Я услышал голоса, доносившиеся издалека и как бы ниоткуда, будто кто-то шептал мне из конца туннеля длиной в целую милю. Затем я почувствовал тупую боль в груди, все усиливающуюся по мере того, как я выбирался из темной ямы, в которой оказался. Я приоткрыл глаза.

Меня окружали белые стены. Я различил фигуру человека, склонившегося надо мной. Разглядеть его получше никак не удавалось, и при новом приступе боли я закрыл глаза. Мой мозг, однако, уже работал. Я помнил, как бежал по лестнице, пытаясь спастись, помнил свою схватку с швейцаром, дикий исступленный крик длинноногой блондинки и свое бессмысленное бегство наугад по ночной улице. Как наяву, я вновь услышал грохот двух выстрелов полицейского пистолета.

Значит, меня поймали. Неудачная попытка разбогатеть обернулась пока больничной койкой и стоящим у изголовья полицейским.

– Если его не так сильно задело, – вдруг раздался голос, – почему мне нельзя встряхнуть его как следует и поговорить по душам?

Грубый, суровый голос полицейского, такой часто слышишь в фильмах, совершенно не задумываясь о том, что когда-нибудь таким тоном кто-то обратится к тебе.

– Он еще не пришел в себя, – сказал другой голос. – Тут нет никакой спешки, сержант. Парню повезло: еще дюйм вправо – и его бы уже не было.

– Да? Бьюсь об заклад, когда я им займусь, он пожалеет, что остался в живых.

Слова полицейского окончательно привели меня в чувство. Сквозь полуприкрытые веки удалось разглядеть двух человек, стоявших у кровати. Один из них, большой и толстый, был одет в белый халат – судя по всему, доктор. Другой – тоже крупный мужчина с одутловатым красным лицом, маленькими жесткими глазками и тонкими, как разрез бритвы, губами. Его потрепанный темный плащ и то, как на нем сидела шляпа, безошибочно указывали на его ремесло: это был полицейский, и грубый голос принадлежал именно ему.

Я лежал тихо, стараясь справиться с болью в груди, и вдруг вспомнил о Рое. Он не запаниковал, как я, побежал вверх по лестнице, в то время как я бросился вниз прямо в руки легавых. Удалось ли ему спастись? Если его не видели выходящим из здания, он в порядке. Поймали только меня. Именно я видел деньги в сейфе Купера. Именно я разговаривал со швейцаром и расспрашивал его о Купере. Только меня видели бегущим вниз по лестнице. Все это время Роя около меня не было.

Затем я вспомнил звук, с которым железный прут в руке Роя опустился на голову Купера. Это был ужасный удар: Рой стукнул с такой яростью, которой я никак от него не ожидал. Внезапно мне стало нехорошо от страха. Что случилось с Купером? Неужели Рой убил его?

Потом я почувствовал застарелый запах пота и табака так близко, что открыл глаза и совсем рядом увидел склонившееся надо мной красное лицо полицейского. Мы были одни. Я не слышал, как ушел доктор, но он, наверное, действительно ушел, потому что в комнате его не было. Полицейский ухмыльнулся, показав свои пожелтевшие от табака зубы. Точно так же ухмыльнулся бы волк, глядя на свою жертву.

– Ну что, подонок, выкладывай, – сказал он. – И побыстрей. Я ждал два дня и две ночи, пока ты оклемаешься. Валяй!

Это только начало. У полицейских были смутные подозрения, что в этом деле я участвовал не один, но им не за что было зацепиться, и поэтому они всячески пытались выпытать, был ли со мной еще кто-нибудь. Я отвечал, что никого со мной не было, и продолжал держаться этой линии. Мне сказали, что Купер при смерти, а мне предъявлено обвинение в покушении на убийство и что, если я был не один, самое время об этом рассказать. Я стоял на своем, что провернул все в одиночку.

Наконец им надоело вытягивать из меня признание насчет соучастников. К тому же, как оказалось, рана на голове Купера была не такой уж серьезной и он быстро поправлялся. Судя по выражению лиц полицейских, эта новость их очень огорчала.

– Но ты запросто мог его убить, – сказал сержант с желтыми от табака зубами, – а для судьи этого более чем достаточно. Тебе влепят десять лет, и о каждом годе ты горько пожалеешь.

Из больницы меня перевели в тюрьму. Я просидел там три месяца, пока Купер не окреп достаточно, чтобы дать против меня показания.

Я запомню этот суд на всю жизнь. Когда меня ввели в зал, я огляделся. Первой, кого я увидел на местах, отведенных для публики, была Джейни. Это меня удивило. Она махнула мне рукой, и мне удалось выдавить в ответ улыбку. Уж кого-кого, а ее-то я никак не ожидал здесь увидеть. Там же сидели Франклин, мой босс из корпорации «Сейфы Лоренса», и рядом с ним – Рой. Мы с Роем обменялись взглядами. Он выглядел бледным и похудевшим. Представляю, что ему пришлось пережить за эти три месяца, не зная, заложу я его или нет. Судья был щуплым человеком с узким неприятным лицом и стальными глазами. Я понял, что выпутаться мне не удастся.

Купер, похудевший и с забинтованной головой, рассказал, как я приходил к нему открывать сейф и как он попросил меня сделать дубликат ключа. Затем показания давала длинноногая блондинка. Она была одета в голубое платье, которое так подчеркивало ее округлости, что на нее уставились все мужчины в зале, включая и судью. Блондинка сообщила, что работает певицей в одном из клубов Купера и время от времени приходит к нему на квартиру обсудить свой репертуар. Каждому из присутствующих в зале суда было ясно, какой репертуар она являлась обсуждать в час ночи, и взгляды, устремленные на Купера, выражали неприкрытую зависть. Певичка сказала, что, когда я открывал сейф, Купера в комнате не было и она видела, как я заглянул в сейф, а затем закрыл дверцу и сделал вид, что ничего не открывал.

Купер сообщил судье, как увидел меня перед открытым сейфом и, когда он ко мне приблизился, я ударил его железным прутом. Удивил меня Франклин, вышедший для дачи показаний в мою защиту. Он сказал, что я был их лучшим сотрудником и до этого инцидента пользовался абсолютно полным доверием руководства фирмы. Но говорил он впустую. Было видно, что его речь произвела на судью такой же эффект, как горсть гравия, брошенная в броню танка. Мой адвокат, упитанный господин средних лет, все заседание боролся со сном. После того как были заслушаны все свидетели обвинения, он посмотрел на меня, скривился, медленно встал и заявил, что его клиент, то есть я, признает себя виновным и просит у суда снисхождения. Может, ничего другого он и не мог сделать, но мне казалось, что, по крайней мере, адвокат мог бы сказать это так, будто ему действительно жаль. А так у меня, да и у всех в зале, создалось впечатление, что он уже поглощен следующим процессом.

Судья несколько мгновений рассматривал меня с садистским удовольствием. Наконец он изрек, что я воспользовался оказанным мне доверием в корыстных целях и поставил под удар репутацию старинной солидной фирмы, в которой достойно трудились мои отец и дед. Поскольку это мое первое правонарушение, он хотел бы отнестись ко мне снисходительно. Я не верил ни одному его слову, ибо видел по его маленьким холодным глазкам, что он говорит все это исключительно ради удовольствия слышать свой собственный голос. Однако, по его словам, мое дикое и жестокое нападение на Купера, которое могло стать убийством, не позволяет суду проявить снисходительность. Затем он приговорил меня к десяти годам, отбывать которые мне предстояло в тюрьме Фарнуорт, где умеют обращаться с такими опасными преступниками, как я.

Наступил момент, когда я мог выдать Роя, и он почувствовал это. Я обернулся на него, и наши глаза встретились. Он сидел очень прямо и явно был напряжен, как натянутая тетива. Он знал, о чем я думаю. Стоит мне только показать на него судье и сказать, что удар Куперу нанес Рой, как я получу отсрочку еще на пару месяцев до нового суда, и если мои слова подтвердятся, то в Фарнуорте мне не бывать…

Фарнуорт был печально известным тюремным комплексом для особо опасных преступников и располагался за две сотни миль от города. Последние три года о порядках Фарнуорта постоянно кричали газеты, а наиболее совестливые журналисты требовали у властей закрыть его, поскольку он, по их словам, мало отличался от нацистских концлагерей. Я читал эти статьи и, как многие другие, был шокирован прочитанным. Если газетчики писали правду, то условия содержания там настолько ужасны, что существование Фарнуорта недостойно цивилизованного общества. От одной мысли о том, что в этом аду мне предстоит провести десять лет, во мне что-то оборвалось.

…Мы с Роем смотрели друг на друга. Глядя на него, я вспомнил о тех мелочах, которые он для меня делал, когда мы вместе ходили в школу, а потом вместе работали. Вспомнил его искреннее дружеское сочувствие, когда знакомые девчонки динамили меня. Вспомнил наши долгие беседы, когда мы строили планы на случай, если удастся разбогатеть. Все это, вместе взятое, не позволяло мне предать Роя. Я улыбнулся ему. Улыбка получилась жалкой, но, по крайней мере, я дал ему понять, что он в безопасности.

Я почувствовал на своем плече тяжелую руку одного из полицейских, стоявших около меня во время суда.

– Шагай, – процедил он сквозь зубы.

Я посмотрел на Джейни, которая вытирала платком слезы, взглянул еще раз на Роя и пошел вниз по ступенькам из зала суда, из мира свободы в будущее, где не было места даже надежде. Единственное, что меня утешало, пока я ждал отправки в Фарнуорт, так это то, что я не выдал Роя. Эта мысль помогла мне сохранить уважение к себе, а учитывая, куда мне предстояло отправиться, это было не так уж мало.