«Если мир сошел с ума и погрузился во тьму, что должен делать истинный брат во Христе?

Я всегда думал, что знаю ответ на этот вопрос. Истинный брат во Христе будет утешать страждущих. Истинный брат во Христе будет кормить голодных. Истинный брат во Христе встанет с оружием против дьявольских тварей. Истинный брат во Христе будет сострадать. И если понадобится, ляжет костьми, чтобы защитить божий народ человеческий.

Смешно сейчас вспомнить.

Когда-то давно одним молодым рясофорным монахом овладела гордыня. С ним случилось нечто, и молодой монах перестал верить в Бога. Он ушел из монастыря. Сначала он нарушил обет послушания. Потом обет девства.

Это старинные обеты. Обет послушания значит, что ты отказываешься от своего мнения, от своей личной воли и отныне во всем слушаешь духовного отца, своего покровителя.

Обет девства значит безбрачие. Не только в брак не вступать, но и в половую связь с женским родом.

Я пишу это, потому что не уверен, что в этом насквозь прогнившем и сломанном мире кто-то еще помнит, что такое обеты.

Так или иначе, он нарушил оба этих обета одновременно. Он совратил жену своего духовника. А когда тот вернулся домой, к супруге, разбил ему лицо и спустил с лестницы. После этого он нарушил обет нестяжания – вынес из дома духовного отца телевизор и несколько бабушкиных украшений. Прямо на глазах плачущего, недоумевающего, размазывающего кровавые сопли духовника.

За неполный месяц молодой рясофорный монах нарушил даже те обеты, которых не принимал, и совершил трижды по семь смертных грехов. Он был абсолютно свободен от Бога и от себя. Он был счастлив.

На следующий день после этого пришел туман. Дьявол наводнил земли и воды своими слугами и опустил проклятие на землю.

И я понял, что произошло.

Я один в этом виноват.

Господь увидел, и вознегодовал, и в негодовании пренебрег сынов Своих и дочерей Своих, и сказал: сокрою лицо Мое от них и увижу, какой будет конец их, ибо они род развращенный, дети, в которых нет верности.

Тогда я ушел в горы и принял там великую скиму, обратил себя в великий образ ангельский, надеясь искупить вину перед Господом, чтобы снова Он обратил на нас лицо Свое. Я знал, что мне нет прощения.

Я выучился лечить и калечить. Выучился спать на камнях и питаться дождевой водой. Мои вериги весят полтора пуда. Много лет я просидел в тихой алтайской пещере, творя тяжелый обряд аскезы и неустанную молитву Христову, выдумывая себе обет тяжелый настолько, насколько вообразить можно, и настолько же благостный.

Сами думы об обете были не менее тягостны, потому что выбор придуман дьяволом. В итоге я понял, какой обет подойдет мне лучше любого другого. Я сделал свой выбор. Отныне я решил навсегда замолчать. Больше ни одной моей мысли не будет озвучено вслух. Единственное исключение, которое я придумал для себя, – это говорить цитатами из Священных Писаний, Евангелий и Посланий. Для этого мне пришлось много лет заучивать благостные строки наизусть, и не было обета благостнее. Навсегда замолчать, стать голосом и рукой Бога – я понял, что это именно тот обет, то невыносимое счастье, что я искал.

Вчера мне был знак. У входа в свою пещеру я обнаружил листок, на нем буквы печатные: «Не оставайся в этом убежище, но ступай, иди в землю Иудину». Потом листок растворился в руках, и я понял, что заснул на траве склона, а записка приснилась мне. Но я помнил каждую засечку шрифта и не мог ошибиться.

А ночью во сне видел я Ангела Божия, и смутилось сердце мое от страха пред славою твоею, ибо дивен ты, господин, и лице твое исполнено благодати.

Я готов нести слово Господне в этот чудовищный мир».

Дометиан закончил писать и с раздражением отбросил в сторону дешевую шариковую ручку. Надо бы найти нормальную, со стальным пером да с запасом чернил. Чтобы их внутрь заливать. А эта пластиковая ерунда пишет отвратительно и ломается постоянно.

Кроме того, написанное чернилами выглядит более солидно и уверенно. Не зря же обучился каллиграфии. Дометиан бережно убрал толстую общую тетрадь в специальный непромокаемый мешочек и спрятал в карман, пришитый изнутри рясы, над подрясником.

За окном заброшенного бревенчатого домика лил дождь. Дометиан аккуратно расправил аналав, достал куколь и облачился. Последними он взял тяжелые вериги. Теперь Дометиан носил их довольно легко и даже подумывал утяжелить, чтобы сохранить смысл.

В начале своей скимы Дометиан нашел рядом с затвором наполовину вросший в землю трактор «Беларусь». Над торпедой висел образок, а под сиденьем лежал карманный молитвослов. Дометиан понял, что это знак. «Беларусь» стала символом преодоления. Дометиан никогда раньше не работал с металлом, но в этом горном затворе, в тихом охотничьем домике была неплохая техническая библиотека.

Из деталей трактора он выточил вериги – тяжелые кресты на цепях. Цепь крепилась к пластинам грудной брони. Поверх нее Дометиан пропускал шнуры аналава.

За годы пребывания в затворе скимник научился орудовать веригами как оружием. Раскрученным на цепи крестом он мог надвое перешибить дерево в руку толщиной. На людях Дометиан оружие еще не пробовал. Только на дьявольских отродьях, валунах и деревьях.

Мантию Дометиан тоже модернизировал – слегка укоротил рукава, сделал меньше просвет крыльев, укрепил ее изнутри металлическими полосами, а в сами рукава спрятал по стилету, на специальные кожаные ремешки. Немного тренировки, и стилет при легком, благословляющем взмахе рукой ложился точно в ладонь. Еще немного тренировки, и трехгранник летел вперед дротиком. Дометиан научился метать его на пять метров, один за другим и точно в цель.

Изредка к нему забредали дикие эмиссары и куклы. Дометиан проповедовал им – ровно до той секунды, пока голова отродья не оказывалась в радиусе раскрученного креста. Большая проблема была в том, как поступить с трупами отродий. Предать ли нормальному погребению? Сослужить ли службу? Допустим, с чистыми куклами более или менее понятно. Это настоящие Посланцы Иного. Слуги его. В них нет ничего человеческого, кроме облика, и к роду человеческому их причислять нельзя. Известно, что слуги дьявола могут менять свой облик так, как угодно князю мира сего, чтобы проповедовать в нашем светлом божьем мире интересы дьявола.

Дрались такие куда изощреннее, двигались быстрее, и не дай бог тебе заглянуть в их глаза во время атаки. Дометиан видел, как крепкие мужики после долгого зрительного контакта с Посланцем лишались ума.

Отличить труп чистого эмиссара было несложно. У них не было пупка. Таких Дометиан сбрасывал со скалы как можно скорее, чтобы не поганить взор их видом.

А вот что делать с эмиссарами, которые прежде были людьми?

Среди них попадались всякие. Старики с изможденными лицами. Полуголые девушки. Маленькие дети. Дометиан хоронил их по-человечески, но каждый раз терзался, верно ли поступает.

«Ныне я покидаю великую скиму. Выхожу в большой мир и бросаю вызов князю мира сего».

– Воскликните Господу, вся земля. Служите Господу с веселием, идите пред лице Его с восклицанием. Познайте, что Господь есть Бог, что Он сотворил нас, и мы – Его, Его народ и овцы паствы Его. Входите во врата Его со славословием, во дворы Его – с хвалою. Славьте Его, благословляйте имя Его, ибо благ Господь. Милость Его вовек, и истина Его и род, – сказал скимник.

Он в последний раз посмотрел на затвор не без доли ностальгии. Горы вокруг тонули в туманной дымке, сквозь которую пробивалось робкое рассветное солнце Алтая. Деревья усыпали склоны зеленым ковром. Он вздохнул.

Дометиан собрался и был готов выступить. По дороге надо будет сделать крюк и заглянуть в Горно-Алтайск, пополнить запасы. Кроме того, в Горно-Алтайске можно было встретить людей, поддержка которых Дометиану интересна. И двигаться дальше.

У Дометиана не возникало вопросов по поводу записки во сне и указанной в ней земли Иудиной. Он не сомневался, что правильно считал послание. Земля Иудина – это, конечно, Москва.