Глава 31

После того вечера в кафе Аста бралась за любую работу, даже несрочную, лишь бы попозже приходить домой, а когда работы не оставалось, рассматривала красивые книги, болтая с ними о том о сем. Беседы эти были легки и интересны, но все же отвлекали ненадолго.

О Свене она старалась не думать и все равно думала только о нем. Винила себя в том, что мало находила для него времени, что пошла с Эриком в поход, а потом согласилась на дурацкий коктейль… Оправдывала Свена, но тут же понимала: этому нет оправдания. Сомневалась, правильно ли все поняла, — и находила тысячу доказательств, а потом вновь подступало чувство вины. Все получилось нелепо и глупо, а исправить уже не было никакой возможности, и оставалось лишь перевернуть страницу.

Однажды под вечер, когда Инга уже ушла домой, пришел Эрик. Вид у него был усталый, но взгляд все такой же нахальный, словно что бы он ни задумал, ничто не могло ему помешать.

— Как дела? — спросил он, облокотившись о стойку.

— Нормально. — Аста побыстрей уткнулась в учетный журнал, чтобы Эрик не заметил ее мокрых глаз.

— Оно и видно, — усмехнулся Эрик. — Глазюки у тебя красные, как у домашней крысы одного моего приятеля.

— Ты умеешь поддержать. — Аста даже улыбнулась сквозь слезы.

— Так я могу не только поддержать. Ну, хочешь, я пойду с ним поговорю? Он небось тоже страдает.

— Спасибо, не надо. Мне неинтересно, страдает он или нет.

— Ага. — Эрик подозрительно прищурился. — Или я что-то пропустил?

Про сцену у калитки Аста ему не рассказывала.

— Ничего особенного, расстались по-хорошему. Ты пришел мою личную жизнь обсуждать?

— Вообще-то, по делу. Ладно, раз так, то делом тебя и отвлеку. У вас же местная газета есть за прошлые годы?

— Конечно, с самого первого выпуска.

— Надо об арнэльмской школе заметки поискать. В этом году юбилей, мне директор сказала собрать материалы для выставки. Точнее, ну, я сам вызвался. Подумал, ты поможешь…

Недавно Эрик устроился в местную школу — следить за спортивным инвентарем, делать мелкий ремонт, помогать на разных мероприятиях. Работа ему нравилась — он говорил, что после тренировок и дежурств это отдых, да и коллектив отличный. И вот теперь он, значит, сам вызвался пойти в Хранилище Знаний.

— Я принесу подшивки, — сказала Аста и отправилась в архив.

Вскоре они уже вдвоем листали тонкие пожелтевшие страницы. Эрик искал нужные заметки, Аста копировала их, иногда увеличивая фотографии и заголовки. Так прошло около часа. Открыв очередную подшивку, Аста увидела на полосе знакомый портрет.

— Смотри, твоя мама, — сказала она, снимая скоросшиватель и протягивая Эрику газету. — Такая красивая, почти не изменилась.

Тот посмотрел мельком, кивнул и принялся было снова за работу, потом вдруг отвлекся:

— Ну-ка, дай глянуть…

В короткой заметке сообщалось, что сеньора полностью оправилась от сложнейшего перелома бедра и вернулась на работу в ратушу. Эрик пробежал текст глазами, потом посмотрел на дату на первой полосе, после чего вновь вернулся к заметке, впившись взглядом в фотографию.

— Что-то не так? — спросила Аста. — Ты не знал, что у твоей мамы был перелом? Даже я где-то об этом слышала.

— Знал. Но не знал, что именно в этот год. Это как раз тогда у меня приступы начались.

— И что? Ты думаешь, это как-то связано?

— Да нет, вряд ли. Но это сентябрьский номер, тут сказано, что лечение заняло четыре месяца. Если она все это время лежала в гипсе, то она не могла со мной гулять. Моя болезнь началась летом.

— Ты уверен?

— Да, в документах стоит дата первого приступа, я ее хорошо помню. Но вот само падение в реку не помню. Мне говорили, что это, как его… защитный механизм, и я верил — это логично. Но получается, что мама тогда со мной не гуляла. А кто тогда? Марта? Но она рассказывала мне ту же историю, слово в слово.

Марта, горничная Беатрис и бывшая няня Эрика, работала у них в доме уже много лет. Аста не сомневалась, что та могла бы пролить свет на дело — люди таких профессий всегда все знают. И ей самой ведь с самого начала показалось: случай с падением в реку — очень странный. А теперь вот эта находка.

— Спроси у мамы, — посоветовала она Эрику. — Только осторожно спроси, не ругайтесь.

— Да мы уже не ругаемся. С тех пор как я работаю и поступил в резерв, мы даже почти не видимся, так что ругаться некогда.

— Хорошо. Я сделаю тебе копию страницы…

Домой Эрик в тот день пришел поздно — вечером были еще сборы с распределением дежурств. Мать сидела одна в гостиной и пила чай, Марты не было видно. Они поздоровались, но Беатрис не спросила, как прошел день, не пригласила его составить ей компанию — она привыкла, что обычно он сразу уходил в свою комнату.

Но в этот раз Эрик подошел к столу.

— Мам, можно тебя о чем-то спросить?

Она явно удивилась, но ответила с улыбкой:

— Конечно. Присаживайся. Налить тебе чаю?

— Нет, спасибо. — Эрик присел в кресло, снял с себя рюкзак и, порывшись в нем, извлек копию заметки. — Вот. Ты помнишь это?

Он протянула ей листок. Беатрис надела очки в тонкой оправе, которые лежали на стопке свежих писем, и бегло просмотрела текст.

— Помню, конечно, — кивнула она, возвращая ему заметку. — Столько времени в гипсовой скорлупе — такое не забывается. А что?

— Но это же то лето.

— Какое?

— Когда началась моя болезнь. То есть ты тогда не могла гулять со мной. Или это было не летом, или это была не ты?

Беатрис побледнела. Медленно сняла очки, тщательно сложила их дужкой к дужке, положила на место. Тонкие пальцы ее дрожали. Эрик ждал.

— Мам, скажи мне все как есть, — попросил он. — Я уже не злюсь на тебя за тот случай, я просто хочу знать правду. Кто тогда был со мной?

И она ответила:

— Я. Именно я была с тобой, Эрик. Просто я еще не знала, что ты у меня есть. — Она помолчала, ища слова и силы продолжать этот разговор. — То, что приступы у тебя начались в три года, именно тем летом — это правда. Но кое-что случилось гораздо раньше, еще до того, как ты родился.

Эрик стал весь внимание — ему и хотелось узнать правду, и одновременно он чувствовал, что в ней точно не будет ничего хорошего.

— Когда умер твой отец, я не находила себе места от горя. Я не плакала, я как будто потеряла все чувства. Мир выцвел, стал серым, полупрозрачным, как паутина, пропали запахи, вкусы, все исчезло. Я даже не чувствовала боли, только пустоту. И туман перед глазами, все было в тумане. Между тем жизнь не ждала, пока я переживу потерю. Городом я тогда правила не так уж долго, многому еще училась, да и обстановка тут всегда неспокойная… Я все делала как во сне, сквозь этот туман. И однажды поняла, что больше не хочу так. Ничего не хочу. Хочу просто закрыть глаза и чтобы ничего не было.

Я долго гнала от себя эту мысль. А потом однажды вечером, под конец рабочего дня, как подумала, что надо снова возвращаться в пустой дом… И пошла на берег реки, за город, туда редко кто заходит. На мне был легкий летний плащ, я набрала полные карманы камней, застегнула все пуговицы и вошла в воду.

И, когда уже зашла так глубоко, что почти не чувствовала дна, Арна вдруг толкнула меня волной, и я снова оказалась у берега, на песке, вся мокрая, сбитая с ног. Она сказала: «Иди домой, Беатрис. Тебя ждет то, о чем ты не знаешь». Слово в слово, так и сказала. Я, конечно, не поняла, о чем она, но очнулась. Выплакалась тогда в первый раз после похорон, а потом пошла домой — переулками, прячась от людских глаз. Стыдно было — представитель власти не должен так терять голову… Мне встретился Тео, он тогда любил прогуливаться далеко вдоль берега. Спросил, что случилось. Я сказала ему, мол, оступилась, упала, промокла… Но он все понял, конечно. Отдал мне свою куртку, проводил до дома и пообещал никому не говорить. А через несколько дней я узнала, что беременна. Конечно, я и раньше могла бы об этом узнать, тело подавало мне знаки, но я была убита горем и не замечала их, все списывая на потрясение. Да и давно потеряла надежду, что у меня будут дети. Потом ты родился, и я стала самой счастливой мамой в мире. А потом… Марта действительно купала тебя, когда начался припадок, именно так это и случилось в первый раз. Я потом повезла тебя в клинику в Дюссельдорф и там сказали: твоя болезнь может быть связана с чем-то, что я пережила во время беременности — а событие с водой у меня было только одно. Марта знала о том, что произошло, и предложила взять вину на себя, сказать, будто она гуляла с тобой и ты упал в реку, но я не позволила. Решила признаться тебе, что сама виновата. А всю правду сказать не решилась… — И она заплакала. — Прости меня, мой мальчик. Я совершила преступление против жизни, когда ты еще не родился, и теперь никто не может тебе помочь…

Эрик, слушая, смотрел в одну точку перед собой, напряженно хмурясь, сопоставляя детали, а потом спросил:

— Но почему тогда болезнь началась не с рождения, а позже?

— Доктора говорили, что она часто начинается после трех лет, по неизвестным причинам, но тот год вообще был очень тяжелым для всех: погибло много защитников и мирных жителей, в том числе брат Асты. Когда она пришла к нам в город, когда ты вернулся и вы стали дружить, я даже подумала, что это как-то связано. Может, тебе суждено было стать ей братом вместо того, которого отняли… А еще я долго считала, что твою болезнь Арна дала мне в наказание — вроде как дети расплачиваются за грехи родителей. Но потом поняла — Арна не наказывает. Она лишь учит нас понимать. Иногда это жестокие уроки, но в них всегда есть что-то очень важное.

— И что же это такое в данном случае?

— Я не знаю. Но в этом тоже есть какой-то смысл, просто мы пока его не видим. Я думаю, Эрик, что ты — часть того, что мы ищем. Вот только не знаю, к худу это или к добру. Я всегда так боялась тебя потерять, а теперь боюсь еще больше…

И ее светлые глаза вновь наполнились слезами. Эрик встал, подошел к ней, впервые за очень долгое время неумело обнял за плечи и сказал:

— Мам, не плачь. Мы со всем разберемся, я разберусь. Обещаю. Все будет хорошо…

А за окном угасало в старом саду лето, и низкое предгрозовое небо хмурилось о чем-то своем, о чем людям никогда не узнать.