Глава 9
— Фан Рунин из Тикани, провинция Петух, — представилась Рин. — Кадет второго курса.
Клерк плюхнул печать академии рядом с ее именем в регистрационном свитке и протянул комплект из трех черных рубах кадета.
— Какая специальность?
— Наследие, — сообщила Рин. — Наставник Цзян Цзыя.
Клерк снова заглянул в свиток.
— Уверена?
— Еще как, — сказала Рин, и ее пульс участился. — Что-то случилось?
— Сейчас вернусь, — сказал клерк и скрылся в задней комнате.
Рин ждала у конторки, и с каждой минутой ей становилось все тревожнее. Неужели Цзян покинул академию? Его уволили? У него был нервный срыв? Его арестовали за хранение опиума на территории академии? Или вне территории?
Она вдруг вспомнила тот день, когда поступила в Синегард и ее заподозрили в обмане на экзамене. Не пожаловалась ли на нее семья Нэчжи за то, что избила его на турнире? Возможно ли подобное?
Наконец, клерк вернулся, на его лице было написано смущение.
— Прошу прощения, — сказал он, — но уже очень давно никто не выбирал Наследие. Мы даже не знаем, какого цвета должна быть твоя нарукавная повязка.
В конце концов из остатков ткани от формы первокурсников соорудили белую повязку.
Занятия начались на следующий день. После выбора Цзяна Рин все равно половину времени проводила с другими наставниками. Поскольку она единственная изучала Наследие, то вместе с кадетами Ирцзаха занималась также Стратегией и Лингвистикой. К своему неудовольствию, она обнаружила, что хотя она и не выбрала Медицину, второкурсникам все равно предстояло помучиться на обязательных занятиях по неотложной медицинской помощи у Энро. Место Истории заняла Дипломатия с наставником Йимом. Цзюнь по-прежнему не допускал ее к тренировкам в своем классе, но Рин изучала боевые искусства с оружием у Соннена.
После окончания утренних занятий Рин полдня проводила с Цзяном. Она взбегала по ступеням к саду Наследия. Время для встречи с наставником. Время получать ответы.
— Опиши, что мы изучаем, — попросил Цзян. — Что такое Наследие?
Рин вытаращила глаза. Она рассчитывала, что это Цзян ей расскажет.
Рин неоднократно пыталась уложить в голове, почему она выбрала Наследие, но не могла произнести ничего, кроме банальностей.
Все это было на уровне интуиции. Истина, которую она знала, но не могла никому объяснить. Рин выбрала Наследие потому, что Цзян обладает каким-то иным источником силы, реальным и загадочным. А Рин сама наткнулась на этот источник в день турнира. Ее пожирал огонь, мир стал красным, она потеряла контроль над собой, и спас ее человек, которого все в академии считали безумцем.
Она заглянула по ту сторону пелены и сойдет с ума, если не удовлетворит свое любопытство, не поймет, что случилось.
Но это не значит, что она имеет хоть малейшее представление о том, чем занимается.
— Странные явления, — ответила она. — Мы изучаем разные странности.
Цзян поднял бровь.
— Как красноречиво.
— Я не знаю, — сказала она. — Я здесь потому, что хотела учиться у вас. Из-за того, что случилось на Испытаниях. Я не знаю, во что ввязалась.
— Нет, знаешь. — Цзян поднял указательный палец и прикоснулся к ее переносице, как когда погасил бушевавшее в ней пламя. — Глубоко внутри, сама этого не осознавая, ты все знаешь.
— Я хотела…
— Ты хотела узнать, что произошло на турнире. — Цзян склонил голову набок. — Вот что случилось: ты призвала бога, и он отозвался.
Рин поморщилась. Снова боги? Все каникулы она надеялась получить ответы, думала, что Цзян все прояснит, когда она вернется, но теперь Рин запуталась еще сильнее.
Прежде чем она успела возразить, Цзян поднял руку.
— Ты пока еще не знаешь, что все это значит. Не знаешь, можешь ли повторить случившееся на ринге. Но ты понимаешь, что если немедленно не получишь ответов, твой мозг взорвется. Ты заглянула по ту сторону и не успокоишься, пока не заполнишь пробелы. Так?
— Да.
— Случившееся с тобой было обычным делом до Красного императора, когда шаманы Никана не понимали, что делают. Если бы это продолжилось, ты сошла бы с ума. Но я позабочусь о том, чтобы этого не произошло. Я позабочусь о твоем здоровье.
Рин позабавило, что это с серьезным видом говорит человек, который разгуливает по территории академии голым.
Интересно, а как ее саму характеризует то, что она ему доверилась?
Как всегда с Цзяном, понимание приходило раздражающе мелкими порциями. Как Рин поняла еще до Испытаний, излюбленным методом обучения у Цзяна был принцип «сначала дела, а объяснения потом», если объяснения вообще следовали. Она уже знала, что если задаст неправильный вопрос, то не получит желаемого ответа. «Раз ты об этом спрашиваешь, — сказал бы Цзян, — значит, еще не готова узнать».
Она научилась просто молча ему подчиняться.
Цзян тщательно выстраивал для нее фундамент, хотя поначалу его требования казались бессмысленными и утомительными. Он велел Рин перевести учебник по истории на старониканский и обратно. Заставил провести холодное осеннее утро у ручья, где она ловила мелкую рыбешку голыми руками. Потребовал, чтобы Рин выполняла задания для всех дисциплин левой рукой, и ей приходилось тратить вдвое больше времени на сочинения, но все равно они выглядели детскими каракулями. Цзян заставил ее целый месяц жить так, будто в сутках двадцать пять часов. На целых две недели Рин перешла на ночной образ жизни и видела лишь ночное небо и призрачно тихий Синегард, а Цзян разозлился, когда она пожаловалась на то, что пропускает другие занятия. Он проверил, как долго Рин может обходиться без сна. И сколько времени может спать не просыпаясь.
Рин проглотила свой скептицизм, доверилась Цзяну и решила следовать его указаниям в надежде, что где-то ее ждет просветление. Но все же она действовала не вслепую, ведь она знала, что найдет на той стороне. И видела возможность этого просветления собственными глазами.
Потому что Цзян делал то, на что не способен ни один человек.
Однажды он, не пошевелив ни единым мускулом, закрутил листья под своими ногами.
Рин решила, что это проделки ветра.
Но Цзян повторил трюк, а потом и еще раз, только чтобы доказать, насколько все под его контролем.
— Вот это да, — сказала она и повторила: — Вот это да. Но как? Как?
— С легкостью, — ответил он.
Рин вытаращилась на него.
— Это… это же не боевые искусства, это…
— Что? — спросил Цзян.
— Нечто сверхъестественное.
Он самодовольно улыбнулся.
— Сверхъестественное — это слово для всего того, что не укладывается в твое понимание мира. Ты должна покончить с неверием. Просто смирись с тем, что подобное возможно.
— И я должна поверить в то, что вы бог?
— Не глупи. Я не бог. Я смертный, который пробудился, и в пробуждении заключена сила.
Он приказывал ветру завывать. Одним движением руки велел деревьям шелестеть листьями. Пускал рябь по воде, не прикасаясь к ней, и, прошептав одно слово, искривлял тени.
Рин понимала — Цзян демонстрирует ей это, потому что она не поверила бы ему, если бы он просто объявил это возможным. Цзян создавал для нее фундамент, паутину новых идей. Как объяснить ребенку концепцию гравитации, пока он не знает, что такое падение?
Какие-то истины можно усвоить, просто запоминая, как, например, историю или грамматику. Какие-то следует переваривать медленно, они должны стать истинами как неотъемлемая часть картины мира.
Однажды Катай сказал ей, что власть имущие диктуют, что считать приемлемым. Относится ли это к миру природы?
Цзян переформатировал для Рин ощущение реальности. Демонстрируя невозможное, он изменил ее подход к материальному миру.
Это оказалось просто, потому что ей хотелось верить. Рин без особого труда мысленно примирилась с вызовом, который эти действия бросали ее представлениям о реальности. Все травматические события уже случились. Ее пожирало пламя. Она понимала, что может сгореть. Это не выдумка. Так все и было.
Рин научилась не отрицать то, что делает Цзян, лишь потому, что это не соответствует ее прежним представлениям о порядке вещей. Научилась не удивляться.
Произошедшее на турнире проделало огромную зазубренную дыру в ее понимании мира, и Рин хотелось, чтобы Цзян поскорее эту дыру заполнил.
Иногда, если она задавала правильный вопрос, Цзян посылал ее в библиотеку для самостоятельного поиска ответов.
Когда она спросила его, где раньше занимались подобными практиками, Цзян отправил ее бесплодно копаться в странных и зашифрованных текстах. Заставил читать о древних лунатиках южных островов и их методах исцеления с помощью души растений. Приказал написать подробный отчет о деревенских шаманах Глухостепи на севере, о том, как они впадают в транс и путешествуют, воплощаясь в орлов. Велел изучить свидетельства о крестьянах юга Никана, объявивших себя ясновидящими.
— Как бы ты назвала всех этих людей? — спросил он.
— Необычными. Людьми со способностями или людьми, делающими вид, что имеют способности. — Рин не видела другой связи между этими людьми. — А как бы назвали их вы?
— Я бы назвал их шаманами, — сказал он. — Теми, кто общается с богами.
Когда она спросила, что он подразумевает под богами, Цзян заставил ее изучать религию. Не просто религию Никана, а все религии в мире, каждую религию, которая когда-то существовала от зари человечества.
— А что человек подразумевает под богами? — спросил он. — Почему у нас есть боги? Какой цели они служат в обществе? Займись этим. Найди ответы.
Через неделю Рин составила, по ее мнению, блестящий отчет о разнице между никанской и гесперианской религиозными традициями. Она гордо поведала свои выводы Цзяну в саду Наследия.
В Гесперии была только одна церковь. Гесперианцы верили в Творца, стоящего выше всех смертных и имеющего облик человека. Рин утверждала, что этот бог-Творец — способ, с помощью которого правительство Гесперии поддерживает порядок. Священники ордена Творца не получали политических постов, но обладали даже большим культурным влиянием, чем правительство. Поскольку Гесперия — крупная страна без наместников, имеющих абсолютную власть в своих провинциях, исполнение законов поддерживалось пропагандой мифологического морального кодекса.
Империю же Рин, наоборот, назвала страной суеверных атеистов. Конечно, в Никане хватало богов. Но, как и Фаны, большинство никанцев были религиозны только когда это удобно. Странствующие монахи составляли малую часть населения, они были скорее хранителями прошлого, чем частью института с реальной властью.
В Никане боги были героями мифов, культурными символами, их почитали во время важных событий вроде свадьбы, рождения или смерти. Боги отражали эмоции никанцев. Но никто не верил, что, если не зажечь благовония в честь Лазоревого дракона, это принесет неудачу на весь год. Никто не думал, что можно уберечь родных от беды, если молиться Великой черепахе.
Никанцы практиковали эти ритуалы, потому что им это было удобно, как способ выразить свою тревогу по поводу приливов и отливов удачи.
— То есть религия и на востоке и на западе — это просто общественная конструкция, — сделала вывод Рин. — Разница заключается в применении.
Цзян внимательно слушал ее доклад. Когда она закончила, он по-детски раздул щеки и выдохнул, а потом потер виски.
— Так ты считаешь никанскую религию простым суеверием?
— Никанская религия слишком бессистемна, чтобы быть хоть капельку правдивой, — ответила Рин. — У нас четыре главных бога — Дракон, Тигр, Черепаха и Феникс. А еще целый пантеон местных богов, покровителей деревень, богов животных, богов рек, богов гор… — Она загибала пальцы. — Как все они могут существовать в одном месте? Что это за мир, где весь сонм этих богов будет бороться за господство? Самое логичное объяснение в том, что когда мы говорим «бог», то подразумеваем сказку. Ничего больше.
— Так ты не веришь в богов? — спросил Цзян.
— Я верю в богов в той же степени, как любой житель Никана. Я верю в богов как культурное явление. Метафору. Мы просим их о защите, когда не находим ничего лучшего, это проявление наших тревог. Но я не считаю их реальными, влияющими на события во вселенной.
Она произнесла это с серьезным лицом, но явно преувеличила.
Потому что Рин знала — что-то все-таки реально. В глубине души она понимала, что в мироздании есть нечто больше того, с чем она сталкивается в материальном мире. Она не была таким скептиком, каким притворялась.
Но чтобы объяснить что-то Цзяну, лучше всего было принять радикальную позицию, в этом случае Рин удавалось найти самые сильные аргументы.
Он не заглотил наживку, и Рин продолжила:
— Если существует божественный творец, высший моральный авторитет, то почему с хорошими людьми происходят несчастья? И зачем боги вообще создали людей, таких несовершенных?
— Но если божественного не существует, то почему мы приписываем такой статус мифическим фигурам? — спросил Цзян. — Зачем поклоняться Великой черепахе? Или богине-улитке Нюйве? Зачем мы воскуряем благовония небесному Пантеону? Верим в то, что религия требует жертв? Зачем бедный никанский крестьянин приносит жертвы богам, если знает, что это просто миф? Какой ему от этого прок? И откуда взялись подобные традиции?
— Не знаю, — призналась Рин.
— Так выясни. Выясни природу мироздания.
Рин подумала, что несколько неразумно требовать от нее решить задачу, над которой тысячелетиями бьются философы и теологи, но вернулась в библиотеку.
Оттуда она принесла новые вопросы.
— И как существование или несуществование богов влияет на меня? Почему важно, как образовалась вселенная?
— Потому что ты ее часть. Потому что ты существуешь. И если ты не хочешь вечно оставаться крохотной песчинкой, не понимающей своей связи с общим порядком, то должна это исследовать.
— Почему?
— Потому что ты хочешь обрести силу. — Он снова притронулся к ее лбу. — Но как ты одолжишь силу у богов, если не понимаешь, кто они?
По указанию Цзяна Рин проводила в библиотеке больше времени, чем большинство пятикурсников. Он велел ей ежедневно писать сочинения, а тема возникала после многочасовых обсуждений. Он заставлял Рин находить связи между текстами в различных дисциплинах, текстами, написанными в разные столетия и на разных языках.
Как теория Сээцзиня о передаче ци с дыханием связана с традицией спирцев вдыхать пепел усопших?
Как никанские боги менялись со временем и как это отражало возвышение того или иного наместника в разные исторические периоды?
Когда Федерация начала считать свою власть дарованной богами и почему?
Как доктрина разделения церкви и государства повлияла на гесперианскую политику? В чем заключается ироничность этой доктрины?
Он разрывал ее мозг на кусочки и собирал их вместе, потом решал, что этот порядок ему не нравится, и снова рвал. Цзян заставлял ее мыслить на пределе возможностей, как и Ирцзах. Но Ирцзах нагружал мозг Рин в рамках известных параметров. Его задания делали ее более умелой в границах уже известного пространства. Цзян же заставлял ее разум расширяться в совершенно новых измерениях.
Это был мысленный эквивалент бега со свиньей в гору.
Рин беспрекословно подчинялась, гадая, чего он от нее в итоге добивается. Чему пытается научить, не считая того, что ни одно ее представление о мире не было верным.
Хуже всего была медитация.
В третьем месяце семестра Цзян объявил, что впредь Рин будет каждый день по часу медитировать вместе с ним. Рин понадеялась, что он об этом забудет, как часто забывал, какой на дворе год или как его зовут.
Но из всех своих правил этого Цзян придерживался неукоснительно.
— Каждое утро без исключения ты будешь неподвижно сидеть целый час в саду.
Она подчинилась. Но ненавидела медитацию.
— Прижми язык к нёбу. Почувствуй, как вытягивается позвоночник. Ощути пространство между позвонками. Проснись!
Рин резко выдохнула и дернулась. Голос Цзяна, всегда такой тихий и умиротворяющий, ее усыпил.
У нее зачесалась левая бровь. Она поерзала. Цзян отчитал бы ее, если она почешется. Вместо этого Рин подняла бровь как можно выше. Зуд только усилился.
— Сиди спокойно, — велел Цзян.
— Спина болит, — пожаловалась Рин.
— Это потому, что ты не сидишь прямо.
— Думаю, это после спарринга.
— А я думаю, что у тебя дерьмо в голове.
Пять минут прошли в молчании. Рин повернулась сначала в одну сторону, потом в другую. Что-то хрустнуло. Она поморщилась.
Она жутко утомилась. Рин считала языком зубы. Потом еще раз — в противоположном направлении. Перенесла вес с одной ягодицы на другую. Ощутила непреодолимое желание встать, попрыгать, сделать что угодно.
Она открыла один глаз и обнаружила, что наставник Цзян смотрит прямо на нее.
— Сиди спокойно.
Рин проглотила возмущение и подчинилась.
После многих лет напряжения и постоянной учебы Рин считала медитацию бесполезной тратой времени. Ей казалось неправильным сидеть в неподвижности и ничем не занимать мозг. Она с трудом выдерживала три минуты этой пытки, не говоря уже о шестидесяти. Она была так напугана тем, что придется ни о чем не думать, что думала только о том, как ни о чем не думать.
Цзян, с другой стороны, мог медитировать бесконечно. Он превращался в статую, неподвижную и умиротворенную. Он выглядел, как сам воздух, как будто растает, если Рин не будет напряженно в него всматриваться. Как будто способен покинуть собственное тело и улететь в другое место.
Ей на нос села муха. Рин громко чихнула.
— Начнем отсчет сначала, — спокойно объявил Цзян.
— Проклятие!
Когда в Синегард вернулась весна и установилась достаточно теплая погода, чтобы не приходилось кутаться в толстую зимнюю одежду, Цзян повел Рин в горы Удан. Два часа они шли молча, а в полдень Цзян решил остановиться на освещенной солнцем площадке, откуда открывался вид на всю долину.
— Тема сегодняшнего урока — растения. — Он сел и вывалил содержимое своей сумки на траву. Там были растения и порошки, куски кактусов, несколько цветков красного мака с ножками и кучка сушеных грибов.
— Мы будем употреблять наркотики? — спросила Рин. — Ого.
— Я буду. А ты просто наблюдай.
Растирая маковые зерна в каменной ступке пестиком, он читал Рин лекцию:
— Эти растения изначально не росли в Синегарде. Грибы выращивали в лесах провинции Кролик. Больше ты нигде их не найдешь, они хорошо растут только в тропическом климате. Кактусы лучше всего растут в пустыне Бахра, между нашей северной границей и Глухостепью. Этот порошок — из кустарника, который можно найти лишь в дождевых лесах Южного полушария. Кустарник дает маленькие оранжевые плоды, безвкусные и липкие. А наркотик делают из высушенных и измельченных корней растения.
— И хранение всего этого в Синегарде — преступление, — сказала Рин, потому что кто-то же должен об этом упомянуть.
— Ах, закон. — Цзян понюхал неизвестный листок и отбросил его. — Какое неудобство. И совсем ни к чему. — Он бросил взгляд на Рин. — А почему в Никане не одобряют употребление наркотиков?
Он часто так поступал — кидал ей вопросы, к которым Рин не была готова. Если она говорила слишком быстро или делала поспешные обобщения, Цзян загонял ее в угол аргументами, пока она не произносила четко, что имела в виду, и досконально не обосновывала.
Теперь Рин уже тщательно обдумывала ответы.
— Потому что психоделики взрывают мозг и ассоциируются с напрасной тратой времени и хаосом в обществе. Потому что наркоманы не вносят вклад в общество. Потому что эту напасть оставила нам в наследство Федерация.
Цзян медленно кивнул.
— Хорошо сформулировано. Ты с этим согласна?
Рин пожала плечами. Она достаточно насмотрелась в Тикани на опиумные притоны и знала, на что похожа наркомания. Рин понимала, почему закон так суров.
— Сейчас я согласна, — осторожно сказала она. — Но, видимо, изменю свое мнение после ваших слов.
Цзян криво усмехнулся.
— Каждая вещь по природе своей имеет двойственное предназначение, — сказал он. — Ты видела, что мак делает с обычным человеком. Учитывая то, что ты знаешь о наркомании, твои выводы вполне разумны. Опиум превращает людей в идиотов. Разрушает местную экономику и ослабляет всю страну.
Цзян взвесил на ладони еще одну порцию маковых семян.
— Но нечто настолько деструктивное одновременно имеет потрясающий потенциал. Цветок мака больше, чем что-либо, показывает двойственность галлюциногенов. Мак известен тебе под тремя именами. В самой распространенной форме это кусочки опиума, которые курят через трубку, и этот мак делает человека бесполезным. Отупляет и закрывает для мира. Есть еще вызывающий безумную зависимость героин, который делают из порошка, получаемого из сока растения. Но зерна? Зерна — это мечта шамана. Если употреблять их с должной подготовкой разума, они дадут доступ ко всей вселенной внутри твоего мозга.
Он отложил маковые зерна и обвел руками разложенные перед ним растения-психоделики.
— Шаманы всех континентов веками использовали эти растения для изменения состояния сознания. Лекари Глухостепи использовали этот цветок, чтобы летать как стрела и разговаривать с богами. Они погрузят тебя в транс, и ты сможешь войти в Пантеон.
Глаза у Рин округлились. Вот оно что. И постепенно разрозненные штрихи начали соединяться. Она стала понимать, зачем полгода занималась исследованиями и медитацией. До сих пор она изучала две отдельные темы — шаманов и их способности, богов и природу вселенной.
А теперь, познакомив ее с психоделическими растениями, Цзян сплел эти нити в одну теорию — теорию духовной связи психоделиков и мира грез, где обитают боги.
Отдельные концепции сложились в ее разуме вместе, как возникшая за одну ночь паутина. Заложенный Цзяном фундамент внезапно обрел всеобщий и исключительный смысл.
У нее был контур рисунка, но сама картинка еще оставалась нечеткой. Незавершенной.
— Внутри моего мозга? — осторожно повторила Рин.
Цзян покосился на нее.
— Ты знаешь, что означает слово «энтеоген»?
Она покачала головой.
— Оно означает, что ты становишься божественным изнутри. — Цзян снова дотронулся до ее лба. — Личность сливается с богом.
— Но мы не боги, — возразила Рин. Всю неделю она торчала в библиотеке, пытаясь проследить корни никанской теологии. Религиозная мифология Никана полнилась встречами смертных с богами, но нигде не упоминалось что-либо про сотворение бога. — Шаманы говорят с богами. Но не создают их.
— А какая разница между богом и внутренним богом? Какая разница между вселенной, заключенной в твоем разуме, и внешней вселенной? — Цзян прикоснулся к ее вискам. — Разве не на этом основана твоя критика теологический иерархии Гесперии? Что идея отдельного от нас и правящего нами божественного творца не имеет смысла?
— Да, но… — Она умолкла, пытаясь понять его слова. — Я не имела в виду, что мы боги, я говорила о том…
Она и сама не знала, что имела в виду, и с мольбой посмотрела на Цзяна.
И он в кои-то веки дал простой ответ:
— Ты должна объединить эти концепции. Бог снаружи. И бог внутри. Как только ты поймешь, что это одно и то же, как только сложишь в голове обе идеи и поймешь их истинность, ты станешь шаманом.
— Но это не может быть так просто, — выпалила Рин. В голове по-прежнему стоял туман. Она попыталась сформулировать свои мысли: — Если это… тогда… тогда почему никто так не делает? Почему никто в опиумных притонах не находит богов?
— Потому что они не знают, что искать. Никанцы не верят в богов, не забыла?
— Ладно, — сказала Рин, отказываясь заглатывать наживку, когда ей швырнули в лицо собственные слова. — Но почему? — Она считала религиозный скептицизм никанцев обоснованным, но как тогда Цзян и ему подобные могут творить такие чудеса? — Почему верующих так мало?
— Когда-то их было больше, — сказал Цзян, и Рин поразилась, с какой горечью это прозвучало. — Когда-то здесь было много монастырей. А потом пришел Красный император и, решив объединить страну, все их сжег. Шаманы потеряли власть. Монахи — те, кто обладали подлинной властью, — либо погибли, либо исчезли.
— И где они сейчас?
— Скрываются. Забыты. В недавней истории лишь среди кочевников Глухостепи и племен Спира остались те, кто способен общаться с богами. И это не совпадение. Задача по модернизации и мобилизации влечет за собой веру в способность человека контролировать мировой порядок, а когда такое происходит, теряется связь с богами. Когда человек начинает думать, что сам пишет сценарий мировых событий, он забывает о силах, придумавших нашу реальность. Когда-то академия была монастырем. А теперь здесь готовят военных. Ты обнаружишь, что подобное повторяется во всех великих государствах мира, вошедших в так называемую цивилизованную эру. В Мугене нет шаманов. В Гесперии нет шаманов. Они почитают людей, которых считают богами, но не самих богов.
— А что насчет никанских суеверий? — спросила Рин. — То есть в Синегарде, где много образованных людей, религия исчезла, но что насчет деревень? Насчет религии народа?
— Никанцы верят в иконы, а не в богов, — ответил Цзян. — Они не понимают, чему поклоняются. Ставят ритуалы выше теологии. Шестьдесят четыре бога с одинаковой властью? Как удобно и как нелепо. В религии невозможны такие четкие определения. Боги организованы не так аккуратно.
— Но я не понимаю, — сказала она. — Почему исчезли шаманы? Разве Красный император не был бы более могущественным, если бы шаманы вступили в его армию?
— Нет. Все наоборот. Создание империи требует единства и подчинения. Учений, которые распространены по всей стране. Ополчение — это бюрократическая сущность, которой интересны только результаты. Я не могу преподавать все то же самое в классе из пятидесяти человек, а уж тем более для тысяч. Ополчение почти целиком состоит из людей вроде Цзюня, который считает имеющим значение лишь то, что дает немедленные результаты, причем эти результаты можно воспроизвести и снова использовать. Но шаманизм — искусство неточное. Как же иначе? Оно касается фундаментальных истин о каждом из нас, как мы связаны с феноменом бытия. Конечно, оно неточное. Если мы полностью это поймем, то сами станем богами.
Рин это не убедило.
— Но ведь наверняка какие-то учения можно было распространить шире.
— Ты переоцениваешь возможности империи. Подумай о боевых искусствах. Почему ты сумела победить однокурсников на Испытаниях? Потому что они изучали урезанную для удобства версию. То же самое относится и к религии.
— Но шаманов ведь не забыли окончательно. Эта дисциплина по-прежнему существует.
— Эта дисциплина — шутка, — сказал Цзян.
— А мне так не кажется.
— Только тебе, — сказал Цзян. — Даже Цзима сомневается в ценности этого курса, но не может заставить себя его отменить. В глубине души никанцы никогда не бросали надежду снова обрести шаманов.
— Но у них есть шаманы. Я верну шаманизм обратно в мир.
Рин с надеждой посмотрела на Цзяна, но тот сидел неподвижно, уставившись на край скалы, словно его разум блуждает где-то далеко. Выглядел он очень печальным.
— Эра богов окончена, — наконец сказал он. — Никанцы, может, и упоминают шаманов в легендах, но не принимают концепцию сверхъестественного. Для никанцев шаманы — безумцы. Мы не безумцы. Но как убедить в этом других, когда все в это верят? Как только империя так решила, все свидетельства обратного были уничтожены. Степняки были изгнаны на север, прокляты и подозревались в колдовстве. Спирцы порабощены и считались отбросами, их кидали в сражения, как диких псов, и в конце концов принесли в жертву.
— Тогда мы научим никанцев, — сказала Рин. — Заставим их вспомнить.
— Ни у кого не хватит терпения выучить все то, что я тебе преподаю. Помнить — это задача только для нас. Я годами искал кадета, и лишь ты поняла истину.
Рин почувствовала в этих словах укол разочарования, не собой, а империей. Трудно было смириться с тем, что когда-то люди могли свободно разговаривать с богами, но больше не могут.
Как вся страна могла забыть о богах, способных наградить невообразимой силой?
Легко, вот как.
Мир гораздо проще, когда все сущее предстает перед глазами. Проще забыть о тех силах, которые создали эти грезы. Проще поверить, что реальность существует лишь в одном измерении. Рин сама в это верила до недавнего времени, и теперь разум с трудом приспосабливался к иному.
Но сейчас она знала правду, и это придавало ей сил.
Рин молча уставилась на долину внизу, пытаясь постичь масштаб того, о чем она только что узнала. Тем временем Цзян набил порошком трубку, прикурил и сделал долгую, глубокую затяжку.
Он прикрыл глаза. На лице расплылась умиротворенная улыбка.
— Поехали, — сказал он.
Когда наблюдаешь за человеком под кайфом, но сам при этом трезв, то быстро начинаешь скучать. Через несколько минут Рин толкнула Цзяна, но он не пошевелился, и тогда она начала спуск с горы в одиночестве.
Если Рин думала, что Цзян позволит ей принимать галлюциногены для медитации, то она ошибалась. Он заставлял ее помогать в саду, поливать кактусы и грибы, но запрещал трогать растения, пока не позволит.
— Без должной подготовки разума психоделики не принесут тебе пользы, — объяснил он. — Ты просто станешь раздражительной.
Сначала Рин с этим согласилась, но прошло уже несколько недель.
— И когда же я буду готова?
— Когда просидишь пять минут спокойно и не открывая глаз.
— Но я могу сидеть спокойно! Я сижу спокойно уже почти год! Только этим и занимаюсь!
Цзян ткнул в ее сторону садовыми ножницами.
— Не смей говорить со мной таким тоном!
Она грохнула подносом с кусочками кактусов о полку.
— Я знаю, кое-чему вы меня не учите. Специально держите в неведении. И я не понимаю почему.
— Потому что ты меня тревожишь. Ты обладаешь такими способностями, как никто другой, даже Алтан. Но ты нетерпелива. Беспечна. И пытаешься увильнуть от медитации.
Она и впрямь пыталась увильнуть от медитации. Предполагалось, что Рин должна вести дневник медитации, записывать каждый раз, когда она успешно помедитировала в течение часа. Но накапливались задания по другим предметам, и Рин пренебрегала ежедневным ничегонеделанием.
— Не вижу в ней смысла, — сказала она. — Если нужно на чем-то сосредоточиться — я могу. На чем угодно. Но опустошать разум? Избавиться от мыслей? От чувств? Какой от этого толк?
— Это отсекает тебя от материального мира, — ответил Цзян. — Как ты можешь достичь духовного мира, если поглощена тем, что происходит у тебя под носом? Я знаю, почему это для тебя так сложно. Тебе нравится опережать однокурсников. Нравится лелеять былые обиды. Ненавидеть так приятно, верно? До сих пор ты накапливала гнев и использовала его как топливо. Но пока не научишься его отпускать, ты не найдешь путь к богам.
— Так дайте мне психоделики, — предложила Рин. — Чтобы я отпустила гнев.
— А теперь ты торопишься. Я не позволю тебе заниматься тем, в чем ты едва разбираешься. Это слишком опасно.
— Какая опасность в том, чтобы просто сидеть неподвижно?
Цзян встал и опустил руку с ножницами.
— Это не просто какая-то сказочка, в которой ты можешь взмахом руки попросить богов исполнить три желания. Мы здесь не глупостями занимаемся. Эти силы могут тебя сломать.
— Ничего со мной не случится, — огрызнулась она. — Со мной вообще ничего не происходит уже несколько месяцев. Вы все твердите о богах, но при медитации мне просто становится скучно, чешется нос, и каждая секунда кажется вечностью.
Она потянулась за цветком мака.
Цзян оттолкнул ее руку.
— Ты не готова. Даже близко.
Рин вспыхнула.
— Это всего лишь наркотики…
— Всего лишь наркотики? Всего лишь? — Голос Цзяна перешел в визг. — Я вынесу тебе предупреждение. И только один раз. Ты не первый студент, выбравший Наследие. О да, Синегард много лет пытался выпускать шаманов. Хочешь знать, почему никто не воспринимает этот предмет всерьез?
— Потому что вы пускаете газы на заседаниях совета?
На это он даже не рассмеялся, а значит, это куда серьезнее, чем ей казалось.
Вообще-то, выглядел он так, словно ему причинили боль.
— Мы пытались, — сказал он. — Десять лет назад. У меня было четверо студентов, таких же способных, как и ты, но не обладающих яростью Алтана или твоим нетерпением. Я учил их медитировать, рассказывал о Пантеоне, но у тех кадетов было только одно на уме — как вызвать богов и напитаться их силой. И знаешь, что случилось?
— Они вызвали богов и стали великими воинами? — с надеждой спросила Рин.
Цзян уставился на нее тяжелым взглядом.
— Все они сошли с ума. Все до единого. Двое были достаточно смирными, поэтому их заперли в сумасшедший дом до конца дней. А другие двое представляли опасность для самих себя и окружающих. Императрица отправила их в Бахру.
Рин вытаращилась на него. Она не представляла, что на это ответить.
— Я встречал души, которые не могут найти свои тела, — сказал Цзян. Сейчас он выглядел стариком. — Встречал людей, находящихся на полпути к миру духов, застрявших между нашим миром и тем. И что это означает? Что не надо. Играть. С огнем. — С каждым словом он дотрагивался пальцем до ее лба. — Если ты не хочешь, чтобы твои гениальные мозги разлетелись на кусочки, делай, как я говорю.
Рин чувствовала твердую почву под ногами лишь на других занятиях. Их темп в два раза увеличился, и хотя Рин с трудом не отставала от остальных, учитывая абсурдные нагрузки со стороны Цзяна, было приятно для разнообразия изучать что-то, несущее смысл.
Рин всегда чувствовала себя чужаком среди однокурсников, но в этом году как будто поселилась совершенно в ином мире. Она все дальше отдалялась от мира, где все функционирует как положено, где реальность не меняется, где Рин знает форму и природу вещей и ей не напоминают о том, что на самом деле она ничего не знает.
— Ну правда, — спросил как-то за обедом Катай. — Что ты изучаешь?
Как и все остальные однокурсники, Катай считал Наследие курсом истории религии, смесью антропологии и народной мифологии. Рин их не поправляла. Проще поддерживать правдоподобную ложь, чем пытаться убедить в правде.
— Что ни одно мое представление о мире не было верным, — задумчиво ответила Рин. — Что реальность пластична. Что в каждом живом существе есть скрытые связи. Что весь мир — лишь мысль, грезы бабочки.
— Рин?
— Что?
— Твой локоть в моей каше.
Она вытаращила глаза.
— Прости.
Катай отодвинул миску подальше.
— О тебе болтают. Другие кадеты.
Рин скрестила руки на груди.
— И что говорят?
Катай помолчал.
— Что ты, наверное, начала кое-что соображать. И ничего хорошего это не означает.
А разве она ожидала что-то другое? Рин закатила глаза.
— Они меня не любят. Вот так сюрприз.
— Дело не в этом, — сказал Катай. — Они тебя боятся.
— Потому что я выиграла турнир?
— Потому что ты ворвалась сюда из деревни, о которой никто никогда не слышал, и отвергла одно из самых престижных предложений, чтобы учиться у местного безумца. Никто не может понять, что ты собой представляешь. Никто не знает, чего ты добиваешься. — Катай повернулся к ней. — А чего ты добиваешься?
Она задумалась. Рин знала это выражение на лице Катая. В последнее время она видела его часто, чем дальше ее занятия удалялись от тем, которые можно легко объяснить непосвященному. Катай терпеть не мог, когда чего-то не знает, а Рин не нравилось что-то от него утаивать. Но как объяснить ему цель занятий Наследием, если она и себе-то толком не может ее объяснить?
— В тот день на ринге со мной что-то произошло, — наконец сказала она. — Я пытаюсь понять, что именно.
Она приготовилась встретиться с клиническим скепсисом Катая, но тот лишь кивнул.
— И ты считаешь, что у Цзяна есть ответы?
Она выдохнула:
— Если нет у него, то нет ни у кого.
— Но ведь до тебя доходили слухи…
— Безумцы. Выбывшие студенты. Заключенные в Бахре, — сказала она. Все рассказывали разные истории о прежних учениках Цзяна. — Я знаю. Поверь, я знаю.
Катай долго и изучающе смотрел на Рин. Наконец он кивнул на ее нетронутую миску с кашей. Рин готовилась к очередному экзамену у Цзимы и забыла поесть.
— Просто будь осторожна, — сказал Катай.
Второкурсники обладали правом драться на ринге.
Алтан покинул академию, и звездой поединков стал Нэчжа, под руководством Цзюня быстро превратившийся в еще более грозного бойца. Через месяц он уже вызывал на бой студентов на два или три года старше, ко второй весне был непобежденным чемпионом.
Рин хотелось поучаствовать, но разговор с Цзяном положил конец ее надеждам.
— Ты не будешь драться, — сказал он однажды, когда они балансировали на проложенных над ручьем шестах.
Она тут же плюхнулась в воду.
— Что? — выплюнула она, как только выбралась.
— В поединках участвуют только те кадеты, чьи наставники на это согласны.
— Так согласитесь!
Цзян окунул в воду пальцы ног и осторожно вытащил.
— Нет.
— Но я хочу драться!
— Это интересно, но не годится.
— Но…
— Никаких «но». Я твой наставник. Ты не оспариваешь мои приказы, а подчиняешься им.
— Я подчиняюсь приказам, которые имеют смысл, — отозвалась она, раскачиваясь на шесте.
Цзян фыркнул:
— В поединке главное — не победа, а демонстрация новой техники. Ты что, собираешься сгореть на глазах у всех студентов?
Рин больше не настаивала.
Не считая поединков, которые Рин регулярно посещала, она редко виделась с другими девочками. Нян всегда оставалась после занятий у Энро, а Венка патрулировала город или тренировалась вместе с Нэчжой.
Катай начал заниматься вместе с Рин в женском общежитии, но лишь потому, что только там всегда было гарантированно пусто. На новом первом курсе девочек не было, а Куриль и Арда покинули академию. Обеим предложили престижные позиции старших офицеров в Третьей и Восьмой дивизиях соответственно.
Алтан тоже ушел. Но никто не знал, в какую дивизию он попал. Рин ожидала, что это станет предметом для всеобщего обсуждения, но Алтан исчез, словно его и не было. Легенда об Алтане Тренсине стала тускнеть, и, когда в Синегард пришел новый курс, он уже не знал, кто такой Алтан.
Со временем Рин обнаружила одно неожиданное преимущество в том, чтобы быть единственной ученицей на курсе Наследия — ей больше не приходилось состязаться с остальными.
Конечно, любезнее они не стали. Но Рин больше не слышала шуток по поводу своего акцента, Венка перестала морщить нос каждый раз, когда они оказывались вместе в общежитии, и один за другим синегардцы привыкли к ее присутствию, пусть и без особого восторга.
Нэчжа остался единственным исключением.
Они занимались теми же предметами, кроме Боевых искусств и Наследия. Каждый изо всех сил старался не замечать другого. Многие учебные группы были так малы, что это оказывалось непросто, но Рин считала, что холодная отстраненность лучше открытой вражды.
И все-таки она не упускала Нэчжу из вида. Да и как иначе? Он был звездой курса и разве что в Стратегии и Лингвистике отставал от Катая, но во всем остальном занял место Алтана. Наставники его обожали, первокурсники обожествляли.
— В нем нет ничего особенного, — пожаловалась она Катаю. — Он даже не победил в турнире. Кто-нибудь из первокурсников об этом знает?
— Конечно, — не поднимая головы от задания по Лингвистике, ответил Катай терпеливым тоном человека, уже много раз обсуждавшего эту тему.
— Так почему же они не поклоняются мне? — вопрошала Рин.
— Потому что ты не дерешься на ринге. — Катай завершил последнюю таблицу спряжения гесперианских глаголов. — А еще потому, что ты странная и не красавица.
Но в целом детское соперничество исчезло. Частично потому, что они просто стали старше, а еще потому, что исчезло напряжение перед Испытаниями — кадеты были уверены в своем будущем, пока успевают в учебе. А кроме того, занятия стали такими сложными, что просто не оставалось времени на мелкие распри.
Но ближе к концу второго года курс снова начал раскалываться — теперь по линии провинций и политики.
Непосредственной причиной был дипломатический кризис с войсками Федерации на границе провинции Лошадь. Стычка на аванпосте между мугенскими торговцами и никанскими рабочими обернулась смертями. Мугенцы послали вооруженных полицейских, чтобы убить виновных. Пограничники провинции Лошадь ответили тем же образом.
Наставника Ирцзаха немедленно вызвали на дипломатический совет к императрице, а значит, Стратегию на две недели отменили. Однако студенты об этом не подозревали, пока не обнаружили поспешно нацарапанную записку Ирцзаха.
— «Не знаю, когда вернусь. Обе стороны открыли огонь. Погибли четверо гражданских», — зачитала записку Нян. — Боги. Это же война, да?
— Необязательно. — Только Катай сохранил полное спокойствие. — Стычки происходят постоянно.
— Но были жертвы…
— Всегда бывают жертвы, — сказал Катай. — Это происходит уже почти два десятилетия. Мы их ненавидим, они ненавидят нас, и из-за этого гибнут люди.
— Погибли граждане Никана! — воскликнула Нян.
— Да, но императрица не собирается ничего предпринимать.
— Она ничего и не может сделать, — прервал его Хан. — В провинции Лошадь недостаточно войск, чтобы удержать фронт — там слишком мало людей, не из кого набирать армию. Основная проблема в том, что наместники не ставят во главу угла государственные интересы.
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — заявил Нэчжа.
— Зато я знаю, что на границе погибли люди моего отца, — сказал Хан. Яд в его голосе удивил Рин. — А твой отец тем временем сидит в своем дворце и делает вид, что ничего не происходит, потому что прекрасно себя чувствует за двумя буферными провинциями.
Прежде чем кто-либо успел пошевелить хоть пальцем, Нэчжа схватил Хана за затылок и приложил лицом об стол.
Все притихли.
Оглушенный Хан поднял голову, не соображая, как ответить. Его нос с хрустом сломался, кровь текла по подбородку.
Нэчжа отпустил его затылок.
— Не смей говорить о моем отце.
Хан что-то выплюнул — видимо, кусок зуба.
— Твой отец — вонючий трус.
— Я сказал — не смей…
— У вас больше всего войск в империи, а вы их не посылаете. Почему, Нэчжа? Планируете использовать для чего-то другого?
Глаза Нэчжи вспыхнули.
— Хочешь, чтобы я сломал тебе шею?
— Мугенцы не собираются вторгаться, — поспешно встрял Катай. — Они устроили шум на границе провинции Лошадь, но не вводят сухопутные войска. Не хотят злить Гесперию…
— Гесперии насрать, — сказал Хан. — Ей уже много лет плевать на Восточное полушарие. Ни послов, ни дипломатов…
— Это из-за мирного договора, — сказал Катай. — Они считают, что нет причин беспокоиться. Но если Федерация нарушит баланс сил, они вмешаются. А руководство Мугена это знает.
— А еще оно знает, что у нас нет координированной обороны границ и нет флота, — буркнул Хан. — Не питай иллюзий.
— Сухопутное вторжение для них нерационально, — настаивал Катай. — Мирный договор им выгоден. Они же не хотят потерять тысячи человек в центре империи. Войны не будет.
— Конечно. — Хан скрестил руки на груди. — А для чего же тогда мы тренируемся?
Второй кризис произошел два месяца спустя. Несколько пограничных городов в провинции Лошадь объявили бойкот мугенским товарам. В ответ мугенский генерал-губернатор закрыл, разграбил и сжег все лавки никанцев по ту сторону границы.
Когда об этом стало известно, Хан покинул академию, чтобы вступить в отцовский батальон. Цзима грозила ему отчислением, если он уедет без разрешения, Хан лишь швырнул на ее стол свою нарукавную повязку.
Третий кризис вызвала смерть императора Федерации. Никанские разведчики докладывали, что наследником будет кронпринц Риохай, и эта новость встревожила всех наставников академии. Принц Риохай, молодой сорвиголова и пылкий националист, был ярым сторонником войны.
— Он годами призывал к сухопутному вторжению, — объяснил на занятиях Ирцзах. — А теперь получил такую возможность.
Следующие полтора месяца прошли в страшном напряжении. Даже Катай перестал утверждать, что Муген ничего не предпримет. Несколько студентов, в основном с дальнего севера, получили призывы вернуться домой. Всем отказали. Некоторые все равно уехали, но большинство подчинилось приказу Цзимы — если дойдет до войны, лучше иметь связи с Синегардом.
Новый император Риохай не объявил о вторжении. Императрица послала на остров в форме лука дипломатическую миссию, и новая администрация Мугена приняла ее по всем меркам любезно. Кризис миновал. Но воздух в академии по-прежнему полнился тревогой, и ничто не могло уничтожить растущий страх, что после выпуска их курс прямиком отправится на войну.
Только Цзян, казалось, совершенно не интересовался новостями о политике Федерации. Если Рин спрашивала его о Мугене, он морщился и отмахивался от этой темы, если Рин напирала, крепко жмурился, качал головой и начинал громко напевать, как ребенок.
— Но вы же сражались с Федерацией! — воскликнула Рин. — Как вам может быть это безразлично?
— Я этого не помню, — ответил Цзян.
— То есть как не помните? Вы же были на Второй опиумной войне, все там были!
— Так мне рассказывали.
— Так, значит…
— Значит, я не помню, — громко произнес Цзян слегка дребезжащим голосом, и Рин поняла, что лучше оставить эту тему, иначе он скроется на неделю или начнет вести себя как полоумный.
Но пока она не говорила о Федерации, Цзян продолжал уроки — все в той же хаотичной и мечтательной манере. Лишь к концу второго курса Рин научилась медитировать по часу, не шевелясь, и как только ей это удалось, Цзян потребовал, чтобы она медитировала по пять часов. Это заняло еще почти год. Когда она наконец справилась, Цзян дал ей маленькую прозрачную фляжку, обычно в таких хранили сорговое вино, и велел взять ее на вершину горы.
— У самой вершины есть пещера. Ты узнаешь ее, как только увидишь. Выпей это и начинай медитировать.
— А что здесь?
Цзян уставился на свои ногти.
— То да се.
— И надолго?
— Сколько времени это займет. Дни. Недели. Месяцы. Не могу сказать, прежде чем ты приступишь.
Рин сообщила другим наставникам, что будет отсутствовать неопределенное время. К этому времени они уже привыкли к выходкам Цзяна, махнули на нее рукой и попросили не отсутствовать больше года. Рин понадеялась, что это шутка.
Цзян не сопровождал ее на вершину. Он попрощался с ней на верхнем ярусе академии.
— Вот плащ на случай, если замерзнешь. Там сложно укрыться от дождя. Увидимся на другой стороне.
Дождь лил все утро. Каждые несколько шагов Рин приходилось счищать с обуви грязь. Добравшись до пещеры, она так дрожала, что чуть не выронила фляжку.
Она оглядела грязную пещеру. Рин хотела разжечь огонь, чтобы согреться, но не нашла сухого хвороста. Она забилась в дальний угол пещеры, подальше от дождя, и скрестила ноги. Потом закрыла глаза.
Она думала о воине Бодхидхарме, который медитировал много лет, пока не услышал крики муравьев. Рин подозревала, что когда закончит она, кричать будут не только муравьи.
Содержимое фляжки на вкус было как чай с горчинкой. Рин решила, что это растворенный в жидкости галлюциноген, но шли часы, а ее разум был все так же ясен.
Спустилась ночь. Рин медитировала в темноте.
Поначалу это было чудовищно сложно.
Никак не получалось сидеть неподвижно. Через шесть часов она проголодалась и думала только о еде. Но через некоторое время голод стал таким всепоглощающим, что она больше не могла о нем думать, потому что уже не помнила, когда ее не мучил голод.
На второй день она чувствовала себя оглушенной. От голода она ощущала слабость, а желудок чувствовать перестала. Да и был ли у нее когда-нибудь желудок? Что такое желудок?
На третий день голова стала восхитительно легкой. Рин стала воздухом, дыханием, дыхательным органом. Веером. Флейтой. Вдох-выдох, вдох-выдох.
На пятый день все начало происходить слишком быстро, слишком медленно или вообще не происходило. Слишком медленное течение времени доводило Рин до бешенства. Ее разум скакал и никак не мог успокоиться, а сердце билось быстрее, чем у колибри. И почему она еще не растворилась? Почему не превратилась в ничто?
На седьмой день она упала в бездну. Тело приобрело такую неподвижность, что Рин забыла о существовании тела. У нее зачесался палец на левой руке, и это ощущение ее поразило. Она не почесала палец, лишь наблюдала за зудом со стороны, и через очень долгое время зуд прошел сам по себе.
Рин научилась дышать так, чтобы вдох проносился по телу, как воздух по пустому дому. Научилась выстраивать позвонки один над другим, чтобы хребет вытягивался в прямую линию.
Неподвижное тело отяжелело, и стало проще оставить его, улететь вверх — в то место, которое она могла увидеть только с закрытыми глазами.
На девятый день перед ее взором начали мелькать линии и фигуры без цвета и размера, не имеющие никаких эстетических свойств, не считая хаотичности.
Дурацкие фигуры, снова и снова повторяла она себе как мантру. Дурацкие фигуры.
На тринадцатый день Рин почувствовала себя в ловушке, как будто ее замуровали в камень или глину. Она была такой легкой, невесомой, но не могла никуда выбраться, застряла в странном соседе под названием тело, как пойманный светлячок.
На пятнадцатый день она уверилась, что ее сознание расширилось и охватило всю жизнь на планете — от прорастания крохотного цветка до гибели огромного дерева. Рин видела бесконечный процесс передачи энергии, роста и умирания, и она была частью всего этого.
Она видела вспышки цвета и разных животных, возможно, никогда не существовавших. Это нельзя было назвать видениями — они были слишком четкими и конкретными. Но и мыслями не назовешь. Скорее, похоже на сны, где-то между грезами и реальностью, и лишь из-за отсутствия каких-либо мыслей Рин могла четко их ощутить.
Она перестала вести подсчет дням. Она путешествовала где-то вне времени — там, где что год, что минута были равны. Какова разница между конечным и бесконечным? Есть существование и несуществование, а еще вот это. Времени не существует.
Образы стали еще четче. Либо Рин видела сны, либо куда-то переместилась, но стоило ей шагнуть вперед, и нога прикоснулась к холодному камню. Рин огляделась и увидела, что стоит в комнате размером не больше ванной и с плиточным полом. Дверей в ней не было.
Перед Рин появилась фигура в странном одеянии. Поначалу Рин решила, что это Алтан, но черты лица были мягче, алые глаза — круглее и добрее.
— Мне сказали, что ты придешь. — Голос был женским, тихим и печальным. — Боги знали, что ты придешь.
Рин эти слова ошеломили. Что-то в Женщине было глубоко знакомо, и не только ее сходство с Алтаном. Форма лица, одежда… Все это пробуждало воспоминания, о которых Рин и не подозревала, о песке, воде и чистом небе.
— Тебя попросят сделать то, что отказалась делать я, — сказала Женщина. — Тебе предложат невообразимую силу. Но предупреждаю, маленькая воительница. Цена силы — боль. Пантеон контролирует ткань мироздания. Чтобы отклониться от предопределенного порядка, ты должна дать богам что-то взамен. А за дары Феникса ты заплатишь самую высокую цену. Феникс жаждет страданий. Феникс жаждет крови.
— Крови у меня полно, — ответила Рин. Она понятия не имела, с чего вдруг это брякнула, но продолжила: — Я дам Фениксу то, чего он хочет, если Феникс наделит меня силой.
Тон Женщины стал более нервным.
— Феникс не дает. Феникс берет, берет и берет… Из всех элементов только огонь ненасытен… Он поглотит тебя, пока ты не превратишься в ничто.
— Я не боюсь огня, — сказала Рин.
— А должна бы, — прошептала Женщина. Она скользнула к Рин, не шевеля ногами — просто вдруг стала крупнее и ближе.
Рин не дышала. Она не ощущала ни капли спокойствия, ничего похожего на умиротворение, которое она вроде бы обрела, и это было ужасно… И вдруг в ее ушах зазвучала какофония криков, Женщина тоже кричала и вопила, извивалась, словно танцор в смертных муках, а потом схватила Рин за руку.
Вокруг Рин завертелись образы, коричневые тела танцоров вокруг костра, их губы приоткрылись в гротескном вожделении, они выкрикивали слова на языке, который Рин не могла вспомнить… Костер полыхнул, и обугленные танцоры упали, рассыпались в прах, остались только белые кости, и Рин подумала, что всему настал конец, смерть со всем покончила, но кости подпрыгнули и снова принялись танцевать… Один скелет взглянул на нее с улыбкой из одних зубов и поманил костлявой рукой:
— Из праха мы вышли и в прах вернемся…
Женщина крепче сжала Рин за плечи, наклонилась к ней и пылко зашептала на ухо:
— Возвращайся.
Но огонь манил Рин… Она смотрела мимо скелетов на пламя, вздымающееся вверх, как живое существо, оно принимало форму бога, животного, птицы…
Птица склонила голову в их сторону.
Женщина вспыхнула пламенем.
А Рин снова воспарила вверх, стрелой полетела в небо, в царство богов.
Когда она открыла глаза, к ней нагнулся Цзян, пристально рассматривая ее светлыми глазами.
— Что ты видела?
Она глубоко вдохнула. Попыталась сориентироваться и снова овладеть своим телом. Она чувствовала себя неуклюжей и тяжелой, как неумело сделанная кукла из сырой глины.
— Большую круглую комнату, — неуверенно произнесла она, прищурившись, чтобы восстановить в памяти последнее видение. Она не понимала, почему с таким трудом подбирает слова, губы просто отказывались подчиняться. Тело исполняло каждую ее команду с задержкой. — И по всему кругу стояли на пьедесталах какие-то существа, всего шестьдесят четыре.
— На постаментах, — поправил ее Цзян.
— Да, на постаментах.
— Ты видела Пантеон, — сказа Цзян. — Ты нашла богов.
— Наверное.
Она замолчала и смутилась. Неужели она нашла богов? Или только вообразила шестьдесят четыре божества, вращающихся вокруг нее, как стеклянные бусы?
— Ты в это не веришь, — заметил Цзян.
— Я пыталась, — ответила она. — Не знаю, было ли это реально или… В смысле, это мог быть просто сон.
Да и как видения могли отличаться от ее воображения? Может, она все это видела, потому что хотела?
— Сон? — Цзян наклонил голову. — Ты когда-нибудь видела что-то похожее на Пантеон? На рисунке, например?
Она нахмурилась.
— Нет, но…
— Постаменты. Ты ожидала их увидеть?
— Нет, — ответила она, — но я уже видела постаменты, а Пантеон нетрудно вообразить.
— Но почему именно этот сон? Почему твой спящий разум выбрал именно эти образы вместо любых других? Почему не лошадь или поле с жасмином, или наставник Цзюнь, скачущий голым верхом на тигре?
Рин прищурилась.
— Вам снятся именно такие сны?
— Ответь на вопрос, — потребовал Цзян.
— Я не знаю, — разочарованно сказала она. — Почему людям снится то или иное?
Но Цзян улыбался, словно хотел услышать именно это.
— Да, почему?
У нее не было ответа. Рин тупо уставилась на вход в пещеру, перебирая мысли, и тут поняла, что пробудилась сразу во многих смыслах.
Поменялись ее картина мира и восприятие реальности. Она видела контуры, даже если не знала, как их заполнить. Она знала, что боги существуют и говорят, и этого было достаточно.
Потребовалось немало времени, но в конце концов она нашла нужные слова. Шаманы — это те, кто говорят с богами. Боги — силы природы, реальные, но в то же время эфемерные, как ветер и огонь, неотъемлемая часть вселенной.
Когда гесперианцы пишут «Бог», они имеют в виду нечто сверхъестественное.
Когда Цзян говорит о «богах», он имеет в виду нечто природное.
Общаться с богами — значит войти в мир грез, мир духов. Нужно отказаться от самой себя и стать единой с основой всех вещей. Оказаться в том пространстве, где материя и действия еще не определены, а пульсирующая темнота — еще не начавший существование физический мир.
Боги просто населяют это пространство, это силы созидания и разрушения, любви и ненависти, заботы и пренебрежения, света и тьмы, холода и тепла… Они борются друг с другом и дополняют друг друга, они — фундаментальные истины.
Элементы, составляющие само мироздание.
Теперь она понимала, что реальность — лишь фасад, греза, вызванная бушующими под поверхностью силами. И с помощью медитации и галлюциногена, забыв о своих связях с материальным миром, она очнулась.
— Я поняла истину, — пробормотала она. — Знаю, что означает бытие.
Цзян улыбнулся.
— Это чудесно, правда?
И тогда Рин поняла, насколько Цзян далек от безумия.
Скорее, он самый здравомыслящий человек, которого она встречала.
Но тут ей пришла в голову мысль.
— А что происходит, когда мы умираем?
Цзян поднял брови.
— Я думал, ты сама можешь ответить.
Рин задумалась.
— Мы возвращаемся в мир духов. Мы… покидаем иллюзорный мир. Мы просыпаемся.
Цзян кивнул.
— Мы не умираем, просто возвращаемся в пустоту. Растворяемся. Теряем свое «я». Перестаем быть чем-то отдельным и становимся всем. По крайней мере, большинство из нас.
Рин хотела уже спросить, что он под этим подразумевает, но Цзян прикоснулся к ее лбу.
— Как ты себя чувствуешь?
— Потрясающе.
Голова у нее была более ясной, чем за многие месяцы, словно все это время Рин пыталась смотреть сквозь туман, и он вдруг рассеялся. Она ощущала восторг, разрешив загадку, узнала источник своей силы, осталось только разобраться, как управлять ею по собственной воле.
— И что теперь? — спросила она.
— Мы решили твою проблему, — сказал Цзян. — Теперь ты знаешь, что связана с огромной сетью космологических сил. Иногда эти силы захлестывают мастеров боевых искусств, слишком сильно привязанных к миру. Они страдают от дисбаланса, предпочитая одного бога другим. Это и произошло с тобой на ринге. Но теперь ты знаешь источник огня, и если такое повторится, сможешь отправиться в Пантеон и обрести баланс. Ты излечилась.
Рин повернула голову к наставнику.
Излечилась?
Излечилась?
Цзян выглядел довольным и умиротворенным, но Рин ощущала лишь смятение. Она занималась Наследием не для того, чтобы погасить пламя. Да, оно было ужасно, но и давало ощущение могущества. Она чувствовала в себе силу.
Рин хотела узнать, как овладеть этой силой, а не подавить ее.
— Проблемы? — спросил Цзян.
— Я… я не… — Она прикусила губы, прежде чем с них сорвались слова. Цзян всегда резко противился любым разговорам о войне, и если Рин начнет расспрашивать о боевом применении силы, он может снова ее бросить, как сделал накануне Испытаний. Он и так считал ее слишком импульсивной, слишком нетерпеливой и пылкой, а Рин знала, как легко его спугнуть.
Ну и ладно. Если Цзян не научит ее, как призвать эту силу, Рин узнает сама.
— Так в чем был смысл? — спросила она. — Просто хорошо себя чувствовать?
— Смысл? Какой смысл? Ты обрела просветление. Ты понимаешь мироздание лучше, чем большинство ныне живущих теологов! — Цзян помахал руками над головой. — Ты представляешь, что можешь сделать с этими знаниями? Степняки предсказывают будущее по трещинам на черепашьем панцире. Они умеют излечивать тело, исцеляя дух. Могут разговаривать с растениями и лечить умственные заболевания…
Рин гадала, почему степняки умеют все это и не используют свои способности для ведения войны, но не стала спрашивать.
— И сколько времени это займет?
— Бессмысленно говорить об этом, измеряя время годами, — сказал Цзян. — Степнякам не позволяют интерпретировать божественные устремления раньше пяти лет тренировок. Воспитание шамана длится всю жизнь.
С этим она примириться не могла. Она хотела овладеть силой сейчас же, тем более когда они стоят на пороге войны с Мугеном.
Цзян смотрел на нее с интересом.
Осторожней, напомнила она себе. Еще слишком многому нужно научиться у Цзяна. Нужно ему подыграть.
— Что-нибудь еще? — спросил он через некоторое время.
Рин вспомнила предостережение женщины-спирки. Подумала о Фениксе, об огне и боли.
— Нет, — ответила она. — Больше ничего.
