Вспомните, если вам позволит память, что после Второго толчка, когда двадцать второе столетие начало свою сюрреалистичную и волшебную историю, уровень моря поднялся примерно на пятьдесят футов по сравнению с уровнем начала XX века. Этот небывалый подъем оказался для людей – по крайней мере, для большинства – плачевным. Но на данный момент четыреста богатейших людей планеты владеют половиной всех ее богатств, а один процент всего населения – восьмьюдесятью процентами богатств мира. Для таких людей ничего особенно плачевного не случилось.

Столь замечательное распределение богатства служило лишь результатом логического развития обычных тенденций капитализма, следующего своему всеохватывающему принципу накопления капитала с наивысшей доходностью. Ловля этой наивысшей доходности была интересным процессом, который возымел непосредственное отношение к тому, что случилось в посттолчковые годы. Потому что те области, где можно достичь наивысшей доходности, с течением времени перемещаются по миру, следуя за разницей в развитии и курсах валют. Наивысшая доходность возникает в периоды быстрого развития, но быстрое развитие не может случиться где угодно – нужны первичная инфраструктура, дешевые кредиты, относительная стабильность и более-менее образованное население, стремящееся к собственному богатству и готовое жертвовать ради своих детей, усердно работая за низкую плату. При наличии таких условий инвестиционный капитал может хлынуть в регион, и тогда там возникает быстрый рост, а инвесторы имеют высокую доходность. Но, как и во всем, здесь действует логистическая кривая: нормы прибыли падают, пока работники ожидают более высоких зарплат и льгот, а местный рынок насыщается, пока население получает все самое необходимое. В этот момент капитал перемещается куда-нибудь в другое место, к новым возможностям. Люди в том брошенном регионе остаются наедине со своим статусом «ржавого пояса», предоставленные своим судьбам туристского симулякра или чернобыльского небытия. Местная интеллигенция открывает биорегионализм и возвещает, как здорово обходиться тем, чего можно достичь в своем бассейне; оказывается, это не так уж много, особенно когда вся молодежь уезжает в иные места, следуя за небесными деревнями ликвидного капитала.

И так капитал проходит регион за регионом, возможность за возможностью. Марш прогресса! Устойчивое развитие! Беспощадная миграция капитала с одного доходного места на другое каждый раз сопровождается каким-нибудь ободряющим девизом, и действительно, развитие капитала оказывается устойчивым.

И в этом процессе – назовем его глобализацией, неолиберальным капитализмом, вашингтонским консенсусом, антропоценом, как угодно – Второй толчок стал просто необычайно четким сигналом того, что капиталу пришла пора двигаться дальше. Доходность прибрежных районов определенно упала, капитал, заметно более текучий, чем вода, скатился по пути наименьшего сопротивления, будь то вниз, вверх или в сторону – неважно, ведь деньги такие скользкие, антигравитационные, и отток капитала происходит безо всяких ограничений и прочих препятствий, которые могла бы выставить немощная остаточная система национальных государств, не будь она уже куплена и не окажись во владении того самого капитала, что прощался с новыми заводями.

И вы сначала отходите от береговых линий, потому что там царит хаос и проводятся спасательные операции. Несчастные старые правительства только для того и существуют, чтобы улаживать такие ситуации. Капитал тотчас переносится в Денвер. И пусть Денвер – это Денвер, тоска смертная, порядочная доля нью-йоркского капитала просто переместилась в аптаун, где Манхэттен по-прежнему торчал над морем, еще и с солидным запасом. На местном уровне это имело значение, но в более глобальном масштабе капитал перетек в Денвер, Пекин, Москву, Чикаго и прочие города. И хотя список затопленных городов можно было продолжать бесконечно, определенные потрясающие писатели, любители списков, уже впарили бы свои восхитительные списки читателям – пожалуйста, пока просто сверьтесь с картой или глобусом или составьте свой. Ведь можно составить еще один огромный список – всех чудесных городов, удаленных от моря, городов, которых подъем уровня не коснулся, пусть даже они, как это зачастую бывает, расположены у озер и рек. Таким образом, капиталу было куда перетечь и найти лучшие доходности – да почти куда угодно, лишь бы подальше от затопленных побережий. Разные места соревновались в самоуничижении, чтобы так называемый капитал-беглец достался именно им, хотя, по сути, этот процесс всегда походил на переезд императора в летний дворец.

Это не значит, что вещи не стали более странными после Второго толчка, – стали. Наводнение привело к небывалой потере активов и прекращению торговли, стимулировавшим существенный спад, если не сказать довольно серьезную депрессию. Как всегда в подобные моменты, случающиеся при каждом поколении и неизменно всех удивляющие, крупные частные банки и инвестиционные фирмы обратились к крупным центральным банкам, то есть мировым правительствам, и потребовали, чтобы их спасли от воздействия наводнения на их деятельность. Правительства, и так давным-давно ставшие этим банкам дочерними, снова поддались и выручили их на все сто, взяв на себя такие огромные государственные долги, что их было не выплатить до скончания веков. Ох, беда-беда. Через десять лет после того, как закончился Второй толчок, сложилось впечатление, что многовековая борьба государства и капитала завершилась решительной победой последнего. Возможно, эта борьба была полностью сдирижированной, от начала до конца, но, как бы то ни было, теперь она, судя по всему, завершилась.

Потому что помощь банкам после кризиса Второго толчка была непомерной. Как и всегда. Помощь после кризиса 2008-го, послужившая моделью для двух последующих кризисов, была оценена историками где-то между 5 и 15 триллионами долларов. По одной из точных оценок, она составила 7,7 триллиона долларов, по другой – 13 триллионов; и обе указывали, что эта помощь превысила (с учетом инфляции) затраты на Луизианскую покупку, Новый курс Рузвельта, план Маршалла, корейскую войну, вьетнамскую войну, ссудно-сберегательный кризис 1980-х, Иракские войны и всю космическую программу НАСА, вместе взятые. Вывод: войны, земли и социальные программы не должны быть слишком дорогими. И в сравнении со спасением финансов от самих себя они и недорогие.

Да, но для финансов и войны – полезное дело, и в XXII веке их, конечно, случилось еще несколько. Сотни миллионов людей в одночасье оказались беженцами, а значит, необходимо было подавить немало террористов. Это служило продолжением так называемого полицейского государства, выросшего еще в XXI веке; теперь же этот термин должен был скорее вдохновлять. Мнение о том, что эта бесконечная война с терроризмом могла остаться лишь полицейской операцией и выглядела более успешной в достижении конкретных целей, чем если рассматривать ее как псевдовойну, выражали разве что радикалы, вдохновлявшие своими высказываниями террористов.

Тем временем положение вещей создавало также новые финансовые возможности. Правительства, подорванные из-за долга, не могли должным образом обеспечить себе защиту от потенциальной оппозиции, как не преуспевали и в мелкомасштабной асимметричной войне (то есть в полицейской операции, в которой когда-то как раз преуспевали). Поскольку существовала еще бо́льшая потребность в полиции, а средств на ее финансирование не было, удовлетворить эту потребность вызывались частные военные компании. Их было много. Богатые, тоже будучи людьми, делали все, что могли, чтобы побороть ночную потливость и свои неподотчетные страхи, при этом зарабатывая в 1400 раз больше, чем те, кто на них работал, и нанимали лучших людей для личной и корпоративной безопасности, а наемников из числа участников миграционных войн было достаточно, и многие были доступны. И это хорошо: когда вы сами небольшие меньшинства, а владеете богатством большинства, то безопасность естественным образом становится у вас базовой необходимостью.

Теперь частные армии появились повсюду – от Денвера до Верхнего Манхэттена. Эта новая индустрия словно бросала вызов принципу, который прежде называли «государственной монополией на насилие», но, опять же, если финансы возобладали над государством, то государство, возможно, само становилось, по сути, своего рода частной армией, так что никакого конфликта не было – только наполнение рынка, удовлетворение спроса. Увы, как это всегда случается, в новом бизнесе было и немало некомпетентных новых компаний. А некомпетентная армия – это нечто страшное. Трудно даже сказать, представляло ли еще государство силу, которую можно было бы противопоставить этим частным армиям, и могло ли оно дать им какой-либо подходящий ответ. Государственный мятеж против мировых финансов? Демократия против капитализма? Это могло обернуться очень плохо.

И все-таки следует вернуться к понятиям «мягкой власти» и к «пиррову поражению», о которых расскажем позже. Тем временем вдоль самих затопленных береговых линий происходили любопытные вещи. Теперь по всей планете появилась очень протяженная полоса бесполезных, но не утративших стратегического значения отмелей. В первое время там нельзя было сделать ничего особенного – лишь бы выбраться оттуда и возобновить работу портов. Люди отступали в глубь материков, капитал уходил. Правительства тоже покинули побережья, причем с облегчением, потому что оставшиеся там проблемы все равно были неразрешимы. Они заявили, что дальнейшее спасение и восстановление были за рыночными силами, но на самом деле последние не питали к этому интереса. Затопленные зоны не приносили не то что не самые высокие доходы, а даже самые низкие; их прозвали «отстойниками развития», то есть такими местами, куда сколько денег ни высыпь, никакой прибыли не получишь. То же самое говорили и об Африке уже несколько веков, и посмотрите, насколько это пророчество сбылось. Вспомните требования к местам с наивысшей доходностью: стабильно голодающее население, хорошая инфраструктура, дешевые кредиты, доступ к мировым рынкам, уступчивое и неоспариваемое правительство. В межприливье ничего из этого не было.

Сначала все, что можно было вывезти, растащили мародеры, спасательные команды и переселенные жители. Потом туда пришли нелегальные поселенцы и упрямцы, не желавшие переезжать. Остальные приходили отовсюду – иммигранты шли в места бедствия. Узкая, но тянущаяся по всему миру полоса обломков, что они заняли, была опасна и вредна для здоровья, но какая-никакая инфраструктура там осталась – вот они и избрали один из быстрых вариантов – поселиться в этих обломках. Хотя многие из этих полос нового берега были в той или иной степени заброшены, Нью-Йорк, великий тра-та-та ля-ля-ля, с оставшимся на суше аптауном… в общем, да, люди стали возвращаться в затопленные районы Нью-Йорка. Многим ньюйоркцам присуще определенное упрямство, это даже можно сказать клише, – и действительно, многие из них и перед наводнением жили в таких дырах, что, когда их затопило, это мало что изменило. Немало было и таких, кто ощутил улучшение как материального состояния, так и качества жизни. Конечно, стоимость аренды упала, во многих случаях аж до нуля. В общем, остались многие.

Нелегалы. Обездоленные. «Водяные крысы». Обитатели глубин, граждане мелководий. Многим из них было интересно попробовать что-то новое, в том числе позволить руководить собой другим властям. Гегемония утонула, и в последующие за наводнением годы наступил расцвет кооперативов, объединений микрорайонов, коммун, самозахватов, бартера, альтернативных валют, экономики дарения, солнечного узуфрукта, культуры рыболовных деревень, мондрагонской системы, союзов, масонов рундука Дэви Джонса, анархистского вздора, подводной технокультуры, в том числе аэрации и аквафермерства. И еще небесных деревень, которые использовали затопленные города как причальные башни и фестивальные места пересадки; контейнеровозов и кораблей-городов, похожих на плавучие острова; принципа «искусство – это не работа», где город рассматривался как гигантское всеобщее произведение искусства; сине-зеленых, амфибийности, гетерогенетичности, горизонтализации, деолигархизации; бесплатных открытых университетов, бесплатных торговых училищ, бесплатных художественных школ. И все эти эксперименты нередко проводились в одном здании. Нижний Манхэттен стал настоящим очагом теории и практики, как о нем всегда и говорили, только теперь по-настоящему.

Все это очень интересно. Волнение, суматоха, бардак. Вероятно, настолько интересным Нью-Йорк не был никогда, а это многого стоит, даже без учета всех привираний. В любом случае чертовски интересно.

Но где есть общинные земли – там есть и ограждения. Это неизменно – можно хоть ставки делать. И пока в Нижнем Манхэттене все было так хорошо – настолько, что кое-кто даже жаловался, что все возвращалось к тому же старому, потрепанному, искаженному, дорогому буржуазному якобы бардаку, какой был до потопа, – что уже возникала новая жизнеспособная инфраструктура и структура каналов: межприливье, «новая Венеция», сотворенные и занятые людьми, изголодавшимися по большему. Другими словами, если взять в целом, это стало местом, способным обеспечить очень высокую доходность! И ситуация продолжала меняться. Дело шло. А когда доходит до дела, то – кто знает? – что угодно может случиться.