Когда Симон вышел из ванной, Майк сидел на своей обшарпанной софе, глядя на него виновато, как тогда, в детстве. С той поры минуло восемь лет. Майк вырос, на подбородке уже пробивалась борода. Но в этот момент он снова выглядел четырнадцатилетним подростком, ради которого Симону пришлось лгать полицейским из-за подожженной помойки.

– Ну как, ты в норме?

Симон опустился в кресло рядом с софой и слабо кивнул:

– Да, постепенно отпускает.

– Мне жаль, – сказал Майк. – Мне действительно очень жаль. Это была дурацкая затея.

– Ничего, все о, кей. – Симон взглянул на свои руки, все еще слегка дрожавшие. – Ничего не поделаешь. Но мы хотя бы попытались.

– Все равно это было глупо с моей стороны. И я хочу, чтобы ты знал: я сожалею. – Майк, взяв брата за руку, крепко пожал ее. – Я недооценил твою проблему. С моей стороны просто идиотизм надеяться, что с тобой все так просто.

Мелина вышла из крохотной кухни и поставила перед Симоном дымящуюся чашку. Желтая чашка была выполнена в виде героя американского мультика «Гадкий я» с вылупленными глазами и поясняющей надписью крупными буквами «Я просто неисправим». «Будто про меня, – подумал Симон. – Я тоже просто неисправим. Бесполезно пытаться меня исправить».

– Вот, – сказала Мелина, усаживаясь рядом с Майком. – У твоего брата дома только ромашковый чай. Но он как раз подойдет, чтобы успокоить желудок.

– Спасибо. – Симон обеими руками взял чашку, чтобы не пролить чай.

Ромашковый чай распространял приятный аромат, напоминавший о тех днях, когда мама заваривала его для Симона. Особенно когда он заболевал. В такие дни она буквально не отходила от него. Сейчас он тоже чувствовал себя больным и разбитым, но все было иначе.

– Меня, между прочим, зовут Мелина. Как ты, вероятно, уже знаешь.

Как и прошлой ночью, подсматривая в окно, Симон вновь констатировал: Мелина принадлежит к излюбленному типу Майка – миловидная блондинка с внимательными голубыми глазами.

Симон подул на чай и кивнул:

– Да, Майк мне много о тебе рассказывал. Извини, я чуть не испортил твои туфли.

Она кивнула и улыбнулась:

– Ничего страшного. Хочешь, принесу еще колы и соленых палочек? В такую жару это совсем неплохо, как ты считаешь? Для тебя сейчас и сахар, и соль одинаково полезны.

– Нет, спасибо, – ответил Симон, пригубив чай. Напиток был горячим и крепким. Мелина настаивала чай гораздо дольше, чем мама.

– Или, может, ты предпочитаешь соленые фисташки? – спросила девушка, готовая снова встать. – Могу и их принести. Или чипсы? Мне кажется, у нас со вчерашнего остались чипсы.

Симон отрицательно помотал головой:

– Нет, спасибо. Только чай.

Майк смотрел на него озабоченно.

– Ты правда в полном порядке, малыш? Вид у тебя не ахти какой.

Вдруг Симон ощутил жжение в глазах. Ему снова захотелось в голос разрыдаться. Даже в присутствии Майка и Мелины. Но он не разрыдался. Просто не смог. Ни единой слезинки не смог из себя выжать. Симон аккуратно поставил чашку обратно на стол и посмотрел на старшего брата.

– Майк, я не справлюсь с этим в одиночку. – Чувствовалось, что он смущен так, что вот-вот расплачется. – Я попытался, но ты же видишь, что из этого вышло. Мне нужен ты! Обещай, что не бросишь меня в беде. Мы ведь навсегда вместе, как тогда, правда?

На лице Майка появилось странное выражение. Он, казалось, побледнел. Сидевшая на софе Мелина подалась вперед и обернулась к Майку. Будто ее что-то очень и очень изумило.

– Так ты до сих пор ему не сказал?

Майк кулаками стукнул себя по бедрам.

– А когда, черт возьми? – Он обернулся к Мели-не. – У меня не было подходящего случая!

Мелина покачала головой и указала на Симона:

– Сейчас вполне подходящий случай. Вот и скажи ему сейчас!

Симон переводил взгляд с одного на другую и обратно. Он не понимал, о чем идет речь. Одна часть рассудка предостерегала его: сейчас ему предстоит услышать нечто, чего он слышать не хотел. Но другая часть, более разумная, жаждала узнать, в чем дело. Потому что это касалось его. Это Симон понял по глазам старшего брата.

– Что ты имеешь в виду, Майк? Чего ты мне еще не сказал?

Майк провел рукой по волосам, вздохнул и подвинулся на самый край софы.

– Видишь ли… – Он искал слова и кусал пересохшие губы. Слова нашлись не сразу. – Значит, мы… Мелина и я хотим… ну да…

– Майк хочет поехать вместе со мной в Гейдельберг, – не дала ему договорить Мелина и взглянула Симону прямо в глаза. – Мы получили там квартиру.

Эти слова неописуемой болью отдались в душе Симона. Если бы Мелина выплеснула горячий чай ему в лицо или врезала под дых, вряд ли это было бы больнее.

– Что?! – только и смог выдохнуть он, подскочив. – Так вы собрались в…

– В Гейдельберг, – ровным голосом повторила она, кивнув. – Ну вот, теперь ты все знаешь.

– Симон, ты сядь, пожалуйста, – попросил Майк, сделав успокаивающий жест. Затем сердито взглянул на Мелину. – Безумие, просто безумие! Как ты можешь быть такой бестактной? А еще собираешься изучать психологию! Да тебе еще учиться и учиться.

– Не понимаю, из-за чего ты так кипятишься, – недоумевала Мелина. – Симон вправе это знать. Твои обходные маневры не на пользу ему. Наоборот, ты делаешь ему только хуже. Ты видишь, как он это воспринял? Ты что, ждал, пока к воротам подъедет фургон для перевозки мебели?

Симон глядел на обоих и ничего не понимал. Ему казалось, что его положение ухудшиться просто не может – оно и так было хуже некуда. Но оно ухудшалось!

– Майк, – еле слышно произнес он. – Пожалуйста, Майк. Ты не можешь так поступить. Ты не можешь… Неужели ты хочешь бросить меня? У меня же никого, кроме тебя, не осталось!

– Послушай, малыш, – сказал Майк, тоже вставая. – У тебя есть Тилия. Она…

– Это не одно и то же! – крикнул ему Симон. – И никогда больше не называй меня «малыш», ясно тебе! Я больше тебе не малыш, потому что ты уже не такой, как раньше. Нисколечко! Когда-то мы на самом деле были связаны крепко-накрепко. Но все это был пустой треп! Я лгал ради тебя, когда это тебе было нужно. Я не отходил от тебя. Может, я не значил для тебя столько, сколько ты для меня, но я всегда старался сделать ради тебя все что мог. А теперь ты бросаешь меня здесь одного… Ты просто мудак!

Майк вздрогнул, как от удара в лицо. Возможно, лучше было бы, если бы Симон отвесил ему хорошую затрещину.

– Симон, послушай же! Я…

– Нет! – рявкнул Симон.

Мир сразу окрасился в багровые тона, он приобрел оттенок запекшейся крови – точно такой же кровавый отблеск заходящего солнца падал и на лакированный бок синего «Форда». Угрожающий, злой красный цвет.

– Оставь меня в покое, Майк! Ничего больше не хочу про тебя слышать, никогда! Обойдусь без вас обоих! – И он выбежал из квартиры.

Майк бросился за ним, но Симон зажал руками уши, чтобы не слышать, что он кричит.