. Причем все как один — Натти Зануда, подойдя к Мыши, радостно осклабился и хлопнул его по плечу:
— Ну вот, теперь совсем другое дело: ты залезешь по стене, прирежешь часового, сбросишь вниз веревку, дождешься, пока мы поднимемся на крышу, и откроешь нам люк, ведущий на женскую половину…
Судя по глумливой ухмылке, появившейся на лицах большинства воинов, они рассчитывали, что после захвата женской половины сарти получат возможность ссильничать кого-нибудь из ее обитателей!
Негзара, представившего себе, чем это может закончиться для него и Аютэ, тут же затрясло от ярости. Он развернулся к Юлаю, лежащему на траве и бездумно глядящему в небо, и зашипел:
— Слышь, Подсвечник, мне кажется, что твои люди не понимают, КУДА и ЗАЧЕМ мы собираемся залезть!
Ослоп, стоявший неподалеку, пожал плечами и демонстративно почесал чресла:
— А че тут панимать — та? На ЖЕНСКУЮ па — ла — ви — ну! За бабами!!!
Подсвечник тут же переменился в лице:
— Ялгар — р-р?
— Да, брат?
— Се — е-есть!!! Вста — а-ать!!! Се — е-есть!!! Вста — а-ать!!! Се — е-есть!!! Вста — а-ать!!!
…Приседаний через двести, когда злость в глазах Ослопа превратилась в бешенство, Юлай изволил добавить к командам еще и объяснения:
— Это Шаргайл! — сесть!!! Здесь каждая — встать!!! — вторая — сесть!!! — баба — встать!!! — владеет Волчьими Клыками, как вы мечом — сесть!!! — И если вы, — встать!!! — придурки, — сесть!!! — попробуете без команды — встать!!! — пошевелить хотя бы пальцем, — сесть!!! — то я устрою вам — встать!!! — не Десятину, а листвень Воздаяния!
Судя по тому, как побледнели илгизы при словах «листвень Воздаяния», обещаниями Подсвечник не разбрасывался. И имел полное право казнить и миловать любого из стоящих перед ним воинов. Видимо, поэтому следующие приседаний сто — сто пятьдесят на лице Ялгара играла виноватая улыбка.
Наконец Юлаю надоело твердить одно и то же, и он, проорав очередное «Встать!!!», мрачно оглядел стоящих перед ним мужчин:
— Вы будете делать только то, что скажет Негзар, и ничего больше. Ясно? Или объяснить поподробнее?
…Целых четыре часа — до самого заката — илгизы тренировались как проклятые: отрабатывали подъем на стену «зрячими» и с темной повязкой на глазах, учились ориентироваться на женской половине сарти, правильно врываться в комнаты и спускаться по веревке с привязанными к спине товарищами. Но стоило солнцу скрыться за хребтом Оттан’хар, как их пыл начал угасать. И Юлай, по своему обыкновению наблюдавший за тренировкой со стороны, решил их подстегнуть, заявив, что самый ленивый проведет всю ночь в молитвах.
К удивлению Мыши, подействовала и эта угроза — воины забегали так, как будто им пригрозили изгнанием из рода. И «взяли» цель еще двенадцать раз, два из которых — почти в полной темноте.
Кстати, последний «захват» получился очень даже ничего. Если, конечно, не считать того, что двое самых торопливых, спустившись по веревке слишком быстро, сожгли себе кожу на ладонях; Натти Зануда, заплутавший в хитросплетении коридоров, задержал отход и чуть было не подставил хвост под наш’ги «защитников»; а Ослоп, что-то намудривший с узлами, уронил Кватта Лохматого локтей эдак с десяти.
Впрочем, все это происходило в полной тишине, поэтому он счел попытку удавшейся. И, посмотрев на почти угасшее зарево над Треснувшим Седлом, засобирался в город…
…Замерев на перекрестке, тень, качающаяся, как дес’ит на волнах, растерянно повертела головой, сделала шаг в сторону Подворья Илгизов, запнулась о камень и упала лицом вниз.
Ойкнула. Помянула Бога — Отступника и всех его потомков. Потом кое-как встала на четвереньки и, бормоча себе под нос что-то невразумительное, поползла к ближайшему забору.
Доползла. Посмотрела вверх. Не нашла ничего, за что можно было бы зацепиться, громогласно попроклинала свое счастье, отправившее ее в Шаргайл, потом обругала хейсаров, варящих слишком крепкое пиво, тварей, которые мешают его с водой, и упала снова. Неслабо шарахнувшись головой.
Села. Прижала руку к разбитому лбу и зашипела, как разъяренная Снежная Смерть:
— С — с-скоты! Кто так с — с-строит?!
В следующую тираду Лиекса Ноздри Негзар уже не вслушивался — решив, что внимание всех часовых приковано к пьяному придурку, он прикоснулся к плечу лежащего рядом Юлая, легонечко сдавил его пальцами, дождался, пока Подсвечник выберется из канавы, и бесшумно встал.
Взгляд в сторону перекрестка, на котором все еще буйствовала «пьянь», пара шагов пригнувшись — и он, нащупав сцепленные руки припавшего к стене илгиза, поставил на них правую стопу.
Еле ощутимое покачивание… второе… третье — и Мышь, взлетев над головой резко выпрямившегося долинника, вцепился в верхний край забора. А через мгновение, перебросив свое тело через препятствие, осторожно сполз на крышу кузницы и прислушался.
Как обычно, в конюшне чуть слышно всхрапывали лошади, на переднем дворе поскрипывал колодезный ворот, а с оу’ро доносилось мерное дыхание тренирующегося часового.
В первое мгновение Мышь не поверил своим ушам — ну не мог один и тот же воин дежурить вот уже третью ночь подряд. Потом вспомнил, что лично зарезал на жертвенном камне два десятка баранов, и улыбнулся: Бог — Воин знал толк в жертвах. И уважал храбрецов…
…Проводив взглядом пропавшего во тьме Подсвечника, хейсар посмотрел на затянутое облаками небо, мысленно поблагодарил Бастарза за помощь, скользнул к стене башни и, вжавшись в ее поверхность, провел рукой по приметной трещинке между камнями.
На то, чтобы найти торчащую из мякиша щетинку, ушло четыре удара сердца. Еще столько же — чтобы выхватить из ножен алчиг и бесшумно воткнуть его рядом с ней. Ударов десять — двенадцать — чтобы набросить на рукоять кожаный ремешок с петлей на конце и вставить в него ногу. И два — чтобы перенести на нее вес тела и подтянуться.
Вторая щетинка нашлась еще быстрее — она уколола палец еще до того, как Негзар прикоснулся к стене. Так, словно ждала его появления. Поэтому прежде, чем воткнуть на место второй алчиг, Мышь провел им по предплечью левой руки. Легонечко. Чтобы едва поцарапать. И, зажмурившись, пообещал Барсу еще одну жертву. Утром.
Бог — Воин милостиво согласился — щетинки начали ложиться под руку еще быстрее, позволив воину взобраться до последнего из сделанных в предыдущие ночи отверстий за считаные минуты.
Добравшись до самой верхней, Мышь сделал паузу, прислушался к звукам, доносящимся с Орлиного Гнезда, и снова взмолился Бастарзу, прося ниспослать тренирующемуся часовому как можно больше выносливости.
Барс услышал его и на этот раз — не прошло и минуты, как с оу’ро послышался хорошо знакомый резкий выдох…
«У — уэй! Он начал танцевать!!!» — мысленно взвыл Негзар, вытянул руку над головой и принялся ощупывать кладку…
…Как и прошлыми ночами, воин на оу’ро тренировался так, словно забыл, что такое усталость: за четыре часа, потребовавшиеся Мыши, чтобы найти, расширить и залепить мякишем полтора десятка подходящих щелей, он не остановился ни на одн о мгновение. Да что там остановки? Когда он танцевал, от звуков выдохов, сопровождающих удары в точки койе’ри, у Негзара закладывало уши. От мерного и бесконечного шелеста песка в его кувшинах во время работы с ил’личе тянуло в сон. А от однообразного гудения клинка во время работы с оружием перед глазами Мыши появлялись герои из детских сказок — то одноглазый великан Дээт, бросивший вызов самому Бастарзу, то братья — близнецы Вард и Варт, охраняющие вход в чертоги Хэль, то могучий Онарт, спьяну вломившийся в спальню к самой Эйдилии и превращенный ею в статую.
Впрочем, Мышь выкладывался не меньше — выдохи, шелест и гудение, раздающиеся с Орлиного Гнезда, отлично заглушали еле слышное поскрипывание его алчигов. И позволяли работать вдвое быстрее, чем обычно…
…За час до рассвета, закончив расширять последнее на эту ночь отверстие, он убрал в ножны ненужный алчиг и ненадолго позволил себе расслабиться: закрыл глаза и мысленно потянулся сквозь стену. Туда, где должна была спать его Аютэ.
Как и предыдущими ночами, у него тотчас же пересохло во рту, а по спине, наоборот, покатились капельки пота.
«Есть я, и есть ты. Все остальное — тлен… — мысленно пробормотал он и вдруг понял, что в первый раз за последние несколько лет готов прочитать Песнь целиком: — «Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар Мышь из рода Гатран, не стану предлагать тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь! И просить у тебя твое Слово, твое сердце и твою жизнь тоже не буду! Да, ты не ослышалась — не буду! Ведь я — часть тебя, а ты — часть меня! Загляни в свою душу, о кати’но’сс’ай, и ты поймешь, что наш выбор предопределили Боги…»
Перед глазами тут же возникло лицо Аютэ. Таким, каким оно должно было быть в этот час — сонным, с закрытыми глазами и двумя красными полосками от подушки на левой щеке. Угольно — черные ресницы испуганно затрепетали и открылись, с полных, чуть припухших со сна губ сорвался тихий вздох, а в ярких, как трава в первом листвене, глазах протаяло изумление. И Мышь вдруг явственно услышал голос своей эйди’но’иары:
— Нег? Ты?
— Я… — радостно выдохнул он. Потом сообразил, что висит на стене сарти в десятке шагов от пока еще жены соперника, вспомнил равнодушный взгляд Аютэ, скользнувший по нему, как по пустому месту, зеленую ленту в ее лахти, целых три уасти, ниспадающие на правое плечо, тяжеленное ожерелье Благодарности на груди и изо всех сил закусил губу.
Во рту тут же стало солоно от крови, а сердце заколотилось так, как будто пыталось проломить и ребра, и стену.
Открыв глаза, он невидящим взглядом уставился в стену и криво усмехнулся:
«Я, лат т’иара! Иду брать то, что должно принадлежать мне…»
