье.

Поселение клана находилось на возвышенности, в каменной крепости, окруженной двумя рядами стен. Места, как оно обычно и случается в строениях, возведенных в оборонительных целях, было немного, а потому пир происходил за столами, расставленными на площади, гости же разгоняли ночной холод галлонами вина, пива и местного напитка, который гнали из жженого солода и который на вкус был словно потные онучи, а в голову бил с силой корабельного тарана.

Сеехийцев было почти две сотни, только самые значительные члены клана, как демонстрировала одежда и оружие. Никаких там секирок и дротиков, только мечи, окованные серебром топоры, ножи с украшенными каменьями рукоятями в золотых ножнах. Ведь не каждый день у одного из старейшин рождается дочь. Причем сразу шестнадцатилетняя.

Монахов усадили на почетном месте, за круглый стол, где устроились Ургвир и другие старейшины. Вокруг стола стояло двадцать стульев, но половина из них была пустой: похоже, часть важнейших гостей так и не доехала, а потому кроме их троицы сидел там только хозяин с братом, их жены по имени Лоува и Люра, а также Йнао. На Альтсине лежала обязанность поддерживать беседу, потому что Найвир мог выдавить из себя на ломаном сеехийском что-то невразумительное, хотя фразу «налей мне еще» он освоил прекрасно, Домах же молчал, вежливо улыбаясь, и распространял вокруг ауру неясной угрозы.

Желая развеять эту ауру, вор рассказал о встрече в порту и о скорости, с какой миттарские матросы лишились одежд, но эта история не вызвала такого веселья, на какое он надеялся, зато, если судить по мрачным взглядам и желвакам на скулах, «Черной Чайке» придется следить за морем во время своих рейсов вдоль острова. Может, сеехийцы и не обладали организованным флотом, но лодки их были быстры и ловки.

За столом говорили ни о чем. После торжественного приветствия и наречения «новой» дочери раздались нейтральные замечания об исключительно ранней весне, состоянии моря и о новых ценах на агаты. Альтсин даже не удивлялся, Энрох некогда рассказывал ему, как выглядят пиры, на которые сеехийцы приглашают чужаков. Способов оскорбить хозяев много, а список ответов на оскорбление, намеренное или нет, короток и неизменно остер. Потому мудрый островитянин, приглашая домой гостей извне клана, сажает их подальше от остальных, следит, чтобы тарелки их были полны, и не позволяет говорить слишком много.

Вору это подходило, поскольку вот уже некоторое время он чувствовал себя дурно. Около полудня у него разболелась голова, потом пришлось провести часок в том, что сходило здесь за уборную, то есть в маленьком сараюшке, поставленном чуть за стенами, а вечером пришла лихорадка. Местная кухня, похоже, организм не вдохновляла, а потому Альтсин радовался, что завтра они уплывают, поскольку означало это начало диеты из сухарей и сушеной рыбы. А таким еще никто не травился.

Миссия их подошла к концу. Теперь оставалось лишь дотянуть до утра, протрезветь, вылечить похмелье и поплыть на север. Энрох наверняка найдет способ перековать долг, который есть к монахам у клана Удрих, в конкретное добро. Может, через какое-то время одна из купеческих гильдий заключит с племенем договор на исключительно выгодных условиях, за что та, естественно, поблагодарит монастырь щедрым даром, а может, братья получат специальные привилегии в этих землях… Старик не удержался бы столько лет в положении приора, если бы не научился хорошо играть теми костями, что попадают ему в руку. А этот бросок – вор взглянул на дочь подле отца и на самого Ургвира, мужчину хорошо за сорок, покрытого шрамами и с черепом, отмеченным скверным рубцом, отца, который то и дело поглядывал на дочку и прятал дрожь руки, стискивая ту на огромном серебряном кубке, – этот бросок был в полном смысле слова хорошим.

Баэльта’Матран, страшно далекая, таинственная богиня, которую принесла с собой Империя, должна была сейчас довольно улыбаться.

Альтсин поймал взгляд Ургвира и поднял свой кубок. Отпили они одновременно, на миг достигнув того уровня понимания, что возможен лишь в момент, когда один человек заглянет под маску другого и увидит там кого-то, с кем стоит напиться.

И тогда раздался голос рога.

На несколько мгновений все замерло, словно застыв в янтаре, а потом раздались крики и по людям прошла волна нервных движений. Но никто не потянулся за оружием и не побежал на стены, а потому не было похоже, что вот-вот начнется битва.

А потом тишина снова охватила подворье, и в тишине этой отворились ворота, впуская маленькую женщину в сопровождении двух широкоплечих, до зубов вооруженных здоровяков. У каждого на поясе висел тяжелый топор, тесак и массивная булава с шестигранной головкой. Мужчины носили кожаные нагрудники и маски, лакированные горизонтальными желтыми и черными полосами, от чего казалось, будто на лицах их растянули шкурки огромных ос. Все вместе производило впечатление довольно гротескное и мерзкое, но каким-то странным образом стражники казались лишь фоном для женщины. Невысокой даже для сеехийки, худой и чуть похожей на высушенную мумию, которой захотелось восстать и навестить людей.

Женщина обвела глазами подворье, и, хотя не посвятила никому внимания больше, чем на удар сердца, все равно казалось, что под ее взглядом люди трезвели так, словно их бросили в полную ледяной каши прорубь.

А потом она двинулась в сторону Ургвира.

Под ребра Альтсина словно кузнечный молот долбанул, едва не сломав несколько и вызвав серьезное повреждение легких. Заскрежетав зубами, он подумал, что нужно бы объяснить Домаху, что значит «дружеский тычок».

Но мысль эта исчезла, когда палец монаха погрузился в вино и написал на столе два слова: «Ведьма. Осторожно». Предупреждение сразу исчезло, быстро смазанное.

Ведьма? Местные ведьмы пользовались уважением, потому что среди сеехийцев только немногие мужчины достигали должной ловкости в использовании Силы. Это была местная особенность, наверняка частично связанная с традицией, требовавшей от юношей искать славы в схватке, а не в магии. Парни предпочитали погибнуть в рейде ка’хооны, а не посвящать жизнь обучению магическим искусствам. Из того, что было известно вору, ведьм уважали и слушались; они пробуждали явный страх, однако их не окружал нимб почти ощутимого ужаса, как появившуюся здесь.

Разве что была это Черная Ведьма из долины Дхавии. Служанка Деревьев, Голос Оума, или как там их называли. Альтсин позабыл о болящих ребрах и сосредоточил внимание на приближающейся женщине.

Не так он представлял себе одну из самых сильных фигур на острове. Когда вор впервые услышал о здешних ведьмах, перед глазами его возникла фигура в черных одеждах, что странствует в окружении слуг и сопровождении малого оркестра, наигрывающего пафосную мелодию. И эта картина, творение его фантазии, сопровождала его месяц. Теперь же он смотрел на старуху в запыленной одежде, с лицом, уставшим, словно у рыбака, возвращающегося с прерванной штормом рыбалки.

Если бы не окружало ее… проклятие, она шла словно внутри личной ледяной сферы.

Уселась на одном из свободных мест, между Йнао и ее матерью, устроилась поудобней и стянула из ближайшей миски бедро цыпленка. Откусила, скривилась и бросила на землю.

Тишина разлилась на подворье, словно неудержимый прилив. Ведьма улыбнулась:

– Вот умею я привлечь к себе внимание… – Голос ее звучал молодо, куда моложе, чем обещал внешний вид. – Теперь-то ты на меня смотришь, а когда готовил этот пир, пригласить меня тебе в голову не пришло, Ургвир, прозванный Малым Кулаком.

– Я не знал, что ты поблизости. – Отец Йнао избегал взгляда женщины.

– А я покинула твой двор всего десять дней тому назад. Достаточно было послать гонца.

– И где бы ему тебя искать? Я не сомневался: если ты поблизости, то заявишься непременно.

Мужчина поднял лицо, и Альтсину пришлось изменить мнение. То, что он считал покорностью и страхом, было раскаленной добела яростью, едва сдерживаемой совершенно нечеловеческой волей.

Женщина не обратила внимания ни на взгляд хозяина, ни на то, что кулаки его напоминали сейчас каменные молоты, дрожащие от накопленной в них силы.

– Значит, это твоя новая дочь…

Йнао глядела на ведьму гордо и без страха.

– …слишком похожая на предыдущую.

– Ту, которую забрало у меня море? Как ты и предсказывала, когда я отказал вам в праве копать мою землю в поисках аметистов? Ту самую, которую якобы пожрала тварь, пусть и имеющая крылья, но плавающая в океане? Ты сказала, что за мое упрямство та забрала мою дочь на самое дно ада, где она будет вечно страдать.

– А разве я ошиблась?

– Нет… не ошиблась… Пожрала ее тварь, у которой были на мачте черные крылья и которая хотела доставить мою дочь на другой конец мира… Тварь, которая…

Она подняла руку с расставленными пальцами, и слова застряли у него в глотке.

– Это дела долины, а значит, дела Оума.

– Оума? – Воин привстал, уперся огромными ручищами в стол. – Оума, которому поклонился и с которым разговаривал мой дед? Мой отец – уже нет, и я тоже нет, поскольку вы отказываете нам в привилегии встать перед его лицом? Того самого…

Ладонь ведьмы сжалась в кулак, а Альтсин вдруг почувствовал тысячу уколов между лопатками. Проклятие, в монастыре он почти забыл, как реагирует на магию. Ургвир замер с приоткрытым ртом, подавился и покраснел. Ведьма продержала его так миг-другой – время, достаточное, чтобы показать, что она обладает полным контролем, а потом разжала ладонь. Ургвир опал на стул, переводя дыхание.

Вор понял, что попал в самый центр какого-то скандала между местными племенами и служащими Оуму ведьмами. И выглядело так, что в Камане и правда мало знают об истинном положении дел на острове.

– И еще вы. – Ведьма перешла на меекх так внезапно, что Альтсин сперва ее не понял. – Слуги таинственной богини, что зовет себя матерью всех Бессмертных. Наш бог отрицает любое родство с ней.

Взгляд налево. Найвир сидел бледный, словно ведьма его придавила чарами, Домах сопел, но, похоже, не намеревался нарушать обета молчания. То есть говорить снова выпадало Альтсину. Он кашлянул, привлекая внимание ласковых, словно ледяные вершины, глаз:

– Но из того, что я слышал, вы выказываете уважение ее слугам.

– Уважение? Скорее… интерес. И не слугам, а лишь ей самой. Если такова будет воля Дерев, мы убьем всех ее слуг, что находятся за стенами города, и ваша богиня ничего не сумеет поделать. Впрочем, как обычно.

– Наша Госпожа, – проклятие, с какого такого времени она стала его Госпожой? – предпочитает, чтобы ей служили без принуждения, по собственной воле, и без осознания, что она контролирует всякое наше движение. А потому вам, пожалуй, удалось бы убить всех монахов Каманы. Но на их место приплыли бы другие.

– Не большое утешение для мертвых глупцов.

– Но все же утешение. А какое имела бы ты, реши люди уничтожить всех Черных Ведьм вне долины?

Домах засопел сильнее, стиснув кулаки, а Найвир что-то тихонько пискнул.

Женщина склонила голову, губы ее растянулись, показывая мелкие здоровые зубы. Не пойми отчего, но улыбка напомнила Альтсину акулу, что подплывает под брюхо тюленя.

– Ну вот, а судя по глупой морде, что была у тебя в начале нашего с ним разговора, – она ткнула в Ургвира, – я считала, что нашего языка ты не знаешь. Надо бы за тобой приглядывать, парень. Тот, кто так хорошо изображает дурака… С другой стороны, из нескольких фраз ты сделал какие-то странные выводы… а значит, ты не до конца притворялся.

Альтсин в последний момент сумел промолчать. Если бы она поняла, к каким выводам он только что пришел, связав несколько фактов… Почему галера, похитившая Йнао, так долго плыла на север, и что означают клинки тесаков, которые носят стражи в желто-черных масках.

– Мы можем пользоваться языком людей, Эурувия. – Дядя Йнао заговорил тихо, без особой интонации. – Этот монах переведет наши слова остальным. Зачем ты вернулась?

– На праздник, как я уже говорила. Весть быстро разошлась. У Ургвира Малого Кулака родилась еще одна дочь. Милость Оума не знает границ.

Нужно было иметь по-настоящему крепкую волю, чтобы не услышать насмешки в этих словах.

– Похоже, что так.

На этот раз насмехался Аудаав. Причем глядя ведьме прямо в глаза.

– Конечно, есть еще одно дело, – улыбка женщины пронзила воздух, словно ищущий тела клинок, – той неизвестной чужой Силы, которую я ощутила несколько дней назад.

– У нас?

– Нет. К северу отсюда. В море. Странное дело, чем ближе я была, тем меньше ее чувствовала, словно кто-то шел с догорающим факелом в руке. А потом – ничего… только новость о чудесном появлении твоей дочки, которая прибыла морем. С севера…

Слова повисли в воздухе, почти зашипев.

Ургвир поймал его врасплох. Альтсин ожидал криков, потока проклятий и метания предметами. Вместо этого воин откинулся и расхохотался во всю глотку.

– Значит, вот какой путь ты выберешь, Эурувия. – Он откашлялся, потянулся за кубком и прополоскал глотку. – Обвинишь ее в контакте с чарами и заберешь в долину, из которой она не выйдет, пока я не соглашусь на шахты в моей земле. Притом что дохода от этих шахт не увижу ни я, ни кто другой из клана. Не удалось угрозой, попытаешься похищением. И зачем вам, Черным Ведьмам, вдруг столько драгоценных камней?

Альтсин мог бы ему сказать, однако здравый рассудок придавил глупые слова. Порой лучше молчать, особенно когда ты свидетель столкновения между силами, чьих целей ты не понимаешь.

– Не нам, а Оуму.

– Он не разговаривает ни с кем со времен последнего камелуура. И уж наверняка не с вождями кланов. И никогда не требовал богатств, лежащих в земле. Впрочем, – отмахнулся Ургвир, – можешь ее проверить, как это сделала наша Гуалара два дня назад. Да, я вызвал ее, чтобы убедиться, здорова ли девушка, и чтобы с ее помощью дочь вспомнила все подробности похищения. Гуалара – ведьма старше тебя, а потому в этом деле ее слово значит больше. А если упрешься, я потребую суда. Пусть бы и перед лицом Оума.

Альтсин смотрел и слушал эту словесную схватку. Ургвир, как понимал вор, был одним из сильнейших членов клана и как раз говорил Черной Ведьме, что ее власть имеет границы. Конфликты между жрецами и вельможами стары как мир, и – как он понимал – в этом случае тоже шла речь о деньгах. Вор почувствовал себя как дома.

Лицо ведьмы не дрогнуло.

– Ты уверен, что хочешь этого? У тебя такая поддержка среди старейшин? – Она осмотрелась, а пустые стулья вдруг обрели новый смысл. – А Гуалара стара… была стара, когда моя мать с криком выпустила меня в свет… Может умереть в любой момент. И кто тогда встанет между тобой и гневом долины?

Тихое хихиканье прорезало воздух, легкое, словно паутинка бабьего лета, сотканная из дыма. Альтсин скорее ощутил его шестым чувством, чем услышал, но и этого хватило, чтобы ведьма, сидящая за столом, окаменела. Потом с явным трудом повернула голову влево.

Из клубящихся под стеной теней вышла женщина, что казалась высушенным трупом. Свободные серо-бурые одежды свисали с нее, как со швабры.

Первая мысль, что пришла к вору, звучала так: «Милостивая Владычица, найди ее кто спящей под деревом – сразу принялся бы копать могилу. Разве что оказался бы это голодный волк: тот попытался бы спрятать кости на черный день».

Лицо женщины напоминало яблоко, пролежавшее в подвале несколько… десятилетий, а тело двигалось так, словно она сражалась с ним за каждый шаг.

Она притворяется, понял вдруг вор, как опытный моряк по цвету моря знает, какая глубина скрывается под килем. Ее развлекает ситуация. Она стара, это правда, но старостью столетней дубовой жерди, которая переломит еще не один хребет.

Старушка доковыляла до стола и с сопением свалилась на стул. Рядом с монахами.

Хихикнула снова:

– Ху-у-ух… кажется, здесь кто-то говорил о моей смерти, потому как вдруг у меня в спине заломило. – Глаза ее, два кусочка затуманенного неба в сети морщинок, прошлись по всем, ни на ком особенно не останавливаясь. – Налей мне капельку, парень.

И где-то через три удара сердца палец, похожий на сухую веточку, ткнул в Домаха:

– Я тебе говорю, дитя. Налей мне немного вина.

Альтсин перевел.

– Я когда-то была в его краях. – Женщина смотрела, как гигант придвигает ей кубок и наливает. – Еще, еще, золотце, такому старому дереву, как я, надобно много влаги. Юг, каменные взгорья, города, жарящиеся на солнце, плантации олив и виноградники. Мужчины в белых нарядах, женщины в синем, зеленом и золотом. И везде часовенки Той, Что Спасает.

Домах наполнил посудину и вежливо подал ее старушке.

Та опорожнила ее несколькими глотками и снова сунула ему под нос:

– Лей, дитя, не жалей.

Это как раз можно было и не переводить.

Все они смотрели, как старушка со вздохом нескрываемого наслаждения опорожняет второй кубок. А потом подталкивает монаха снова.

Прежде чем видение кучи обтянутых сморщенной кожей костей, валящихся под стол, успело угнездиться в голове Альтсина, старая ведьма взглянула на ту, что помладше.

– Она чиста. Как вода из Источников Манэ. На нее не накладывали чар. Даже исцеляющих, что хорошо свидетельствует о разуме приора. Сила, что ты ощутила, имела другой источник.

– А ты ее почувствовала?

– Естественно. Но в океане плавает вдоволь кораблей. Начинается весна, движение между севером и югом растет. А на кораблях есть чародеи и жрецы.

– Чародеи и жрецы, – скривились ее губы. – Я чувствовала горящий дом, а ты говоришь, что это была свеча. Старость…

– Старость… Я ее познала. И у меня достаточно опыта, чтобы под отсветами горящего дома увидеть солнце, скрытое в волнах.

Бледность, серая и растрескавшаяся, словно плохая заправка каменщиков, покрыла лицо Эурувии. И дело тут было не в прозрачной аллегории о солнце и волнах, но в словах, которые раздались раньше. «Я ее познала».

– Ты была в половине дороги домой, дитя, когда ощутила что-то в море. А потом пришли вести, которые заставили тебя повернуть и начать искать. Множество твоих сестер теперь бегут за ответами на вопрос, который боятся задать вслух. Это – уже? Оум вас не успокоил?

На щеки младшей женщины вернулась краска.

– Это не твои дела.

– Ошибаешься. Мои. Долина забыла, что она не цвет острова, а его корни. Она должна служить, а не властвовать.

– Именно это она и делает.

– Нет, дитя. Не это. Ваши приготовления бессмысленны, а дорога, которую вы выбрали, ведет в пропасть. – В голосе старухи внезапно появилась новая нота. Печаль. – Хочу тебя успокоить. Это – не то, чего ты испугалась. Пока еще нет.

Стул заскрипел, резко отодвинутый назад, а Черная Ведьма вдруг выросла над столом, ударяя стиснутыми кулаками в стол:

– Замолчи! Ты не имеешь права так со мной говорить! Я заплатила за это…

– Золотце, – шепот Гуалары, казалось, наполнял пространство и шел со всех сторон, хотя Альтсин готов был поклясться, что она не открывала рта, – я много лет страдаю от того, что мы сделали. Но ты знала цену и награду. А теперь заставляешь меня думать, что, во-первых, ты не хотела платить, а во-вторых, не можешь это использовать? Не совершили ли мы ошибку, отсылая в долину самых молодых из нас, неопытных и полных амбиций, которые погасить может только возраст?

– Не следует говорить об этих делах при чужаках!

– Чужаках? Здесь нет чужаков, дитя. Все, даже эти монахи, вполне понимают такие простые дела, как верность, честь, преданность, – и такие важные, как забота о личном, накопление богатств и власть. Даже если мы сражаемся друг с другом, мы знаем почему. Когда ты повстречаешь истинную чуждость, то погибнешь, не поняв, за что именно. Кроме того, – шепот ее на миг обрел силу, – ты разве не чувствуешь этого? Копыто ударило в землю, а ноздри склонились над травой и отодвинулись, в небо выстрелил пламень, а багровая равнина затряслась от ужаса, ледяной замок застонал и опустил подъемный мост, бык заревел и впервые за века поднял голову, меч забряцал, когда его владыка ударил в клинок, а тот остался закрыт. Все это случилось после вчерашнего вечера, а ты и твои сестры ничего не почувствовали. Море отступило, утих ветер, а вы продолжаете заниматься своими приземленными глупостями.

Шепот вдруг перестал быть шепотом. Сделался сверлящим старческим голосом:

– Нынче в полдень Оум дрогнул впервые, парой часов позже он шевельнулся и застонал, а вечером отворил глаза, да – отворил их, и пять твоих сестер умерли. А ты не сделала ничего, гнала сюда, преисполненная гордыни и самодовольства, уверенная, что твоя маленькая игра о праве на шахту в земле – важнейшее дело на свете. Что когда ты вернешься в долину, неся на копье унижение клана Удрих, то получишь что-то в той войне, которую вы там ведете. Ты не замечаешь – не перебивай! – не замечаешь, что в лесу вокруг пробуждаются чудовища и каждое из них стопчет тебя, меня и весь остров, даже не заметив, что они сделали.

И вдруг все прекратилось. Эурувия единственная за столом стояла, смотрела на всех, казалось, снизу, а в глазах ее была пустота. Так должно выглядеть лицо владыки, который вдруг понимает, что в царстве – бунт и что дверь в тронный зал сейчас сломается под напором толпы.

– Ты… права… Он взглянул на нас. Что случилось?

– Ты не чувствуешь? Мы избирали вас из-за вашей силы и здоровья, а не опыта или умений, но такую волну, как эта, должна ощутить даже ты. На континенте много часов как чародеи сделались беспокойны, а жрецы чувствуют трепет своих богов. Звери прячутся в норы, рыбы бегут на глубину, а птицы покидают гнезда. Завтра большинство забудет обо всем, но некто подобный тебе и мне – не должен бы, верно? Уже были три волны, и самая большая лишь близится, а потому сосредоточься и почувствуй ее. Сейчас.

Альтсин украдкой усмехнулся. Старая колдунья показала, что такое обладать властью, даже если рядом с тобой не ходят двое переодетых в ос головорезов. Доказала, что истина – это нож между ней и младшенькой и что она держит его с нужной стороны.

А теперь…