Великая Библиотека выглядела величественно. Гигантский, шириной футов в двести фронтон, ворота, где мог поместиться отряд слонов, широкая лестница в несколько десятков ступеней, на которых лежали, сидели или стояли группки спорящих мужчин.

Ворота она застала приглашающе приоткрытыми.

Деана была одна. Уже месяц она обменивалась с Самием словами, ее суанари, может, и не стал хорош, но она уже могла договориться со служанками, а потому решила, что как-то да справится.

Весь этот месяц Самий, порой Сухи, а иногда и оба брали ее в город.

Сперва Деану настигли ошеломление, растерянность, восхищение… первые дни она не знала, как с этим справляться. А эти два негодника показывали ей Белый Коноверин с такими лицами, словно все вокруг принадлежало им. Порт с сотнями кораблей со всего мира, Канал Змеи длиной в три мили, соединяющий озеро Ксес с морем, портовый район, где можно повстречать любую нацию, торгующую с Дальним Югом. Увидела Деана базары, что выглядели как поля битв, с воплями, криками и расхваливанием товаров, и кварталы торговцев шелком, специями, слоновой костью, фарфором и драгоценными камнями. Но потом она выработала иммунитет к прелестям города. Богатство, которое в меньшем количестве ошеломляло бы и бросало на колени, выказываемое таким-то образом, изрядно утрачивало силу воздействия. Она привыкла.

За месяц Деана слегка поправилась, восстановила силы и привыкла, что раз в три-четыре дня у нее бывает гость. Лавенерес порой появлялся вечером, порой – поздней ночью, она же позволяла ему оставаться до утра, а иной раз вежливо выпроваживала. Если он оставался – разговаривали. О проблемах с великими родами, торгующими шелком, о делегации приморских городов, лежащих к западу от Империи, что просили об особенных привилегиях для своих кораблей, о попытках облегчить законы, втаптывающие головы рабов в грязь, и о том, кто и зачем выступает против таких попыток. Собственно, говорил он, а она слушала, лишь время от времени задавая какой-то вопрос. Не пыталась ему советовать или влиять на его решения, и он, пожалуй, был ей за это благодарен.

И никогда уже не вспоминал, что он не князь.

На свое счастье, поскольку она слишком не любила врунов. Ей никто не рассказывал об успехах укрепления власти Лавенереса, но это было заметно на улицах. Люди улыбались, разговаривали свободно, а по мере того, как Деана осваивалась с языком, она понимала все больше. Комментировали цены на специи, фрукты, овощи и мясо. Новые поставки шелка или то, что чья-то жена была поймана на измене, у кого-то украли кольцо, после свадьбы дочки половина гостей заболела…

Сухи, который при вылазках в город одевался просто – хотя все равно часто даже это не помогало и его узнавали, – казался доволен тем, что слышал на улицах. Ничего не говорил, но то, как он порой улыбался, кидая горсть медяков нищему, или когда попивал разведенное вино на террасе винной лавки, выдавало, что он нынче поспокойней, чем месяц назад. Деана тоже заметила, что на улицах стало меньше солдат в желтых, зеленых и бурых одеждах, а раз она даже видела, как все три цвета братались друг с другом за одним кувшином.

Кровь Владыки Огня утвердилась на троне, а Белый Коноверин вздохнул спокойней.

Но Деане было сложно двигаться по городу в обществе погонщика слонов, отравителя или нескольких воинов из Рода Соловья так, чтобы не обращать на себя внимание. С тем же успехом могла бы она нанять герольда, который шел бы впереди и вопил: «Идет дикая воительница, спасшая жизнь князя!» – ожидая дождя шелковых платков, брошенных под ноги, и десятка рук, что пытались до нее дотронуться. Сперва это было даже забавно, потом начало ее нервировать.

Потому сегодня она вышла без сопровождения и теперь стояла перед гигантскими воротами, украшенными бронзовыми, покрытыми патиной барельефами, что изображали, как описал ей Сухи, Агара, побеждающего Девять Демонов Пламени, поглощающего и сковывающего их силу, чтобы огонь служил людям, а не жег и не уничтожал все вокруг.

В одиночку воительница в темной одежде, подпоясанная черным поясом, не должна бы пробудить никакого интереса, иссарам в Коноверине не были чем-то особенным: во время походов в город Деана уже встречала своих земляков, чаще всего из племен, что обитают на западе Анааров. Тогда ее черные пояса были для нее лучшей защитой, чем присутствие отравителя и стражников. Ни один иссарам не подойдет первым к паломнику, если тот сам не подаст знаков, что хочет поговорить.

Она еще раз взглянула на ворота. Позеленевшая бронза в девяти рельефах. Девять смертей, причиненных девяти сотканным из дыма бестиям гордым воином в короне огня на голове. Только в короне. Сухи предупредил ее, что рассказ о том, как в начале времен Агар Красный победил и уничтожил демонов огня, тут воспринимается очень серьезно, а потому лучше не делать никаких презрительных жестов. Два года назад несколько пьяных моряков из дальних стран были казнены на месте Соловьями за такой поступок.

Так-то, не расскажи он ей, она бы и не обратила внимания на изображения, сейчас же отметила разве что, что автор то и дело старался подчеркнуть мужественность Агара.

Деана поднялась по лестнице.

В здании она вошла в длинную прихожую с дверьми справа и слева. Везде горели лампы и кружили люди, но, казалось, все ее игнорировали. Один, самое большее пара взглядов – и возвращались к своим делам. Такое приятно отличалось от замешательства, какое она то и дело вызывала, но, с другой стороны, ей был нужен кто-то, кто выдаст ей несколько книг. В частности, тех, что рассказывают о родственных иссарам беглецах, которые после объявления Закона Харуды избрали изгнание. Как у Песенницы Памяти, у нее была обязанность собирать все известия о своих побратимах, пусть даже и тех, кто отбросил слова Избранника.

Она зашагала вперед. Ее удивило, что над дверьми расположены надписи знаками, что выглядели как те, которыми иссарам записывали свои родовые древа. Некоторые она могла даже прочесть. «Книги лета», «Морские повествования», «История…» – этих знаков она не узнала, – «Дерево и цветы», «Меч во… рту»? Похоже, что даже знание древних пиктограмм не слишком-то ей пригождалось.

Кто-то встал у нее на пути. Деана сделала шаг влево, чтобы обойти, передвинулся и он, сделала шаг вправо – он тоже; она опустила взгляд.

Перед ней стояло пять футов и два дюйма вежливости. Вежливая улыбка, сложенные в вежливом жесте ладони, глаза с вежливым вопросом, таящимся на дне. Мужчина. На глаз – лет тридцать, белые одежды, голова и лицо гладко выбриты.

– Я мешаю? – спросила она на суанари.

– Нет, Ищущая, – ответил он вежливо на безукоризненном к’иссари. – Если твоя дорога известна, то прости негодному и не обижайся, – добавил он, отступая в сторону.

Проклятие, она не ждала подобных слов так далеко от гор. Извинения Паломника. Если возникала потребность зацепить странника во время паломничества, то лучше начать с извинений.

– Ты хорошо говоришь на моем языке, незнакомец.

– Это заслуга долгого обучения, Ищущая. – Он казался смешавшимся и довольным одновременно.

– Тебе нужна помощь?

Мужчина смутился еще сильнее:

– Прости за смелость. Твои земляки редко посещают стены библиотеки, а еще реже появляется тот, кто, как полагаю, распознает знаки конетх.

– Да. Эта письменность некогда была распространена на всем юге континента, до Анаар и гор Вопля. Одна из древнейших письменностей мира. Мне казалось… Прости за смелость, Ищущая, но мне казалось, что ты читаешь надписи над залами.

Деана невольно улыбнулась. Узнала этот голод, происходящий из неуспокоенного интереса. Даже среди иссарам искусство чтения знаков было слабо распространенным. Только Песенники Памяти и Знающие еще учили их, остальные пользовались алфавитом, принятым от геверийцев и других народов пустыни.

– Я знаю его немного, в версии моего народа, – указала на ближайшие двери. – «Истории равнин», если я не ошибаюсь, а там написано: «Мудрость стали и бронзы».

– Да! – Он обрадовался, словно ребенок. – Да, все именно так! Ты первая на моей памяти из народа иссарам, которая может это прочесть. Это превосходно. Чудесно. У нас есть книги… повествования для перевода, но версия, записанная на вашем языке, настолько сложная… Авелонея будет в восторге… просияет от радости… Вот увидишь. Пойдем же, пойдем.

Он протянул руку и схватил ее за плечо.

В ней проснулась он’иссарам.

Поймала его за запястье, выкрутила до упора и слегка потянула вверх. Поскольку мужчина был ниже на полголовы, она легко поставила его на цыпочки.

– Незнакомец, – промурлыкала Деана. – Ты прервал мое паломничество, что я тебе прощаю, поскольку ты знаешь обычаи. Ты не назвал своего имени, что недопустимо, но я прощаю тебе и это, поскольку приятно поболтать на родном языке, пусть даже и с варваром. Но теперь ты дотронулся до меня без позволения. Мне что, отрубить тебе руку, чтобы ты всегда помнил о правильном поведении?

Он запнулся, раз-другой попытался открыть рот и вперил полный мольбы взгляд во что-то позади нее.

– Если это только не сам князь с отрядом Соловьев, не рассчитывай на спасение, – развеяла она его надежды.

– Хм… Если ты намереваешься отрубить ему руку или что-то другое, то лучше выйти наружу. Кровь из обрубка запятнает весь коридор, – услышала Деана женский голос.

Должно быть, мужчина в белом знал меекх, потому что внезапно побледнел и издал совершенно мышиный писк. Деана чуть встряхнула его: так, что он даже затанцевал на кончиках пальцев.

– Ты знаешь язык и чуть-чуть – обычаи, незнакомец, – продолжила она, – но ты забываешь, что иссарам всегда носит Законы Харуды в себе. Мужчина не из рода может дотронуться до женщины, лишь когда та даст на это согласие. Если он сделает это без позволения – лучше бы ему хорошенько владеть оружием. Я отнесу твою… неосторожность на счет возбуждения. Но только раз. Хорошо?

Он истово закивал. Она отпустила его и обернулась, встав перед смуглой женщиной в белых одеждах, обшитых золотой бахромой. Перед высокой женщиной. Деана тоже не была низкой, но все равно пришлось чуть задирать голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Темные глаза изучали ее внимательно и бесстрашно. И это спокойствие было интересным.

– Откуда ты знаешь, что мне известен язык Империи? – спросила Деана.

– В городе есть немного иссарам, носящих тальхеры в черных ножнах и та’хаффду из лучшего княжеского полотна. А еще меньше их захотело бы проведать наши стены. Ты Деана д’Кллеан, воительница, спасшая жизнь князя. Я не ошибаюсь?

– А разве не та, которую князь спас благодаря силам Агара?

– Говорят разное.

Они мерились взглядами. Это всегда непросто для того, кто стоит перед иссарам, носящим на лице повязку, но женщина, похоже, любила вызовы.

– Я – Авелонея Длинный Палец. Третья среди слуг Великой Библиотеки. Занимаюсь языками, сказаниями, легендами и мифами народов, что живут к северу от Анааров. Исследую иссарам, меекханцев, все племена, которые те покорили, до самых вессирских горцев. Народы Малых и Больших степей и даже, пусть ты наверняка о них не слышала, таинственных аг’хеери, расу, что лишь отчасти родственна людям.

У кого-то другого ее слова прозвучали бы как похвальба. Но в случае этой женщины Деана была готова поспорить, что речь просто об информации. Ни следа высокомерия или гордыни. Так швея могла бы говорить, что она шьет одежды, а кузнец – что кует подковы.

– Я – Деана д’Кллеан из д’яхирров, – представилась официально, поскольку женщина несомненно этого ждала. – Ависса, чье паломничество несколько подзатянулось.

– Я рада нашей встрече. – Авелонея приложила ладонь к сердцу и слегка поклонилась. – Это честь для меня. Может, хочешь, чтобы мы перешли на язык иссарам? – спросила она легко на родном языке Деаны.

В этот момент библиотекарь, похоже, решила, что они должны остаться одни, поскольку взгляд ее темных глаз переместился за спину Деаны, худощавая рука выполнила короткий жест, и раздался топот быстро удаляющихся сандалий.

– Ты должна его извинить…

– Я уже извинила.

Улыбка женщины блеснула, словно драгоценнейшая из жемчужин.

– Как понимаю, это очередная капля в чаше легенд об иссарам. Если бы ты ему не простила, он бы уже был мертв, правда? – добавила она гробовым голосом.

– Правда. – Деана подняла руки на уровень груди и забалансировала ими, словно чашами весов. – Тут дело в равновесии. Кажется, все пытаются воспринимать меня как прирученную зверушку. Может, если я время от времени стану кого-то калечить, не случится несчастье большее. Люди не должны забывать, кто мы такие на самом деле.

Авелонея указала путь. Они пошли вперед, а встречные быстро уступали им дорогу.

– А кто вы такие? Кроме того, что вы безжалостные убийцы, не ведающие страха, мастера любого оружия, хотя наши Ученики Меча, наверное, улыбнулись бы, услышав этот титул, а еще – фанатичные последователи своих Законов, готовые убить лучшего друга, если тому не повезет увидеть лицо кого-то из вас?

– И сколько ты знаешь таких рассказов?

– Много.

– А сколько слышала от достойных доверия людей, которые видели нас лично?

– Ни одного. – Женщина рассмеялась снова. – Что не значит, будто все они неправдивы.

– Нет, но иссарам, которые не сумеют позаботиться о фрагменте своей души, не проживут вне афраагры и нескольких дней. Да и всегда есть другой путь. Только иной раз его сложно выбрать в нужный момент. Куда мы идем?

– В залы, посвященные книгам севера. В том числе и твоим соплеменникам. А ты? Что привело сюда тебя?

Вопрос несколько сбил Деану с темы:

– В Коноверин?

– В Библиотеку.

– Я Песенница Памяти в моем роду, а потому у меня есть обязанность искать рассказы о наших братьях и кузенах. Которые, как говорят, некогда сюда прибыли. Те, кто не захотел поклониться Законам Харуды.

Тихое хихиканье заставило Деану повернуть к ней голову. Авелонея внимательно смотрела на нее:

– В некоторых книгах пишут, что это Харуда не хотел им поклониться. Якобы, когда он появился в Кан’нолете, то много дней валялся на земле, ругался и злоречил. Первые тексты даже называли его Неохотным Пророком.

Деана чуть склонила голову и постаралась, чтобы библиотекарь услышала насмешку в ее голосе:

– Проверяешь, разгневаюсь ли я, вытяну ли оружие? Третий и Пятый Свитки из Манея издавна считаются правдой. Мы принимаем колебания и бунт Харуды, потому что колебания и бунт – часть жизни любого молодого иссарам. Но каждый из них потом принимает собственное предназначение.

– Каждый?

– Каждый, кто является истинным иссарам.

Смех Авелонеи был искренним и заразительным.

– Твоя язык скользкий, как болотная пиявка. Тебе бы учить отвечать наших послов.

Они миновали двери, над которыми была надпись: «Камень в воде», что бы это ни значило, и оказались в огромном зале. А скорее, судя по числу дверей вокруг, в чем-то вроде прихожей-переростка, наполненной полками с книгами. Со множеством книг. Больше, чем Деана видела в жизни.

В стенах было с десяток футов высотой, а каждая свободная поверхность использовалась, чтобы разместить там какую-то книгу. Полки вставали под потолок, и даже странно было, что не шли по нему самому.

– В Великой Библиотеке более миллиона четырехсот тысяч книг, свитков, глиняных таблиц, оттисков в бронзе и меди, которые мы собираем больше двух тысяч лет. – Голос женщины был полон гордости матери, глядящей на дочь в свадебных поясах. – Хотя мы вот уже пять сотен лет пишем в книгах, поскольку те крепче свитков и обеспечивают лучший доступ к знаниям. Ежегодно наши копировщики заполняют знанием еще три тысячи томин – знанием, которое стекается к нам со всего мира.

Деана осмотрелась:

– Стекается?

– О да. К нам прибывают ученые, маги и жрецы со всех цивилизованных уголков мира. Из Меекхана, западного побережья, южных княжеств, Ромерийских островов и даже из далекой Сайари. По традиции, в благодарность за то, что пользуются нашим собранием, они привозят знание из собственных стран. Мы словно сито, которое из ила и мусора вылавливает золотые самородки.

– И это все ученые трактаты?

Авелонея окинула Деану насмешливым взглядом:

– Некоторые из книг здесь – поэзия, пьесы и романы. Но я знаю и тех, кто утверждает, что наше знание о мире меняется с каждым поколением, а хорошее повествование длится вечно, а потому может оказаться, что именно те романы – жемчужины человеческой мудрости. Пойдем, я покажу тебе зал иссарам.

Над входом в помещение, посвященное ее народу, виднелся символ сломанного меча, скрещенного с целым клинком. Старейшие сказания гласили, что Харуда, когда уже уступил воле Матери, сломал свой меч в знак того, что закончился один цикл его жизни, – и приказал отковать себе меч новый, как символ начала нового цикла. Со временем иссарам перестали употреблять глиф с двумя клинками, и теперь лишь половина этого символа – сломанный клинок – виднелась на родовой стене подле имен воинов, которые отдали свой фрагмент души, будучи бездетными.

Деана вошла внутрь и остановилась, удивленная. Собственно, она не знала, чего ожидать, хотя, судя по прихожей, надеялась, что зал этот менее… пуст. Комната была большой, наполненной светом, что врывался в окна под потолком, но, кроме нескольких полок, на которых она увидела, может, с два десятка свободно уложенных книг и горсть свитков, она не заметила никаких других записей. Подле большого стола с каменной столешницей стояли двое мужчин.

Должно быть, вошедшие прервали их жаркую дискуссию, поскольку лица у обоих уже стали пурпурными, а стиснутые кулаки, упертые в полированный камень, походили на вырезанные из мрамора.

Деана окинула их быстрым взглядом. Первый был явственно старше, белая одежда едва сходилась на животе, а на голове, за ушами, остались лишь кустики седых волос; второй – моложе, худой и бритый наголо, что у большинства служащих в Библиотеке мужчин, как она заметила, было в обычае. Оба смотрели на нее так, словно увидели призрака, выходящего из могилы.

Сопровождающая ее фыркнула, словно разозленная кошка, и обронила несколько слов на неизвестном Деане наречии.

Те даже не шевельнулись.

– Ученые… – Непросто было понять, слышна ли в голосе Авелонеи издевка или же просто злость пополам с нетерпеливостью. – Живут в собственном мире, готовые выдвигать баллисты аргументов против укреплений чужих теорий и интерпретаций, но когда тема спора встает перед ними собственной персоной, не знают, что и делать. Порой я думаю, что уничтожь боги весь мир вне Библиотеки, они бы и не заметили. Тот, что пониже, – Оглаль из Физ, а тот, что повыше, – его сын, Оглаль Младший.

Деана взглянула еще раз. Мужчины были схожи, как дерево и тростник. Авелонея верно поняла ее молчание:

– Сын пошел в мать, а у него – лишь дочери, потому Оглаля Самого Младшего пока что нету, и лишь Агар знает, как тот выглядел бы. Оба занимаются историей и обычаями твоего народа, хотя, как я полагаю, они лишь пару раз в жизни видели иссарам своими глазами. Причем – издалека.

Старший вздрогнул и с усилием прикрыл рот. Сглотнул, вздохнул, поклонился:

– Приветствую тебя, Ищущая, в моем доме. Хвала Матери, что она привела тебя в такое место.

Он говорил на языке иссарам с тяжелым акцентом, неторопливо подбирая слова, как тот, кто вспоминает редко используемое умение. Младший тоже вздрогнул и заговорил.

Акцент у него был еще хуже.

Деана чуть отклонилась, скрестив руки на груди в знак искренности намерений.

– Дорога мира – нынче моя дорога, – сказала она, а те, что было даже забавно, повторили это безгласно, и она почти увидела призрачные перья, записывающие на страницах их памяти ее слова, жест и стойку.

Она перевела взгляд на остальной зал и несколько расслабилась. Горсточка книг и свитков не производила серьезного впечатления.

– Тут все о вас, что посчитали необходимым записать. – Сопровождавшая ее темнокожая женщина оказалась мастером в чтении языка тела. – Законы Харуды: в шести и восьми свитках, кендет’х в оригинале и переведенный на меекх и Язык Огня. Семнадцать апокрифов вашей Книги Жизни – и ее оригинал. Записи нескольких десятков родовых древ, скопированные в цевнерийских пещерах, найденных тысяча триста лет назад. И несколько наиважнейших трудов, в том числе «Странствия вдоль границы песков» Регелесса Младшего, описывающие племена иссарам, жившие на северных краях Моря Пустынь. Им более трехсот лет, и, сказать честно, с того времени в них никто не добавил ничего, достойного размещения в этом зале.

Деана потянулась в глубины памяти. Прикрыла глаза:

– Регелесс из Вайх… Маленький человечек с темной, словно ночь, кожей и волосами цвета снега с горных вершин. Шел с востока на запад вдоль Анааров в сопровождении одного слуги и трех мулов. Останавливался у входов в афраагры, прося о ночлеге, и собирал рассказы. Имел книги, куда все и записывал. Мы посмеивались над ним, когда он шел вот так сквозь пустыню, ведомый страстью, неубиваемый и ярый. Сам смеялся над безумием своего странствия, а его отвага требовала уважения. Потому он получал место для сна, запасы в дорогу и проводников. Пять лет он странствовал, порой живя рядом с одной из афраагр по несколько месяцев. Потом он умер во время пути через земли племени г’лоулеров. Согласно его последней просьбе мы мумифицировали тело и отослали его на юг.

Авелонея прищурилась:

– Песенница Памяти… Все это правда, вместе с телом к нам и добрались «Странствия». Четыре тома. Наиболее подробный компендиум знания об иссарам, который известен миру. Ваши обычаи, традиции, легенды. Разница между племенами восточных, центральных и западных Анааров. Рисунки одежд, оружия, украшений, бижутерии. Мумия Регелесса была похоронена под полом этой комнаты. Это величайшая честь, какая может случиться со слугой Библиотеки.

Деана взглянула в черные глаза своей спутницы. Похоже, она не шутила.

– Мне нужно идти осторожно?

– Полагаю, он решил бы, что это для него честь. Хочешь взглянуть на его труды?

Они подошли к столу, где по знаку Авелонеи оказалась толстая книжища. Пергаментные пожелтевшие страницы выглядели полупрозрачными, но в остальном пребывали в прекрасном состоянии.

Чернокожая женщина осторожно перевернула страницы, полные красивых рисунков и мелких, выписанных букв. Существовал немалый шанс, что ученый перепутал свое призвание, – иллюстрации его созданы были уверенной рукой и, несмотря на убогую палитру, передавали все подробности. Фигуры мужчин, женщин и детей в праздничных одеждах, увешанных украшениями, – или в ежедневных, простых и не сдерживающих движения. Все лица были закрытыми, но каким-то образом живыми, словно рисовальщику удалось заглянуть под экхаары и увидеть под ними настоящих людей.

Оружие: сабли, мечи, копья и луки, плетеные пращи и снаряды к ним. Не выглядели они как современные, ифиры триста лет тому были длиннее, имели более массивные и клинки, и рукояти, зато тальхеры носили более короткие, тяжелые, еще отчаянно притворяющиеся своей матерью, саблей тальдеш. Некоторые одежды и украшения Деана не узнавала.

– Часть вещей уже другая.

Авелонея согласилась, перевернув следующую страницу.

– Все меняется постоянно. Но есть и те, – она окинула взглядом обоих Оглалей, – что предпочитают этого не замечать, готовые кишки выпустить во имя древних истин.

Старший осмелился выразить несогласие:

– Правда не может устаревать.

– Тысячу лет назад Дальним Югом владела Великая Мать в виде Белой Слонихи, а другие боги были ее детьми. И это было правдой. Но не миновало и тридцати лет со времени, когда открылось Око, и Малейех Самаид спросил: «Что теперь с нами будет?», после чего остатки его народа погибли в урочище, загнанные туда взбунтовавшимися Родами Войны. И где теперь правда о Белой Слонихе? Единственная, которую нынче здесь принимают, это жонглерское представление на улицах города два раза в год. Так какова же правда нынче?

Женщина закрыла книгу: чуть резче, чем следовало бы с точки зрения стоимости произведения, и движением головы приказала младшему Оглалю отнести ее на место.

Деана следила за ее лицом. Гнев, но мрачный, ярый, подстегнутый бессилием и раздражением. Похоже, на всех дураков этого мира.

– Я об этом не знала, – пробормотала Деана как можно спокойней. – Но это безопасно? Повторять такие истории в городе Агара?

– У Библиотеки есть… хм, интересно, такого слова нет в твоем языке… неприкосновенность, – произнесла Авелонея на меекхе. – В этих стенах можно говорить обо всем, лишь бы дискуссии не выходили за главные ворота. Ты ведь видела рельефы на них? Агар, побеждающий демонов? Это дар Храма Огня, ненавязчивое – для них – напоминание, кто правит Белым Коноверином. Но даже Камень Пепла не осмелится бросить вызов Библиотеке, если хочет иметь доступ ко всем хроникам родов, что ведутся тут более тысячи лет.

– Хроники родов?

– Речь о Крови Агара, естественно. Уж поверь мне, даже любовницы и наложницы не подбираются во дворце случайно.

Деана вздохнула:

– Я уже слышала. И мне все еще кажется, что это напоминает разведение скота.

– Не скота, а Божественной Крови. Так уж тут бывает. А вы? – Авелонея обратилась к двум ученым: – О чем спорили?

Старший состроил гневную гримасу, засопел:

– О Гелурти. Снова. Мой несчастный сын, которого я не перестаю стыдиться, даже когда ем, сплю и справляю нужду, утверждает, что этот обманщик и правда увидел лицо одного из воинов и не был убит. Хотя воин об этом знал. А ведь… – лысина отца начала краснеть, – у нас есть четыре независимых свидетельства об одном и том же воине, который двумя днями позже порубил двух людей после того, как они увидели его лицо.

Темнокожая женщина прикрыла глаза с заметной усталостью:

– Этой истории более ста шестидесяти лет. Теперь ты сама видишь, что я имела в виду, когда говорила о дураках, живущих в собственном мире. Гелурти из Аво очень хотел заслужить себе место под полом, считал себя наследником Регелесса, но, поскольку у него не нашлось столько сил, денег или отваги, чтобы отправиться на север, он довольствовался собиранием сведений об иссарам, приезжающих в Коноверин с караванами. Над его трудом, «Торговыми рассказами», все еще спорят.

– Через сто пятьдесят лет?

– Именно.

– И они, – Деана переводила взгляд с одного мужчины на другого, – проводят время, споря о том, что написал несколько поколений назад некий Гелурти, хотя могли бы сами выйти в город и поговорить с прибывшими сюда иссарам? И просто спросить, отчего тот человек мог даровать жизнь одному человеку и убить двух следующих?

Оба взглянули на нее, словно она была слегка не в себе.

– Видишь, – в шепоте ее спутницы скрывались отравленные иглы, – ученые. Нам не хватает таких, как Регелесс, которые ищут знания у источника. Эти предпочитают дискутировать о том, что и зачем написал кто-то, а внуки их станут спорить о том, чье мнение о дискуссиях на тему других дискуссий могло оказаться перевранным. Ничего странного, что вот уже триста лет сюда не добавили ни одной книги.

Старший из Оглалей скривился, словно Авелонея угостила его бокалом лимонного сока. Было видно, у кого здесь есть амбиции лечь подле знаменитого путешественника.

– А почему он мог бы сделать то, что сделал? Тот воин из «Торговых рассказов»?

Деана улыбнулась под экхааром:

– Хотите поторговаться? Знание за знание. Я слышала, у вас есть книги о племенах, родственных иссарам, которые сбежали на юг после объявления Законов Харуды.

Мужчины переглянулись:

– Собственно, это всего лишь несколько страниц в разрозненных томах. У нас мало есть на эту тему, Библиотеку тогда еще не создали. – Младший казался искренне переживающим. – Пишут, что было три волны беглецов: из восточных, центральных и западных Анааров, – что часть их осталась в пустыне, сражаться со своими фанатичными кузенами, которые закрыли лица и принялись вырезать родственников, если те не желали принимать Законы. Некоторые утверждают, что…

Старший толкнул сына в бок и смерил Деану мимолетным взглядом:

– Обмен, воительница? Знание за знание?

– Ваша информация не кажется слишком уж достойной внимания. Никаких названий племен, родов или имен. Ничего такого, чего бы я и сама не знала. Я не это ищу.

Гримаса мужчины напомнила ухмылку Самия, когда тот предлагал ей обмен языками.

– Есть одна книга… с одним абзацем… в котором есть названия семнадцати родов и около тридцати имен беглецов из центральной части Анааров. Якобы и ты происходишь из тех мест.

Она задумалась:

– Есть один из малоизвестных Законов Харуды, который позволяет выбирать – при определенных обстоятельствах. – Она использовала жест обмена. – Вам интересно?

Вглядываясь в мужчину, Деана не видела лица Авелонеи, но была готова поспорить, что та улыбается широко и радостно. Похоже, что торговлю коноверийцы любили больше всего.

Оглаль-отец поджал губы:

– Зачем мне знание, о котором я могу расспросить первого попавшего иссарам?

– Лет эдак еще через полторы сотни? Кроме того, я Песенница Памяти, я знаю историю и законы лучше, чем юноши, ищущие приключений, которые нанимаются на охрану караванов. Тот воин, который даровал жизнь Герулти, он ведь был старше, верно?

Тихий женский смех свидетельствовал о том, что она догадалась верно.

– Может, да. Может, нет. Эта жалости достойная писанина не слишком точна, – ответил Оглаль Старший.

– Ох, полагаю, все так, как я сказала. Полагаю также, что на самом деле ты не желаешь моего знания, поскольку проиграл бы тогда спор с сыном.

Пурпур выстрелил из-за воротника и молниеносно покрыл лицо мужчины.

– Что?

– Он утверждает, что тот ваш ученый написал правду. Ты – что он врал, придумывал глупости, а потому не заслуживает места под полом этого зала. Если я докажу, что он мог написать правду, твои шансы оказаться здесь после смерти… уменьшатся. Я права?

Авелонея тихонько зааплодировала:

– Чудесно. Я всегда говорила, что иссарам как хорошо выверенный клинок. Прекрасно умеют искать слабые места и бьют в них изо всех сил. Я согласна.

Деана взглянула на нее, увидев жемчужную улыбку и огоньки искренней радости в глазах женщины.

– Что – «согласна»?

– Обменяемся знанием. Ты получишь свои названия родов и имена взамен решения этого спора. Почему один человек выжил, а два других погибли?

– Из-за сех’родри. Это старое слово, собственно даже два: сехонар омородрин. Акт – или, скорее, милость сомнения. О нем говорит Пятнадцатый Закон Харуды, написанный на наиболее старом из известных нам языков, том, который мы использовали во время Войн Богов и тысячу лет после них. Речь идет о разнице в старину значения слов «увидеть» и «узреть». Первый закон четко говорит, что если некто узрит твое лицо, то ты либо он должен умереть, пока солнце не встанет снова. Но в старом языке «увидеть» и «узреть» значит разное. Если я встану без экхаара, а некто взглянет на меня с расстояния в двести шагов и тотчас отведет глаза, то увидит мое лицо, но не узрит его, понимаете?

Вся троица смотрела на нее с явным сомнением.

– Узреть и увидеть. – Деана подыскивала слова, потому что даже язык иссарам за последние столетия предпочел соединять эти понятия. – С двухсот шагов некто, кто на миг взглянет, сумеет сказать, что увидел мое лицо, но… э-э… не сумеет меня узнать и не сумеет нарисовать мой портрет, будь он даже одарен таким талантом, как этот ваш ученый, – указала она на книгу, которую они только что рассматривали. – Узревание же должно оказаться актом сознательным. Только тогда доходит до утраты кусочка души.

Старший мужчина не выглядел удовлетворенным:

– Это несколько… малоубедительно.

Она улыбнулась и показала ему жест удивления:

– Малоубедительно, хотя речь о вере? Отчего же? Сознательный взгляд – достоинство людей. Животные могут смотреть, могут тебя увидеть, но они не в состоянии тебя узреть. Они не могут заглянуть внутрь моей души и украсть ее. Потому в афраагре мне нет нужды закрывать лицо, когда я иду доить коз, и нет нужды убивать каждого паука, который приползет в мою спальню. И я могу – при определенных условиях, если я не уверена, что кто-то действительно узрел мое лицо или же только его увидел, – применить сех’родри. Всего миг, когда ослабленный экхаар откроет лицо, большое расстояние, темнота ночи… Тогда у меня есть выбор. Это – милость сомнения. Конечно же, позже, в афраагре, я должна подвергнуться суду Знающих, которые оценят, правильны ли были мои сомнения – или же они следовали из недостатка отваги.

Ученый потолще сплел руки на груди и подозрительно прищурился. Деана могла бы поклясться, что кустики волос за его ушами воинственно встали дыбом.

– А дети?

Она ожидала этого вопроса. Всегда, когда чужаки разговаривали с иссарам об их вере, извлекали этот аргумент, словно вождь, посылающий в бой скрытые резервы.

– Мы верим, что ребенок становится человеком, лишь когда ему исполняется девять лет, а потому более младшие дети не могут украсть душу, – начала осторожно Деана. – Впрочем, девять лет – это условный возраст. Харуда записал…

– «Когда наступает взрослость».

Библиотекарь обронила цитату из Законов, и Деана вдруг поняла, что оказалась в огне дискуссии, которая в этих стенах продолжается вот уже много лет.

– Да. А Пятый Свиток растолковывает эту запись. Раньше случалось по-всякому, каждое из племен имело свою границу, одни считали, что – двенадцать лет, другие – восемь, третьи – шесть. Чаще всего было семь лет: возраст, когда получают первое настоящее оружие. Потом, во времена Войн за Свитки, решено было, что девочка входит во взрослость, когда у нее появляются первые крови. К самой младшей, как говорят наши хроники, пришли крови, когда ей было девять лет, три месяца и одиннадцать дней. А мальчиков мы воспринимаем так же, как и девочек.

Она взглянула на обоих мужчин, что сделались вдруг пурпурными, принялись нервно мять одежды, отводить взгляд, и в ней зародилась нотка пропитанного отвращением веселья. Ученые. Наверняка живут в мире, где люди появляются таинственным образом, благодаря божественному вмешательству. А дети, путающиеся у них под ногами, – это некие странные получеловеческие создания не пойми откуда.

– Полагаю, этого хватит. – Авелонея послала ей улыбку и чуть покачала головой. Похоже, были темы, которых стены храма знаний могли и не выдержать. Деана почувствовала злобное искушение. «Интересно, если трижды быстро произнести: „роды“ – завалится ли библиотека?» – подумала она.

– Девять лет. Некоторые племена истолковывают запись в Пятом Свитке еще точнее: именно как девять лет, три месяца и одиннадцать дней. Потому, если мое лицо увидит ребенок, чьего возраста я не знаю и не сумею это проверить, я могу применить сех’родри. Если я не уверена, действительно ли кто-то узрел мое лицо, заглянул в глубь моей души, украл ее у меня – поступлю так же. Как и воин из книги вашего ученого.

Оба исследователя молчали, подозрительно глядя на нее.

– Это… – начал младший.

– Этого нет в «Странствиях» Регелесса. – Отец его не намеревался сдаваться.

– Естественно. Одинокий путник, несколько лет бродящий по преддверьям афраагр, наверняка хорошо опишет мир племен, чья история дотягивается до времен Войн Богов. – Деана тяжело вздохнула, чувствуя себя так, словно беседует с ослом, а не со зрелым мужем. Этот старший, с надменной рожей и глупой уверенностью в собственной правоте, начинал ее раздражать. – Даже старейшие и мудрейшие из наших Песенников Памяти не утверждают, что узнали больше нескольких слов из повествования, которое мы как иссарам создаем. Ты полагаешь, что дискуссии и ссоры о значении отдельных Законов Харуды уже прекратились? Войны за Свитки завершились более тысячи лет назад, а племена все равно отличаются одеждами, обычаями, любимым оружием. Первые семь Законов Харуды – словно сталь в клинке, откованном в огне, они удерживают нас вместе; остальные четырнадцать – словно мягкое железо, и всякий интерпретирует их по-своему. Потому этот воин мог подарить жизнь вашему ученому, хотя другой мог бы его убить без малейшего колебания. Потому что мы не мертвые сущности, записанные в книгах, – указала Деана на полки, – но живые люди – и только благодаря этому ты еще живешь, Оглаль из Физ.

Тот вдруг заморгал и сглотнул, явно удивленный:

– Ч… что? Почему…

Деана положила руку на рукоять тальхера.

– Твоя стойка, сложенные на груди руки – в моем племени это оскорбительный вызов на битву, – прошептала она. – Ты считаешься знающим об иссарам, но не знаешь о том? Может, триста лет назад подобный жест не имел такого значения или твой Регелесс не бывал в афраагре д’яхирров. Я терплю твою наглость, но, не будь я уверена, что происходит она из невежества, уже достала бы оружие. Это, собственно, пример сех’родри, акта сомнения. Не знаю, безумно ли ты отважный воин или просто глупец, который не знает, что говорит его тело, а потому я не отвечаю на твое оскорбление.

Руки мужчины упали, ладони сплелись впереди, а потом сзади тела, затем снова впереди. Деана наблюдала за этим танцем со все большей веселостью:

– Ни один из этих жестов ничего не значит, хотя лучше бы тебе не выставлять левую ногу вперед. Это поза, начинающая атаку.

Стопы старшего мужчины напряженно сомкнулись.

– Хорошо. Если ты полагаешь, что мое знание ценно, я бы хотела увидеть ту книгу с названиями. Сейчас же.

– Можете пойти ее поискать. Оба, – библиотекарь кивнула, а мужчины поклонились – старший глубже – и, отступая к выходу, удалились.

В зале воцарилось молчание. Черные глаза Авелонеи напряженно всматривались в Деану. Потом она расслабилась:

– Тебе не стоило вспоминать о месячных кровях. В этой стране они касаются только женщин, о чем мужчины не желают ничего знать.

Деана вздохнула:

– В моем племени есть одна пословица, которая, пожалуй, говорит о нас больше всех книг и свитков. Хочешь ее услышать?

– Конечно же.

– Переведу тебе на меекханский, поскольку в к’иссари она не рифмуется, а в своем суанари я не уверена. – Деана улыбнулась, хотя женщина не могла этого увидеть. – Если женщина твоя рубится лучше, чем ты, лучше бы тебе знать, когда у нее трудные дни.

Наградой был смех, громкий и искренний. Библиотекарь оперлась о каменный стол.

– Ох… Охо-хох. Ты права, это говорит больше… Но я не могу перенести это в книгу, поскольку…

– О таких вещах не пишут?

– Именно. А насчет того, чтобы не складывать руки на груди, – это правда?

– Да. Это сможешь записать?

– Ох. Они наверняка это сделают. Вместе с описанием того, как смерть заглядывала им в глаза, пока они добывали это знание. Откуда ты знала, что воин из «Торговых рассказов» был старше? Гелурти вспоминал об этом лишь единожды, когда писал о лице, изборожденном тысячью ветров.

Деана пожала плечами в жесте, известном всем и каждому издавна.

– Сех’родри – это акт сомнения. А молодость его не знает.