В Любовной Страсти главное то, что она никогда не выходит из моды. Война, глад и мор – все это иногда еще можно как-то удерживать под контролем, а вот от Страсти всего один шаг до Мечты и до царства Сновидений, а значит, она всегда рядом с нашим сердцем. С тех пор как я оказался в этом мире, мне не раз хотелось понять, почему именно Фрейя, а не Фригг и не Сив, сыграла столь важную и яркую роль в той игре, что дала мне путь к спасению, помогла вырваться из оков и временно спрятаться в чужом человеческом теле. И я бы даже не сказал, что прозвище Принцесса-воительница ей не подходит – при всей своей красоте и прочих добродетелях Фрейя, оказавшись в гуще сражения, могла проявить не меньшую свирепость, чем Гулльвейг-Хейд. В мире Попрыгуньи Фрейя оказалась прямо-таки невероятно популярна – хотя то, как ее изображали в различных книгах и кинофильмах, имевшихся у Попрыгуньи, не давало ни малейшего представления о ее исходно предательской натуре.

К тому же Фрейя была из племени ванов – того самого племени, которое подарило нам и Гулльвейг-Хейд, и основные руны. И хотя в целом идея игры «Asgard!» представлялась мне во многих отношениях нелепой, я не мог не думать о том, что в этой – игровой – версии Рагнарёка некоторые боги сумели пережить Зимнюю Войну и теперь спали подо льдом, ожидая пробуждения. А не могло ли то же самое случиться и в нашем мире? Что, если именно ваны спят сейчас под Замковым Холмом?

«Немедленно прекрати эти никому не нужные рассуждения! – мысленно потребовала Попрыгунья. – У меня от них голова разболелась. И потом, какая теперь-то разница? Ведь мы с тобой в любом случае сейчас направляемся на Холм. Просто потому, что ты не можешь этого не сделать».

Она была, разумеется, права. Этот Холм и впрямь обладал для меня несомненной притягательностью. И та руна была написана в небесах прямо над ним. Да и сам он чем-то напоминал курган, высящийся над кладом сокровищ. А еще я вспомнил, как ярко вспыхнул тот странный шрам на запястье у Попрыгуньи, когда она, стоя на вершине Холма, метнула в Гулльвейг руническую стрелу. Признаюсь, все эти мысли страшно меня возбуждали. И порождали надежду на то, что я смогу вновь вернуть свою магическую силу, обрести прежнее обличье, опять увидеть тот мир, которому я некогда придал форму, в котором мне поклонялись как богу…

«Вообще-то в первую очередь я имела в виду освобождение Мег», – снова прервала мои размышления Попрыгунья.

«Ну конечно, я тоже». Да, ведь существовала еще и Мег; та самая Мег, которую Хейди справедливо назвала «дырой в моих доспехах». И я подумал: «Вот в чем была моя главная ошибка! Нельзя позволять себе относиться к кому-то из людей даже просто с нежностью». Хотя для меня по-прежнему оставалось загадкой, как это во мне вообще могли возникнуть подобные нежные чувства. Я винил в этом Попрыгунью и ее чувствительность, считая, что она неким образом меня заразила.

Но ведь и предполагалось, что она меня заразит, понял я. Об этом Гулльвейг-Хейд позаботилась. К тому же, как мне прекрасно известно, алчная Гулльвейг-Хейд – настоящая мастерица обмана. Вот почему, направляясь на Холм, я все время был настороже и старался не выходить на открытые места, прячась за валунами и кустами утесника. Впрочем, эти меры предосторожности оказались ненужными. Снова поднявшись на вершину, мы увидели, что она пуста и безмолвна. Костер в яме догорел, лишь угли едва светились. И нигде не было ни малейших следов ни Хейди, ни Мег, ни хоть какого-либо волшебства. Исчезли и светящиеся руны, написанные моей кровью, и вся она до последней капли впиталась в землю.

Внизу, в долине, мерцали и ярко светились огни Молбри, но они почему-то казались очень далекими, хотя до города было максимум мили две. Я осмотрел свои руки. Все в полном порядке. Ни жжения, ни кровотечения. А старые шрамы в тусклом свете звезд опять выглядели самыми обычными и нисколько не светились.

– Здесь никого нет. Какая жалость, – сказал я.

«Даже не вздумай уходить! – тут же напустилась на меня Попрыгунья. – Никуда ты не пойдешь, пока не найдешь то, что должен найти – что бы это ни было! Ты ведь решился на это ради Мег. И ради меня. И ради Эвана. И даже ради твоего Генерала».

Я вздохнул. «А знаешь, раньше ты мне нравилась больше – ты тогда была такой нервной, неуверенной…»

Она тут же прервала меня: «Здесь явно что-то есть, раз Эван так говорит. Ищи какой-нибудь знак!»

– Да как скажешь…

И я стал искать. Холм был похож на купол с некрутыми боками. Внизу, у его пологих склонов расстилались поля и леса да виднелась тропа, ведущая к проселочной дороге. Юная, пятидневная, луна еще только вставала, отбрасывая тонкий луч света, но мне и в темноте было хорошо видно, что на вершине Холма ничего нет, кроме руин того старинного замка, благодаря которому Холм и получил свое название. Обычно от рухнувшего замка мало что остается. Разве что валы внешних укреплений, ров да какая-нибудь одинокая приземистая башня – собственно, и здесь это было все, что осталось, однако стоило подойти ближе, я сразу почувствовал воздействие мощного энергетического поля: казалось, воздух буквально пронизан напряжением и готов в любую секунду воспламениться.

«Что это?» – спросила Попрыгунья. Она, видимо, тоже почувствовала это непонятное и мощное энергетическое поле. И наверняка тоже заметила странное серебристое, точно отблеск клинка, мерцание в воздухе.

– Не знаю, – ответил я, – но здесь действительно что-то есть. И по-моему, это связано с тем старинным замком.

«Подойдем поближе».

Я пошел вдоль земляного вала. Ров внизу казался жирной чернильной линией, опоясывающей вершину Замкового Холма. Легко можно было себе представить, что под этой вершиной, в глубине, спит нечто ужасное: например, змей с каменными шипами вдоль хребта, кольцом обвивший голову поверженного великана…

Мне стало не по себе, когда я подумал: интересно, а сколько времени потребовалось бы Йормунганду, чтобы обрести свободу? В игре «Asgard!» наша Небесная Цитадель представляла собой мощную крепость, но и при этом условии, по-моему, Йормунганд с легкостью нашел бы способ выйти из игры. Ведь он, как и второй мой сынок, Слейпнир, способен пересекать границы любых миров. А что, если он явился сюда за мной? Кстати, вероятность этого весьма велика – хотя, конечно, предполагать такое мне было крайне неприятно.

Меня охватил озноб. Здесь, наверху, и впрямь было холодно. Я поискал в усыпанном звездами небе созвездие Пса, но так его и не обнаружил. Я, в общем, не особенно и надеялся увидеть в этом чужом мире свою звезду, но мне было бы приятно, если бы я ее вдруг нашел. Но, увы, на небе, чуть скрытом легкой пеленой, которую то и дело раздувал ветер, светились лишь незнакомые звезды. Знакомым был только желтый ломтик луны, похожий на кусочек лимона, который кладут в стакан джина с тоником.

Я как-то не сразу понял, что у меня снова начинает болеть рука. Жжение становилось все более сильным, и я, скрипя зубами от боли, еще более внимательно продолжил поиски, стараясь двигаться вдоль загадочных энергетических линий…

Черт побери! Через пару минут я почувствовал, что мой рукав уже насквозь промок от крови. Теплая кровь, просачиваясь сквозь ткань, коркой засыхала на моей ледяной руке. Я задрал рукав и осмотрел запястье. Ну конечно! Та руна снова была отчетливо видна и светилась неярким фиолетовым светом. Зловеще светилась и моя кровь, которая в лунном свете должна была бы казаться черной.

«Ура! Заработало!» – воскликнула Попрыгунья.

«Вот радость-то», – мрачно буркнул я.

Впрочем, она была права. Нечто – что бы это ни было – понемногу приходило в движение, начинало набирать силу. Кровь вообще обладает невероятным могуществом – это Попрыгунье было известно. Даже кровь самого обыкновенного человека, такого, как она сама. А кровь бога обладает не просто магической силой, но и чем-то существенно большим. Кровь Мимира, например, послужила для асов выкупом за руны. Кровь Имира, пролитая Одином и его братьями, стала основой для создания всего сущего – земли, рек и океанов.

«Но почему сделать это должен был обязательно ты? – спросила Попрыгунья. – Почему с этим не могла справиться сама Хейди? Или, скажем, Один?»

Я перевел дыхание. В руке по-прежнему чувствовалась сильная боль. А то фиолетовое свечение еще усилилось: казалось, оно высвечивает на моем запястье каждую жилочку. А Попрыгунья, тщетно пытаясь понять происходящее, все продолжала задавать мне вопросы, только я ее теперь почти не слышал: голова моя была словно наполнена неким светом. Этим светом, точно рукавом, была объята и моя раненая рука, и он медленно, капля за каплей, стекал на землю. И наконец у самых своих ног я увидел нечто знакомое, высвеченное ярким сиянием, как бы исходившим из трещины в земле, – это были очертания моей руны Каен, руны Хаоса, той самой руны, которую когда-то подарил мне Один.

r

Теперь уже и со стороны самого Холма чувствовался некий отклик – казалось, под землей потягивается великан, пробуждаясь ото сна. Итак, мои усилия действительно позволили возродиться к жизни чему-то неведомому – я надеялся лишь, что Вашему Покорному Слуге не придется слишком дорого за это расплачиваться: боль и самопожертвование – отнюдь не самые любимые мои понятия.

«Что это там? Неужели действительно Слейпнир?» – Попрыгунья так и сыпала вопросами, так и скакала у меня в голове, как белка.

– Не знаю. Возможно. Скорее всего. Да, это он.

На самом деле ни одна мать неспособна забыть, как она рожала своего первенца. Кровь, грязь, страдания, суета вокруг – честно говоря, это было просто ужасно, и я очень надеялся, что мне никогда больше не придется это повторить. Но сейчас я не сомневался, что именно по этой причине Один и отправил сюда именно меня: его хозяин Эван был слишком слаб и мог попросту не пережить столь травматичную процедуру, как рождение Слейпнира. Руна Каен уже светилась вовсю, и свет ее, казалось, исходит из самых земных глубин. В этом свете мне стала заметна сеть тонких, как волоски, трещинок, в разные стороны протянувшихся от самой руны, – казалось, будто под земляной шкурой Холма, напрягаясь изо всех сил, рвется на волю нечто…

– Это же руны, – невольно промолвил я. – Или то, что их сдерживает.

«Но что их сдерживает?» – спросила Попрыгунья.

– Упряжь, – ответил я. – Поводья, узда – как у всякой верховой лошади, на которой ездят верхом.