Часть вторая: Белая дева

К окраинам городка я вышел уже в ранних весенних сумерках. Сугробы за зиму слежались, и снегоступы проваливались в них не слишком глубоко, да еще часть пути удалось пройти звериными тропами, и даже так выбраться из леса оказалось задачей не из легких. Когда б не сияние распаленного мною эфира, сгинул бы, заплутал в чащобе.

Но я не заплутал и вышел к людям, а там, наплевав на усталость, первым делом заявился к оружейнику. К моей несказанной радости, почтенный сеньор оставленных на чистку пистолей за это время никому не сбыл и выдал оружие по первому требованию.

– Есть неписаное правило, – усмехнулся в бороду мастер Дабинкерт, оценив мою радость, – пока не сойдет снег, людей умершими не полагать. В лесах всякое случается, да и горы близко.

– Замечательное правило, – улыбнулся я, убирая футляр с пистолями в подсумок. – Мое почтение, сеньор! Приятно было иметь с вами дело!

Раскланявшись с оружейником, я поспешил в корчму, и вот там меня поджидал сюрприз не из приятных. Рыться в пожитках колдуна хозяин побоялся, зато седло и упряжь продал без зазрения совести.

– Ваша милость! – вскричал он, заламывая руки. – Ну посудите сами – вы пропали, а вещи место занимают! Не хранить же теперь их десять лет! У меня не склад здесь!

– То есть пока снег сойдет, решил не ждать? – хмуро глянул я в ответ, стянул перчатку, сжал и разжал кулак.

Пройдоха шумно сглотнул и проблеял:

– Войдите в положение…

Я был голоден, замерз и устал, а злостью так и вовсе мог посоперничать с князем запределья не из последних и потому с ходу отмел все увещевания, велев рассчитаться за седло звонкой монетой. Хозяин таким требованием оскорбился до глубины души, и в итоге мы сторговались на половине реальной стоимости сбытого имущества да еще на бесплатной ночевке и харчах. А уже утром меня должны были отвезти на санях в Рауфмельхайтен – пограничный городок у ближайшего к нам перевала через Тарские горы.

Наевшись до отвала, я перетряхнул саквояж и дорожный мешок, но из вещей и в самом деле ничего не пропало; в этом отношении хозяин не обманул. В своей единственной потере виноват был я сам: убегая из дома ведьмы, забыл прихватить сочинение о ментальном доминировании.

Впрочем, невелика потеря! Везти запретный труд через границу было в любом случае неосмотрительно. Авторитет Вселенской комиссии по этике за пределами империи не слишком велик и не убережет от досмотра личных вещей самодуром-таможенником. А мало ли в каких черных списках фигурирует сей злокозненный труд?

В путь на следующий день выдвинулись на рассвете, а ближе к полудню впереди замаячили пологие отроги Тарских гор. Дорога там петляла из стороны в сторону, огибала скальные выступы, взбиралась на крутые холмы и ныряла в распадки. Иногда сани ехали по перекинутым через провалы мостам, иногда ползли по серпантину и жались к отвесным стенам, стоило только прозвучать рожку встречного экипажа.

Сразу стало ясно, по какой причине древние строители решили не тянуть староимперский тракт напрямик через Тарские горы, а предпочли увести его на запад, сделав крюк по территории современного Майнрихта. Проложить здесь нормальную дорогу было попросту невозможно.

Коронный город Рауфмельхайтен выстроили в небольшой долине между горным хребтом с одной стороны и отвесным ущельем – с другой, а дорогу к перевалу закрывала крепость, возведенная еще в незапамятные времена Полуденной империи. Сложенная из огромных каменных блоков, она довлела над долиной и не терялась даже на фоне гор, столь колоссальное сооружение собой представляла.

Некогда твердыня сдерживала воинственные племена варваров, теперь же ее гарнизон не столько защищал город от возможных посягательств великого герцогства Сваами, сколько остужал горячие головы из числа местных феодалов. Империи требовался прямой путь в северные земли, и светлейший государь не собирался уступать контроль над ним никому. Окрестным сеньорам оставалось лишь вздыхать, а их мытарям – истекать слюной, подсчитывая уплывающие из рук барыши.

Рауфмельхайтен жил за счет торговли, и Рауфмельхайтен за счет торговли богател. Тесная долина была сплошь застроена домами и складами, по назначению использовался буквально каждый клочок земли. Улочки были узенькие-узенькие, у встречных телег и возов там не оставалось никакой возможности разъехаться, а верхние этажи и крыши домов едва не смыкались, полностью закрывая небо.

Серьезные купцы прибывали сюда в самом начале весны, когда арендные ставки только-только начинали свое шествие за облака, а конкуренты еще не успели столковаться с комендантом о первоочередном проходе на ту сторону гор. С открытием перевала всеобщий ажиотаж понемногу сходил на нет и возвращалось привычное течение жизни; пока же город заполняли торговцы, их слуги и охранники, вольные коробейники, ремесленники и всяческое жулье. Тут и там вспыхивали драки, улицы патрулировали вооруженные до зубов солдаты гарнизона.

К счастью, мне толкаться в переполненных гостиницах в поисках свободного угла не пришлось – университетский перстень помог снять мансарду над книжной лавкой. Пусть комнатушка была тесной и холодной, но за те же деньги на постоялом дворе пришлось бы ночевать на лавке в общем зале. Да и то при большой удаче.

Погода не радовала, со стороны гор постоянно дул ледяной ветер, время от времени шел снег, а изредка по городу прокатывался далекий рокот сходивших со склонов лавин. Когда в этом году станет проходимым перевал, никто предсказать не мог, и поскольку мой кошель пустел с небывалой скоростью, пришлось затянуть пояс. Пусть и жил я отнюдь не впроголодь, но нет-нет да и вспоминал хлебосольство фрейлейн Марты.

К тому же совсем без трат дело все же не обошлось. На второй день своего пребывания в городе я отыскал лавку братства святого Луки и приценился к янтарю с небесным эфиром. Подходящие к моим четкам бусины стоили по два талера и десять крейцеров за штуку, и хоть расценки не порадовали, но деваться было некуда, пришлось доставать деньги.

– Отдадите пару за четыре талера? – предложил я без особой надежды выторговать скидку, и монах с печальной улыбкой, но вместе с тем весьма решительно покачал головой.

Я едва не помянул вслух ангелов небесных, но вовремя прикусил язык и распустил завязки кошеля. Монет внутри оказалось как-то совсем уж немного; я подумал-подумал и вынул платочек с двумя гульденами. К ним присовокупил пару талеров с ликами светлейшего государя.

Монах вновь улыбнулся, на этот раз ободряюще, и самым придирчивым образом изучил золотые монеты; он даже не поленился выставить на прилавок чашечные весы и сравнить их вес со свинцовой гирькой-эталоном. Серебряные талеры столь тщательного осмотра не удостоились, их оценили на глаз.

Убедившись в надлежащем качестве монет, молчаливый брат выдал десять крейцеров сдачи, выставил на прилавок лакированную шкатулку и откинул крышку. Внутри лежало с полсотни янтарных бусин, испускавших мягкое тепло небесного эфира. Как это и было заведено, мне предоставлялась возможность самостоятельно выбрать приглянувшиеся зерна.

Я воспользовался истинным зрением и указал сначала на один янтарный шарик, затем на другой. Пусть они и были не самыми яркими, зато отличались наиболее ровным и теплым сиянием. Их совершенно точно изготовили настоящие виртуозы своего дела, а не охваченные религиозным экстазом юнцы, которые зачастую не уделяли достаточного внимания стабилизации заливаемого в янтарь эфира.

Новые бусины я тут же нацепил на четки, а пару снятых продал в первой попавшейся на глаза ювелирной лавке. Денег много не выручил, зато мастер без всякой дополнительной платы и лишних вопросов сточил напильником один из крейцеров и самым тщательным образом собрал на обрывок ткани всю серебряную пыль. Опилки этого драгоценного металла предназначались для доработки магического жезла.

На улицу я выбирался редко, только ходил завтракать в таверну на соседнем перекрестке да наведывался туда же ужинать с наступлением вечерних сумерек, а все остальное время разбирался с волшебной палочкой. Раз за разом я посыпал вырезанные на ней символы мелкой серебряной стружкой, пропускал через жезл малую толику силы, и благородный металл плавился, частично испарялся, а частично въедался в дерево. Пришлось без остатка потратить эфир одной из бусин, зато после обработки мой инструмент стал способен выдерживать несравнимо большие нагрузки, нежели до нее.

Затем пришел черед упражнений с жезлом, и поскольку в обращении с волшебными палочками я никогда особой ловкостью не отличался, то начал с отработки простейших связок. Левой рукой, как и большинству правшей, действовать было не слишком сподручно, поэтому дело продвигалось со скрипом, но я работал. Крутил петли, вычерчивал дуги, вязал узлы, разучивал связки и переходы. И мало-помалу в своих упражнениях преуспел до такой степени, что рискнул перейти к плетению полноценных заклинаний, благо, листая учебник Уве, успел освежить теоретические познания и худо-бедно представлял, чего именно хочу добиться.

На первоначальном этапе я не касался жезлом эфира вовсе и отрабатывал порядок действий простыми махами, затем начертил на полу круг святого Варфоломея и стал действовать в полную силу. Пропитка льняным маслом и настойкой корня мандрагоры не сделала дубовую палочку липкой, но всякий раз ладонь словно приклеивалась к дереву и полностью теряла чувствительность, а пальцы и вовсе будто замораживало. Помимо этого вырезанные на жезле формулы самым серьезным образом снижали магическую отдачу, и хоть укусы призрачных ос по-прежнему вспыхивали на коже бессчетными точками, теперь они просто напоминали о давней травме, а не пронзали плоть раскаленными спицами и не заставляли гореть руку нестерпимым огнем. И это меня откровенно радовало.

Я совсем уж вознамерился сделать из второй заготовки запасной магический жезл, но не успел. Увы и ах, в очередной раз настигло полнолуние…

Дорога тянулась через выжженные летним зноем поля, огибала апельсиновые деревья и сразу закладывала новую петлю, опоясывая подножие невысокого холма. Бурая лента вытоптанной земли не поднималась к пологой вершине с ветряной мельницей, лишь охватывала желтевший пожухлой травой склон и терялась из виду за возвышенностью.

Я и понятия не имел, что поджидает нас за поворотом, и это обстоятельство меня откровенно нервировало. Впрочем, сейчас меня нервировало решительно все. Зависшее в зените солнце жарило просто немилосердно, пот стекал из-под шляпы и катился по вискам, пропитывал закрывавший низ лица платок. Одежда давно посерела от клубившейся в воздухе пыли, глотка пересохла, на зубах скрипел песок.

Святые небеса! Плачу золотой за пригоршню снега!

Подул легкий теплый ветерок, и зеленая листва маняще зашелестела, но пустое – невысокие апельсиновые деревца росли не слишком часто и тени почти не давали. Я легонько сдавил коленями бока лошади, и усталая животинка неспешно потрусила вдоль канавы с рассохшейся по причине засухи грязью. Дождей не было больше месяца, и жара сводила людей с ума, заставляла их резать друг другу еще яростней, нежели обычно. Будто такое вообще было возможно!

Лавара! В злосчастной южной провинции каждый второй был еретиком и мятежником, а остальные пусть и не брались за оружие сами, всем сердцем желали ненавистным северянам поскорее провалиться сквозь землю. Союзников среди местного населения у присланных светлейшим государем войск не было вовсе – в спину императорским солдатам плевали даже те, кто не разделял убеждений ересиарха Тибальта. И если бы только плевали!

Стеганый колет под кольчугой пропитался потом, я будто варился в собственном соку, но и не думал избавляться от опостылевшего доспеха. Пусть, по сведениям армейской разведки, крупных сил еретиков в округе и не наблюдалось, лихой человек с луком вполне мог попытать счастья и выстрелить из кустов по офицеру. А нет для мятежников цели более желанной, нежели обер-фейерверкер ландскнехтов! Даже останавливаясь на постой в деревнях, спать приходилось вполглаза с заряженным пистолем под рукой.

Я обреченно вздохнул. Полуденный зной накатывал волнами; возникло нестерпимое желание направить конягу на ту сторону канавы и поехать напрямик через сад, но отрываться от колонны пикинеров я не стал, просто перегнулся из седла и сорвал один из листков. Размял его пальцами, опустил с лица платок и втянул упоительный аромат. На миг стало легче.

Послышался стук копыт, я оглянулся и увидел, что приближается Ланзо Хофф – командир приданного нам взвода конной разведки. Помимо головного дозора обоз сопровождали фланговые наблюдатели, да еще трое конных ландскнехтов отстали и лишь изредка приближалась к арьергарду.

– Проверили? – спросил я, пусть редкие деревца и не могли послужить укрытием никакому мало-мальски крупному отряду.

Капрал кивнул и стянул на шею носовой платок. У глаз на раскрасневшемся лице осталась полоска запыленной кожи. Дородный и круглолицый Хофф изнывал от жары больше остальных, но давно уже утомился сыпать по этому поводу богохульствами и проклятиями.

– Послал парней осмотреться на той стороне холма, – сказал Ланзо, придержал коня и указал рукой. – Вон они!

И точно – трое верховых миновали апельсиновые деревья и направили лошадей к вившейся у подножия холма дороге.

– С севера холм порос кустарником, можем нарваться на засаду. Им бы время дать…

Ланзо замолчал и неодобрительно глянул на колонну пикинеров. Во главе той скакал молодой лейтенант. Компанию ему составляли два унтер-офицера много старше, но, как мы уже успели убедиться, права голоса ветераны не имели.

Маршировавшие следом пехотинцы выглядели изможденными и усталыми. На плечах они волокли тяжеленные пики, а кольчуги, нагрудники и шлемы все как один сняли и убрали в заплечные мешки; многие разулись и шагали босиком. Самые недалекие стянули рубахи и уже к полудню заработали впечатляющую коллекцию солнечных ожогов, а носы и щеки так и вовсе покраснели у всех без исключения. Местное солнце не жаловало непривычных к его жгучим лучам северян.

Поднятая ногами солдат пыль долго еще клубилась в воздухе; моим артиллеристам и десятку лучников арьергарда приходилось несладко. Цветастые одежды посерели, пышные рукава с разрезами слиплись от пота, поля и перья шляп обвисли. Салады сложили в обозные телеги вместе с остальным снаряжением, но кирасы не снял ни один ландскнехт; за этим зорко следили командиры орудий.

Ланзо Хофф сплюнул и негромко выругался:

– Напыщенный индюк! Мы еще хлебнем с ним горя, поверь мне на слово!

Я лишь кивнул, согласный с капралом целиком и полностью, но промолчал. От меня уже ничего не зависело, а сотрясать воздух пустыми ругательствами было слишком жарко.

На войне не все и не всегда идет гладко и по плану. Война – это вотчина хаоса, и приказ в срочном порядке перебросить артиллерийскую батарею под Солено меня нисколько не удивил. Как не удивило и предписание выдвинуться на марш вместе с ротой пикинеров Легенбургского пехотного полка. В охваченной мятежом провинции одиночный обоз мог стать легкой добычей летучих отрядов еретиков, но с учетом взвода конной разведки, десятка лучников и расчетов четырех орудий иррегуляры мятежников нашему отряду были не страшны.

Теоретически. Все гладко было лишь на бумаге, на деле ситуация сложилась препоганейшая. Пикинеры оказались присланным в провинцию пополнением, состоявшим сплошь из желторотых новичков, и хуже того – желторотым новичком был их лейтенант. Приказ гласил прибыть к Солено до конца дня, но только-только получивший офицерский патент юнец во что бы то ни стало решил отличиться и задал такой темп, что непривычные к жаре люди окончательно вымотались и начали падать в обморок уже к полудню. Все, на что они сейчас были способны, – это бездумно переставлять ноги.

В случае нападения мятежников толку от них окажется немного, и даже так оставить батарею без поддержки пехоты не имелось решительно никакой возможности. Четыре шестифунтовые пушки нового образца были существенно легче и короче традиционных, они обошлись Сизым псам в просто умопомрачительную кучу золота, и я отвечал за них головой в буквальном смысле слова.

Лейтенант проехал мимо, даже не глянув в нашу сторону, следом, вздымая пыль, потянулись уставшие солдаты. Колонна начала огибать апельсиновые деревья, а я поднял руку, призывая батарею остановиться, и рявкнул:

– Держать дистанцию! Держать, кому сказано!

Передки с пушками и зарядными ящиками замерли, а возницы телег немного замешкались, но толчеи не случилось.

Подошел мой заместитель – долговязый и костлявый фейерверкер Ганс Рикель; на его поясе помимо тесака и кинжала висел потертый колдовской жезл.

– Решил дать отдых лошадям? – спросил он, смахнув кативший по лицу пот. – А не отстанем, Филипп?

– Нет, Ганс, – покачал головой Ланзо Хофф. – Моим людям нужно время осмотреться на той стороне холма.

– А эти? – пренебрежительным кивком указал фейерверкер на пехотинцев.

Я снял с пояса флягу и сделал глоток вина, изрядно разбавленного водой и омерзительно теплого. После с нескрываемым отвращением скривился.

– Мне вразумить лейтенанта не удалось.

– Лейтенант вон Бром! – усмехнулся артиллерист. – Разве благородный сеньор офицер станет прислушиваться к словам презренного наемника?

Я только махнул рукой и оглядел обоз. Пользуясь неожиданной остановкой, бойцы расселись в тени повозок. Лучникам из арьергарда оставалось лишь завистливо вздыхать, но жаловаться им было грех: всю дорогу стрелки, время от времени сменяя вдруг друга, ехали на телегах. Пикинеры о таком не могли даже мечтать.

Ганс отошел, а капрал разведчиков вновь натянул на пухлые щеки носовой платок.

– Сеньор обер-фейерверкер, так что же заставило вас пойти в ландскнехты? – поинтересовался он, маскируя за шутливым тоном живейший интерес. – Читали бы книженции всякие умные…

Я усмехнулся.

– Сменил климат по состоянию здоровья.

– Раньше речь шла о деньгах, – напомнил Ланзо.

– Не люблю повторяться. В следующий раз придумаю что-то новое.

Капрал хохотнул и вдруг подавился смешком.

– Смотри! – указал он на холм.

Я обернулся, и сердце ухнуло вниз, разом провалившись куда-то в потроха. На вершине холма мелькали фигурки людей. Вооруженные луками мятежники выбегали из-за мельницы и перепрыгивали через невысокую каменную оградку, готовясь обрушить смертоносный град стрел на оторвавшуюся от нас колонну пикинеров.

Подчиненные Ланзо из головного дозора не могли не заметить столь крупный отряд еретиков, но тревогу не подняли, а значит, были уже мертвы.

– Орудия к бою! – во всю глотку закричал я, обнажил стилет и сравнил фигурки лучников со шкалой на одной из его граней. – Бомбы заряжай! Цель – люди на холме! Дистанция – шестьсот!

Миг – и все были на ногах. Возницы принялись разворачивать передки с пушками, разъезжаться и занимать позиции, благо выдержанная повозками дистанция помогла избежать столкновений. Со стволов сорвали мешковину, захлопали крышки зарядных ящиков, канониры и бомбардиры рванули на предусмотренные боевым распорядком места.

Все работало как часы, но гандлангеры только крутили колеса лафетов, сдвигали станки и подбивали клинья, направляя орудия на холм, а мятежники уже сделали слаженный залп. Послышались крики раненых солдат.

Первый канонир ближайшей ко мне пушки всунул в ствол картуз с порохом, второй банником протолкнул его в зарядную камору. Следом приволокли увесистый чугунный шар, сверкавший сложной росписью защитных письмен, и вставили его запальной трубкой внутрь, но поздно, слишком поздно.

– Вот дерьмо! – выдохнул Ланзо, когда через оставленные лучниками проходы вниз по склону холма, все набирая и набирая скорость, устремились кавалеристы с красными оружейными перевязями и алыми плюмажами шлемов.

В обычной ситуации конная атака закончилась бы избиением верховых, но застигнутые врасплох новобранцы не успели выставить стену пик; в большинстве своем они даже и не попытались этого сделать.

Захлопали выстрелы кавалерийских пистолей, над холмом поплыли облачка порохового дыма. Началась паника.

– Рейтары де Сорондо! – прохрипел Ланзо Хофф. – Их же видели в окрестностях Барги!

– Рикель! – рявкнул я. – Волнолом, дистанция тридцать, смещение сорок градусов! Центр к солнцу!

За каждое из орудий отвечал вице-фейерверкер, моему же заместителю следовало озаботиться магической защитой. Пусть скопидомы и перебили всех колдунов, оставив себя без магической поддержки, но проповедники еретиков умели обращать фанатичную веру толпы в настоящие эфирные волны. Нередко те накатывали столь мощными порывами, что вызывали детонацию пороховых зарядов, пусть и защищенных от магического воздействия, а приступы паники, обмороки и галлюцинации случались иной раз даже у закаленных ветеранов.

Ганс Рикель выбежал вперед и принялся магическим жезлом выводить в дорожной пыли сложную фигуру, призванную рассечь поток эфира, буде такой обрушат на нас еретики. Бомбардиры под руководством вице-фейерверкеров уже навели орудия на вершину холма, их вторые номера проткнули картузы с порохом и засыпали в окруженные пентаклями запальные отверстия затравочные заряды. Гандлангеры подперли колеса лафетов, и тогда я выкрикнул:

– По готовности – огонь!

Перед тем я на всякий случай спешился; взбрыкнуть могло даже привычное к орудийной стрельбе животное, а чем цепляться за уздечку, лучше закрыть ладонями уши.

Грохнуло! И еще, еще, еще! Дорогу затянуло пороховым дымом, а миг спустя на склоне холма расцвели огненные всполохи разрывов. Одна бомба угодила точно в скопление лучников, и во все стороны разлетелись части изуродованных тел. Еще две легли ниже и посекли людей осколками, но столь жуткого опустошения в рядах еретиков не произвели, а последняя попала в ограду ветряной мельницы и засыпала мятежников каменным крошевом.

Стрелки побежали, спеша укрыться от обстрела на другой стороне холма, но это уже не играло никакой роли: пикинеры обратились в бегство, и рейтары погнали неуправляемую толпу через апельсиновую рощицу прямиком на позиции батареи.

Расчет еретиков был просто и понятен: влететь в наше расположение на плечах отступающих солдат и с ходу опрокинуть орудийные расчеты. И ни люди Хоффа, ни приданные нам лучники ситуацию переломить никак не могли.

Гандлангеры шуровали банниками в каналах стволов, канониры тащили новые картузы с порохом, а вторые номера бомбардиров прочищали запальные отверстия, но как стрелять, когда на тебя бегут свои?!

Я сглотнул ставшую вдруг вязкой слюну и отдал новый приказ:

– Прицел на деревья! Сектора для дистанции – в полусотню шагов. Картечь!

Ландскнехты вставили палки в колеса и налегли на них, проворачивая спицы и меняя положение лафетов.

– Вам не выстоять! – крикнул Ланзо, гарцуя на взмыленном коне.

– Займись делом! – отмахнулся я и крикнул заместителю, который уже закончил рисовать защитную фигуру: – Рикель, на тебе стрелки! Задержи лучников!

Вооруженные луками еретики вновь выбрались на холм, рассыпались цепью по его склонам и побежали вниз, намереваясь зайти нам во фланг.

Фейерверкер умчался к телегам и повел за собой ездовых гандлангеров; под его руководством те начали разбирать кто мушкеты, а кто подсумки с ручными бомбами.

– Оставить щиты! – рявкнул Рикель. – Нет времени! Живее! Бегом!

Мушкетеры ринулись в начало обоза, а бомбардиры рассредоточивались вдоль обочины, готовясь отразить атаку кавалерии.

Земля дрожала все сильнее, ее дрожь словно передалась моим поджилкам. Но страх не подтолкнул к бегству; напротив, именно колотившийся в груди ужас и придал решимости. Я не хотел умирать. Не хотел умирать и не собирался жертвовать собой ради тех, кто уже был все равно что мертв.

– Не стрелять! – прикрикнул я на замерших с запальниками бомбардиров. – По команде!

Рейтары не торопились рубить пикинеров, охватывали их цепью и паникующим стадом гнали на позиции батареи. За спинами пехотинцев мятежники чувствовали себя в полной безопасности, не суетились и не вырывались вперед, а продвигались с воистину фатальной неумолимостью.

На дороге заклубилась пыль, от холма накатила эфирная волна, принесла обрывки видений и наваждений. Захотелось укрыть голову руками и повалиться на колени, но защитная фигура разбила слитное движение незримой стихии и сместила его в степь, нас зацепило лишь краем.

Отвлеченный магической атакой, я едва не упустил момент, когда рейтары пригнулись к спинам лошадей и пустили их в галоп. Мятежники сбились в ударный кулак, который отделяли от нас лишь жалкая полоска деревьев да беспорядочная толпа рассыпавшихся меж ними пикинеров.

Первые из солдат уже выбегали на обочину, прыгали в канаву, падали, вставали и перебирались на эту сторону. Миг – и батарею захлестнет вал паникующих новобранцев, а следом к орудиям прорвутся рейтары, но этот краткий миг все и решил.

– Пли-и-и! – прокричал я, набрав в легкие побольше воздуха.

Не заколебался ни один из бомбардиров, запальные отверстия пыхнули белесым дымком, ударили снопами искр, и тут же пушки оглушительно рявкнули, исторгнув из себя двадцать четыре фунта овеществленной смерти. Секторы стрельбы оказались распределены идеально, картечь оставила целые просеки, в клочья разрывая и своих, и чужих. Гибели избежал лишь правый фланг рейтаров.

– Гранаты! – отдал новую команду Ганс Рикель.

Оставляя за собой дымные следы, в измочаленные и забрызганные кровью апельсиновые деревья полетели чугунные шары. Тут же слаженно грохнули мушкеты, и сразу на позиции батареи начали падать первые, редкие пока еще стрелы. Кто-то вскрикнул и стиснул засевшее в теле древко, кто-то молча уткнулся лицом в дорожную пыль. Заржали и забили копытами раненые лошади.

Я подбежал к ближайшей телеге, вытянул из наваленного в нее снаряжения плоский салад и заменил им шляпу, не став затягивать ремешок. Было просто не до того.

Прогрохотали взрывы ручных бомб, все вокруг вновь затянуло дымом, уцелевшие мятежники поскакали в обход завала из разорванных людей и лошадей. Из канавы полезли ошалевшие от ужаса пикинеры, побежали меж орудий, отвлекая и расталкивая ландскнехтов. А следом из порохового дыма вырвалась пара чудом избежавших гибели рейтаров! Всадники с ходу разрядили в артиллеристов пистоли и направили лошадей к ближайшему орудию. Один стоптал замешкавшегося гандлангера, второй ударом тяжелого кавалерийского палаша раскроил голову его товарищу.

На наше счастье, в лабиринте орудийных передков и зарядных ящиков лошади мятежников потеряли скорость. Канонир ловко отразил клинок банником и юркнул за лафет, а я точным выстрелом вышиб из седла рейтара, вновь занесшего над головой тяжелый клинок. Набежавшие от соседних орудий ландскнехты стянули с лошади второго еретика и покромсали его кошкодерами.

– Заряжай! Картечь! – крикнул я и приказал навести два орудия на подступавших от холма лучников, а паре оставшихся – кровь из носу перехватить мчавшихся рейтаров.

Вновь с неба посыпались стрелы, одна клюнула землю у моих ног, другая на излете стукнула в ключицу и, жалобно звякнув, отлетела от кольчуги. Вооруженные мушкетами гандлангеры начали нести потери, дрогнули и попятились. На дороге осталось лежать несколько тел; кровь не успевала разливаться в лужи и моментально впитывалась в сухую почву.

– Щиты! – крикнул Ганс Рикель, и свободные бойцы потащили из телег павезы – прямоугольные щиты с шипами по нижнему краю и боковыми прорезями-упорами для стволов. Всаженные в землю, те могли уберечь мушкетеров от вражеских стрел, но сейчас на это уже не оставалось времени.

– Отставить! Все с дороги! – рявкнул я, надрывая связки. – Разойтись!

Гандлангеры вразнобой выстрелили и разбежались по обочинам.

– Пли! – в который уже раз за сегодня скомандовал я.

Два пушечных выстрела слились воедино; апельсиновые деревья словно пожрала невидимая саранча. Измочаленная листва так и полетела, картечь хлестанула по стрелкам мятежников и собрала кровавый урожай.

Развернувшись, я увидел, что наши лучники успели проредить ряды рвавшихся к батарее рейтаров, а следом в тех на полном скаку врезались всадники под предводительством Хоффа, и завязалась яростная рубка.

– Оттаскивайте! Оттаскивайте! – закричал я. – А вы – разворот на позицию!

Гандлангеры разряженных пушек потянули лафеты, освобождая линию стрельбы второй паре орудий, и я дал отмашку:

– Стрелять по готовности!

Бум! Бу-у-ум! Пушки послали в лучников еще два смертоносных подарка, и те сломались, бросились бежать.

– Ланзо! – во всю глотку рявкнул я, заметив скакавшего вдоль обочины капрала. – Мне нужен наблюдатель на холме! – потом обернулся и позвал заместителя: – Ганс! Выставляй оцепление и собирай пехотинцев!

Преследовать отступавших мятежников и мысли не возникло. Слишком мало нас для этого фортеля, слишком многие ранены, слишком сильно жарит проклятущее солнце. Слишком, слишком, слишком…

Ганс Рикель отправил мушкетеров на новые позиции, а сам с помощью нескольких помощников начал сбивать в кучу пикинеров. Угроза разгрома миновала, и я окликнул одного из вице-фейерверкеров:

– Тагест! На тебе раненые!

Тут же отозвался кто-то из артиллеристов:

– Тагест убит, сеньор обер-фейерверкер!

– Святые небеса! – вырвалось у меня, и я озадачил этим приказом командира другого орудия. – Ловик, займись!

В ушах жутко звенело, голова кружилась, руки тряслись. Я стянул салад, кинул его под ноги и приложился к фляжке, одним залпом выдув остатки теплого вина. Потом огляделся. Как-то даже не верилось, что мы умудрились пережить этот день.

Подъехал Ланзо Хофф, придержал коня. Плечо круглощекого капрала перетягивал окровавленный обрывок ткани, но сам он был весел и бодр. И лишь в глазах, когда ландскнехт смотрел на меня, нет-нет да и проявлялись неуверенность и беспокойство.

– Тру-ту-ту… – протрубил Ланзо и вдруг кинул апельсин. – Держите, сеньор обер-фейерверкер! А то вид у вас шибко бледный…

Меня и в самом деле мутило, но демонстрировать слабость было никак нельзя. Я взвесил в руке оранжевый плод и выбросил его в канаву.

– Неспелый, – сказал я тогда Угрю, но на деле прекрасно понимал, что еще очень и очень не скоро смогу спокойно смотреть на апельсины.

Порукой тому был заваленный мертвыми телами апельсиновый сад.

Разбудил стук. Спросонья показалось, будто палят мушкеты, но нет – это взбешенный хозяин колотил тапкой в дверь. Ему нисколько не понравилось вскакивать посреди ночи от диких криков: «Пли!»

Мне велели искать себе новое жилье; я не протестовал и не торговался. Просто никак не мог толком проснуться. В голове до сих пор звенело от выстрелов, на зубах скрипела пыль, в комнате нестерпимо пахло пороховой гарью и апельсинами. Мысли разбегались, и никак не удавалось понять, с какой стати полнолуние оживило именно этот эпизод моего прошлого, а не привычный спуск в затопленный запредельем подвал.

Утром я съехал, не став ни давить на хозяина, ни опускаться до просьб о снисхождении, и очень скоро об этом пожалел. Очень-очень скоро…