23
Отто и Фрици

Однажды я спросила маму, как она может быть так счастлива с Отто и влюблена в него, помня счастливые годы с моим отцом? Мне не хотелось, чтобы моя мать провела свою жизнь в одиночестве, но, когда я размышляла об этом, то полагала, что невозможно возместить счастье нашей семьи и что никто не может занять место папы, который был такой доминирующей личностью.

Мама объяснила мне, что это два совершенно разных мужчины и каждый из них имеет значение в определенном этапе ее жизни.

– Эви, когда я была молодой женщиной, твой отец стал для меня идеальным мужем, – сказала она. – Он был энергичным и вдохновляющим, всегда принимал все решения за нас. Я никогда не знала, что произойдет на следующий день, и жизнь казалась большим приключением. Но с Отто у нас другие отношения: в них больше равноправия. Мы все обсуждаем, делимся всем друг с другом, вместе принимаем решения. Твой отец был подходящим мужем для меня во времена молодости, а Отто подходит мне теперь, когда я стала старше.

И тихо она добавила:

– Кроме того, мы оба так много перестрадали и прекрасно понимаем друг друга.

Ее объяснение имело смысл, но мне все равно было немного больно видеть, как сильно мама и Отто любили друг друга. Никто никогда не мог занять место отца в моем сердце, но я должна сказать, что Отто стал прекрасным отчимом и любящим дедушкой для моих детей. Он носил их фотографии с собой в бумажнике и часто показывал их людям и радовался тому, что они вытворяли.

У нас с Цви появились на свет три дочери: Кэролайн, Джеки и Сильвия. Третья девочка родилась уже в Швейцарии. Каждый год мама с Отто забирали одну из них на время, чтобы побольше пообщаться. Мы всегда проводили семейные праздники и Рождество вместе.

Я была фанатичной лыжницей и не могла дождаться, когда поеду в Альпы на время зимних каникул, но даже мне иногда нравилось поваляться в постели, поэтому я не очень радушно приветствовала маму и Отто, врывавшихся в нашу спальню на рассвете. Отто барабанил тросточкой по кровати и весело кричал: «Пора вставать! Подъем!»

Отто оставался истинным немцем в своих манерах и темпераменте и никогда не любил, чтобы кто-то валялся в постели.

«Сразу видно, что он служил в немецкой армии», – стонал Цви, имея в виду участие Отто в Первой мировой войне. (Еще он ненавидел беспорядок; когда он останавливался в нашем лондонском доме, после того, как мы приезжали из Швейцарии, то надевал спецодежду и убирал гараж или приводил в порядок сад.)

Летом Отто и мама ездили с нами отдыхать на побережье: сначала в Корнуолл, а в последующие годы в Тоскану. Отто строил смешные рожицы и занимался с девочками гимнастикой на песке, а мы все плавали в море.

Женитьба на маме открыла ему возможность новой жизни, как он однажды объяснил молодой женщине, которая писала ему о том, каким он ей представлялся в связи с военным и лагерным опытом.

«Все, что вы знаете обо мне, произошло двадцать шесть лет назад, и, хотя этот период был важной частью моей жизни и оставил незалечиваемые раны в моей душе, я продолжаю жить… Думайте обо мне не только как об отце Анны, каким вы знаете меня по книге и спектаклю, но и как о человеке, наслаждающемся новой семейной жизнью и любящем своих внуков».

Он, конечно, получал удовольствие от семейной жизни и обожал Кэролайн, Джеки и Сильвию: учил их кататься на коньках в Швейцарии, организовывал новогодние игры и подарки для всех детей на курорте, а как-то раз купил нашим девочкам велосипед на отдыхе в Италии, чтобы бегать за ними по пыльным дорогам, пока они учились ездить.

Моя дочь Джеки вспоминает, как она забегала в их комнату в Эджваре, прыгала к ними в постель, обнимала их и слушала, как Отто рассказывал истории. «Он придумывал замечательные рассказы, и мне всегда не терпелось услышать следующую часть».

Тем не менее его вышеприведенные замечания кажутся мне лишь частью более сложной истины. За нашей новой жизнью всегда следовали призраки погибших родственников, и успех «Дневника» Анны Франк означал, что Анна, в частности, играла важную, а иногда и всепоглощающую роль.

Отто и мама практически каждую минуту бодрствования в течение более тридцати лет занимались вопросами, связанными с публикацией или постановкой «Дневника», а затем руководством Домом-музеем Анны Франк в Амстердаме и Фондом Анны Франк в Швейцарии, а также отвечали на бесконечное количество писем со всего мира.

Поначалу в маленькой мансардной квартире в доме сестры Отто в Базеле, а затем в их собственном доме в Бирфсдене Отто и моя мать каждый день садились и обсуждали, как ответить на каждое письмо. «Дневник» Анны Франк нашел отклик в сердцах многих, особенно молодых, людей, и Отто стремился ответить каждому из них.

Он шагал взад-вперед по их кабинету, читая письмо от семнадцатилетней девочки из Калифорнии, которая написала, что родители не понимают ее.

– Как думаешь, что ответить ей? – спрашивал он маму. Она сидела за печатной машинкой и придавала подобным ответам более женственное звучание.

В 1963 году Отто и группе сторонников удалось спасти дом №263 на улице Принсенграхт от сноса. Они выкупили здание и создали Дом-музей Анны Франк в Амстердаме. Отто принимал активное участие в управлении организацией, даже контролировал работу различных сотрудников. С мамой он приезжал в Нидерланды не реже одного раза в месяц, чтобы все отслеживать.

Затем появились различные дела, связанные с публикацией «Дневника» во многих странах, и велась непрерывная борьба за права на пьесу с американским писателем по имени Мейер Левин. Все это повлияло на хрупкие нервы Отто.

Мейер Левин познакомился с Отто вскоре после прочтения раннего издания «Дневника» и написал версию пьесы, которая понравилась Отто. Это был серьезный и правдивый рассказ о дневнике, в котором подчеркивалось еврейское происхождение Анны, но театральные продюсеры опасались, что зрители сочтут его слишком грустным и мрачным. Мейер Левин не смог найти успешного театрального продюсера, который поставил бы его версию пьесы, а другой вариант (гораздо более легкий и с менее заостренной еврейской темой) был заказан Фрэнсису Гудричу и Альберту Хакетту, которые написали пьесу под названием «Худой человек, отец невесты и семь невест для семи братьев».

Первоначально дружеские отношения Отто с Мейером Левином испортились, и Левин судился с Отто в течение нескольких лет. Дело втянуло всех, с кем либо Мейер, либо Отто имели дело, даже Элеонору Рузвельт. Полемика переросла в кровавое побоище. Левин писал гневные обвинения в газеты тех стран, куда приезжал Отто.

В январе 1960 года Левин писал ему: «Ваше поведение навсегда останется примером страшного зла и отцовского предательства слов дочери».

События, связанные с пьесой, разрушили жизнь Мейера Левина и сломили его. После его смерти дочь Левина написала, что ее отец «утратил свои моральные устои» в споре с Отто, но я немного сочувствовала Мейеру Левину, несмотря на то через что он заставил пройти Отто. Его версия пьесы была намного лучше, и я думала, что его обвинения не беспочвенны, что ее постановке помешал заговор Хакетта и Лиллиан Хеллман. В целом этот случай представлял собой яркий пример того, как наследие Анны Франк вызывает у людей глубокие чувства и даже безумие – и на мою жизнь оно повлияло тоже, особенно после того, как я начала рассказывать о своем собственном опыте.

Помимо крайне неприятной череды судебных баталий с Мейером Левином, Отто также принимал участие в судах против антисемитов и отрицателей Холокоста, которые оспаривали правдивость дневника, утверждая, что это подделка, написанная либо Отто, либо Мейером Левином.

В 1959 году в Германии Отто и два издательских дома подали в суд на Лотара Стило и Генриха Буддеберга, утверждавших, что дневник – подделка. В Базель направили трех экспертов для изучения рукописи, которая, как они заявили, является подлинной. Дело продолжалось до октября 1961 года, когда адвокаты Стило объявили, что он передумал, поскольку не было «никаких оснований утверждать, что дневник фальшивый».

Однако на протяжении многих лет Отто неоднократно был вынужден защищать произведение своей дочери в суде, включая известное разбирательство с отрицателем Холокоста Робертом Фориссоном, начатое в 1976 году. В итоге издателю Фориссона, Хайнцу Роту из Франкфурта, запретили публиковать брошюры с заявлениями о поддельности дневника Анны.

Эти затяжные судебные баталии измучили Отто, и обычно они сопровождались ростом антисемитской ненависти и личными нападками. Последний случай имел дальнейшие непредвиденные последствия, когда Отто поставили в известность о том, что из Германии прибудет еще одна группа экспертов для изучения всех имеющихся у него материалов относительно Анны.

Отто, который уже старел и был довольно болен в то время, воспринял эти слова буквально и дал одному из своих лучших друзей, Кору Суйку, несколько дополнительных неопубликованных страниц из дневника. Мне кажется, Отто воспринимал их как очень конфиденциальные, и думал, что, отдав их Суйку, он мог честно признаться немецким властям в полной передаче всех материалов, при этом сохранив их в тайне.

Я не думаю, что он был намерен отдать эти записи Суйку насовсем. Отто отслеживал каждую мельчайшую деталь публикации дневника и любил держать все под строгим контролем. Я считаю, что он не хотел увидеть эти страницы опубликованными, даже если бы доходы от продаж «Дневника» в США могли финансировать благотворительную деятельность.

В этих пяти листах были размышления Анны о браке ее родителей, а также слова о том, что Отто, по ее убеждению, никогда по-настоящему не любил свою мать. В них также содержались ее собственные замечания по поводу секса и высказывания о том, что Отто считал несправедливым порочить образ всех немцев из-за нацистов. В целом я считаю, что включение этих отрывков не изменили ничего существенного в дневнике, и мы с мамой горько пожалели о том, что они были опубликованы, вызвав последовавший фурор.

Успех «Дневника» принес в нашу жизнь много замечательных людей и событий. Отто с мамой любили путешествовать по миру и встречаться с читателями, которых так тронул опыт Анны. Многие из них были обычными мальчиками и девочками, но встречались и известные мировые деятели, в том числе Джон Ф. Кеннеди, впоследствии многообещающий сенатор США, который помог организовать благотворительную постановку пьесы в Нью-Йорке. Позже, будучи президентом, он попросил министра труда возложить венок к дому Анны в Амстердаме.

Есть также прекрасная фотография, где Отто и мама стоят с Одри Хепберн, которая пробовалась на роль Анны в фильме. Детство Одри Хепберн прошло в Голландии во время Второй мировой войны, она своими глазами видела депортацию евреев, что ее глубоко затронуло, но в конце концов она не решилась играть Анну, сказав, что это стало бы слишком угнетающим опытом для нее. «Дневник» Анны всегда много значил для Одри, и спустя годы она приняла участие в музыкальном представлении в театре Барбикан в Лондоне, читая отрывки из книги. Я встретила ее за кулисами, и мы обе разрыдались. Я обняла ее и сказала: «Вы вернули Анну к жизни».

«Дневник» Анны Франк налагал огромное чувство ответственности на Отто и мою мать. Они полностью посвятили себя тому, чтобы наследие Анны было защищено и распространялось надлежащим образом. Они жили скромно, никогда не ездили на такси и питались обычной едой.

«Деньги, которые мы получаем, это деньги Анны», – говорил Отто, и он действительно имел твердое намерение, чтобы никто никогда не бросался на ветер деньгами, полученными от продаж книги. Иногда мне казалось, что он зашел в этом своем стремлении слишком далеко. Когда мы шли ужинать с почитателями Анны Франк, Отто платил за них, но за Цви и меня – никогда. Но Отто был уверен, что прав.

Однако Отто признал свою несправедливость в одном вопросе. До публикации «Дневника» в своей записной книжке и переписке он часто рассказывает об обеих дочерях, не делая различий между Анной и Марго. Возможно, он оказывал одной из них больше внимания, как это делают многие родители, но никаких доказательств этого нет. Он часто пишет о Марго, ее интересах и характере. Однако после успеха «Дневника» его мысли обратились почти исключительно к Анне – и он редко упоминал Марго или свою первую жену Эдит.

«Дневник» и наследие Анны стали его жизнью, и, хотя все любили с ним общаться, он мало интересовался людьми, которые не были заинтересованы в Анне Франк. В нашем собственном доме он часто использовал Анну в качестве примера, когда беседовал с моими детьми, говоря: «Анна не поступила бы так…», если они делали что-то неправильно или он думал, что они могли бы вести себя по-другому. Я могу понять, как сильно он хотел сохранить Анну в живых и убедиться в том, что Кэролайн, Джеки и Сильвия знали о ней все, но иногда их это нервировало. Иногда он даже называл одну из девочек «Анной».

Наша младшая дочь Сильвия всегда просила меня спать вместе с ней в одной кровати, когда мы приезжали в квартиру мамы и Отто, потому что она чувствовала там присутствие «жуткого» призрака.

«За несколько недель до приезда я начинала испытывать страх, что мне придется жить в этой квартире, – говорит она. – Там было как в музее, и я даже называла Базель “городом-призраком”».

Что касается девочек, Отто стал им дедушкой, но иногда им хотелось, чтобы он уделял внимание исключительно им.

– Он учил нас кататься на коньках и велосипеде, – рассказывает Сильвия, – но я чувствовала, что между нами есть барьер. Мы всегда знали, что каким-то образом заняли второе место в жизни Отто с бабушкой – после Анны Франк. Может быть, именно я возвела этот барьер, но я чувствовала, что мы всегда должны были в глазах Отто соответствовать Анне.

Будучи взрослой, я понимала, насколько мы выиграли от того, что Отто появился в нашей жизни. Он помог мне во многих отношениях, когда я чувствовала себя потерянной в этом мире, мягко направив меня в нужное русло. Я часто думала: наверняка Отто придает значение тому, что я выжила, а его собственные дочери погибли, но могу сказать честно, что он никогда не показывал этого за все время нашего знакомства. Он относился ко мне со всей заботой и вниманием, будто я была его плотью и кровью.

Если я иногда сердилась на кого-то, то на маму, а не на Отто. Когда Отто помог нам с кредитом для покупки дома в Эджваре, он попросил разрешения использовать нашу гостиную как спальню и кабинет, когда они будут приезжать Лондон. Они проводили с нами три месяца в году, и я с нетерпением ждала их приезда, планируя отправиться с мамой по магазинам или пообедать. Но меня раздражало, когда эти планы откладывались или отменялись из-за того, что мама с Отто решали продолжить отвечать на письма или решать какой-либо другой вопрос, связанный с дневником. Я планировала обед и поход по магазинам, а затем с тревогой слушала утреннее тиканье часов, пока Отто с мамой обсуждали сначала одно письмо, затем другое.

– Ты готова? – спрашивала я, видя, что время нашего совместного обеда приближается.

– Еще одно письмо, – отвечала она. – Мы еще успеем добраться до магазинов.

Время проходило, обед откладывался, и я снова их перебивала. «Нам уже действительно пора», – говорила я.

Но мама бросала взгляд через стол на Отто, и он беспомощно указывал на кучу неотвеченных писем – и еще одна поездка отменялась.

Мама всегда ставила свои отношения с Отто на первое место, и иногда мне хотелось требовать от нее больше внимания. В 1968 году, к моему большому удивлению, я обнаружила, что беременна четвертым ребенком, но беременность была трудной с самого начала. Я страдала от колита и пошла к врачу, который провел ужасно болезненное внутреннее обследование.

Тем же вечером случился выкидыш, и меня увезли в больницу, а моя подруга Анита приходила присматривать за детьми. Цви уехал в Израиль по делам на несколько недель, но мама с Отто должны были скоро приехать из Дании. Я пролежала в больнице несколько дней, чувствуя усталость и волнение за девочек. В этот момент мне очень хотелось, чтобы мама была рядом.

– Мама, пожалуйста, приезжай ко мне, – просила я ее по трескучей телефонной связи с Данией. – Я хочу, чтобы ты приехала, ты мне нужна.

– Это очень сложно, – отвечала она. – Ты знаешь, что мы должны пробыть здесь еще несколько дней, у них все запланировано… И что бы делал Отто тут без меня…

Она приехала через три дня после окончания визита в Данию, и тогда мне очень хотелось, чтобы мама поставила меня на первое место.

Несмотря на мое негодование по поводу этого инцидента, мы замечательно провели время вместе. Мы всегда вместе отмечали мой день рождения, день рождения Отто (12 мая) и день рождения мужа тети Отто, Сильвии. Дети писали и разыгрывали сценки, сыпля шутками под аккомпанемент низкого, хриплого маминого смеха.

Отто оставался в замечательном здравии до своего девяностолетия, но к 1980 году появились признаки какой-то болезни. «Я не болен, – говорил он окружающим, – я просто устал».

Он не знал: несколько месяцев назад врач сказал маме, что у него серьезный случай рака и долго он не проживет.

Я гостила у них весной и летом 1980 года и видела, как быстро ухудшалось состояние Отто. Он все еще наслаждался компанией людей, но теперь хотел принимать только одного человека за раз и становился очень слабым. Он выглядел почти высохшим, с кожей, приобретшей страшный серый оттенок. Он боролся, но последние несколько недель не мог встать с кровати, и мама носила его по квартире. Друзья уговаривали отправить его в больницу – но она не хотела об этом слышать, настаивая на том, что будет ухаживать за ним дома. Когда конец был близок, легкие Отто начали заполняться водой, и ему уже нужна была медицинская помощь.

Он умер 20 августа. Мама находилась около его постели.

Отто Франк стал отчасти отцом для многих людей, которые прочли «Дневник», и был великим гуманистом, распространявшим подлинные идеи терпимости и понимания. Поток соболезнований последовал за его смертью, и Фонд Анны Франк в Голландии даже обсуждал заказ самолета для перевозки многочисленных скорбящих, которые хотели присутствовать на похоронах.

Отто кремировали, что не соответствовало еврейским обычаям, но было выполнено по его желанию. На поминках мама включила запись речи Отто для одного интервью. Его спокойный голос эхом разносился по их маленькому дому, как некий потусторонний призрак, который уже знал, какую роль он сыграет в истории.

Во время последнего визита Отто в Нидерланды в честь дня рождения Анны, 12 июня, королева Беатрикс вручила ему высшую награду страны – Орден Оранских-Нассау. Это было достойной данью уважения всем его общественным начинаниям, но друзья и семья оплакивали Отто как простого человека. Мы с Цви и наши дети ужасно скучали по нему, а жизнь моей матери действительно потеряла смысл без него. «Моя жизнь закончилась, – говорила она, глядя на его портрет, висевший в их гостиной. – Отто, почему ты покинул меня?»

Ему удалось не только сохранить наследие прошлого, но и жить настоящим. «Я никогда не иду по уже пройденному пути», – сказал он одной молодой поклоннице Анны Франк, бодрым шагом проводив ее до трамвайной остановки, и ушел, не оглядываясь назад.