Единственное, что король Аремории в себе не любил – слабость, из-за которой он избегал больничных палаток часами или даже днями после битвы.

Дело не в том, что его пугали травмы, насилие или кровь. Нет, он встречал их множество на поле битвы. Его отвращение, по мнению короля, было сердечной слабостью, которую ему необходимо было победить, прежде чем он сможет по-настоящему управлять Ареморией. Марс не хотел видеть вред, который он причинял собственным подчиненным. Шрамы или инвалидность; смерть; стоны без сна; вопли от нестерпимой боли. Их мучения потрясли Моримароса еще когда он был всего лишь принцем и воином и нес ответственность за ущерб, нанесенный во имя короны. Марс увидел измученные глаза, искривленные рты, стиснутые пальцы, неглубокое дыхание, а также услышал тихие мольбы матерей, жен и детей, и представлял тех самых людей – матерей, жен, детей, а также их отцов, двоюродных братьев, друзей, дедушек, для которых потеря отдельно взятого солдата была бы неизмеримым горем. Из-за него.

Последствия таились в больничной палатке, голодные и агрессивные. Когда Марс лежал на своем коврике, пытаясь уснуть, в его разуме бушевало множество вариантов перемещения вперед по дорогам, с историей, с границами, числами и доставкой провизии, с политическими операциями и сигналами флага, то есть весь комплекс атрибутов ведения кампании, и король Аремории знал, как все это контролировать. Это будет создаваться из частей, как будто каждая из них – звезда, расположенная в своем подвижном, но точном месте в небе, и работа вождя – создание связей и схем. Небо было лабиринтом, и от Моримароса требовалось найти путь для народа. Результатами были только мириады светлых, отдаленных и движущихся пятен.

И как только Марс бросался в битву, каждый солдат, лошадь, копье, щит, ботинок и стрела, а также грязная, мокрая земля, дождь или ослепляющее солнце, боль и внезапные неожиданности, блеск мечей, боевой гнев, напевающий в уши королю Аремории – были важнее всего. Моримарос сам становился мечом, копьем огня, летящим по улице перед его армией, чтобы разрубить врага на куски. Битва была словно развилка в ветвях дерева войны, и варианты, которые видел Марс, всегда означали одно и то же: успех или отступление, жизнь или смерть – для самого себя, для солдат, для Аремории. Результаты были незамедлительными, ужасными, гулкими, триумфальными. Дома, в его столице, Лионисе, все было словами и планами, хитроумными банкетами и интригами друзей против врагов, браками, линией преемственности и кровью, скрепляющей манипуляции на протяжении целых поколений. Это семья, и она находилась в безопасности. Результаты связывались вместе и распространялись по городам, поселкам, фермам, словно живая система королевских дорог. Марс мог видеть повороты и разрывы, мосты, которые требовалось починить или которые могли в ближайшее время понадобиться. Тогда-то его миссия и стала сбалансированной: сила и воспитание, потери и выгоды.

В большинстве моментов жизни Моримарос добивался результатов путем управления своеобразной схемой. Король Аремории мог изменить ситуацию, сделать выбор, чтобы улучшить отдачу, достичь хорошего, лучшего и даже наилучшего результата. Всегда существовала надежда: Аремории от этого шага, от произнесенного им слова, от выбранного им пути, ведущего к концу, станет лучше.

Впрочем, в больничной палатке Моримарос не мог ни на что повлиять.

Ничего не мог изменить.

Здесь результаты умоляли, плакали, умирали целыми рядами в забрызганной кровью палатке, и любому королю было уже слишком поздно что-то менять.

Поэтому Марс позволял себе избегать этого кошмара, притворяясь важным, и подобное поведение затмевало его трусость: в Моримаросе нуждались во многих других местах, он не мог помогать умирающим, он должен был расставлять приоритеты.

Люди Моримароса воевали с соседним королевством Диота с тех пор, как отец нынешнего правителя Аремории умер три года назад, и это королевство решило пойти на внутренний раскол Аремории, но Моримарос и его воины надеялись на скорую капитуляцию короля Диота. Это последнее сражение много стоило Аремории, хотя Марс не был уверен, как действовать дальше.

Утро было ясным, несмотря на огромные вздымающиеся облака дыма, поднимающегося над каменистой долиной, где с обеих сторон дороги после полуночного пожара тлели мертвые. Марс стоял в нескольких шагах от полога больничной палатки, желая, чтобы солнце светило ярче. Он сжал колени, руки – по бокам. Моримаросу практически стукнуло двадцать пять, он был успешным воином и королем. Никакой борьбы: король Аремории сильнее, и он не трус, однако вход в палатку все так же представлял собой черную треугольную пасть, обещавшую лишь тоску в виде тихих стонов и резких голосов, вонь гниющих людей и запах крови. Прошлой ночью было еще хуже – отчаяние и распиливание костей. Раздавались крики, туда-сюда носились целители, отдавали приказы, и им подчинялись. Они останавливали кровь, засовывали припарки в зияющие раны, вправляли кости. Молились.

Моримарос сам был ранен, хотя и принимал отчеты от шатающихся, утомленных командиров в своей палатке.

Сапоги Нованоса захрустели по гравию, когда Марс подходил к палатке. Моримарос на мгновение почувствовал облегчение, надеясь, что у того человека к нему срочные дела, и он мог отвлечь короля от этого неприятного долга.

Однако Нованос остановился около Марса, сделал глубокий, мягкий вдох, задержал его и медленно выдохнул. Марс позволил себе улыбнуться и сделал похожий вдох, позволяя плечам расслабиться под тяжелой кольчугой и кожаной курткой, которую он носил. Моримарос похлопал Нованоса по плечу. Тот был примерно одного с королем возраста и являлся его родственником через ряд кузенов, хотя Нованос и не предъявлял официальных претензий на королевское происхождение из-за сложных брачных договоров. У Нованоса были жидкие светлые волосы, достаточно длинные, но темно-оливковые от воды. Оранжевая форма мужчины отличалась чистотой. На нем был не тот комплект, который он носил во время вчерашней битвы, в отличие от Марса с его грязной и вымазанной бурой кровью одеждой.

– Сюда, – тихо сказал Нованос, ведя Марса по боковому проходу. Палатка была вытянутой, длинной, сделанной из прочных деревянных столбов и брезентовых, в заплатах, слоев на крыше. Их можно было сдвигать под углом для достижения большего или меньшего количества света, выпускать дым или сдерживать дождь. Мужчины проходили мимо спящих на койках воинов у двери, с легкими ранениями, но все еще нуждающихся в больничном отдыхе. Перекрытия отделяли хирургию от зоны отдыха и от самого левого прохода, который был предназначен для людей с самыми тяжелыми и конкретными ранениями. Мужчины и женщины, а также некоторые дети постарше сновали повсюду с водой и бинтами, горячей едой и одеялами. Целители в белоснежных туниках были сосредоточены на своих пациентах, однако помощники и медсестры останавливались, когда проходил Марс, кланялись или отдавали честь, если руки были свободны. Люди узнавали Моримароса по короне, выгравированной на ярком серебряном наплечнике левого плеча короля Аремории. В остальном он не выделялся, будучи довольно непримечательным, с типичными для Аремории каштановыми стрижеными волосами, с обычной бородой, голубыми глазами и загорелой кожей. Марс изобразил спокойное, уверенное выражение лица, стремясь выразить сочувствие, а не всевозрастающее горе, которое он в действительности ощущал. Многие из тех, кто находился ближе ко входу палатки, вполне выживут, за исключением особо тяжелых случаев. Некоторые воины беспокойно спали, другие пытались отдать честь прямо с коек. Моримарос шептал им, чтобы раненые успокоились, и благодарил каждого за победу.

Никто не высказал ему гнева или недоверия. Марс знал, что даже лежа в муках и страхе, эти мужчины и женщины были рады видеть того, кто был причиной их страданий, и это унижало короля Аремории.

Он опустился на колени рядом со старшим воином с седой бородой, покрывающей половину его лица. Свежая, но уже зашитая рана сороконожкой ползла вверх по его подбородку и щеке, а голова и челюсть были обернуты повязкой, которая не давала воину возможности говорить. Марс сжал руку несчастного и поддерживающе кивнул.

Рядом с ним терпеливо ждал Нованос.

Стоя, Марс наклонился к другу, и они продолжили:

– Я этому виной, – признался молодой правитель.

Нованос нахмурил брови:

– Звучит мелодраматично, сэр.

– Никто никогда не винил меня в этом.

– Старшая королева, без сомнения, думала об этом, – тихо произнес Нованос, не оставляя места для разногласий.

Марс останавливался возле каждого воина, к которому подходил. Король дотрагивался до их рук и волос, кивал, сумрачно улыбался, комментировал очевидную доблесть пациента и признавался, что впечатлен чужими шрамами. У него болела голова, но король Аремории вел себя спокойно, стиснув челюсти под ободряющей улыбкой. Он думал о своем отце, когда-то проходившем через толпы людей и совершавшем те же самые вещи. Марс хотел сидеть у каждой кровати и узнавать их имена и семьи, делиться историями и откровенностью в ответ. Он мог так поступать, но лишь в прошлом. С тех пор как умер отец и Марс был вынужден избавиться от анонимности, воины держали дистанцию с ним, которую он ненавидел.

Его отец виделся воинам в том же свете – его суровое и отрешенное лицо, впрочем, никогда не было жестоким или невинным. «Король – это символ», – так он говорил.

– Корона – это бремя, потому что именно она делает тебя хозяином всех причин и последствий в жизни и даже дольше. Хорошее и плохое. Мужчина не может дружить с причиной.

– У тебя ведь есть друзья среди твоих людей, – сказал тогда Моримарос.

– Я многих люблю, и меня любят – и как человека, и как короля. Однако нет ни одного человека во всей Аремории, которого я мог бы искренне назвать другом. Не бывает дружбы без баланса сил. В этом мы неравны ни с кем на этой земле, ведь наше слово – закон, и оно может отправить любого мужчину, женщину или даже ребенка на смерть.

Молодой Марс вздрогнул, осознавая, что слова короля относятся и к нему самому. Он нашел Нованоса и спросил, друзья ли они. Нованос застыл, перестав тренироваться на мечах. Моримарос засмеялся, ведь он понимал, что только друг может так посмотреть на правителя.

Однако, находясь в больничной палатке, Марс всегда знал – его отец прав.

Марс не мог притворяться другом воинов, раненых или нет. На нем была корона. Именно из-за него они здесь находились. Если же король Аремории откажется от ответственности или избежит ее, то его жизнь не будет иметь никакой ценности, никакого значения для тех, чьи жизни оборвались во имя Аремории. Следовательно, король вытерпит это.

Моримарос пробрался в тихую, темную часть палатки, где лежали люди с тяжелейшими ранениями. Нованос осторожно направил своего правителя в самый темный угол и кивнул в сторону воина, по-видимому, совсем мальчика.

– Должны ли мы ждать, когда он умрет, или он все-таки проснется?

Марс изучал тяжелые бинты на солдате, опухший глаз, срезанную кожу щеки, сломанную руку.

Нованос остановился в нерешительности, каковой Моримарос никогда за ним не замечал.

– До того, как он потерял сознание, этот человек сказал, что его спрятала земля.

Король нахмурился, услышав столь странное заявление:

– Это тот, кто принес разведданные?

– И подштанники диотанского командующего. Его возвращение встряхнуло дивизию. Они думали, он дезертировал, поскольку этого воина не было почти четыре дня.

Марс опустился на колени рядом с мальчиком. У него была светло-коричневая, пожелтевшая от ран кожа, а его нос и волосы напомнили Марсу о беженцах из Южной Испании.

– Ему не может быть больше шестнадцати лет.

Нованос покачал головой.

– Возможно. Коротышка из кузенов Алсакса.

В глазах короля мелькнуло удивление.

– Его воспитывали в Иннис Лире?

– Эрригал. Однако он не граф, а бастард.

Марс хмыкнул.

Они оба перевели взгляд на мальчика, лежащего без сознания.

– Они зовут его Лисом, – тихо сказал Нованос. – Но не из-за его склонности к шпионажу. Говорят, он единственный воин, которого можно оставить в курятнике.

Улыбка Марса сменилась весельем, а потом и сочувствием:

– Он предпочитает мужчин?

– Думаю, Лис просто дал обет безбрачия.

– Он умеет читать?

Марс вспомнил об одном из последних прочитанных трактатов, который он изучал. В нем говорилось об искусстве перенаправления сексуальных влечений в более чистое русло, и, таким образом, сосредоточении на поле битвы.

– Милорд, – сухо произнес Нованос, – я не позволю вам давать этому мальчику отрывок из вашей аскетической чепухи.

Марс тихо рассмеялся и только вздохнул.

– Ты слишком хорошо меня знаешь, – пробормотал он.

– Что вы будете с ним делать? Удостоите какой-то чести или, быть может, медали?

– По меньшей мере.

Марс уставился на мальчика. Если он заслужит его доверие, окажется верным, хитрым и стойким, то у него будет много возможностей для продвижения вперед к обещанию, которое дал Марс своему умирающему отцу.

– Когда он проснется, я…

Мальчик пошевелился, открыл темные, мутные глаза.

– Милорд? – обратился он на лирском.

– Я – Моримарос, – ответил правитель на том же языке. Хотя лирский язык, на котором они говорили, зародился в Аремории за века с того времени, как образовался остров, два диалекта очень отдалились друг от друга.

– Король! – мальчик перешел на более привычный ареморский язык.

– Успокойся. – Марс присел и положил руку на горячий лоб мальчика. – Если хочешь говорить, то расскажи мне, как ты выжил и нашел информацию о диотанцах.

Раненый юноша с минуту смотрел на Моримароса, затем прошептал что-то, чего правитель не понял, а потом кивнул себе или чему-то, чего Моримарос не мог видеть.

– Я – маг, – произнес он.

Удивленный Марс ждал. Возможно, воин находился в бреду или, может, речь шла о некоем лирском понятии. Когда-то в Аремории были маги, но сейчас они все исчезли.

Лис кашлянул, и появился целитель с водой. Мальчик выпил, поморщился и произнес:

– Меня ранили, и поэтому я пошел к деревьям за помощью, мой господин.

– К деревьям?

– Они слушали меня, а я – их, – сказал Лис. Его глаза загорелись. – Они говорили не так, как леса, к которым я привык, но предложили мне утешение, подобно своим лирским собратьям.

Мальчик что-то еще прошептал, и на этот раз Марс распознал какое-то шипение: молитву для погибших в Иннис Лире, фрагмент благословения, вырезанный в древних звездных часовнях в Лионисе. Земная вера была в основном истреблена в Аремории, но первоначальные здания сохранились, хотя они и имели в основном государственные или декоративные функции. Марс много читал о магии и земных святых, когда был молод, и все еще любил древние романы.

– Язык деревьев до сих пор существует, – заметил он.

Лирский воин кивнул:

– Я попросил деревья спрятать меня, милорд. Они защищали меня, спасали, подавали воду, держали меня в своих корнях под землей, пока я не исцелился, а потом диотанцы разбили лагерь прямо надо мной. Я был в центре, уже за линией фронта, и деревья помогали мне держаться в тени, а ветер дул, чтобы заглушить звуки моего движения. Именно так я и нашел палатку командира, его карты, приказы и письмо от его короля.

– И его подштанники, – сказал Марс.

Лис лукаво улыбнулся.

Король Аремории изучал мальчика, назвал его Лисом, поддразнивая, и задался вопросом, почему судьба дала ему такое имя – Лис.

Марс спросил:

– Как думаешь, ты сможешь это повторить?

Мальчик пристально посмотрел. Его губы – сухие, потрескавшиеся и нуждающиеся в лечении – приоткрылись.

– Это, и даже больше, с помощью земли и корней, – пробормотал он.

– Хорошо, – Марс положил руку на здоровое предплечье Лиса. – Приходи в себя и потом возвращайся ко мне.

Марс встал, намереваясь уйти.

– Ваше высочество, – неожиданно произнес Лис, – вы… мне верите?

Марс поднял бровь и спросил:

– А как иначе?

– Я… – начал было мальчик. Его веки трепетали. Лису требовались еда, отдых, время исцелиться. – Я не привык, чтобы меня слушали.

– Из-за твоего происхождения?

– И благодаря звездам, под которыми я родился, – ответил Лис. – Они…

– Остановись, – резко прервал его Моримарос. – Мне плевать на твою карту рождения. Меня волнует, кто ты такой, что делаешь сейчас и что уже сделал. Особенно я забочусь о том, что ты будешь делать дальше. Уже на моей стороне.

Лихорадка или слезы сделали глаза воина стеклянными. Он попытался сесть, и Марс снова пристроился, мягко прижимая мальчика к себе.

– Я вижу, кто ты такой, Лис Бан. Вылечись, а потом приходи ко мне.

– Да, – прошептал Бан, кивая. Слабый вздох вырвался из его груди, шурша, как ветерок в зимней траве. Марс выбежал из больничной палатки и вернулся под солнце. Нованос проследовал за ним.

Марс тихо зашептал, точно так же, как Бан, и задался вопросом, как бы это выглядело, если бы Моримарос сам захотел поговорить с землей.

И король Аремории спрашивал себя, ответят ли ему ветер, небо и корни Аремории.