Мы приступаем к изучению славянских богов. Естественно, это персонажи разновременные. И наиболее архаичные из них будут иметь хорошо выраженные звериные черты. В первую очередь это будет касаться такого бога, как Ящер. В основном то, что я в дальнейшем буду давать по Ящеру, – это материалы книги Бориса Александровича Рыбакова «Язычество Древней Руси», разумеется, с некоторыми моими комментариями. Как следует из имени божества, Ящер представлялся существом зооморфным, о нем мы знаем по ряду источников. Во-первых, мы о знаем о нем из летописей. В летописях говорится о том, что в реке Волхове находился страшный зверь «коркодел», как он там называется. Понятно, что это искаженное слово «крокодил». Значит, страшный зверь коркодел, который перекрывал в реке Волхове водный путь и, соответственно, был бедой для Новгорода, пока он не был убит. Когда же его убивают, то его тело идет вверх по Волхову, а Волхов – река, вытекающая из Ильмень-озера, значит, таким образом, уходит в Ильмень-озеро и там проваливается «в кощьное, то есть во тьму кромешную». Кстати, по поводу кощьного Рыбаков высказывает очень красивую и очень интересную идею, что это обозначение преисподней и, собственно, однокоренное слово известному имени персонажа Кощея. А например, из «Слова о полку Игореве» и, впрочем, из данных лингвистики мы знаем, что слово «кощей» означает в буквальном смысле «костлявый» и в переносном смысле «кощей» означает «раб». Соответственно, слово «кощьное», как синоним христианской «геенны огненной» и при этом однокоренное к имени «Кощей», дает нам вот такую любопытную параллель к образу Кощея, который действительно воспринимался как владыка преисподней.

Но нас сейчас интересует не Кощей, нас интересует Змей. И вот что мы имеем в связи с образом Змея. Что находится географически в той самой точке (собственно, это не точка, а очень большое место), где из Ильмень-озера вытекает река Волхов. На протяжении многих веков это место называется Перынь. И сквозь все века оно сохранило это отчетливое языческое название. Если мы обратимся к «Повести временных лет», то узнаем о том, что при царствовании Владимира I, еще не святого, культ Перуна в Новгороде вводился огнем и мечом, и в местечке, которое позже получило название «Перынь», было устроено капище Перуна, и, вероятно, речь идет о том, что там изначально находилось капище Змея, но идол Змея был уничтожен, повержен, и позднее был воздвигнут идол Перуна. Впрочем, это было тоже ненадолго, поскольку, как мы прекрасно знаем, вскоре уже будут вводить в Новгороде христианство, которое, впрочем, новгородцам было ничуть не более мило, чем культ Перуна, – в общем, что то, что это – одинаково чужды.

Что мы еще знаем об образе Змея и о мифах и обрядах, с ним связанных. С этим персонажем или, может быть, не с ним, а с аналогичными ему божествами Рыбаков связывает так называемые болотные городища. Что это такое? Это капища идеально круглой формы, которые находились на болотах и, вероятно, по данным уже скорее в сравнительном религиоведении, в сравнительной мифологии, мы можем утверждать, что жертвы, которые приносились в этих капищах это были жертвы, принесенные полностью. Раз я говорю о полностью принесенной жертве, то логично, что бывают и жертвы, принесённые не полностью. Что это такое? Отступление о жертвоприношении. Как мы уже говорили в связи с Дионисом, слово «жертва» является однокоренным к нашему некультурному слову «жратва». И снижение термина «жертва» до примитивной «жратвы» есть результат идеологической борьбы против язычества, не больше и не меньше. Повторю, что при традиционном языческом ритуале, жертву частично сжигали, а частично, поскольку жертвой было мясо и другие съестные припасы, язычники эту часть сами и съедали. И не потому, что им было жалко всё это сжигать (это позднейшие домыслы людей, которые не верят ни во что и никогда), а дело было совершенно в другом. Дело было в том, что благодаря совместному жертвоприношению люди как бы оказывались сотрапезниками богов. И вот по этой причине традиционно жертва частично шла непосредственно богам, а частично её употребляли люди. Но, естественно, когда речь идёт о жертвоприношении владыке преисподней, владыке смерти, то никаким сотрапезником его быть никто не желает (и так все там будем), поэтому, наоборот, это уже чистое умилостивление, и желательно подальше дистанцироваться от такого божества, то есть жертвы ему просто кидали в болото. Из сказок типа «Сестрица Аленушка и братец Иванушка» мы знаем, что жертвами очень часто могли быть молодые девушки, которые, впрочем, на самом деле не так уж и трагично воспринимали свою судьбу. Потому что для человека, который не верит в языческих богов, как авторы, например, XIX века, для него, естественно, мысль, что бедную девочку убивают во имя языческого бога, – это трагедия. А для девушки той поры никакой трагедии не было, она выходила замуж за бога, и, соответственно, к смерти они тогда относились гораздо спокойнее, чем мы, гораздо проще, потому что смерть просто к ним была гораздо ближе, чем к нам. И поэтому это для нее просто было вот такое вот в высшей степени удачное замужество. И собственно, Рыбаков предполагает, что сказка «Сестрица Аленушка и братец Иванушка» и ряд аналогичных отражают именно обычаи жертвоприношений девушек подводному божеству в этих самых болотных святилищах.

Что еще мы знаем о новгородском Ящере? Еще мы имеем любопытнейшие данные поздней этнографии, этнографии, связанной ни с какими не с языческими временами, а этнографии, связанной с началом XX века. А именно: что рыбаки, проплывая Перынь, бросали в воду деньги в качестве такой своеобразной жертвы. Далее, мы знаем, что на Ладожском и Онежском озерах был обычай: на день Николы Мокрого (а святой Никола заменил собой целый ряд языческих божеств – это уже работы не Рыбакова, это уже работы Бориса Андреевича Успенского) делалось из соломы чучело человека, обряжалось в мужскую одежду, это чучело сажали в дырявую лодку, и, соответственно, ее привязывали к нормальной лодке, таким образом на буксире вывозили на середину озера, перерезали бечеву, и это чучело медленно тонуло вместе с лодкой. Мы имеем аж в начале XX века в Новгородчине отголоски человеческих жертвоприношений, и, естественно, никоим образом не святителю Николе, а отголоски человеческих жертвоприношений владыке преисподней, владыке подводного мира – этому самому Ящеру, который хоть вроде бы и был повергнут, кстати, историческим Добрыней еще в X веке, но тем не менее успешно дожил до XX века, может быть, и не очень успешно, но всё же дожил.

Однако и это еще не всё из того, что нам о нём известно, потому что у нас еще есть в запасе былина о Садко. Я замечу, что былину о Садко не надо воспринимать ни по прекрасному фильму Птушко, ни по прекрасной опере Римского-Корсакова, потому что это есть авторские обработки былины, и никакой замечательной царевны Волховы в былине нет. Там дело обстоит проще и жестче. В двух словах сюжет былины таков. Садко – гусляр, который ходит по пирам, он мечтает разбогатеть. Но мечты мечтами, а пока что дело кончается тем, что новгородские сильные люди гонят его с пира, и он идет печалиться на берег Ильменьозера, и вот здесь Рыбаков делает любопытное наблюдение, что, вероятно, мы можем предположить, что Садко идет именно в Перынь, и там он поет, и поднимается к нему (я подчеркну еще раз, никакая не царевна Волхова, которую просто придумал Римский-Корсаков или его либреттисты), а поднимается к нему морской царь, который ему за песню, за его музыку готов дать богатство, но с условием, что потом Садко заплатит ему своей головой. Вот вам, собственно, и человеческие жертвоприношения, которые тут тоже вполне себе уместны (заметьте, записи этой былины начала конца XIX – начала XX века), то есть всё это еще в народе прекрасно помнили, а в течение XX века скоропостижно забыли. Садко вылавливает золотых рыбок, и затем он вступает с Новгородом в состязание, он пытается скупить в Новгороде все товары, но это состязание он проигрывает, потому что за один день он скупил все товары, которые только были, но на следующий день привозят другие товары, и т. д. и т. д., и в этом состязании (хотя Садко бился на достаточно крупную сумму денег с купцами) он терпит поражение и отдает им, естественно, про игрыш, как и положено. И понятно, что в советское время этот мотив былины был совершенно неугоден, он был быстренько вырезан и забыт. И дальше Садко отправляется в дальние края посмотреть мир – вполне естественное желание для купца. Никаких поисков «птицы счастья», это всё уже вообще Птушко. Спустя какое-то время, спустя несколько лет плаваний, спустя несколько лет странствий, корабли Садко останавливаются посередь моря, и Садко понимает, что морской царь требует дань. Дальше корабельщики начинают метать жребий (то есть вырезать свои имена на деревянных или металлических дощечках), кому идти живым на дно морское. Жребий выпадает Садко, он немедленно говорит, что эти жребии неправильные, пытается сделать свой жребий легче, чем у остальных. Но тогда, наоборот, его жребий, более легкий, идет на дно. У некоторых сказителей Садко очень долго пытается уклониться от вполне очевидного того факта, что на дно морское должен идти он. Что, естественно, опять-таки было решительно при обработке былины вырезано. В конце концов он смиряется с неизбежностью, уходит на морское дно, где веселит морского царя своей игрой на гуслях. И тот готов отдать ему в жены одну из множества своих дочерей, и здесь вмешивается опять-таки Никола. То есть, как мы уже видели в случае с лешим, а здесь видим применительно к подводному владыке: в тех случаях, когда у нас владыки леса и владыки моря являются положительными персонажами, их заменяет собой Никола, а в тех случаях, когда они являются отрицательными, они, естественно, действуют под собственными древними языческими именами. Опять же вспомним, что именно в Николин день приносили вот эту самую символическую жертву на озере. Итак, здесь сталкиваются как бы эти две ипостаси морского царя: древняя, жуткая, грозная и более благая. И благая, естественно, оказывается связанной с именем Николы. Кстати, этот момент дает любопытный штрих к датировке былины, потому что мы не можем без ущерба отредактировать этот сюжет так, чтобы Николу из него убрать. Это значит, что былина была сложена отнюдь не в седую древность, то есть, конечно, достаточно давно, но не в языческую древность, а вполне в то время, когда морского царя в его благой ипостаси уже заменил собой Никола. Вообще, русские былины довольно поздние. Идем дальше. Итак, Никола предупреждает Садко, что тот должен выбрать самую некрасивую из дочерей морского царя и ночью с ней, по выражению сказителя, блуд не творить, и тогда всё будет хорошо. Садко в точности следует указаниям, выбирает девушку-чернявушку, ложится с ней спать, но к ней ночью не прикасается и только случайно на нее уже во сне закидывает ногу. И когда он просыпается, то оказывается, что он на земле, в мире людей, на берегу реки, которая получает название Чернава, и только одна его нога в воду опущена. И это, естественно, ничем страшным Садко не грозит. Вот как кончается былина. Вот так образ морского царя представлен во всей красе и к тому же еще в таком интересном единстве и борьбе его ипостасей.