рогульки:
– Барс выбрал Лорта… Я принял его волю…
…Говорил он короткими фразами, иногда прерываясь и теряя нить повествования. Поэтому картинка получалась рваная и неполная. Впрочем, большинство собравшихся во дворе сарти знали, на что способен разъяренный медведь, и без труда дорисовывали остальное:
…Лорт, айти’ар из рода Ракташ, был уверен в своих силах. Поэтому решил подпустить Хозяина Леса ближе, чем обычно – видимо, чтобы закончить поединок одним ударом. Увы, зверь оказался или очень опытным, или очень хитрым – взмахнул лапой в тот самый момент, когда перо рогатины начало движение к его лопатке. И, без труда отбив древко в сторону, рванул в атаку.
Зербек, волею Бастарза лишенный права на первый удар, скользнул вперед и ужаснулся: Лорт, с легкостью увернувшись от удара лапой, выпустил из рук рогатину и выхватил Волчьи Клыки…
– Первый удар нанес Хозяин Леса… – безучастно глядя перед собой, рассказывал мальчишка. – Лорт мог увернуться. Но решил, что сумеет закончить поединок ударом наш’ги, и скользнул навстречу…
…Зербек метнулся на помощь товарищу сразу же, как понял, что тот не успевает. И попытался вбить перо своей рогатины под левую лопатку зверя. Однако медведь, сломав Лорту шею и подмяв его под себя, вдруг почувствовал движение и развернулся на месте.
Клинок, уже почти дотянувшийся до бурой шерсти, бессильно соскользнул в сторону и воткнулся в землю, а когти Хозяина Леса располосовали араллух…
…Что было потом, мальчишка толком не запомнил – «вроде уворачивался», «кажется, бил…», «а когда наконец достал, то отрезал у туши обе передние лапы, потом поднял Лорта и понес его в Шаргайл…». Но это было уже неважно: Испытание Духа закончилось смертью айти’ара. А значит, в сарти Ракташей пришло Горе…
…Когда Зербек обессиленно закрыл глаза и начал клониться вперед, я плюнул на последствия своего поступка и кинулся к нему. Сбил с ног попавшегося на пути хейсара, подхватил мальчишку на руки и рявкнул на весь сарти:
– Лекаря сюда! Живо!!!
Хейсары, одна часть которых сетовала на никчемность нынешней молодежи, «не способной завалить медвежонка», а другая обсуждала будущую тризну, изумленно повернулись ко мне.
Общее мнение высказал аннар рода Уаттах:
– Оставь его… Он – айти’ар… А лекарь сейчас придет…
Меня аж затрясло от бешенства – горцы, трясущиеся над мальчишками до пяти лет и гордящиеся своими воинами, ни во что не ставили тех, кто еще не заслужил Имя!
– Опусти его на кошму… – тихонечко попросила возникшая рядом со мной Мэй. – Я его осмотрю…
– Спасибо… – поблагодарил я, осторожно положил бессознательное тело на белоснежную шкуру и, увидев, что моя супруга пытается расшнуровать тесьму араллуха, протянул ей засапожник.
Мэй благодарно кивнула, распустила шнуровку и закусила губу – лапа медведя переломала мальчишке ребра, и они, проткнув кожу, торчали наружу.
– Бедняга… – сглотнув подступивший к горлу комок, выдохнула моя жена. И, вскочив на ноги, привстала на цыпочки, чтобы найти и поторопить лекаря.
Я встал следом за ней, подобрал брошенный посох и с силой вбил его в землю:
– Ашер’о и ашиар’о! Зербек из рода Ракташ – один из достойнейших айти’аров Шаргайла и я, баас’ори’те, считаю, что он заслужил Имя…
– Чем?! – перебил меня аннар Усмаров. – Он сделал то, что должно!
– То, что должно? – прищурившись, переспросил я. – Скажи, для чего вы проходите Испытание Духа? Для того, чтобы не бояться выходить из сарти, когда за его стенами воют волки?!
Хейсары недовольно зароптали. А кто-то из Оноирэ даже попытался засомневаться в мужестве мальчишки.
– Мы не видели следов, поэтому…
– Медведь – животное! – рявкнул я. – А воины берут в руки меч, чтобы защищать своих сородичей ОТ ЛЮДЕЙ! Этот айти’ар не только вышел из боя победителем – он, будучи тяжело раненным, принес тело товарища домой, то есть победил свою немощь и боль! Не знаю, как вы, а я бы доверил ему свою спину…
Увей, внимательно вслушивавшийся в мои слова, согласно кивнул. И, жестом попросив меня ненадолго прерваться, вскинул над головой правый кулак:
– Баас’ори’те говорит голосом Барса! Эразд Клинок Рассвета, твое Слово!!!
…Лорт из рода Ракташ воином так и не стал, поэтому на его тризне присутствовали только сородичи. Однако отблески пламени погребального костра, разожженного на поминальном поле, отражались от низких туч, краев бойниц и потолка и заставляли вспоминать прошлое. То самое, которое обычно приходило ко мне только в кошмарных снах:
…У лестницы, ведущей на помост, всего четыре перекладины – первая, третья, четвертая и шестая. Там, где когда-то были вторая и пятая – дыры, которые взрослый перешагнет, не глядя.
Увы, я – не взрослый, поэтому перед тем, как поднять наверх маму, останавливаюсь и собираюсь с силами.
Одноногий Данор, опирающийся на свою клюку, начинает скрипеть зубами, а через мгновение на мое плечо опускается пахнущая окалиной лапища Бразза:
– Дай помогу…
Отрицательно мотаю головой, ставлю ногу на первую ступеньку и еле удерживаю равновесие – тело мамы, завернутое в белое полотно, кажется неподъемным.
С ненавистью смотрю на первую дыру и вдруг взмываю вверх – кузнец, не дождавшись моего ответа, хватает меня под мышки и без разговоров ставит на прогибающиеся доски, подаренные мне плотником Ревзаром.
Делаю шаг, за ним – второй. Медленно опускаюсь на одно колено, осторожно опускаю маму на предназначенное для нее место, расслабляю отрывающиеся руки и откидываю угол полотна, до этого момента прикрывавший ее голову: если мне не изменяет память, последние мгновения на Горготе усопшие должны видеть ночное небо.
Вглядываюсь в ее изуродованное, покрытое чудовищными ожогами лицо и с трудом сдерживаю рвущиеся наружу рыдания – мужчина, провожающий родных в последний путь, должен быть сильным.
В глазах начинает щипать. Таращу глаза, чувствую, как щеку обжигает чем-то горячим, и, дотронувшись до нее, вспоминаю про то, что там – одна сплошная рана.
Шиплю на всю поляну. И вздрагиваю от встревоженного крика Маланьи:
– Осторожно, заразу занесешь!
Кривлю губы в презрительной гримасе, пячусь назад, нащупываю лестницу, ставлю ногу на верхнюю перекладину и слышу низкий рык кузнеца:
– Отойди…
Разворачиваюсь на месте и гневно сжимаю кулаки: он несет на помост Ларку! Вместо меня!!!
– Я сам!
– Она для тебя слишком тяжелая… – мрачно бросает он, взлетает по ступеням и оказывается на помосте, который ощутимо прогибается под его весом. – Куда класть?
Место для сестрички застелено ее любимым покрывалом – тем самым, на котором она училась рукоделию.
Провожу по нему ладонью, вспоминаю, с какой любовью и тщанием она вышивала на нем цветы, и закрываю глаза:
– Сюда…
Еле слышно скрипит подошва Браззовского сапога, звякает какая-то железка, а потом мою руку придавливает холодная мертвая тяжесть.
– Открой ей лицо… – напоминает кузнец и, судя по тому, что доски начинают ходить ходуном, отходит на край помоста.
Киваю, открываю глаза, трясущимися пальцами берусь за угол полотна и вскидываю взгляд к ночному небу, чтобы запомнить то, что видит Ларка перед тем, как вознестись. Потом целую сестру в лоб, ласково прикасаюсь к руке мамы и, спрыгнув с помоста, выхватываю из рук Корта Рваной Подметки горящий факел…
Образы были такими же яркими, как в первые годы после ухода мамы и Ларки – я видел сучки и потеки смолы на еловых досках, складки ткани и даже черные черточки заноз в своих ладонях и пальцах. Но при этом боль, которую я испытывал, была терпимой!
«Привык…» – в какой-то момент горько подумал я, повернулся спиной к окну-бойнице и, увидев заплаканное лицо Мэй, сидящей на кровати и кутающейся в одеяло, вдруг понял, что не ПРЕДСТАВЛЯЛ, а РАССКАЗЫВАЛ!!!
– Почему они… – начала Мэй и замолкла, не сумев выговорить слово «умерли».
Я сел на пол прямо там, где стоял, прислонился к стене и криво усмехнулся:
– Ларка была красивой… Такой же, как ты… И однажды попалась на глаза одному ублю… дворянину…