Олив еще никогда не бывала в отеле «Хартсборо» – большом, зловещем трехэтажном здании с просевшими балконами и готическими стрельчатыми окнами с витражными стеклами. Серая краска облупилась, черные ставни висели криво. На цепочке у парадного крыльца висела нарисованная от руки вывеска с надписью «Подержанная мебель и антиквариат». Олив и Майк стояли на другой стороне Мэйн-стрит. Отель находился в полумиле от центра городка. В этой части улицы дома стояли редко, и она пересекалась со Скул-стрит, огибавшей отель сзади. На Скул-стрит больше не было старой деревянной школы, разобранной в прошлом году.

– Не думаю, что это хорошая идея, – сказал Майк, нервно переминаясь с ноги на ногу. На дороге валялась пивная бутылка с отбитым горлышком, и он пнул ее, разбросав осколки коричневого стекла.

– Тогда не ходи со мной.

По правде говоря, Олив тоже не была уверена, что это хорошая идея, но она собиралась войти. Олив уже несколько недель откладывала этот шаг, пытаясь убедить себя, что ей нужно придумать хороший план, но на самом деле она просто трусила. Однажды она даже позвонила Дикки и спросила его, когда состоится следующее собрание членов спиритического круга, рассчитывая, что она придет, изображая интерес к миру духов, и найдет того, кто сможет рассказать о ее матери.

– Кто это? – сердито осведомился Дикки, его шипящий голос как будто пускал щупальца по телефону, стараясь определить нарушителя и остановить его.

Олив повесила трубку, так ничего и не сказав.

– Выглядит жутковато, – сказал Майк.

Для Олив отель был похож на неопрятную пожилую женщину, которая когда-то была стильной и популярной, но теперь опустилась на дно и сидела в луже собственной мочи.

– Мне он кажется скорее ветхим, чем жутким, – сказала Олив.

Школьники в один голос уверяли, что отель населен призраками, живущими вместе с Дикки, который вызывает их для членов своего круга. Ребята говорили, что его мертвый отец тоже живет рядом с ним – тот самый охотник, который много лет назад пошел в лес и не вернулся. Теперь они каждый вечер ужинают вместе. Еще ребята говорили, что если в полночь смотреть на отель с другой стороны улицы, то можно увидеть тени людей, переходящих из комнаты в комнату. При этом иногда слышны музыка, звон бокалов и хриплый смех.

– Моя мама однажды приходила сюда, – сообщил Майк. – Она была на одном из собраний у Дикки.

– Не может быть! – произнесла Олив. – Почему ты мне не рассказывал?

– Она заставила меня дать обещание.

Олив понимающе кивнула: она знала, что Майк серьезно относится к обещаниям. Его нынешняя откровенность была знаком доверия.

– Примерно полгода назад она пришла сюда поговорить со своей сестрой Вэл, которая умерла, когда они были детьми. Вэл утонула.

– Бог ты мой, у тебя была тетя, которая утонула? Об этом ты тоже не рассказывал.

Майк пожал плечами:

– Я не знал ее и почти не слышал о ней. Когда она погибла, ей было около двенадцати лет.

Олив кивнула. Вэл была моложе, чем они сейчас. Было как-то странно даже думать об этом.

– Так что случилось у Дикки? Твоя мама поговорила со своей сестрой?

– Да. По крайней мере, она так говорит. – Он закатил глаза. – Вэл якобы сообщила, что у нее все в порядке, что она наблюдает за нами и всегда находится рядом. – Последние слова он произнес замогильным, монотонным голосом медиума и презрительно покачал головой. – Моя мама рассказала об этом после двух бокалов вина; ты же знаешь, какой она становится. Но, как ни странно, она была рада. Она радовалась тому, что эта шайка мошенников доставила ей фальшивую весточку от мертвой сестры.

– Откуда ты знаешь, что она была фальшивой? – поинтересовалась Олив.

Майк закусил губу и посмотрел на старый отель.

– Мой отец говорит, что Дикки и его друзья оказывают платные услуги. Они говорят людям именно то, что люди хотят услышать, а потом пускают шапку по кругу и предлагают пожертвовать несколько долларов на собрания кружка. Мой отец называет это рэкетом. Он был сильно раздосадован, когда мама отправилась туда.

– Но, может быть, в этом все-таки что-то есть? Может быть, некоторые люди действительно умеют вызывать призраков и говорить с ними?

Майк шумно выдохнул.

– Может быть. Моя мама верит в это. И она сказала мне, что половина местных жителей тайком приходит в этот отель, чтобы пообщаться с умершим другом или родственником. А на публике они насмехаются над Дикки и его придурковатыми сторонниками. Никто из них не признается, что ходил туда, вот в чем фокус.

– Тогда, может быть, нам повезет увидеть призрака.

– Ни за что! Даже не думай об этом!

– Давай, трусишка, – сказала Олив и потянула Майка за рукав. Движение на Мэйн-стрит трудно было назвать оживленным: редкие прохожие да грузовики с молоком или навозом с окрестных ферм. Если посмотреть налево, можно было увидеть перекресток Мэйн-стрит и шоссе № 4, где несколько месяцев назад перевернулся школьный автобус. Олив видела белый крест, воздвигнутый на том самом месте, кучу плюшевых зверушек, букеты увядших цветов и фотографии, оставленные родственниками.

Они подошли к старому отелю и поднялись на крыльцо. Они прошли под вывеской «Подержанная мебель и антиквариат», слегка раскачивавшейся на ржавых цепях над крыльцом. Еще там было три манекена: женщины из бледного пластика с подвижными конечностями, похожие на огромных кукол Барби. Они были облачены в старомодные наряды: ветхие горностаевые палантины, шляпы-таблетки, побитые молью платья и бархатные пальто. Их лица были плоскими и безликими: ни глаз, ни ртов, ни носов. Но казалось, что они смотрят на Олив и Майка и шепчут невидимыми губами: «Уходите. Вам здесь не место».

– Ну, они не такие жуткие, – сказал Майк, глядя на них.

Олив прошла по искривленным и рассохшимся доскам крыльца к тяжелой входной двери. Майк плелся следом. На двери висела кособокая табличка с надписью: «Заходите, мы открыты».

Майк указал на табличку наверху, гласившую «Этот дом находится под охраной Смита и Вессона», и вопросительно приподнял брови.

– Нас могут застрелить, – пробормотал он.

– Не будь таким нытиком.

– Ты не боишься старого пистолета, который Дикки повсюду носит с собой?

– Оружие меня не пугает, – сказала Олив. И это была правда. Она с детства занималась охотой, прошла курсы для охотников и имела лицензию. Она ездила на охоту с отцом и его друзьями и стреляла из всевозможных винтовок.

– Дело не в пистолете, а в безумце, который носит пистолет, – заметил Майк. Олив сделала глубокий вдох, гадая, есть ли в доме хотя бы одна живая душа. Дикки жил на верхнем этаже отеля. Люди говорили, что он устроил себе квартиру на месте старого бального зала. Олив казалось странным, что в Хартсборо вообще когда-то был отель с бальным залом. Но это было в те времена, когда здесь останавливались пассажирские поезда. Когда вовсю развернулась деревообрабатывающая промышленность. Иными словами, во времена Хетти. Старое здание вокзала оставалось на месте, но теперь оно называлось «Депо Пицца» и было единственным рестораном в городе.

Олив толчком распахнула дверь старого отеля. Прозвенел колокольчик. Они остановились в бывшем вестибюле, который теперь был наполнен всевозможным хламом: сломанная лошадь-качалка без одного полоза, безобразные лампы без абажуров, неопределенные объекты из ржавого металла. Никто не станет платить за такое барахло. Справа находилась длинная деревянная стойка, где принимали посетителей, когда отель находился в рабочем состоянии. На ней были свалены кучи почтовых конвертов и папки с вываливающимися бумагами. На задней стене висели ряды ключей с ромбическими номерками. Какие-то ключи отсутствовали. Олив подумала о том, что сейчас творится в этих комнатах.

«Там призраки», – раздался шепот в ее голове. Ну да, идеальное место для призрачного клуба.

Олив показалось, что она слышит отдаленное шарканье и слабый звон.

– Эй, – робко позвала она, и ее голос поглотила темнота. – Мистер Барнс?

Олив представила, как он смотрит на нее из глубокой тени и целится из пистолета.

– Кажется, нам не стоило приходить сюда, – сказал Майк, державшийся вплотную за ней. Олив ощутила его дыхание на затылке и нетерпеливо отмахнулась.

– Это магазин, Майк. Мы имеем полное право находиться здесь.

Сверху донесся другой звук, как будто там что-то волокли по полу. Майк вцепился в ее руку теплыми и потными пальцами.

– Пожалуйста, Олив, давай уйдем отсюда!

Олив высвободила руку и прошла по узким проходам между пыльными столами со старыми открытками и башнями из пластиковых горшков для растений, остановившись перед массивной изогнутой лестницей слева. Перила расшатались и свисали с одной стороны под нелепым углом, как сломанная конечность.

Ее мать действительно приходила сюда? Поднималась по этой лестнице, держась подальше от сломанных перил?

– Эй! – снова позвала Олив, теперь немного громче. Сверху опять послышался шум, как будто что-то волокли по полу. Возможно, там двигали мебель… или тащили чье-то тело.

«Иногда живое воображение – это настоящее проклятие», – говорила ее мама.

– Правда, давай уберемся отсюда! – тихо умолял Майк.

Олив начала подниматься по лестнице, держась левой стороны, поближе к стене и подальше от расшатанных перил.

– Не надо! – прошипел Майк, который оставался внизу. – Что ты делаешь?

Но Олив продолжила подъем. Тут наверху раздался громкий стук упавшего предмета.

Майк рванулся к выходу, и Олив услышала, как звякнули колокольчики у парадной двери.

– Трусливый засранец, – пробормотала Олив.

Она надеялась, что ступени не сгнили так же, как половицы на крыльце. Ей было очень жаль видеть замечательную плотницкую работу в таком плачевном состоянии. Если бы она жила здесь, то занялась бы ремонтом и превратила бы дом в нечто особенное. Может быть, здесь открылся бы модный отель, привлекающий туристов в Хартсборо. А тетя Рили помогла бы ей с ремонтом и нашла бы всевозможные старинные материалы. У отца было бы чем заняться, кроме бесконечной реконструкции их маленького дома. И мама бы определенно вернулась обратно, если бы узнала, что у Олив есть собственный отель…

Иногда живое воображение на самом деле было ее проклятием.

Олив поднялась на второй этаж. Темно-красное ковровое покрытие было запятнано и местами протерто до половиц. Она замерла и прислушалась.

– Мистер Барнс, вы здесь? – позвала она.

Возможно, это была плохая мысль и Майк был прав, когда сбежал. Но если ее мать бывала здесь и если Дикки знал что-то полезное, Олив должна была это выяснить.

Она двинулась по коридору, проходя мимо безмолвных комнат справа и слева. Некоторые двери были закрыты. Открытые комнаты были наполнены мебелью, картинами и старой одеждой на вешалках. Коробки и сундуки. Старое фортепиано с белыми водяными потеками на крышке и облезлыми клавишами. Через витражные окна проникал свет, тени на полу казались пальцами, хищно протянутыми к незваной гостье.

Коридор заканчивался массивной двойной дверью; одна створка была распахнута, как разинутый рот, открывая темноту внутри, отдававшую плесенью. Старая выцветшая табличка над дверью гласила: «Бар первого класса».

Олив вошла внутрь. Она думала снова позвать Дикки, но опасалась поднимать шум в таком месте. У нее возникло четкое ощущение, что рядом кто-то есть и это существо наблюдает за ней.

Свет был выключен, но солнечные лучи, пробивавшиеся через пыльные окна, наполняли комнату сумрачным блеском. Вдоль дальней стены тянулась длинная стойка бара из темного дерева, покрытого пылью и бурыми потеками, выдававшими отсутствие всякого ухода. За стойкой бара висели полки с беспорядочным набором разных вещей: бейсбольная бита, рождественские украшения, коробки из-под сигар, полупустая бутылка текилы. Бутылка показалась Олив особенно грустным зрелищем, словно бар тосковал по минувшим дням и мечтал хотя бы об одном посетителе, который зайдет пропустить рюмку.

Олив отвернулась от бара и пошла к другой стене, где господствовал большой старинный камин с раскрошенным очагом, обложенным кирпичами. На каминной полке выстроились подсвечники с оплывшими свечами и маленькие латунные чашки, наполненные пеплом. Стена над каминной полкой была задрапирована черной тканью, скрывавшей некий предмет. Может быть, зеркало? Кажется, люди закрывают зеркала, когда в доме умирает человек. Олив однажды видела это в кино.

Но почему?

«Возможно, для того, чтобы вы не увидели мертвеца, который смотрит на вас».

От этой мысли, появившейся из ниоткуда, ее пробрал озноб. Олив отвернулась от закрытого зеркала, потом повернулась и посмотрела еще раз. Ей показалось или ткань зашевелилась и пошла рябью, как будто что-то толкалось изнутри?

Это место по-настоящему пугало Олив. Ей была ненавистна мысль о матери, расхаживавшей здесь с разными чудиками и, возможно, ищущей мертвецов в зеркалах.

Перед камином стояло полдюжины стульев, расставленных полукругом. Они находились в плохом состоянии: ножки разболтаны, набивка местами вылезла наружу. Олив подумала, что села бы на такой стул лишь в том случае, если бы не могла удержаться на ногах.

Потом она посмотрела на пол. Бордовое ковровое покрытие в этой части комнаты было вырезано и снято, открывая половицы: старые сосновые доски, прибитые ржавыми гвоздями. На полу перед камином находился рисунок, сделанный желтым мелком. Олив видела толстый мелок, лежавший на каминной полке рядом со свечами; такими пользуются дети в начальной школе, чтобы рисовать площадку для игры в классики.

Но этот рисунок был сделан не ребенком. На полу был нарисован круг с равносторонним треугольником внутри. В центре треугольника находился квадрат с другим кругом внутри. А в центре этого последнего круга – человеческий глаз.

Тот же рисунок, что и на мамином ожерелье!

«Я все вижу».

Это было доказательством, что мама приходила сюда. Может быть, этот рисунок сделала она?

Олив пошла туда, но потом попятилась. У нее возникло дурное предчувствие, что, если она войдет в круг, произойдет нечто ужасное.

Возможно, это была дверь. Проход в зеркальный мир.

«Проклятие, – подумала Олив. – Достаточно безумных мыслей!»

– Что ты здесь делаешь? – рявкнул голос у нее за спиной. Олив вздрогнула всем телом, как полная дура, словно пугливая девчонка из кинофильма. Она едва не наступила на рисунок, но вовремя остановилась.

Потом она повернулась на голос.

В дверях стоял мужчина с небольшим брюшком, нависавшим над слишком узкими джинсами, заправленными в блестящие ковбойские сапоги с такими острыми носками, что они казались опасными. Жидкие волосы с проседью были собраны в засаленный конский хвост. На мужчине была джинсовая рубашка с серебристыми кнопками, плотно облегавшая выпиравший живот. Угловатое, рубленое лицо украшали усы в ковбойском стиле, с закрученными вверх концами. А на ремне висела кожаная кобура ручной работы с револьвером без самовзводного механизма. Человек держал пальцы на кобуре, как будто для того, чтобы убедиться, что оружие на месте и Олив знает об этом.

Это был печально знаменитый Дикки Барнс.