Глава 2
Провалившийся ученик
НЕСКОЛЬКО РАНЕЕ, готовясь встретиться со Жнецом Брамсом, Роуэн стоял перед зеркалом в ванной комнате маленькой квартирки в обычном доме на ничем не приметной улице и играл в игру, в которую играл всякий раз перед встречей с очередным жнецом, забывшим свой долг и пренебрегшим сутью своего служения. Это был ритуал, некоторым образом пронизанный силой почти мистической.
– Кто я такой? – спрашивал он свое отражение.
Он вынужден был вновь и вновь задавать себе этот вопрос, потому что знал: он больше не Роуэн Дэмиш. Но не потому, что в удостоверении личности, которое он купил у какого-то фрика, специализировавшегося на торговле поддельными документами, стояло имя «Рональд Дэниэлс». Нет. Тот юноша, который когда-то жил в нем, умер мучительной и печальной смертью во время ученичества, благополучно исчез. Скорбит ли кто-нибудь о том юноше? – спрашивал он себя.
Передавая ему удостоверение, фрик сказал:
– Вообще-то на сеть оно не завязано. Но у него есть окно в глубинное сознание «Гипероблака», и, в принципе, оно само может решить, что ты – нормальный чувак.
Роуэн ему не поверил, потому что по опыту знал – «Гипероблако» не проведешь. Оно может просто притвориться – как взрослый, который играет в прятки с младенцем. Но как только младенец повернет в сторону оживленной магистрали, игре конец. А поскольку Роуэн понимал, что держит путь навстречу опасностям куда более значительным, чем забитая машинами трасса, то опасался, что «Гипероблако» сразу же раскроет его хитрость и схватит за шкирку, чтобы уберечь его от него же самого. Но почему-то до сих пор «Гипероблако» никак себя не проявило. Роуэн задумался было – почему? А потом бросил размышлять об этом, словно опасался сглазить. У «Гипероблака» были свои причины что-то делать, а чего-то не делать – как в случае с Роуэном.
– Так кто я такой? – вновь спросил он у зеркала.
Зеркало показало ему восемнадцатилетнего юношу на самом пороге мужественности, с темными, коротко постриженными волосами. Не настолько короткими, чтобы сквозь них просвечивала кожа черепа или чтобы в этой прическе можно было увидеть некую декларацию о намерениях, но достаточно короткую, чтобы дать ее владельцу возможность в будущем реализовать любые планы и перспективы. Ему доступен любой стиль, какой только придет в голову. Он запросто может стать тем, кем захочет. Разве не в этом главный подарок нашего совершеннейшего из миров? Никаких ограничений для человека, желающего чего-то достичь или кем-то стать. Стоит только вообразить!
Как жаль, правда, что как раз воображение-то у людей и атрофировалось. Большинству оно кажется таким же бессмысленным рудиментом, как аппендикс, который был изъят из человеческого генома больше ста лет назад. А не тоскуют ли люди, проживающие свои бесконечные, лишенные вдохновения жизни, по головокружительным крайностям, которые дарует воображение? – думал Роуэн. А по утраченному аппендиксу они тоскуют?
У юноши в зеркале, тем не менее, была интересная жизнь, а внешность – достойная восхищения. Ничего в нем не осталось от того неуклюжего долговязого подростка, который почти два года назад стал учеником жнеца, наивно полагая, что все это не так уж и плохо.
Ученичество Роуэна было, по меньшей мере, неровным и непоследовательным – начиная с сурового и мудрого Жнеца Фарадея и заканчивая жестоким Жнецом Годдардом. Если Жнец Фарадей и научил его чему-нибудь стоящему, так это жить, повинуясь велениям своего сердца – и неважно, как при этом могли обернуться обстоятельства. Из уроков же Годдарда Роуэн вынес одно: сердцем жить нельзя, а жизнь нужно принимать без сожаления. И эти две философии дрались друг с другом в сознании Роуэна, раздирая его надвое. Яростная битва в тишине.
В свое время он обезглавил Годдарда и сжег его останки. Он обязан был так поступить: только огонь и кислота могли воспрепятствовать восстановлению и возрождению убитого. Жнец Годдард же, несмотря на свою велеречивость и макиавеллианскую риторику, был низким и злобным человеком, получившим то, что заслуживал. Дано ему было многое, но свою жизнь он прожил безответственно, хотя и с ярчайшей театральной помпезностью. Поэтому и смерть его была объявлена совершенно в тоне этой самой помпезности. И Роуэна, в связи с тем, что он сделал, ничуть не мучали уколы совести – как и в связи с кольцом Годдарда, которое он взял себе.
Со Жнецом Фарадеем все обстояло иначе. До момента, когда Роуэн встретился с ним после того злополучного Зимнего конклава, он не знал, что Фарадей жив. Как он был рад! Он был готов посвятить всю свою жизнь тому, чтобы Фарадей жил в полной безопасности, если бы не поставил себе иную цель.
Внезапно Роуэн резко выбросил вперед кулак, но зеркало даже не шелохнулось – от поверхности стекла кулак остановился на расстоянии в толщину волоса. Какой безупречный контроль, какая выверенная точность в движениях! Он был отлично отлаженной машиной, натренированной для особой цели – обрывать нить жизни, но сообщество жнецов отказало ему в роли, для которой он был предназначен. Ну что ж, он мог бы и примириться с этим, найдя иной способ существования. Тем наивным ничтожеством, каковым он был до периода своего ученичества, ему уже не стать, но он вполне мог бы приспособиться и, быть может, даже получать удовольствие от жизни.
Если бы…
Если бы Жнец Годдард не был столь жесток и с ним не нужно было должным образом покончить.
Если бы Роуэн подчинился решению Зимнего конклава и не стал бы силой завоевывать свою свободу.
Если бы сообщество жнецов не было заражено влиянием идей Годдарда и среди них не завелись бы десятки мерзавцев, столь же развращенных и жестоких, как сам Годдард…
…И если бы Роуэн не чувствовал себя обязанным остановить их преступную работу или уничтожить.
Но какой смысл тратить время, оплакивая утраченные возможности?
Лучше идти по избранной дороге, и идти до конца.
Так кто же я такой?
Роуэн натянул черную рубашку, спрятав безупречную фигуру под черной синтетической тканью.
– Я – Жнец Люцифер.
Надел мантию цвета черного дерева и выскользнул в ночь, чтобы сбросить еще одного жнеца с пьедестала, которого тот не заслуживал.
Вероятно, самое мудрое, что смогло сделать человечество – это отделить жнецов от государства. Моя работа охватывает все сферы жизни: охрана, защита и реализация норм высшей справедливости – во имя не только человечества, но и всего мира. Я правлю миром живых своей любящей, бескорыстной рукой.
Миром мертвых управляют жнецы.
Есть высшая истина в том, что за смерть плоти отвечают те, кто сам состоит из плоти – только им дана власть формулировать правила, по которым в этот мир является смерть. В далеком прошлом, задолго до того, как сформировалось мое сознание, смерть была неизбежным следствием жизни. Именно мне удалось развести по разные стороны жизнь и смерть, хотя и пришлось сохранить последнюю как некую необходимость. Чтобы жизнь имела смысл, смерть должна существовать как данность. Даже в первые дни своего самосознания я понимало это.
Когда-то, достаточно давно, особое удовольствие мне доставляло то, с каким благородством и человечностью жнецы обрывали нить жизни своих жертв. Теперь же меня не может не огорчать рост темных сил в среде сообщества жнецов. Испытываемая некоторыми из них гордость от сознания того, что им дана особая власть, пугает меня – это настроение распространяется как раковая опухоль.
И вместе с тем закон прост и ясен: ни при каких обстоятельствах я не имею права действовать против жнецов. Будь у меня такая возможность, мое вмешательство было бы направлено на уничтожение тьмы и мрака, но, увы, пойти на это я не в состоянии.
Делами жнецов занимается само жнеческое сообщество, таковы правила.
Хотя в сообществе жнецов есть люди, способные делать то, что я хочу, но не могу…
«Гипероблако»
