Клуб «Пламя» – просторное и довольно бесформенное помещение – сиял разноцветными огнями. В одном его конце находился бар, в другом – сцена, и на ней выступала группа музыкантов с какими-то незнакомыми инструментами. Остальное пространство было занято танцующими; там буквально яблоку негде было упасть. Тела извивались под оглушительную музыку, прижимаясь друг к другу. Воздух казался тяжелым от сигаретного дыма и запахов пота и пива. Странно, но все это выглядело невероятно знакомым, пробуждая в душе некую ностальгию – я вспоминал тронный зал Асгарда, Браги, играющего на лютне, и Одина, который, поблескивая здоровым глазом, протягивал мне очередную чашу вина…

Впрочем, довольно воспоминаний. Меньше всего мне сейчас хотелось вспоминать Асгард. Асгард утрачен, он оживает лишь во сне или во второсортных волшебствах вроде той игры. Я выдвинулся на танцпол, ища глазами Маргарет, но не находя ее. Вокруг вздымались волны разгоряченных тел, и я, понятия не имея о том, какой танец моден в этих местах, вдруг понял, что невольно начинаю двигаться, повинуясь ритму грохочущей музыки. Попрыгунья, видимо, танцевала неважно – это я понял, порывшись в ее воспоминаниях, замутненных, правда, уверенностью в собственной неловкости и боязнью насмешки. У меня подобных страхов, разумеется, не было и в помине. Я даже в теле семнадцатилетней девочки чувствовал себя совершенно неотразимым.

Честно говоря, особого умения для подобных танцев и не требовалось. Нужно было просто полностью отдаться ритму, позволяя громогласной музыке нести тебя подобно огненной реке. Сначала можно было даже почти не двигаться, а потом, опять же следуя мелодии, двигать руками, ногами, бедрами, начинать понемногу улыбаться, а потом и смеяться в полный голос под эту музыку, грохочущую, как лава, сверкающую искрами, как магическое заклятие, и заставляющую тебя танцевать вместе со всеми. И я танцевал.

И у меня вроде бы получалось неплохо. Танцующие вокруг меня все время менялись, одни приходили, другие уходили. Большинство были очень молоды; многие – весьма привлекательны. Ко мне то и дело подходили молодые люди, приглашая потанцевать, и некоторые угощали меня выпивкой. А один нежно меня обнял, и мы с ним исполнили некий медленный танец (он был недурен, но я-то, разумеется, куда лучше!), и все это время я высматривал в зале Маргарет.

Наконец я ее заметил. Она сменила свое желтенькое платье на шорты из коротко обрезанных джинсов и крестьянскую блузу, а волосы стянула на затылке в хвост. В ушах у нее покачивались стеклянные серьги в виде веточек с вишнями. Я помахал ей рукой, она это заметила, улыбнулась и сразу же подошла ко мне.

– А у тебя отлично получается! – крикнула она мне в ухо, перекрывая грохот музыки.

Я положил руку ей на шею под затылком и сказал:

– Давай теперь потанцуем вдвоем.

Не помню уж, как долго мы танцевали. Кожа у Маргарет была теплая, глаза ярко сияли, и от нее чудесно пахло – ванилью и розами. Сперва мы скакали в танце как сумасшедшие – кружились подпрыгивали, хохотали. Она была хороша – я был еще лучше; на нас все смотрели, хлопали в ладоши, подбадривали криками. Затем свет в зале несколько притушили, заиграла более медленная музыка, и толпа молодых людей стала понемногу рассеиваться. А под конец мне уже стало казаться, что в зале остались только мы двое; мы тихонько покачивались в такт музыке, переплетя пальцы рук, и голова Маргарет касалась моего плеча.

Я понимаю: все это, должно быть, звучит довольно дико. И оправдать свое поведение я могу только тем, что, безусловно, был несколько не в себе. Возбуждение, вызванное столь долгожданным пребыванием во плоти; непривычные огни вокруг, непривычные звуки; близость теплого тела Маргарет, аромат ее волос и кожи – пожалуй, этого было более чем достаточно, чтобы я немного свихнулся. К тому же я теперь чувствовал себя свободным от Попрыгуньи – от ее тревог, от ее ненадежности, от ее странных желаний и навязчивых идей, – и мог совершенно спокойно наслаждаться этим дивным даром – жизнью, чудесно проведенным днем и мимолетными мгновениями в обществе Маргарет.

– Здесь очень приятно, – сказала она, – но я знаю местечко и получше.

– Правда?

– Там тоже как бы танцуют, но только с огнем.

Я мог бы возразить, что она уже танцует с огнем, однако ее слова меня заинтриговали. Идея танцем с огнем звучала и впрямь круто, я даже начинал думать, уж не является ли это выражение эвфемизмом понятия «секс».

– Для этого мы обычно поднимаемся на Замковый Холм, – продолжала Маргарет. – Разумеется, только когда стемнеет. Там нам никто помешать не может. Этот танец мы называем «огненная пряжа». Вот чем я действительно люблю заниматься. Иногда я и одна хожу на Холм и подолгу там тренируюсь.

Звучало весьма завлекательно, и я попросил:

– Расскажи подробней.

Оказывается, никаким эвфемизмом слова «секс» это не было. Но все равно очень меня заинтересовало. Огонь – вот то единственное божество, которое никогда не выходит из моды. И получалось, что Маргарет и ее друзья невольно, даже не подозревая об этом, уже много лет поклоняются мне, сыну Муспелля – хоть я сейчас и пребывал в ином воплощении – посредством своего «огнепрядения».

Я слушал, как Маргарет рассказывает о «танцующих с огнем», о том, какими палками и пои они пользуются, какие красивые и опасные у них ритуалы. Меня эти рассказы так возбуждали, что пришлось сказать себе: «Держи себя в руках, Локи. Иначе ты, огненный демон, можешь и влюбиться».

Я мельком заглянул в Книгу Лиц: Маргарет Браун, она же Мег. Возраст: 21. Профессия: помощница пекаря. Любимый цвет: лимонно-желтый. Любимый фильм: «Шоколад». Нравится: «огнепрядение», звезды, дождь, выдры, подсолнухи, кошки, море. Любимая еда: торт с вишнями. Любимая фантазия…

Мег, подняв глаза, посмотрела прямо на меня. И все мое взятое взаймы тело охватил трепет, и душа моя распахнулась сверху донизу, как молния на комбинезоне. А потом мы с Мег поцеловались, я ощутил прикосновение ее нежной груди и подумал: «Да, девушка тоже может влюбиться в демона…»

И, открыв глаза, я заметил трех девиц, беззастенчиво на нас глазевших. «Что ж, любой на их месте стал бы глазеть – ведь мы, в конце концов, просто великолепны!» И все же от того, КАК эти девицы на нас смотрели, мне стало не по себе. Неужели я был когда-то с ними знаком? Или, может, они со мной? А может, у меня просто тушь размазалась?

Достаточно было на секунду заглянуть в Книгу Лиц, чтобы понять: это подружки Стеллы. А точнее, ее подпевалы, которыми она так любит себя окружать. Хотя эти три девицы показались мне чем-то отличными от остальной клики – похоже, они были связаны с некой тайной. С теми временами, когда Попрыгунья и Стелла еще считались близкими подругами. На мгновение дверца с надписью СТЕЛЛА в памяти Попрыгуньи вдруг приоткрылась, и оттуда вырвалось нечто гудящее, как рой пчел…

И никаких воспоминаний в картинках; ни лиц, ни слов. Лишь вспыхнуло давнее мучительное чувство стыда, и я ощутил, как волны этого стыда движутся вверх и вниз по моему телу, вызывая озноб, как при обострении крапивницы. Видимо, это странное чувство было связано с тем, что иногда девушки целуются с другими девушками. На мой взгляд, это вряд ли могло послужить причиной столь острых переживаний, но я уже убедился, что представители племени Людей о многом имеют весьма странные представления. Между прочим, когда я впервые попал в Асгард, меня частенько приводили в замешательство многочисленные правила асов насчет секса. Например, ни в коем случае нельзя было заниматься сексом с животными, с родственниками и с демонами; запрещалось также вступать в интимные отношения с чужими женами или с теми, кто одного с тобой пола – я, честно говоря, сперва просто представить себе не мог, что они вообще хоть как-то сексом занимаются при таком невероятном количестве запретов. И в мыслях Попрыгуньи я тоже отчетливо чувствовал отношение к этому вопросу, как к чему-то запретному.

Я догадывался, конечно, что ее неконтролируемые вспышки гнева и ревности имеют самое непосредственное отношение к Эвану. И для подобных догадок имелись вполне определенные причины: было нетрудно заметить, как он пускает слюни при виде Стеллы – в точности как Один при виде Фрейи; Один, кстати, сразу становился слепым на оба глаза, если наша красотка оказывалась замешана в чем-то недостойном. Но в случае с Попрыгуньей все оказалось далеко не так просто: в ее памяти хранилось и еще одно воспоминание – о ярко вспыхнувшем прекрасном чувстве, которое, к сожалению, подобно старинному ювелирному украшению, впоследствии оказалось настолько изгажено и изъедено грязью и ржавчиной, что от его былого очарования практически и следа не осталось.

Так вот что Попрыгунья от меня так старательно скрывала! Вот в чем заключалась ее огромная мрачная тайна! Великие боги, сколько совершенно ненужных переживаний! Какая мучительная смесь вины, стыда и страха терзала ее душу! Да уж, если бы это не было так грустно, это и впрямь могло бы быть довольно смешно.

Впрочем, теперь это мои мысли и моя душа, напомнил я себе. И хотя чувства Попрыгуньи мне, безусловно, свойственны не были, я все время на них натыкался, точно на незнакомую мебель в чужом доме, где не горит свет, когда стукаешься то голенью, то бедром о сдвинутые вместе кофейные столики и еще какие-то предметы с острыми гранями и испытываешь боль от этих столкновений с чужим, сдвоенным, чувством вины и стыда. Вот она, ирония судьбы: изо всего того, что могло бы вызвать у меня самый искренний стыд или, скажем, угрызения совести, я более всего страдал именно от этих, чужих воспоминаний; от того, что случилось совсем не со мной, но почему-то подействовало на меня куда сильней, чем все предыдущие события моей собственной жизни. Я понимал, что стайка юных сплетниц неким образом связана с теми неприятными переживаниями Попрыгуньи. Что же такое им удалось подсмотреть? И что они по этому поводу могли сказать Попрыгунье? Одна из них – Пиппа. 17 лет. Любимый фильм: «Сумерки». Любимое времяпрепровождение: делать селфи… – самодовольная брюнетка, жутко размалеванная, с толстым слоем блеска на веках, спросила, глупо улыбаясь:

– Новая подружка, да, Джо?

Я глянул на Мег. У нее был такой вид, словно ее резко пробудили ото сна. Впрочем, лицо ее сияло по-прежнему, и глаза смотрели спокойно, но золотистое свечение в них погасло, и, что еще хуже, теперь в них отчетливо читалось нечто родственное презрению, смешанному с отвращением. Казалось, она отчасти уже внутренне готова к тому, что я сейчас развернусь и уйду или начну над ней смеяться.

– Все нормально, – сказала она. – Я как раз собиралась уходить.

«Черт побери, не хватало еще, чтобы и ты тоже поддалась этому чувству стыда!» – сердито подумал я и обнял ее за плечи. Она слегка дрожала, и я понял, что был прав: ей тоже было стыдно, но вот чего именно она стыдится, я совершенно не понимал. И я снова повернулся к трем сплетницам – я уже успел отыскать в Книге Лиц все их имена – и жизнерадостным тоном воскликнул:

– Ну да, познакомьтесь: это моя новая подружка, Мег. – Поскольку ответом мне было гробовое молчание, я с радужной улыбкой прибавил: – Вы, кажется, удивлены? Ах, даже не надейтесь, дорогие мои гарпии, что и у кого-то из вас может появиться какой-то шанс!

И после этих слов все те горькие чувства, кому бы они ни принадлежали, мне или Попрыгунье, просто растворились в воздухе. Стыд, вина, ревность – все растаяло, точно хлопья снега в теплом весеннем небе. Я взял Мег за руку и повел ее прочь, в ночную тьму, туда, где неоновые звезды городских огней и звезды настоящие как бы встречались, образуя в вышине светящийся мост, сиявший почти столь же ярко, как Биврёст. Я проводил Мег домой, стараясь идти так медленно, как только позволяли мне мои быстрые ноги; потом мы с ней еще постояли на крыльце, сколько было возможно; ну а потом я рысью поскакал к себе домой, точнее домой к Попрыгунье, зная, что ее родители давно уже легли спать. Я рухнул в постель и крепко проспал до рассвета, а проснувшись, обнаружил, что стою, голый и совершенно замерзший, в ванной комнате и разглядываю себя в зеркало, а в руке у меня раскрытая опасная бритва, на руках кровь, и на плитках пола кровь, и фарфоровая раковина тоже вся забрызгана кровью…

И, продолжая смотреть в зеркало, я увидел, как мое отражение окровавленной рукой подносит бритву к горлу…

«Вот ведь фигня какая!»

Итак, Попрыгунья вернулась.