Разрушение Токио заодно разрушило и процветавшую «коммерческую культуру» вокруг насекомых, сосредоточенную в городе. «Мы откатились к истокам», – написал историк Масаясу Кониси, подразумевая муси-ури – странствующих торговцев певчими насекомыми, которые впервые появились в Осаке и Эдо (Токио) в конце XVII века, а после войны снова объявились – ходили со своими клетками, зазывая покупателей, среди развалин столицы [513].

Нетрудно вообразить, какое особое значение приобрели в тот момент эти насекомые, чьи светлые и печальные песни выражают меланхолию и бренность, их тесная связь с культурой, их товарищество без предварительных условий. Но муси-ури бродили по улицам не по доброй воле. Токийские магазины насекомых были уничтожены бомбежками, и, хотя вскоре торговцы установили лотки в торговом районе Гинза, всё равно им пришлось откатиться к истокам: инфраструктура разведения насекомых рухнула, и послевоенные торговцы, подобно первым муси-ури, просто торговали существами, наловленными на полях.

В конце XVIII века японские торговцы насекомыми научились разводить судзумуси (колокольных сверчков) и других популярных насекомых. Они также обнаружили, что, выращивая личинок в глиняных горшках, можно ускорять цикл развития насекомых и расширять запасы ходовых певцов; так они изобрели методы, которые применяются и доныне (например, заводчиками сверчков в Шанхае). Кониси описывает расцвет культуры насекомых в период сегуната Токугава (1603–1868) – долгий период относительной изоляции, когда для японцев были крайне ограничены возможности выезда с островов, а иностранцы могли попадать в страну только через порт Нагасаки. Он отмечает, что в Нагое, Тояме и других местах среди чиновников существовали клубы изучения животных и растений; он описывает, как дайме – феодальные правители – раз в два года поселялись в Эдо, и тогда знатные люди и их приближенные-интеллектуалы проводили досуг за сбором, идентификацией и классификацией насекомых; рассказывает о долгом научном интересе к хондзо – китайской фармакологии – и постепенном ее заимствовании: в арсенал ее целительных средств входят не только растения и минералы, но также насекомые и другие животные [514]. Эти любители насекомых – муси-фу – не собирали образцы на манер европейских натуралистов, а сохраняли свои коллекции в форме живописных произведений с аннотациями, где изложены наблюдения, указаны дата и место наблюдений. Такие видные художники, как Окё Маруяма (1733–1795), Турио Морисима (1754–1810) и Куримото Тансю (1756–1834) (труд Тансю под названием Senchu-fū, «Рукопись тысячи насекомых», – одно из несравненных сокровищ того периода), писали с натуры, создавая портреты насекомых и других существ, не только поражавшие своим изяществом и точностью, но и складывавшиеся в серии, которые предвосхищали определители – дзуканы, используемые современными коллекционерами насекомых.

Кониси называет сёгунат Токугава «личиночной стадией» японских исследований насекомых. Он пишет, что муси-фу, при всей их увлеченности и изобретательности, не имели постоянного взаимодействия с западными натуралистами и всего лишь вынашивали свою страсть, ожидая раздражителя извне, который стал бы толчком к метаморфозу. Кониси полагает: лишь когда в период Мейдзи (1868–1912), с его жадным интересом к западной культуре и ее импортом, энергия вырвалась на волю, японская любовь к насекомым вошла в современный мир и нащупала свою взрослую форму. Это начало современного этапа можно датировать 1897 годом, когда правительство Мейдзи среагировало на нашествие цикадок унка, пожиравших урожай риса. Подобно европейской и североамериканской, японская энтомология – изучение насекомых в соответствии с принципами западной науки – с самого начала была связана с борьбой против вредителей и заботой о здоровье человека и сельскохозяйственных культур.

Этот путь от увлечения до энтомологии – стандартная история о японской науке и технике: приходит запоздало, но быстро нагоняет других. Эта версия о переходе из тьмы к свету имеет тесные параллели с распространенной версией научной революции в Европе в век Просвещения – двумя столетиями раньше. Как отметили многие ученые, эти версии не только принимают как данность веру Просвещения/Мэйдзи в превосходство науки над другими формами познания, но и слишком легко убеждаются в различиях между этими формами, недооценивая преемственность, которая связывает старинные способы понимания природы с теми, которые считаются современными, упуская из виду тот факт, что увлечения и функциональность сосуществуют бок о бок и часто без противоречий или конфликтов в одном зоомагазине, в одном журнале, в одной лаборатории и даже в одном человеке [515].

С другой стороны, нет особых сомнений в том, что вспышка энергии в Японии периода Мейдзи повлекла за собой переформулирование любви к насекомым на языке энтомологии и появление целого ряда институциональных инноваций, которые это упрочили.

Кониси описывает «лихорадочное помешательство» на жуках и бабочках, которое овладело студентами-биологами в новосозданном Токийском университете (1877); издание основополагающей книги Saichu shinam (1883) – руководства с советами о сборе коллекций, сохранении образцов и разведении насекомых (взятыми в основном из западных источников), которое написал Йосио Танака, основатель токийского зоопарка Уэно; и открытие в Йокогаме трех магазинов, где моряки и другие заезжие иностранцы покупали окинавских и тайваньских бабочек.

Спустя полвека потомки первых клиентов этих «лавок бабочек» разбомбили молодую индустрию, отбросив ее в XVIII век, к истокам. Японская культура насекомых возродилась с той же быстротой, с которой после Реставрации Мэйдзи она схватилась за ресурсы западной науки.

Каким-то образом те, кто пережил ужасы 1945 года, черпали силу характера в психологических травмах. Ядзима-сан размышляет о живучести стрекозы, откладывающей яйца в затопленной воронке. Усуке Сига, основатель самого почтенного магазина насекомых в стране, рассказывает, как закопал в одном из неглубоких бомбоубежищ в Токио свой драгоценный запас энтомологических булавок, а потом, после войны, обнаружил, что они проржавели и больше ни на что не годятся, и взялся разрабатывать более долговечное оборудование, и много лет спустя ему удалось изготовить принадлежности из нержавеющей стали.