Глава 17. Золото
Когда я поражал надворного советника и директора Благовещенской женской гимназии Петра Ивановича Бекетова своими знаниями, то даже не предполагал, с какими трудностями мне придется столкнуться при сдаче экзаменов за шестилетний курс Благовещенской мужской гимназии.
Как выяснилось из программы экзаменов, которую мне представил Бекетов, необходимо было сдать экзамены: по русскому языку, по истории всех разделов, то есть древнего мира, отечественной, всеобщей; арифметике, алгебре, геометрии, физике, географии, Закону Божьему. И что самое страшное для меня – по немецкому, французскому, латинскому и древнегреческому языкам.
Как мне рассказал протоирей Ташлыков, для поступления в военное училище нужен был аттестат об окончании полного курса восьмилетней гимназии. Поэтому основной контингент юнкерских училищ составляли дворянские дети, желавшие служить в офицерских званиях, но в силу своих умственных способностей завалившие в седьмом классе гимназии латинский язык или в восьмом классе древнегреческий. При этом даже без древнегреческого, с аттестатом за шесть классов, можно было поступать сразу во второй выпускной класс юнкерского училища.
Кандидаты для учебы из проходящих службу солдатских унтер-офицеров и казачьих урядников поступали, как правило, в подготовительный класс юнкерского училища с экзаменом по особым облегченным программам и учились три года.
Окончившие двухгодичное юнкерское училище по первому разряду производились при выпуске в офицеры по XII классу табеля о рангах: подпоручик в пехоту, корнет в кавалерию и хорунжий в казачьи войска.
Окончившие курс по второму разряду выпускались в свои полки в старших унтер-офицерских званиях: подпрапорщиками, эстандарт-юнкерами и подхорунжими. Дальнейшее производство в офицерские звания производилось не иначе как по удостаиванию непосредственного начальства.
В общем числе оканчивающих юнкерское училища выпускаемые по первому разряду составляли весьма незначительный процент, а большинство выпускаемых по второму разряду не имели требуемого образовательного ценза. В результате этого долгие годы ожидали в «подофицерах» производства в офицеры, достигая первого офицерского чина тогда, когда их сверстники по выпуску из военных училищ успевали далеко уйти вперед по пути служебной карьеры.
При этом необходимо было отметить, что если своей служебной подготовкой и знанием быта нижних чинов выпускаемые из юнкерских училищ, особенно из числа унтер-офицеров и урядников, значительно превосходили офицеров, окончивших курс военных училищ, то по общему образованию и теоретической военной подготовке они значительно им уступали. Вследствие этого в пехотных и кавалерийских войсках состав офицеров распадался на две группы – окончивших военные и юнкерские училища. Выпускники юнкерских училищ назначались на ответственные должности командиров отдельных частей сравнительно редко и обыкновенно заканчивали свою карьеру в чине подполковника или войскового старшины у казаков.
Вот и пришлось мне в течение года основательно посидеть за учебниками, особо напирая на иностранные языки. Благо опыт изучения неродного языка в прошлой жизни был: английский на отличном уровне, пушту, фарси, дари и чеченский на уровне «нормально допросить пленного». Как мне говорил преподаватель английского языка в рязанском училище: «Курсант Аленин, у вас феноменальная память на лексику и грамматику иностранного языка, а произношению может позавидовать выпускник иняза». И это подтверждалось на практике сначала в Афганистане, еще до училища, где у меня как-то само собой пошли и пушту, и фарси, а потом на первой чеченской войне чеченский.
Моим учителем в станице стал протоирей Ташлыков. Закончивший Санкт-Петербургскую семинарию с отличием Сан Саныч все необходимые четыре языка знал очень хорошо. Педагог из него оказался также отличным. Бекетов и те две замечательные женщины, которые у меня принимали экзамен, все необходимые учебники, словари, справочники мне предоставили, положив в мешок. Новых знаний я никогда не боялся и к новому 1890 году все четыре языка и другие дисциплины я освоил, по мнению Ташлыкова, если и не по первому разряду, то на неплохом уровне для сдачи экзаменов.
В Благовещенск после Нового года и Рождества Христова в большом обозе поехали без бывшего атамана Селеверстова. Хотя и старался Петр Никодимович не показывать обиды из-за своего смещения с должности, но со стороны это было хорошо видно. Поэтому чтобы не отвечать на расспросы знакомых и родни во время поездки на ярмарку в Благовещенск, старшиной обоза семьи Селеверстовых им был назначен старший сын Степан. Я и Ромка ехали на отдельных санях, в которых везли добытые нами меха и шкуры, а также различное имущество семьи на продажу. Отдельно в санях ехал запрятанный мешок с золотым песком.
В этот раз обоз без происшествий дошел до Благовещенска за двенадцать дней. Остановились опять у купца Чурина. На следующий день я отпросился у Степана и на гостинодворскую ярмарку не пошел, а направился решать золотой вопрос. Для этого я в первую очередь нашел Митяя Широкого, который с членами обоза семейства Шохиревых остановился в соседних номерах заезжего дома.
Митяй сидел в харчевне в гордом одиночестве и за дальним от стойки столом. Судя по его виду, вахмистр Шохирев активно поправлял испорченное накануне здоровье.
– Здоровья, господин вахмистр, – обратился я к Митяю.
– А-а-а… Ермак! – Шохирев поднял на меня мутный взгляд. – Мы же с тобой еще в распадке на Дактунак договорились, что можешь меня звать Дмитрий, для Митяя молод еще. Так какого?.. Садись!
Я сел за стол и продолжил:
– Дмитрий, есть выгодное дело.
– И насколько выгодное? – усмехнулся вахмистр.
– Если выгорит, то ты и два или три помощника, которых ты подберешь, получат три тысячи рублей или больше.
– Что за дело? – Взгляд Шохирева стал жестким и внимательным. Весь хмель с него мгновенно слетел.
– Мне надо контрабандистам сдать золотой песок. Много. Нужна защита, и желательно не из наших станичников. Чтобы на станичный обоз не навести.
– Много – это сколько?
– Побольше двух пудов.
– Сколько?! – Казалось, глаза Митяя от изумления сделались в два раза больше. – И где же ты столько нашел? Хотя чего спрашивать! У хунхузов в лагере. Больше негде.
– Там и нашел, – усмехнулся я. – Теперь надеюсь продать и по три тысяче рублей каждому из казачат моего отряда выдать.
– Ну, Ермак, за ноги тебя и об угол. Два пуда! Охренеть. Вот это я понимаю, затрофеил. И что, никто не знает?
– Здесь уже Ромке сказал.
– А почему Селеверстовым не открылся?
– Побоялся, Дмитрий, как бы столько золота все добро, что они для меня сделали, не перевесило.
– Да уж! – Митяй обеими ладонями растер лицо. – Это же с ума сойти! Два пуда. Ух ты, боже мой! Это какие же деньжища!
– При хорошем раскладе тридцать шесть тысяч, из которых мне и десяти казачатам по три тысячи и три тысячи или чуть больше тебе и еще паре или тройке казаков за охрану.
– А почему ты ко мне обратился? – Митяй пристально посмотрел мне в глаза.
– Да я от казаков в станице слышал, что ты года два назад помогал дядьке Смирных золото продать в Благовещенске, который тот в верховьях реки Гербелик в каком-то ручье намыл. Вот и подумал, что у тебя есть место, где золотой песок без лишних вопросов купят.
– Да что там золота было-то, чуть больше пятидесяти золотников и набралось. – Вахмистр пренебрежительно махнул рукой. – И продали его хозяину этого заезжего дома Чурину. Как и то золото, которое вы с хунхузов сняли в кошелях. А выхода на контрабандистов я не знаю.
– А что, Чурин и золотом занимается?
– Ермак, его торговый дом чем только не занимается! Он же первогильдейский купец, миллионщик. На него, говорят, тысяча человек работает.
– И как же вы с дядькой Смирных к нему попали, чтобы золото продать? – с огромным интересом уставился я на Митяя.
– Скажешь тоже, Тимоха. К Ивану Яковлевичу не всякие высокоблагородия на прием попадают. Тем более он живет в основном в Иркутске или Хабаровске. А вот к его управляющему в Благовещенске, Александру Васильевичу Касьянову, я могу зайти по-свойски. Пять лет назад я ему жизнь спас.
– Расскажи.
– Я тогда третий год служил, но уже был старшим урядником. По тракту со своим взводом сопровождал пароход с каким-то ценным грузом из Хабаровки в Благовещенск. Около станицы Нагибова увидели, как какие-то варнаки на обоз нападают. Мы на помощь. Вот я тогда и застрелил разбойника, который уже готов был зарубить Александра Васильевича. С тех пор он меня всегда привечает, да и послабления по цене дает.
– Дмитрий, а он сможет столько золота купить по хорошей цене?
– Не знаю, Ермак. Не знаю. Золото Смирных и ваше трофейное он у меня по три рубля двадцать пять копеек за золотник взял. Но лучше с ним дело иметь, чем к контрабандистам лезть. Для этих узкоглазых что обмануть, что прибить казака – самое первое дело.
Я задумался. Перевел озвученную Шохиревым стоимость золотника в цену за килограмм, получилось чуть больше семисот шестидесяти рублей. Вряд ли Касьянов даст за наше золото бо́льшую цену, но если он купит, то риска практически никакого, хотя и сумма значительно меньше.
До этого я планировал, думая, что Митяй знает места скупки золота контрабандистами, пройтись по трем-пяти скупкам и сдать золото частями по тысяче или даже по тысяче сто рублей за килограмм. При этом хотел изменить свою внешность, нарядившись гимназистом, и вахмистра как-то переодеть, чтобы его тяжело узнать было. Казаки из других станиц, по моим планам, также должны были сбить со следа бандитов, если бы они захотели захватить золото или полученные от его продажи деньги. Теперь же получалось, что выхода на тайных скупщиков золота у меня нет. Самому их искать слишком опасно. Сплошная авантюра. А вот поговорить с господином Касьяновым стоило. За разговор денег не берут. Заодно узнаем, какую максимальную цену даст местное купечество.
– Что решил, Ермак? – задал вопрос Шохирев, увидев, что я опустился с небес на землю.
– Давай, Дмитрий, попробуем поторговаться с Александром Васильевичем. Если он нас, конечно, примет и захочет выслушать.
– Примет, Ермак. Примет. Он мне еще вчера с приказчиком передавал приглашение посетить его сегодня к завтраку. Вот я хотел чуть подлечиться после вчерашней встречи со своими сослуживцами, а потом к нему в гости идти. Так что сейчас и пойдем.
Минут через двадцать по улице Большой мы подходили к дому купца первой гильдии Касьянова – шикарный домина из кирпича с парадным входом, – войдя в который, были встречены слугой. Сняли шапки, полушубки, поддевки и валенки, получили гостевые кожаные полусапожки, после чего были препровождены слугой в гостиную.
В этом мире я в первый раз попал в богатый дом и был раздавлен его великолепием. В том времени на экскурсии в Эрмитаже и Русском музее в Санкт-Петербурге я никак не мог себе представить, что Эрмитаж – это дом, где жила семья российского императора. Михайловский дворец, где в этом времени скоро и разместится Русский музей, построен для сына императора Павла I, великого князя Михаила Павловича. И в этом доме, так же как и в Эрмитаже, люди жили, спали, кушали, влюблялись, ссорились, играли в прятки. Жуть!
Дом Касьянова внутри блистал богатством и великолепием, а его хозяин, встретивший нас в гостиной, внушал уважение и почтение. Высокий, подтянутый, с ухоженными бородкой и усами, одетый в брюки, сюртук и рубашку с платком на шее Александр Васильевич Касьянов в свои почти пятьдесят лет больше походил на английского аристократа, чем на купца. Как я узнал от Шохирева, одиннадцатилетний Саша Касьянов поступил к Чурину на работу «магазинным мальчиком», как в те времена называли ребятишек, которых хозяева брали в свои лавки и магазины на подхват. Хлопчик оказался весьма смышленым и хватким в торговых делах. И уже в 1878 году, в двадцать семь лет, стал полноправным компаньоном у Чурина. В настоящее время Касьянов руководил делами торгового дома «Чурин и Ко» на Дальнем Востоке, включая деятельность дома в Китае, Корее и Маньчжурии. Очень большой человек, по дальневосточным меркам.
– Дмитрий Михайлович, приветствую вас! – Касьянов с добродушной улыбкой подошел к вахмистру и трижды по русскому обычаю облобызался с ним. – Очень рад вас видеть. А это твой младший брат, с которым ты обещал меня познакомить?
– Крепкого здоровья вам, Александр Васильевич, – смущенно ответил станичный гигант, став как-то меньше ростом. – Рад вас видеть. А это не брат. – Митяй взял меня за плечо и выставил перед собой. – Это Тимофей Аленин. Помните, я вам рассказывал о нем и его учебном десятке?
Касьянов внимательно и с интересом осмотрел меня, а потом протянул для пожатия руку.
– Приятно познакомиться с человеком, который лично отрезал голову Золотому Лю. Вы, наверное, молодой человек, не знаете, но за голову уже подполковника Печенкина, которому приписали это деяние, глава самой большой банды хунхузов Ян Юлин по прозвищу Шисы Яньван, то есть Четырнадцатый Владыка Ада, назначил награду по ее весу в тысячу лянов!
– Восемь с половиной фунтов серебра! Большая награда. Но откуда вы знаете…
– Хороший купец должен обладать достоверной информацией о многом, если не хочет разориться. Там шепнули, здесь намекнули… Дмитрий Михайлович кое-что рассказал, когда реализовал мне десять фунтов золота да шесть серебряными лянами. А умный человек может сделать из этого правильные выводы.
– Вы, безусловно, правы, – выдавил я из себя, не зная, как себя вести и что сказать. А в голове еще и мысль летала: «А нехило на наших трофеях атаман и иже с ним поднялись! Побольше двух тысяч рублей себе оставили только на драгметаллах. Об остальных трофеях вообще молчу».
– Итак, прошу к столу. Сейчас завтрак подадут, – Касьянов сделал приглашающий жест к столу персон на двадцать, покрытому белоснежной скатертью. – Заодно и обсудим проблему, которая привела ко мне столь достойного молодого человека.
Шохирев и я стали отнекиваться, говоря, что мы уже поели в харчевне, но Касьянов лично проводил и меня, и Митяя к столу, усадил за него и сам уселся во главе стола.
– Господа, не знаю, как вы, а я привык в это время плотно кушать, можно сказать, обедать перед продолжительным рабочим днем. И как вы можете себе представить такую картину: я завтракаю, а мой спаситель и его друг стоят и смотрят на меня?! Увольте от этого. Мы хоть и многого в этой жизни достигли, но я еще помню, как в юности брюхо от голода сводило. Поэтому никаких стеснений.
Касьянов поднял со стола звонок-колокольчик и потряс им. В дверях показался слуга.
– Никифор, попроси накрывать. – Александр Васильевич поставил колокольчик на стол.
Как будто ожидая этой команды, в гостиную вошли две молодые женщины в длинных, почти до пола платьях темно-коричневого цвета, белоснежных фартуках и чепчиках, похожих на белый бант на голове. Их униформа настолько напомнила мне школьную форму для девчонок из моего времени, что я непроизвольно улыбнулся. Только платья мои одноклассницы носили тогда гораздо выше колен. Стиль мини был в моде, с минимумом мануфактуры на теле.
Пока разглядывал горничных, на столе появились приборы, глядя на которые, я испытал невольный трепет. Ложка, вилка, столовый нож и чайная ложка мне, конечно, были знакомы, не совсем дикарь. В какой руке держать вилку, а в какой нож и как с ними управляться, я знал. Только вот за этим столом было три вилки слева от двух тарелок, стоящих одна в другой, а с правой стороны лежали два ножа и большая ложка. Сверху над вилками стояла еще одна небольшая тарелка с еще одним ножом, а над тарелками лежали еще вилка и ложка. Рюмка, два фужера, бокал в ряд. Здесь, по-моему, и основное правило столового этикета «от центральной тарелки в стороны» не сработает. «Будем смотреть на Касьянова и действовать как он, – подумал я. – Гвардия и за столом умирает, но не сдается».
Второй волной горничные-официантки внесли хлебницу и с десяток замысловатых вазочек с грибами, квашеной капустой, огурчиками, горчицей, хреном, мочеными яблоками, тарелки с фаршированными блинчиками, мясной, рыбной и сырной нарезками и еще чем-то, мне неведомым. Постепенно на столе места перед нами оставалось все меньше и меньше. Из принесенной парящей супницы доносился умопомрачительный запах.
Митяй с вожделением уставился на два привлекательных графинчика: один с коричневой маслянистой жидкостью, а второй, на глазах покрывающийся каплями, с жидкостью чистой, как слеза младенца.
– Как говорится, аристократов здесь нет, поэтому дальше, господа, сами! – проговорил Касьянов, заправив развернутую салфетку одним концом за ворот рубашки, и потянулся за графинчиком с коньяком.
Митяй аккуратно отодвинул салфетку в сторону и, взяв в руки графин с водкой, набулькал себе почти полный фужер, в отличие от купца, налившего в фужер коньяка на палец.
– А ты что, Тимофей, ничего себе не наливаешь? – спросил меня Касьянов, делая небольшой глоток коньяка.
Я наконец-то заправил угол салфетки за тугой ворот своей теплой рубахи, сшитой теткой Ольгой Селеверстовой из армейского сукна, и ответил:
– Извините, Александр Васильевич, но я только брагу да пиво пробовал. Крепких вин еще не пил.
– Давай я тебе водочки немного налью. – Шохирев быстро налил мне в рюмку водки. – У нас в станице такой не попробуешь. У Александра Васильевича она уж больно вкусна.
– Я думаю, от одной рюмки водки тебе худо не будет, – улыбнулся Касьянов. – Хунхузов вон сколько на тот свет отправил, несмотря на молодые годы. Поэтому немного водочки или коньяка, да под холодное с горячим вреда здоровью не принесут.
«Это точно, – подумал я, опрокидывая следом за вахмистром рюмку в рот. – А то в мое постсоветское время, когда еще действовали нормативные акты сухого закона, пацанам в восемнадцать лет государство дало в руки оружие и официально разрешило убивать, а вот водку и другие спиртные напитки пить можно было только с двадцати одного года. Помню, как ржал, услышав, что в Ханкале во время первой чеченской кампании менты оштрафовали хозяина магазина, продавшего водку солдатам-срочникам, которые только что вернулись с боевого выхода и в полной боевой выкладке подвалили к прилавку. Ага! Попробуй им не продай! Хотел бы я тогда посмотреть, что осталось бы от этого магазина!»
Эх, хорошо пошла! Взяв крайнюю вилку, потянулся за пытавшимся спрятаться в сметане с луком рыжиком. По пищеводу потекла волна тепла, гриб хрустнул на зубах. Все как я любил в прошлой жизни. Потом закусил квашеной капустой и, увидев, что Касьянов начал с рыбы, а не с овощей, положил в тарелку кусок свежей, посыпанной специями белорыбицы.
– Попробуйте, Тимофей, это нельма. В Амуре не водится, привезли с реки Лена. Очень вкусная рыба. Особенно только что посоленная. – Купец отрезал кусок белорыбицы и отправил его в рот.
Я попробовал. Такого нежнейшего мяса рыбы я в той жизни не пробовал, да и здесь не с чем было сравнивать. Осетр – рыба отличная, но в жареном и пареном виде, в соленом и копченом суховат. А здесь ломтик рыбы просто растаял на языке. Бесподобно! Буженина и сыр со слезой. Блинчики с икрой, слой черной и слой красной. Малосольные хрустящие корнишончики, которые в станице называли «детками». Митяй их после фужера водки отправлял в рот большой суповой ложкой и с азартом хрустел.
Пока я наслаждался невероятно вкусной закуской, купец и вахмистр опрокинули еще по пару емкостей горячительных напитков. Я от этих возлияний отказался, но под горячую рыбную солянку не стерпел и попросил Митяя налить рюмку водки и мне.
Лепота! Супернасыщенный горячий бульон, приготовленный, как выяснилось, из головы осетра, плюс большие куски тайменя, семги, копченого сома, еще какой-то рыбы, соленые огурчики, маслины, полукольца лука… Все это сутки настаивалось. И сверху горка желтоватой настоящей сметаны. Какая вкуснотища! М-м-мы!..
Осетр с грибами в сливочном соусе в меня уже еле влез, поэтому от десерта, пирожков, печенья и чего там засахаренного я просто отказался. Живот раздулся, как барабан, казалось, еще чуть-чуть, и поясной ремень лопнет. И это завтрак! Какой же обед у купцов первой гильдии подают?
Из кулинарных возвышенных мечтаний меня на землю вернул вопрос Касьянова:
– Так что же, Тимофей, вас привело в мой дом?
Я посмотрел на Шохирева, который успокаивающе мне кивнул.
– Александр Васильевич, я хочу предложить вам приобрести у меня золотого песка где-то два пуда и десять фунтов.
– Получается, Тимофей, ты не только Золотого Лю убил, но и его золото нашел?
– Нашел. Все или часть, не знаю. Искать в лагере было некогда. Ноги бы унести.
– А что с деньгами делать будешь?
– Какой-то процент за посредничество Дмитрию Михайловичу, – я кивнул в сторону Шихирева. – А остальное поровну на одиннадцать долей, то есть на меня и десять казачат нашего учебного отряда.
– Они об этом знают? – Касьянов усмехнулся. – Я просто удивлен, что сведения о таком количестве золота за полгода после разгрома банды Лю нигде не всплыли.
– Нет, Александр Васильевич, не знают. Как я нашел золото, никто не видел. А не сказал им, чтобы в искушение не вводить. Такое количество золота кому хочешь способность нормально мыслить отобьет. Могли глупостей натворить. А так получат свои деньги и пусть делают с ними что хотят.
– Расскажи, Тимофей, как вы с хунхузами Лю Ханьцзы воевали, как золото нашли. Хочется узнать все из первых уст, а не анализировать множество слухов, – попросил Касьянов, прикуривая сигару.
Слушая мой рассказ о наших приключениях на реке Ольгакан, купец изредка кивал головой, будто соглашался со своими мыслями. Особенно внимательно выслушал эпизод о смерти бандитского шеф-повара, который вылез из шалаша Золотого Лю с мешком золота. Поинтересовался, что я видел в шалаше главаря бандитов. После этого до конца моего рассказа Касьянов молчал. Когда я закончил, купец затушил в серебряной пепельнице сигару и произнес:
– Тимофей, я куплю у тебя золото по три рубля тридцать копеек за золотник. Если у вас действительно девяносто фунтов золота, то этого хватит на одиннадцать долей по две тысячи пятьсот рублей и Дмитрию Михайловичу на премию в тысячу рублей. Что скажете?
Митяй замахал руками, показывая, что ему вообще ничего не надо, но было видно, что такой премией он очень доволен.
– Я согласен, Александр Васильевич, – произнес я. – Хотелось большего, но и эти суммы для нас просто заоблачные, тем более трофеи, которые нам оставили, уже были очень богатыми.
– По делам и награда, – улыбнулся мне Касьянов. – И еще один вопрос, Тимофей. Почему ты не оставил золото себе?
– С братами так не поступают. Бой с бандитами делили на всех, награды тоже на всех делить надо, – ответил я.
Моя совесть что-то вякнула о мешке самородков, который я заныкал для себя, но тут же получила пару ударов по почкам и отправилась в свой угол, стеная о несправедливой доле. Я ее успокоил тем, что эти самородки пойдут на развитие войск спецназа в Российской империи.
– Достойная жизненная позиция, рад за тебя. – Касьянов чуть наклонился в мою сторону, сцепив руки на столешнице. – Чтобы не привлекать внимания, через час приносите с Дмитрием Михайловичем золото сюда. К этому времени здесь уже будет ювелир нашего дома, который взвесит и оценит золото. Полный расчет сегодня вечером. В кассе торгового дома, надеюсь, необходимая сумма наберется.
Вечером получили от Касьянова оговоренные суммы денег. Золота оказалось чуть больше девяноста фунтов, но мешок с красноватым золотым песком был оценен за меньшую сумму. Александр Васильевич внимательно рассмотрел золото во всех мешках, поинтересовался у меня, не было ли в мешках самородков, на что я честно ответил, что только заглядывал в мешки с золотом и не высыпал золото из них. На это купец сделал совершенно правильный вывод, что Лю, вернее всего, собирал самородки из добычи золота отдельно.
– Понимаешь, Тимофей, больше тридцати лет наш дом занимается поставками всего необходимого для старателей. В песке, добытом ручным способом, всегда есть самородки. Не бывает их, если добычу сортируют. Значит, не все золото ты нашел. А точнее, повар бандитов не нашел… – Купец был задумчивым.
– Скорее всего, вы правы, – я опять мысленно пнул по почкам свою совесть.
– Тимофей, ты можешь на карте показать, где был лагерь хунхузов? – обратился ко мне Касьянов, расстилая передо мной лист с картой Приамурья и Дальнего Востока.
«Да… Не пачка “Беломора”, по которой летчики в анекдоте летают, но где-то рядом», – подумал я, рассматривая карту и пытаясь найти реку Ольгакан. В течение минуты и с помощью вахмистра Шохирева определил на карте примерное место расположения лагеря хунхузов.
– Тимофей, а ты хорошо читаешь карту, – похвалил меня Касьянов.
– Готовился по географии, для сдачи экстерном экзаменов за шесть классов мужской гимназии, – ответил я.
После этого пришлось рассказывать купцу свою прошлогоднюю эпопею о предварительных экзаменах Бекетову, моей мечте и наказе деда поступить в Иркутское юнкерское училище, о предстоящем экстернате за шесть классов Благовещенской мужской гимназии. Также прошел мини-экзамен на знание немецкого и французского, а заодно и английским похвастал. В результате получил предложение от Касьянова устроиться на работу в торговый дом «Чурин и Ко».
– С твоими знаниями и умениями, Тимофей, я думаю, ты быстро свой первый миллион заработаешь, – начал убеждать меня Касьянов, озвучив свое предложение. – Впереди у дома большая работа по развитию торговли в Китае, Корее и Манчьжурии. Твое знание языков, умение обращаться с оружием и храбрость помогут тебе в продвижении по служебной лестнице в нашем доме.
– Огромное спасибо, Александр Васильевич, но я слово дал деду. Да и не прельщает меня торговая стезя. А вот подработать на проводке ваших караванов и я, и мой десяток всегда готовы. Снаряжены мы для этого очень хорошо. И родители казачат, я думаю, не будут против.
Касьянов обещал подумать, и, обсудив с ним кое-какие моменты нашего возможного сотрудничества, мы вместе с Шохиревым наконец покинули этот гостеприимный дом. Еще бы не гостеприимный, если я оставил до своего отъезда в личном домашнем сейфе купца большой мешок с одиннадцатью упаковками кредитных билетов, в основном в двадцатипятирублевых «фунтовках» и «алексеевках», на общую сумму двадцать семь тысяч пятьсот рублей. Шохирев, получивший свой процент в тысячу рублей, еле запихнул пачку ассигнаций во внутренний карман своей бекеши.
На следующий день я с утра нашел Бекетова, который очень обрадовался моему приезду. После обеда и окончания занятий в женской гимназии Петр Иванович отвел меня на угол улиц Большой и Графской, где располагалось двухэтажное здание Благовещенской мужской гимназии. В новом каменном пристрое нас в своем кабинете встретил директор мужской гимназии надворный советник Соловьев Константин Николаевич.
– Вот, Константин Николаевич, прошу любить и жаловать, – Бекетов выставил меня перед собой. – Тот самый уникум – Тимофей Аленин.
– Здравствуй, добрый молодец, – кряжистый и коренастый Соловьев с силой пожал мне руку. – Значит, хочешь экстерном экзамены за 6 классов гимназии сдать.
– Так точно, ваше высокоблагородие.
– Молодец, казак. В середине марта принесешь ко мне документы, а именно: прошение, метрику, послужной список отца, собственноручное жизнеописание. Оплатишь десять рублей в кассу гимназии, так сказать, в пользу экзаменаторов. После этого в середине апреля пройдешь предварительные испытания, а в мае добро пожаловать на выпускные испытания.
«Вот это ни хрена себе, – подумал я про себя, – сдал экстерном экзамены за два-три дня».
– Константин Николаевич, но мы же договаривались по Тимофею, – вступил в разговор Бекетов.
– Я все помню, Петр Иванович, но ситуация изменилась. Во-первых, специальный циркуляр министра образования Делянова от 1887 года, дошедший до нас, можно сказать, запретил прием в гимназию детей низшего сословия, за исключением «одаренных необычными способностями». – Соловьев сделал паузу. – Во-вторых, данный же циркуляр определил, чтобы испытания зрелости проводились только один раз: в конце учебного года. Сдача экзаменов до или после сроков теперь не допускается. Поэтому рад бы помочь, но пойти против вновь установленных правил не могу. Прошу правильно понять меня.
– Костя, ну что-то можно придумать? – Бекетов взял Соловьева под руку. – У этого казака действительно необычные способности, поверь мне! Он легко решает задания по алгебре, геометрии и физике за восьмой класс гимназии!
– Петя, да я бы рад. Знаю, что ты не стал бы просить за какого-нибудь балбеса. Но пойми меня, не могу я теперь обойти этот циркуляр. Доброжелатели враз наверх доложат. Аннулируют выданное свидетельство об испытаниях, и больше его твой протеже не получит никогда!
– Ваше высокоблагородие, разрешите обратиться? – Оба надворных советника повернулись ко мне. – Константин Николаевич, а можно документы в апреле перед испытаниями сдать? А то больше двух месяцев в Благовещенске жить для меня накладно будет, да и негде пока.
– На это нарушение я смогу пойти. – Соловьев опустил голову под укоризненным взглядом Бекетова. – Но большего от меня не требуйте!
– Спасибо, ваше высокоблагородие. Тогда я прибуду в середине апреля, напишу прошение и сдам необходимые документы и оплату. И еще один вопрос, а в какой одежде мне экзамены сдавать?
Соловьев задумался, внимательно оглядел мою одежду и произнес:
– Я думаю, новой формы казака Амурского казачьего полка без погон будет достаточно. Не мундир же гимназиста тебе шить.
На этом и закончилась моя первая попытка сдать экстерном экзамены за шесть классов Благовещенской мужской гимназии. Свидетельство о данном испытании зрелости давало мне право поступать в семнадцать лет на службу и сдавать экзамены в юнкерское училище.
Расстроенный Бекетов предложил мне проживать у него, пока буду сдавать испытания экстерном, но я данное предложение с благодарностью отклонил, объяснив, что в это время буду, вернее всего, состоять на службе в торговом доме «Чурин и Ко». После этого заявления пришлось рассказывать о договоренностях с купцом Касьяновым, чем я в очередной раз удивил Бекетова. По его словам, дом Чурина не всяких взрослых казаков брал в сопровождение своих караванов и обозов. А тут в охрану берут даже не казаков-малолеток, а казачат!
Расстались с Бекетовым по-доброму, так же как и с Касьяновым. Получил от последнего оставленные на сохранность деньги и первый контракт на проводку с конца февраля по начало апреля его санного обоза от станицы Черняева до Шилкинского завода и обратно. Нанимал он меня с моим десятком казачат на сорок дней с очень хорошей оплатой и довольствием на время службы. С этим же обозом я планировал вернуться в Благовещенск для сдачи экзаменов.
Свои деньги в сумме три с половиной тысячи рублей (к двум с половиной за золото добавилась тысяча, которая хранилась у Селеверстова) я вложил в деятельность торгового дома. По стандартному договору дома, мне шло пять процентов годовых, если я не забирал из оборота деньги раньше условленного срока. Это было на процент с небольшим больше, чем по билетам Государственного казначейства 1887 года выпуска. По ним можно было получить свои проценты через четыре года, начиная с 1891, а у Чурина и Касьянова ежегодно. Вложение в торговый дом мне показалось более выгодным, чем если бы деньги просто лежали у Селеверстовых. Поэтому я свою тысячу, к неудовольствию Петра Никодимыча, забрал перед поездкой в Благовещенск.
Первоначально хотел купить билеты Государственного казначейства, но предложение Касьянова оказалось более выгодным и удобным. До поступления в училище оставалось еще два с лишним года. Около двухсот рублей у меня оставалось, плюс заработок за проводку, шкуры и меха. Для жизни, на форму и на сдачу экстерном экзаменов этих денег хватит, а получить через два года дополнительно триста пятьдесят рублей ничего не делая, было заманчиво. Это же годовой заработок высокооплачиваемого рабочего или денежное содержание хорунжего в Амурском полку за пять месяцев. Халява, то есть «дадом», как говорила мудрая Сова!
В станицу наш ярмарочный поезд пришел в конце первой декады февраля. На следующий субботний день я собрал мой десяток у себя на хуторе и раздал деньги. Интересно было смотреть на выражение лиц казачат, перебиравших свои стопки казначейских билетов размером с половину носового платка в моем времени. Недоумение, недоверие, замешательство, озадаченность, оторопь, раздумье, нечаянная радость. Жадности и алчности, слава богу, не увидел ни у кого. Минут десять ушло на объяснение, откуда взялись эти деньги, каким образом обменял золото на ассигнации. Также рассказал о первом контракте на проводку обоза торгового дома «Чурин и Ко». После длительного ликования казачат отпраздновали эти события обедом, который я накануне приготовил в печи.
После похода на Ольгакан и боя с хунхузами нашему десятку разрешили заниматься боевой подготовкой хоть круглосуточно. Поэтому в моем доме, состоящем из трех комнат, провели перестройку, в результате чего одна комната превратилась в спальное помещение с шестью двухярусными самодельными кроватями-полатями, шестью тумбочками и двенадцатью табуретами, которые также сделали самостоятельно, и печкой-голландкой. Тесновато для двадцати квадратных метров, но терпимо. Кто жил в тесных кубриках-казармах, легко представит такую картину.
Во второй комнате был самодельный длинный стол, за которым питались и учились всем отрядом, для чего еще по весне были закуплены за счет окружной казны аспидные доски и грифели для казачат. А прошлой осенью привезли сделанную по моему заказу и за счет нашей отрядной казны большую аспидную доску, и теперь казачата часто покрываются холодным потом и зарываются носом в свои грифельные доски, когда слышат от меня ужасную, леденящую душу фразу: «А сейчас к доске пойдет…».
Кроме стола в этой комнате были еще полки с моими книгами, учебниками, справочной литературой, большая вешалка на всех для верхней одежды, полка для сушки обуви с боку русской печи и тумбочка дневального. Армия, она везде армия – без дневального никуда.
Третья комната представляла собой небольшую кухню с русской печью, в которой дневальные, назначаемые на сутки по очереди, готовили в чугунах пищу для всего отряда, а также убирались в доме. Получилось три в одном: казарма, учебный класс и кухня в одном здании. Нам очень нравилось. Поэтому пять дней в неделю казачата жили здесь практически постоянно, если не было по дому какой-то срочной работы, а в субботу прибегали на зарядку и парково-хозяйственный день. В остаток субботы и все воскресенье я оставался дома один и занимался своими делами.
После осеннего боя с хунхузами Золотого Ли, разгрома албазинской сотни мои отношения с Петром Никодимычем стали какими-то натянутыми. Он ждал и в конце концов дождался своего снятия с атаманства. И в этом, вероятнее всего, подсознательно обвинял меня. Еще более натянутыми стали взаимоотношения с молодыми девушками-казачками станицы. В их глазах я превратился в какого-то монстра, который головы и уши режет направо и налево.
Анфиса, которая все последнее время пыталась заполучить меня в свои ухажеры, резко перешла на охмурение Семена Савина. Даже Марфа-Мария, единственный человек, который знал о переносе моего сознания, увидев, как я показываю голову Лю надворному советнику Мейстеру и ротмистру Печенкину, высказала мне наедине: «Не ожидала я, что в будущем все такие душегубы». Поэтому я ушел от Селеверстовых и вернулся в свой дом, который вскоре превратился в казарму. И потекла обычная для меня, можно сказать, армейская казарменная жизнь.
Закончив обед, на котором я разрешил выпить по кружке крепкой медовухи, небольшой бочонок которой прикупил в трактире у Савина, казачата в колонну по два под командованием Ромки довольные потянулись в станицу, я остался в наступившей тишине один. Попарился, помылся в бане, допил медовуху и завалился спать. Завтра, несмотря на воскресенье, ожидался тяжелый день.
Так оно и случилось. С утра прискакал Ромка с известием, что меня срочно ждут в сборной избе. Ждут, значит ждут. Когда я вошел в горничную сборной избы, на меня уставились все старшие представители семей моих казачат, включая четырех старейшин станицы.
– Ну, голубь сизокрылый, – обратился ко мне, стукнув клюкой по полу, Давыд Шохирев, – рассказывай. Все рассказывай.
Я и рассказал все. Почти все. Опять пришлось пинать совесть по почкам из-за мешка с самородками.
– Почему сразу не рассказал и золото не отдал? – обратился ко мне, когда я замолчал, старейшина дед Афанасий Раздобреев.
– И чего бы нам досталось? – вопросом на вопрос ответил я. – Мне купец Касьянов сказал, что ему сдали золота и серебра, что с кошелей убитых нами хунхузов собрали, больше чем на три тысячи рублей. А нам по сто рублей только выделили, про долю с остальных трофеев что-то никто и слова не сказал. Ладно, хоть лошадей успели поменять да карабины взять, а то бы вообще ничего не получили.
– Ты бы не дерзил, Тимофей, – попытался одернуть меня старый Савин.
– Какая же дерзость, Митрофан Семенович? – ответил я Савину. – Из шестидесяти семи уничтоженных хунхузов, о которых генерал-губернатору доложили, почти сорок наш десяток положил. Золотого Лю я убил. А где все награды?! Выложил бы тогда все золото, и его все бы ротмистр Печенкин, который уже подполковник, забрал. А теперь все честно. Одиннадцать равных долей все в учебном отряде получили. А что с этими деньгами делать, вы в своих семьях решите, это уже не мои проблемы. Я сделал все по правде.
– Действительно по правде сделал! – Дед Феофан, старейшина рода Подшиваловых резво поднялся с лавки. – Много ли из нас так поступить смогли? Ась? Как золото нашел, никто не видел. Полгода молчал. А потом раз, и всем, включая себя, равные доли! – Подшивалов прошелся по горнице, вернулся на свое место и энергично закончил свою речь: – Молодец! По нашей казачьей правде поступил! Настоящий казак!
Дальнейшее обсуждение внезапного богатства десяти семей в станице привело к тому, что решили об этом не распространяться. Хотя информация уже наверняка ушла на сторону. На охрану обоза по контракту с купцом Касьяновым нас с общего благословения отпустили. Прав был Бекетов, многие из казаков мечтали попасть на такую работу. Платил торговый дом за охрану изрядно и содержал во время службы богато: хорошее трехразовое питание и корм для лошадей.
Все оставшееся время до прихода в станицу купеческого обоза усиленно готовились к длительному походу, проверяя и подгоняя обмундирование, верхнюю теплую одежду, оружие, патроны, снаряжение. Пройти за сорок дней туда и обратно почти полторы тысячи километров – это вам не шутка. Хорошо, конечно, что по Амуру к этому времени путь наезжен, но погода в марте изменчива. Как говорится, «марток – надевай трое порток» и «на Евдокию (14 марта) сидячую собаку заносит». Поэтому готовились в дорогу тщательно, стараясь не забыть чего-то важного. Много полезных советов дал вахмистр Шохирев. С Митяем у меня после событий в Благовещенске, связанных с золотом, отношения стали еще более дружественными и теплыми.
Найм нашего отряда в охрану купеческого обоза к самому Чурину еще больше повысил мой авторитет в его глазах. Поэтому общались я и вахмистр Шохирев, можно сказать, на равных. Именно по его совету один из проживающих в станице мастеров-орочей сшил из доставшихся нам в качестве трофеев вторых поддевок из меха красного волка и меха оленя отличные высокие унты. А из оставшегося меха и поддевки сотворил для казачат по моим указаниям гибрид короткой дохи и плаща с капюшоном, а также шапки-ушанки.
Надоело мне морозить себя на ветру и выставлять свои конечности, особенно верхом, под дожди и снега. С учетом моих требований сметливый кожевенник-ороча сначала вообразил, а потом и создал вышеуказанный одежный мутант. Полученный гибрид выгодно отличался от одежды, принятой у казаков. Большой ворот в застегнутом виде закрывал лицо по самые глаза. Пристяжной капюшон вместо башлыка и родная меховая военная шапка-ушанка, которую в РККА ввели в 1940 году, полностью защищали голову и лицо от сильного мороза. А пристегивающиеся к дохе удлиненные полы закрывали ноги до середины унт, по каковой причине, сидя в седле, можно было не беспокоиться о коленях, выставленных под мороз и хлесткий снег.
