Глава XII
Говорит Петроград
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Хмурое рассветное небо посылало застывшему внизу городу слишком мало света для того, чтобы уверенно разогнать мрак, царивший на его улицах. Ветер гнал по грязной заснеженной мостовой новые хлопья снега, еще белого и пушистого, еще такого чистого и праздничного, но уже обреченного через считанные мгновения смешаться с прозой бытия, став частью перепачканного сажей печных труб и лошадиным навозом последнего дня этой зимы.
Вместе с хлопьями снега были гонимы ветром куски всякого рода мусора и пучки сена. Непривычно тихо было на улице в этот час. Не спешили по своим делам люди, не переругивались возницы, не кричали под окнами торговки, не бегали по улицам мальчишки-газетчики, не звучали даже выстрелы, ставшие за последние дни не менее привычным атрибутом окружающего мира, чем ржание лошадей на улицах или мерный цокот их копыт по заснеженной мостовой. Лишь где-то хлопала на ветру незакрытая дверь. Лишь одинокий собачий вой тоскливо катился над затаившимся городом.
Даже у хлебной лавки никого не было, что было совершенно немыслимо еще вчера. Лишь надпись мелом на деревянном щите, который прикрывал ее окно. Надпись гласила:
«Хлеба нет».
И ниже другой рукой наискось размашисто приписано:
«Чума».
Сообщения о чуме, бывшие лишь неуверенными сплетнями еще сутки назад, за прошедшие день и ночь трансформировались в нечто совершенно неописуемое. Слухи ходили самые жуткие, и, как часто это бывает с такого рода слухами, их содержание было совершенно иррациональным, таким, которое у любого отдельного человека может вызвать лишь недоверчивую скептическую улыбку, если ему кто-то расскажет об этом в обычной и привычной для него обстановке. Но когда об этом говорят все вокруг, когда вся окружающая ситуация никак не может считаться обычной и привычной, а скорее наоборот – является доказательством полного безумия и абсурда происходящего, тогда и восприятие таких разговоров меняется совершенно невообразимо.
Нет, нельзя сказать, что бездоказательные слухи, не подтвержденные никакими объективными наблюдениями и личным опытом каждого, могут продержаться сколь-нибудь долгое время, но достигнув своего пика на волне массового психоза и потрясений последних дней, они вполне могут привести к неожиданным результатам.
И пусть потом это явление массового психоза будет исследоваться врачами и социологами, пусть оно войдет в учебники в качестве классического примера влияния слухов на толпу в условиях нестабильности социума, пусть потом убеленные сединами профессора будут рассуждать о механизме этого явления, а очередные околоинтеллигентные персонажи, кривя свои губы, будут цедить о дремучести быдла и умственной ограниченности простонародья, – пусть. Ведь все эти рассуждающие и брезгливо кривящиеся постараются не вспоминать тот день, когда они сами, белея от страха, запирали наглухо двери, гнали посетителей и молочниц и молились тому, кого не вспоминали уже давно, чтоб уберег и пронес чашу сию мимо. Пусть к соседям, знакомым, другим людям, но только лишь мимо. Спаси и сохрани!
Пусть так. Пусть чуть позже город начнет понемногу отходить, появятся первые робкие смельчаки, вышедшие на разведку или по острой необходимости. Пусть к обеду оковы страха начнут потихоньку спадать, пусть позже на смену ужасу начнет приходить нервный смех, пусть к вечеру город вновь начнет наполняться жизнью и вновь начнут на его улицах происходить события, исполненные молодецкой удали и лихости, которой обыватель постарается компенсировать свой утренний страх, но это все будет потом. Позже.
А в то утро Петроград замер.
Больше не собирались в кучки митингующие. Больше не ходили по улицам демонстранты. Развеселые солдаты и матросы не стреляли куда попало и не выискивали на улицах офицеров, а наоборот – сидели по своим казармам, хмуро следя за тем, чтобы никто из сослуживцев не ходил в город, дабы не принес извне заразу. Во многих частях даже выставили специальные караулы с этой целью.
На улицах революционной столицы России в то утро было безлюдно. Лишь ветер трепал на афишной тумбе газету. Лишь ветер этим утром мог прочитать речь Керенского:
«Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы – физическое их устранение…»
Но не умел ветер читать, а потому невидимой своей рукой сорвал газету с тумбы и поволок ее дальше по пустынной улице.
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
В зале висела тягостная тишина. Одни растерянно смотрели на Родзянко, другие же, наоборот, усиленно прятали глаза. Триумф, который был так явственен, так очевиден, что казалось, был уже вполне осязаем, вдруг начал стремительно удаляться от них, а на его место вдруг снежной лавиной начали прибывать одни проблемы за другими.
Всеобщее радостное возбуждение, тот горячечный восторг, который двигал маховик революции, вдруг обернулся растерянностью. Заседавшие весь вечер и всю ночь вожди российской революции, трибуны великих социальных преобразований, борцы со старым режимом, поэты бунта, мыслители прогресса и вожди народа – все те, кто ночь напролет с упоением рассуждал о новой эпохе России, о прекрасном будущем и ненавистном прошлом, все те, кто с горящими от восторга глазами писал воззвания и новые законы, сочинял директивы или размышлял о своих будущих мемуарах, стараясь не пропустить ни одного мгновения ошеломительной свободы, ни одного мгновения рождения нового мира, все они вдруг оказались неприятно поражены тем обстоятельством, что их власть, их влияние и придуманный ими мир, сияющий в лучах ослепительных перспектив, – все это лишь иллюзия, игра их воспаленного ума, мираж, фантом и фантазия. Все оказалось тем сладким сном, который неожиданно оборачивается кошмаром. И вот уже промакивают накрахмаленными белоснежными платочками липкие от страха капли пота на лбах и шеях, вот рвут руки душащий воротник на шее, вот селится отчаяние в их глазах и начинается лихорадочное припоминание всего того, что каждый из них успел наговорить за эту ночь, кляня себя за болтливость и скудоумие, вот начинают они размышлять о том, что же будут говорить следователю на будущих допросах, как будут выгораживать себя, топя других для того, чтобы отвести удар от себя любимого…
Плохие новости проникали в Таврический дворец с самого рассвета. Сначала робкие отдельные сообщения об эпидемии чумы в городе не вызывали в залах дворца ничего, кроме презрительных улыбок и раздражения от того, что занятых таким важным делом, каким, безусловно, является организация революции, вдруг отвлекают такой совершеннейшей чепухой. Затем, с увеличением сообщений о том, что солдаты вернулись в казармы, а митингующие спешно разошлись по своим домам, в штабе революции воодушевление начало сменяться обеспокоенностью.
Вот уже вместо презрительного игнорирования друг друга начались взаимные консультации, сначала осторожные, между отдельными членами Временного комитета членов Государственной думы и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, а затем уже и в почти официальном порядке. На повестке дня два вопроса – что происходит и что делать дальше?
Беспрерывно заседали комитеты, советы и прочие возникшие революционные органы. Заседали с разной степенью продуктивности, но с неизменным накалом страстей и эмоций. И если на заседании Временного комитета Государственной думы все было относительно чинно и респектабельно, то к заседаниям других органов революционной власти, собравшихся в разных комнатах Таврического дворца, слово «заседание» подходило весьма условно, поскольку на них мало кто сидел на месте. Чаще всего все выливалось в подобие митинга, где преимущество имели самые горластые и наглые ораторы, а более умеренные «пораженцы» могли быть запросто стащены с трибуны и ознакомлены с аргументами непосредственного физического воздействия.
Причем многие «заседатели» бегали из одного кабинета в другой, из второго зала в третий, из четвертого комитета в пятый совет. Вместе с ними переносилось возбуждение и перемещался хаос, тем более что многие ораторы забывали о том, где они находятся в данный конкретный момент, или же просто не успевали остыть от горячки дебатов в предыдущем зале.
Родзянко хмуро проводил взглядом раскрасневшегося и полного эмоций Керенского, который вбежал на заседание Временного комитета Государственной думы после очередного выступления на каком-то «революционном органе». Добравшийся до своего стула Александр Федорович все никак не мог успокоиться и аж подпрыгивал от возбуждения.
В принципе, по-хорошему, всех лишних горлопанов и прочую революционную публику было проще выставить из Таврического на улицу, но лидеры революции понимали, что с этим неизбежным злом проще мириться в здании, чем допустить, чтобы вся эта публика, оказавшись на свежем воздухе, быстро пропиталась слухами и разбежалась на все четыре стороны. Собирай потом их!
Председатель Госдумы вполуха слушал жаркие дебаты вокруг вопроса о посылке агитаторов в казармы и на предприятия, которые должны еще раз разъяснить, что никакой эпидемии чумы в городе нет, что все это происки врагов революции и лично царицы-немки, что всем необходимо выйти на улицы и совершить последний рывок на пути к счастливой жизни. Но эта тема не очень интересовала Михаила Владимировича, поскольку уже было многократно проверено – агитаторы уходят на агитацию и не возвращаются. И вопреки фантазиям некоторых участников дискуссии Родзянко был уверен, что агитаторов никто не арестовывает и уж тем более не расстреливает. Скорее всего, они просто разбегаются по укромным местам, надеясь переждать непонятное время, а затем уж определиться, на чью сторону перебежать.
Глава распущенного императором парламента смотрел на шумящих в зале членов Временного комитета и предавался мрачным размышлениям.
Ситуация с чумой или со слухами о чуме сильно портила всю обстановку и нарушала все планы. Ну, а кто мог такое учесть при составлении этих самых планов? В том-то и дело, что никто не мог. Но проблема свалилась вдруг, словно снег на голову, и теперь все дело принимало нежелательный оборот.
Во-первых, революция теряла темп. Уже начались сомнения и брожения. Уже имеются сведения о том, что кое-кто из тех, кто еще вечером и даже ночью не имел сомнений в успехе дела, теперь начал задумываться о поиске путей отхода и о дистанцировании от революции, как говорится, от греха подальше. И самому Родзянко приходилось прикладывать массу усилий для того, чтобы удержать весь этот Временный комитет от расползания. Впрочем, и сам Родзянко, всеми фибрами души стремившийся возглавить создаваемое Временное правительство и сильно оскорбившийся тем, что Львов, Керенский и Шульгин оттерли его в сторону, теперь ловил себя на мысли, что, может, это все и к лучшему, может, как-то и обойдется.
Во-вторых, каждый час задержки в деле революции рождал сомнения в головах участвующих в заговоре генералов, которые вполне могут отойти в сторону в столь щекотливом деле и отказаться от ареста царя. И даже принять активное участие в подавлении мятежа.
В-третьих, с каждым часом ближе становились к Петрограду посланные царем карательные войска, а чем ближе они были к столице, тем меньше воодушевления было среди революционной общественности, в особенности среди ее солдатской массы. А Родзянко не тешил себя иллюзиями о том, что вся эта революционная публика действительно готова умереть за революцию. Впрочем, он и сам, положа руку на сердце, готов к этому не был.
В-четвертых, в таких условиях нечего было и думать о действенном блокировании железнодорожного сообщения вокруг Петрограда. В лучшем случае можно было что-то сделать с отдельными станциями, подняв восстание на них или захватив их отдельными революционными отрядами. Но было понятно, что при подходе карательных войск к столице вся эта публика разбежится. Максимум, что можно было сделать – это повредить железнодорожное полотно или пустить под откос товарные составы. Но совершенно очевидно, что такие препятствия не задержат надолго верные царю войска. А из-за проклятых слухов о чуме для захвата вокзалов и здания МПС сил катастрофически не хватало, и было очевидно, что отряды Кутепова засели там крепко. Как докладывали наблюдатели, вокзалы и набережная у Министерства путей сообщения перегорожены баррикадами из мешков с песком и оборудованы пулеметными гнездами. Более того, замечены постоянные подходы туда отдельных лиц, в том числе и гражданских, которые получали там оружие, из чего следовало, что количество защитников этих стратегических объектов растет. И уже очевидно, что штурм этих самых объектов без применения артиллерии невозможен. И все бы хорошо, но артиллеристы вдруг под утро объявили нейтралитет и заперлись в своих казармах.
В-пятых…
Тут дверь распахнулась, и в зал буквально вбежал раскрасневшийся Милюков, держащий в руках какие-то листы бумаги.
– Господа, – заговорил он возбужденно, – только что получено по телеграфу. Разрешите прочесть?
В зале зашумели, призывая Милюкова к чтению, и тот, игнорируя предостерегающий жест Родзянко, начал читать громко и с выражением:
«К НАРОДУ РОССИИ, АРМИИ И ФЛОТУ
Спокон веку ждет народ русский справедливого устройства в державе нашей, ждет достойной жизни для всех людей, вне зависимости от происхождения и достатка.
Пришло время исполнения законных народных чаяний о жизни по справедливости и правде…»
Телеграфные переговоры великого князя Михаила Александровича с полковником Кутеповым
«У аппарата полковник Кутепов».
«У аппарата в. кн. Михаил Александрович».
«Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество!»
«Здравствуйте, Александр Павлович! Ознакомлены ли вы с воззванием ВЧК?»
«Так точно, Ваше Императорское Высочество, текст прочитан, понят и меры принимаются».
«Доложите обстановку».
«Подчиненным мне сводным отрядом взяты под контроль здания Министерства путей сообщения, Николаевский, Царскосельский, Балтийский и Варшавский вокзалы. В моем подчинении девять запасных рот разной степени укомплектованности и устойчивости, кавалерийский эскадрон и тридцать шесть пулеметов, из которых полностью исправны девятнадцать. Ночью обстановка в столице стабилизировалась, атак больше не было, но после полудня я ожидаю новые попытки выбить нас с занимаемых участков. К счастью, слухи об эпидемии очень помогли нам, поскольку количество народу на улицах резко уменьшилось, а многие части отказываются покидать свои казармы, прекратив активное участие в мятеже и объявив нейтралитет. Сильно осложняет ситуацию фактическая потеря телефонной связи, поскольку телефонная станция находится в руках Временного комитета Госдумы. Однако общее положение в Петрограде я бы охарактеризовал как шаткое равновесие».
«Получили ли Вы вчера мою телеграмму об эпидемии красной чумы?»
«Так точно, Ваше Императорское Высочество, получил. Телеграмма мне очень пригодилась, благодарю вас».
«Имеются ли вопросы?»
«Когда мне ожидать прибытия подкреплений с фронта, каков мой статус и кто мой непосредственный начальник?»
«Первые части с фронтов уже на погрузке, но, к сожалению, командование Северного фронта пока блокирует отправку требуемых частей со своего участка. Поэтому реальное прибытие основных надежных частей с фронта возможно не ранее 3–4 марта. Мы делаем все возможное для ускорения, но пока вам необходимо рассчитывать в первую очередь на свои силы. Организуйте печать и распространение текста “Обращения ВЧК”. Есть надежда, что это несколько охладит революционные страсти. С войсками в столицу прибудет назначенный высочайшим повелением новый главнокомандующий Петроградским военным округом генерал Иванов. До его прибытия и вступления в должность вы назначаетесь и. д. главнокомандующего Петроградским военным округом и и. д. военного коменданта Петрограда. Подчиняетесь непосредственно ВЧК. Вашей задачей является принятие мер по стабилизации ситуации в столице и обеспечение функционирования железнодорожной сети со стороны юга Петрограда для свободного прибытия и разгрузки эшелонов с войсками. Постарайтесь восстановить верность присяге как можно большего количества войск, формируйте сводные отряды из разрозненных подразделений и отдельных военнослужащих. За участие в подавлении мятежа обещайте права фронтовиков. Также организуйте пункты записи добровольцев из числа офицеров запаса и гражданских патриотов Отечества. Сегодня будет издано новое обращение ВЧК, обещающее прощение всем участникам беспорядков, которые к полудню сегодняшнего дня прекратят участие в мятеже и вернутся по своим домам и казармам. Все, кто продолжит мятеж, будут подлежать трибуналу по законам военного времени. Все ли понятно?»
«Так точно, Ваше Императорское Высочество».
«Я надеюсь на Вас и на Вашу твердость. До свидания. Желаю Вам успехов. Михаил Александрович».
«Благодарю. До свидания. Кутепов».
Телеграфные переговоры генарала Иванова с генералом Хабаловым
«У аппарата генерал-лейтенант Хабалов. Положение отчаянное. В моем распоряжении, в здании Адмиралтейства, четыре гвардейских роты, пять эскадронов и сотен, две батареи. Прочие войска перешли на сторону революционеров или остаются, по соглашению с ними, нейтральными. Связи с ними не имею. Отдельные солдаты и шайки бродят по городу, стреляя в прохожих, обезоруживая офицеров. Похоже, что все вокзалы во власти революционеров, строго ими охраняются. Все артиллерийские заведения во власти революционеров. В городе чума. Все в панике. Хабалов».
«Здесь генерал-адъютант Иванов. Высочайшим повелением я назначен новым главнокомандующим Петроградским военным округом. До моего прибытия и вступления в должность исполнять дела главнокомандующего войсками Петроградского военного округа назначен полковник Кутепов. Потрудитесь сдать ему дела и передать оставшиеся в Вашем подчинении отряды в его распоряжение. Если Вы не возьмете себя в руки и не выполните мой приказ, то, когда мы доберемся до столицы, я лично Вас расстреляю за все, что Вы натворили. Извольте исполнять. Иванов»
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Родзянко похолодел. Настроение, которое и так было хуже некуда, вдруг просто-таки обвалилось куда-то в мрачные подвалы Петропавловской крепости. От оглашаемого в затихшем зале документа веяло смертельным холодом, и перед глазами живописно возник образ дыбы – да, именно дыбы, а отнюдь не цивилизованных камер, в которых сидели в России политические заключенные.
Все становилось на свои мрачные места. Все его неясные тревоги и осознанные опасения вдруг стали воплощаться в кошмарную реальность. И ощущение неопределенной опасности от полета «неопасного» Миши в Москву, и непонятные игры участвующих в заговоре генералов, и два брата, всегда бывших себе на уме, два великих князя – Александр и Сергей Михайловичи. И самое главное, так и не понятое Родзянко – кто тот злой гений, кто за этим всем стоит?
И если буквально до последнего момента у него еще были надежды на то, что во главе военного заговора стоит генерал Алексеев, с которым можно договориться, то судя по отправленным в войска телеграммам о смерти Алексеева и о том, что Лукомский исполняет дела наштаверха, все это не так. И уж тем более это не так, исходя из этого самого «Обращения ВЧК», которое сейчас зачитывает этот дурак Милюков. В дело вступил игрок совершенно непредставимого масштаба. Игрок, которому удалось скрыть свое участие в игре, да что там участие – само свое существование от внимательного взора остальных участников большой игры. И вот, в самый решающий момент он сделал свой ход.
О масштабе этого нового игрока красноречиво говорило то, с какой легкостью он перехватил инициативу, как устранил такое мощное препятствие, каким, без сомнения, был генерал Алексеев, как быстро ему удалось сформировать этот самозваный комитет…
– «…видя, что Государь Император полон решимости защитить народ Свой, подлые изменники нанесли народу нашему удар в спину и решили помешать Государю Императору Николаю Александровичу подписать повеление о даровании верным Своим подданным давно и горячо ожидаемых в народе законов…»
Милюков читал с каким-то упоением, и Родзянко казалось, что тому самому доставляет удовольствие быть сейчас в центре внимания и буквально провозглашать смертную казнь всем присутствующим в этом зале.
– «…враги народа обманом и подкупом подняли в Петрограде антинародный мятеж, цель которого – свергнуть Государя нашего и не допустить принятия Императором народных законов. Враги всего русского, при содействии германского генерального штаба, они подкупили предателей среди руководства распущенной Императором Государственной думы, а также некоторых изменивших присяге генералов…»
Для Родзянко в настоящий момент интерес представляли лишь три вещи: где сейчас царь, кто вошел в этот самый комитет и кто стоит за этим комитетом – кто использовал шалопая Мишу в качестве ширмы для себя? И вообще, где Миша сейчас – в Москве или Могилеве? Из Первопрестольной сведений о его прибытии не поступало, но и из Могилева никто не удосужился сообщить!
– «…но враги народа просчитались. Решительными действиями великих князей и высшего руководства русской армии заговор был раскрыт, и сейчас идут аресты грязных заговорщиков. После дознания многие из них уже дали признательные показания и указали на сообщников. Одним из вождей антинародного заговора оказался изменивший воинской присяге бывший начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал Алексеев, подло и коварно завлекший Государя в ловушку…»
Председатель распущенной Госдумы шумно выдохнул сквозь зубы. Все было еще хуже, чем ему казалось вначале. Если это не блеф и если действительно идут аресты и допросы, то это значит, что тот или те, кто стоит за этим самозваным комитетом, подготовкой к выступлению занимались долго и серьезно. Если все и в самом деле так, то нет сомнений в том, что участники заговора сейчас показывают друг на друга пальцем, стремясь побыстрее стать на сторону победителей. И проблема в том, что, похоже, у многих из них уже нет сомнений в том, кто победит в этой игре. В этом контексте становится понятным нежелание генералов Брусилова и Гурко отвечать на его телеграммы. Похоже, что крысы побежали с корабля…
– «…Временный чрезвычайный комитет спасения народа и России, который, до освобождения и особого повеления Государя Императора, принимает на себя все функции и полномочия по управлению Российской империей, ее армией и флотом…» – Милюков аж светится от восторга, подумал, глядя на него, Родзянко. – «…Временный чрезвычайный комитет имеет право приостанавливать действие любых законодательных актов и объявляет о введении особого периода управления до окончательного подавления антинародного мятежа…»
– Это измена! – ахнул кто-то.
Милюков на секунду прервал свое чтение и с любопытством посмотрел на воскликнувшего об измене. Тот быстро опустил голову и стал перебирать бумаги перед собой. Милюков иронично усмехнулся и продолжил свое чтение.
Да, думал Родзянко, похоже, этот уже все понял и готов перебежать к победителю.
– «…кто по недомыслию или обманом был втянут в противозаконные действия, принимал участие в беспорядках, но осознал свою вину, должны обратиться к ближайшему офицеру или жандарму и, указав на зачинщиков, исполнять приказы императорской власти…»
Михаил Владимирович Родзянко горько усмехнулся, услышав эту фразу. Можно себе вполне представить, что начнется вскоре. Но проклятие, нельзя же просто так опускать руки и идти на заклание! Нужно бороться! Нужно перехватить инициативу! Мысли лихорадочно роились в его голове, пытаясь сформулировать порядок действий. Он схватил лежащие перед ним бумаги и, перевернув на чистую сторону один из листов, принялся лихорадочно записывать пункты плана.
Когда Милюков дочитал список членов ВЧК, несколько секунд царила гробовая тишина, нарушаемая лишь скрипом от записей Родзянко, а потом зал взорвался. Зазвучали крики, кто-то вскочил, роняя стул, на столе упал на бок графин, заливая водой проекты законов Временного правительства России. Громче всех, конечно, кричал Александр Федорович Керенский.
– Откуда вы взяли это? Кто вам его дал? Это провокация! Господа, нужно немедленно остановить распространение!
Милюков пожал плечами.
– Мне кажется, что я уже говорил об этом. Текст только что получен по телеграфу из Ставки.
– Господа! – Родзянко встал и перевел внимание присутствующих на свою персону. – Давайте соблюдать порядок! Ничего страшного не произошло. Во всяком случае, пока. Обратите внимание, господа, что, по утверждениям этого самого Комитета, царь находится под арестом. Пусть мы пока не знаем, кто его арестовал, но тем не менее мы можем допустить, что император арестован самими членами так называемого Временного чрезвычайного комитета и, следовательно, сидит под замком где-нибудь в Могилеве. Во всяком случае, эти самозваные члены этого самозваного Комитета уверенно заявляют об аресте Николая Второго какими-то мифическими заговорщиками. Более того, они делают свои заявления фактически от его имени, нисколько, по-видимому, не опасаясь какой-либо реакции со стороны самого монарха. Это дает нам все основания считать, что фигура царя уже сброшена с доски и сейчас перед нами мятеж, направленный против завоеваний нашей с вами революции, то есть фактически явный контрреволюционный мятеж. Во всяком случае, относиться мы к происходящему должны именно так, и вести агитацию в Петрограде и по всей России мы должны именно с таких позиций.
Михаил Владимирович оглядел притихших подельников.
– Признаться, эти нелепые слухи об эпидемии чумы беспокоят меня куда больше, чем писульки самозваного Комитета. И я практически уверен, – продолжил он, повышая градус своей речи, – что все эти нелепые слухи о чуме в Петрограде распущены агентами именно этого самозваного Комитета! Именно они стоят за этим скандальным делом! Распуская опасные для нашего дела слухи, они стремятся сбить накал революционных выступлений. В этом главная опасность для нас, господа! В этом, а отнюдь не в том, что пишут они в своих прокламациях.
– Однако, – возразил Милюков, – их аргументы могут найти отклик в сердцах беднейших слоев, а именно они являются основной движущей силой революции…
– Это заблуждение! – Керенский вскочил с места и с жаром заораторствовал: – Я настаиваю, что это опаснейшее заблуждение, господа! Никто не умаляет значимости рабочего и солдатского элемента для наших целей, однако, господа, давайте не забывать о том, что движущей силой любой революции являются отнюдь не эти низовые элементы, что бы они там о себе ни думали. Я подчеркиваю, именно интеллектуальная и финансовая элита всегда были, есть и будут движущей силой любой революции! Без подготовки, без плана выступлений и, самое главное, без соответствующего финансирования любая революция вырождается в стихию, в погром, в бунт люмпена. И когда в истории подобное случается, всегда элите общества приходится загонять бунтующий элемент в стойло, где ему самое место! Поэтому я позволю себе…
Родзянко поморщился. Керенский вновь занялся традиционной рисовкой перед зрителями, подчеркивая значимость себя любимого практически через каждую фразу. И чем больше он говорил, тем больше возбуждался сам. Пафос захлестывал сего оратора, стоило ему сказать больше двух-трех предложений за одно выступление. Его глаза загорались, речь становилась эмоционально заряженной, и «народный трибун Керенский» начинал вещать, изливая на присутствующих потоки слов, часто забывая о том, что «присутствующие» и «благодарные слушатели» не всегда суть одно и то же. Да по большому счету было ему это абсолютно безразлично. Вот и сейчас, стоя за столом заседаний так, словно он на трибуне, Александр Федорович Керенский патетически вскидывал руки, очевидно призывая небо в свидетели этого триумфа ораторского мастерства.
– …и я, господа, подчеркиваю в этой связи, что только мобилизация всех здоровых сил элиты нашего общества сможет завершить священное дело нашей революции. Мы должны решительно продемонстрировать Европе и Америке, что знамя французской и американской революций подхвачено в России. Я предлагаю, не мешкая, составить обращение к мировым правительствам с призывом поддержать русскую революцию. Я, невзирая на чуму и опасность нападения со стороны врагов революции, готов лично отвезти это обращение в посольства Франции, Великобритании и Соединенных Штатов. Я уверен, что готовность к самопожертвованию и пренебрежение к личной опасности – это как раз те качества, которые должные демонстрировать народу вожди нашей революции в этот важнейший момент в истории рождения свободной России!..
Дождавшись, когда Керенский сделает паузу для набора в свои легкие новой порции воздуха, Родзянко решительно взял ситуацию в свои руки:
– Александр Федорович, безусловно, прав в контексте того, что мы должны обратиться в американское и европейские посольства за поддержкой. Однако нам нужна в первую очередь не моральная поддержка со стороны союзников, а юридическое признание нашего Временного правительства единственной законной властью в России. Такое признание продемонстрирует всем, как в самой России, так и в мире, кто теперь власть в бывшей Российской империи, что особенно важно в ситуации, когда самозваный Комитет пытается вбить клин между нами и народом. Это привлечет на нашу сторону колеблющихся. Но, господа, я хотел бы напомнить уважаемому Александру Федоровичу о том, что именно массы солдатского и рабочего элемента являются материалом, формирующим ту самую горную реку, которая снесет со своего пути все пережитки старого режима. Увлекшись поездками по посольствам, мы рискуем не уделить достаточного внимания наполняемости этой самой горной реки народного гнева. Если поток пересохнет, то участь нашей революции можно считать предопределенной. Посему я предлагаю нам сосредоточить свое обсуждение на выработке мер по прекращению этих провокационных слухов о чуме. Нам нужно вернуть народ на улицы, нам нужно придать новый импульс революции, нам нужно вернуть инициативу в свои руки.
– И что вы предлагаете, собственно? – Керенский был традиционно раздражен тем, что его перебили, и считал нужным это продемонстрировать окружающим. – Какие меры вы, Михаил Владимирович, предлагаете, помимо обращения к союзникам?
Александр Федорович не преминул подчеркнуть, что именно он автор идеи с посольствами. Во избежание, так сказать, недоразумений. Чтоб не оттерли завистники его персону от скрижалей Истории.
Опытный Родзянко проигнорировал реплику Керенского, не желая вступать с ним в дискуссию. Вместо этого он продолжил оглашать тезисы своего плана:
– Итак, господа, задача номер один: вернуть людей на улицы. Однако мы должны трезво отдавать себе отчет в том, что наши лозунги больше не эффективны. И пока на улицах не соберется достаточно большое количество революционно настроенной публики, наши призывы не будут находить решительно никакого отклика. Поэтому посылку в разные места агитаторов с призывами к революции я считаю ошибочной и вредной в сложившихся условиях. Накал выступлений явно спал, и для того, чтобы вновь зажечь толпу, нам необходимы принципиально другие методы.
Михаил Владимирович обвел взором присутствующих и, взяв карандаш, начал мерно отстукивать пункты своего плана.
– Первое. Мы должны организовать доставку в Таврический сад подвод с хлебом и мукой. Второе – мы должны начать раздачу хлеба всем желающим. Третье – нам необходимо оповестить об этом всех, и тут как раз пригодятся агитаторы, которые должны рассказывать о том, что новая революционная власть организовала бесплатную раздачу хлеба и все желающие могут прийти к Таврическому дворцу и получить свою долю…
– А вы представляете, что тут начнется? – Милюков вскочил с места.
Родзянко с холодной улыбкой кивнул.
– Вполне себе представляю, уважаемый Павел Николаевич, вполне себе представляю…
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Полковник Кутепов в этот час также был на заседании. Собрав офицерский совет, он выслушивал мнения и предложения каждого из своих офицеров, продолжая при этом раздумывать над тем, что же делать дальше.
Назначение исполняющим дела главнокомандующего округом и коменданта столицы вовсе не добавили ему оптимизма. До рассветного разговора по телеграфу с великим князем Михаилом Александровичем у него хотя бы была надежда на то, что в Петрограде есть кто-то, кто видит и знает больше, чем он сам, что есть те, кто точно так, как и Кутепов, держат оборону на своих участках, что кто-то вот-вот решительно возьмет командование в свои руки, что в Петрограде вот-вот появятся надежные части с фронта и вся эта революционная кутерьма наконец закончится. Однако теперь ему было совершенно ясно, что положение их просто отчаянное и что, не будь этих слухов о чуме, его отряд, вероятно, прекратил бы свое существование еще предыдущим вечером.
Решительные действия, удержание инициативы, привлечение дополнительных сил за счет нескольких взятых под контроль рот лейб-гвардии и другие мероприятия – все это лишь оттягивало неизбежный конец. Слишком несопоставимыми по численности были силы, слишком легким и привлекательным был путь анархии и хаоса, слишком много накопилось обид, неудовлетворенности и слишком сильно было желание перемен.
Слухи о чуме, которыми так удачно удалось воспользоваться, позволили сбить накал революционных выступлений, и разведка фиксировала почти полное отсутствие людей на улицах. Но Кутепов не строил иллюзий на сей счет и был уверен в том, что не позже вечера все вернется на круги своя. Более того, рассчитывать на то, что у них есть время далее обеда, он бы не стал. К тому же нельзя было сбрасывать со счетов действия господ-товарищей из Таврического дворца, которых полковник вполне обоснованно считал куда более искушенными во всяческих интригах, чем он, обыкновенный боевой офицер, пусть даже и из элитного Преображенского полка лейб-гвардии, пусть даже казармы его и располагались рядом с Зимним дворцом.
Единственным вариантом виделось активное влияние на события, удержание инициативы и принуждение превосходящего по силам противника к постоянному реагированию на твои неожиданные операции, в результате чего тот вынужден будет распылять силы и внимание по всей ширине и глубине фронта, не имея возможности спрогнозировать места нанесения следующего удара. Но для этого отрядам Кутепова нужно не отсиживаться в пассивной обороне удерживая занятые объекты, а предпринимать действия по взятию под контроль новых стратегических точек, вести борьбу за умы солдат гарнизона и жителей столицы.
Полковник прекрасно понимал, что здесь и сейчас влияние психологического фактора велико как никогда. Естественно, и там, на фронте, моральный дух влиял на общую дисциплину в войсках и на их устойчивость в бою, но на передовой солдатам по крайней мере было понятно, что германец он вон с той стороны, а русские они вот здесь, в окопах, рядом с тобой. В Петрограде же русскими были все, и Рубикон гражданской войны был уже фактически перейден, поскольку в столице уже несколько дней русские стреляют в русских безо всякого колебания. Более того, в отличие от фронта, здесь и переход от одной противоборствующей стороны на другую не просто возможен – он наблюдается весьма регулярно. А потому в этом противостоянии победит тот, кто будет владеть умами и желаниями толпы. И уже не имеет значения, какая это толпа – цивильная или военная, поскольку падение дисциплины превратило солдат в обыкновенную вооруженную толпу, сравняв их с такой же толпой гражданских, вооружившихся точно так за счет разграбления арсенала.
И в этом контексте положение верных императору войск, как это прекрасно понимал Кутепов, было куда более проигрышным в моральном плане, ведь все, что они могли предложить, это довольно абстрактные в нынешних условиях, некогда святые понятия, такие, как честь, долг и верность единожды принесенной присяге. В этом плане революционные лозунги для вчерашних крестьян, из которых и были сформированы запасные полки, звучали значительно привлекательнее.
Отношение же самого Кутепова к революции было довольно противоречивым. Твердый сторонник сильной власти и решительной руки, с отчаянием видел, как разлагается государственная и военная машина, как снижается дисциплина в войсках, как копится брожение в обществе, как все больше недовольства вызывают действия правительства и все больше эти неудачные действия связывают с личностью императрицы или самого государя. Складывалось ощущение, что текущим положением были недовольны решительно все – от беднейших крестьян и до богатейших землевладельцев, от простых неквалифицированных рабочих и до видных промышленников, от рядовых солдат до самой верхушки армии, и от простого обывателя до самой родовитой аристократии. Будучи безусловно верным присяге, Александр Павлович не мог не видеть, что, вместо того чтобы решительно принять одну из сторон и опереться на нее, государь избрал самую неудачную тактику в этой ситуации – не делать ровным счетом ничего и ждать, пока все само собой рассосется. А такая политика, по мнению Кутепова, была сродни желанию врача ничего не делать и ждать, пока зараженная рана исцелится сама. Время шло, и ситуация становилась все хуже, пока наконец гной неудовольствия не поставил общественный организм на грань гангрены.
Однако полковник не считал революцию или дворцовый переворот способом решить накопившиеся проблемы в государстве, сравнивая эти варианты с лечением заражения крови в ноге методом отсечения головы на гильотине. Он был глубоко уверен, что любая революция в условиях затяжной войны погубит Россию, равно как погубит и всех тех, кто к этой революции стремится. Не верил Кутепов в то, что эти дельцы и говоруны из Государственной думы, все эти крикуны и позеры смогут дать стране надежную власть и укрепляющую дух идею для мобилизации всех сил общества во имя победы в войне. А без победы у России нет будущего, поскольку поражение неизбежно приведет к еще большим массовым волнениям, лишениям, голоду, беспорядкам, гражданской войне и, как следствие, к распаду государства.
Самым печальным было то, что Кутепов не видел, как сложившееся положение исправить. Действия революционеров губили Россию, но и бездействие государя вело империю в пропасть. Единственным шансом Александр Павлович считал скорейшее восстановления порядка и дарование русскому обществу новой перспективы. Он тешил себя надеждой, что после восстановления порядка в столице император примет меры для снижения напряжения в обществе и даст подданным новую надежду, новую общую цель, без которой невозможно победить в этой войне.
Но надежды уже почти не было, брожения грозили разорвать перегретый котел государственной машины, и поэтому положение дел полковник считал практически безнадежным, уповая лишь на скорое прибытие в Петроград устойчивых и не испорченных революционной пропагандой частей.
Причем единственным шансом было немедленное и решительное применение прибывших в Петроград войск в деле восстановления законного порядка, поскольку Кутепов был уверен в том, что если прибывшие части оставить на день-два без дела в столице, то червь агитации и анархии подточит и их. Теперь, после разговора с великим князем, не стало и такого, пусть призрачного, но шанса, ведь прибытие войск третьего или четвертого марта уже ни на что, по мнению полковника, не влияло, ибо к тому времени все уже будет кончено.
Впрочем, безнадежным положение он считал лишь до тех самых пор, пока не прочитал это самое «Обращение ВЧК». И пусть у самого Кутепова отношение к этому ВЧК было довольно противоречивым, поскольку он сомневался, не придется ли ему отвечать за исполнение приказов этого Комитета. Равно как и вызывала острое беспокойство полковника судьба государя императора. Но все же он понимал, что если шанс на успех с анархией и есть, то он достижим только такими методами, которые демонстрирует этот новоявленный Комитет. А потому он исполнит эти, представляющиеся вполне разумными меры, которых от него требует великий князь Михаил Александрович. В конце концов, ведь именно с его утренней телеграммы началась борьба полковника Кутепова с мятежом в столице. И как повернулась бы история, если бы этой телеграммы не было? Как знать, как знать…
Итак, именно сочетая решительную силу и решительные реформы можно склонить чашу весов общественного мнения на свою сторону. Несколько дней анархии и беззакония напугали обывателя, и у него уже значительно меньше революционного запала. Солдаты, в массе своей поддержавшие революцию после обещания не отправлять их на фронт в случае победы этой самой революции, были готовы бузить на улицах, выкрикивая лозунги о свободе, но решительно не были готовы умирать за эту самую свободу.
Да и вообще, довольно абстрактные лозунги революции уже несколько померкли в сознании масс на фоне смертельной угрозы чумы, которая, как казалось, представляла опасность здесь и сейчас для всех и каждого в этом городе.
И вот теперь, когда, как прогнозировал Кутепов, люди начнут отходить от испуга и лихорадка революционных выступлений вновь вернет толпы на петроградские мостовые, было очень важно бросить на чашу весов более привлекательные лозунги вместе с демонстративными фактами решительного восстановления порядка в столице.
– Итак, господа офицеры, я выслушал все ваши мнения и доводы. – Кутепов взял заключительное слово, когда последний из присутствующих офицеров высказался. – Вижу, что большинство из вас положительно оценивает то влияние, которое «Манифест ВЧК» может оказать на общественные настроения в столице. Отрадно, что здесь, в здании Министерства путей сообщения, имеется типографский станок. Необходимо срочно найти печатников и отдать в набор данный текст. Его распространение является жизненно важным в нашей ситуации. По мере печатания экземпляры «Обращения» необходимо расклеивать по городу. Это первое.
Полковник еще раз просмотрел свои записи.
– Второе. Полковник Ходнев, вам предписывается принять командование над войсками в Министерстве путей сообщения. Задача – удержать контроль над зданием, решительно пресекая любые попытки захватить Министерство или внести дезорганизацию в его работу. Я требую жестко пресекать все случаи паникерства, агитации и прочего разложения. Телеграфные линии Министерства должны оставаться под контролем императорской власти. Задача ясна?
– Так точно, – Ходнев кивнул.
Кутепов продолжил:
– Третье. На основании полученных мной директив приказываю на Николаевском, Царскосельском, Балтийском и Варшавском вокзалах начать подготовку к срочному приему и разгрузке прибывающих в столицу частей. Первые эшелоны с батальонами ожидаются уже сегодня вечером и будут поступать беспрерывно на протяжении нескольких дней. Обеспечить выгрузку и обеспечение всем необходимым для немедленного выполнения поставленных перед ними боевых задач по восстановлению порядка в Петрограде. Подготовку к прибытию войск вести скрыто, но так, чтобы об этом узнало как можно больше народу.
Подумав минутку, полковник добавил еще одно распоряжение:
– И четвертое. Необходимо сформировать из числа добровольцев группы парламентеров, задачей которых будут визиты в те части, которые объявили нейтралитет. Нужно будет доставить туда текст «Обращения ВЧК» и мое письмо с гарантиями того, что кто присоединится к нам сегодня, до прибытия войск в столицу, тот получит прощение и будет в числе тех, кто подавлял мятеж. После прибытия войск в Петроград те, кто все еще будет сохранять нейтралитет, будут немедленно отправлены на фронт, на самые безнадежные его участки. Те же, кто будет и дальше принимать участие в мятеже, будут расстреливаться на месте или будут преданы суду военного трибунала. Это все, господа. Я с ротой преображенцев отбываю в Адмиралтейство принимать дела от генерала Хабалова. Если вопросов больше нет, тогда с Богом!
