Несмотря на видимую беспомощность, пассивность и еще только начинающий развиваться мозг новорожденных человеческих существ, совершенно очевидно, что они оснащены отличным «набором предметов первой необходимости». Младенцы активно впитывают информацию об окружающем мире, и это значит, что нам нужно особенно внимательно следить, что мир рассказывает нашим малышам. Какие правила и руководства они открывают для себя? Являются ли эти правила одинаковыми для всех детей? Какой жизненный опыт и какие события могут оказать влияние на конечный итог?

Один из самых первых, громких и мощных сигналов, который принимает ребенок, – это сигнал о различиях между мальчиками и девочками. Разделения по полу и гендеру повсюду: это детская одежда и игрушки, книги, образование, карьера, фильмы и книги, не говоря уже о повседневном «случайном» сексизме. Просто пройдитесь по супермаркету – и увидите бесконечные ряды продуктов с гендерным оттенком: гели для душа («Шаловливая клубничка» для женщин, «Мачо-жеребец» для мужчин), леденцы от кашля, садовые перчатки, смесь из сухофруктов и орехов («Взрыв энергии» для мужчин и «Сила жизни» для женщин), рождественские шоколадные наборы (с игрушечными рабочими инструментами для мальчиков, украшениями и косметикой для девочек). Все это говорит об одном: стоит только почувствовать боль в горле или вспомнить о розах в своем саду, как немедленно подворачивается предмет с гендерной этикеткой. Конечно, ведь «настоящий мужик» не пойдет в сад с перчатками «не того» цвета, а «настоящая женщина» даже случайно не намылится «Мачо-жеребцом».

В июне 1986 года я находилась в больничной палате, только родив Дочь № 2. В ту ночь Гари Линекер забил сногсшибательный гол на Чемпионате мира. Вместе с моей дочерью на свет появилось еще восемь младенцев, все мальчики, и всех якобы назвали Гари (мне тоже хотелось). Мы с соседками читали полученные от близких записки (не про футбол), когда внезапно услышали звук, словно от приближающегося паровоза: нам везли наших новорожденных. Моей соседке вручили голубой сверток, и медсестра одобрительно заметила: «Вот Гари. Он уже размял свои легкие!» Я получила предназначенный мне сверток, завернутый в желтое одеяло (первая и с трудом одержанная победа феминистки), и медсестра вздохнула: «Вот твоя. Самая громкая из всех. Совсем не похожа на девочку!» В нежном десятиминутном возрасте моя дочь впервые столкнулась с гендерным разделением мира, в который она только что прибыла.

Стереотипы стали неотъемлемой частью нашей жизни. Мы по первому требованию можем составить длинный список «характеристик» людей (стран, видов деятельности и т. п.). И если сопоставим наш список со списками друзей или соседей, то обнаружим много совпадений. Стереотипы – это когнитивные «клавиши быстрого набора», картинки у нас в голове. Когда мы сталкиваемся с людьми, ситуациями или собираемся что-то делать, эти картинки помогают мозгу создавать предсказания и вырабатывать предварительные прогнозы, которые определяют наше поведение. Стереотипы занимают кучу места в хранилище социального словарного запаса и социальной памяти, общих для других членов нашего общества.

В конце 1960-х годов группа психологов придумала анкету для выявления стереотипов². Ученые попросили студентов колледжей перечислить виды поведения и личные качества, которые, по их мнению, были типичными для мужчин и женщин. Всего получилась сорок одна характеристика; с ними согласились семьдесят пять процентов участников, и эти характеристики получили ярлык стереотипа. Женскими стали: «зависимая», «пассивная» и «эмоциональная», а мужскими – «агрессивный», «уверенный в себе», «авантюрный» и «независимый». Эта анкета потом стала «Опросником Розенкранца на выявление стереотипов», или оценки стереотипности мышления респондентов. Ученые попросили студентов оценить, какие черты характера наиболее желательны в обществе, и все студенты отметили типично мужские характеристики.

Через тридцать лет после создания опросника в нем изменили некоторые пункты³. Это стало доказательством некоего смещения стереотипичного мышления, и теперь не так много характеристик считались типично мужскими или типично женскими. Все, что касается переживания и выражений чувств, осталось прерогативой женщин, но типичную женщину больше не считали нелогичной, посредственной или лишенной амбиций. Типичный мужчина сохранил свою агрессивность, доминантность и силу. Наблюдался также значительный сдвиг в том, что относилось к «новым» характеристикам женщин. Теперь они считались более желательными в обществе, и это навело авторов на мысль, что «причисление женщин к людям и значительное расширение диапазона ролей» обусловлено изменениями в гендерных стереотипах.

Однако другая группа ученых пришла к противоположному выводу⁴. Респондентов просили определить типичные мужские и женские черты характера (подобно опроснику Розенкранца), а также поведение, физические характеристики и профессии. Ученые сравнили ответы на анкету в 1983 и 2014 годах. И обнаружили, что за тридцать лет произошел лишь один сдвиг в отношении типичного женского поведения – в сторону усиления гендерных стереотипов. Единственный пункт, который теперь в равной степени относится к мужчинам и женщинам, – это «решение финансовых вопросов». Свобода выбора или свобода действия по-прежнему считаются важнейшими мужскими характеристиками и сопровождаются такими чертами, как независимость и компетентность. Тогда как важнейшими женскими качествами называют умение общаться, налаживать контакты и проявлять тепло и заботу. Что касается профессий, то список типичных для мужчин и женщин остался тем же (например, политик в противоположность исполнительной ассистентке). Даже неудивительно, что для мужчин и женщин респонденты выбирали те же разные физические характеристики (рост и сила). Поэтому первоначальное заявление о том, что стереотипы отступают под влиянием перемен в обществе, звучит слишком оптимистично.

Есть мнение, что существует два основных процесса, которые предскажут изменение или укрепление стереотипов. Если гендерные стереотипы основаны на современных представлениях о мужчинах и женщинах, то происходящие в обществе перемены должны приводить и к изменениям стереотипов. Однако если стереотипы укоренились слишком глубоко, то изменения в обществе их не коснутся. Такие явления, как «предвзятость восприятия» (когда вы с большей готовностью принимаете доказательства, совпадающие с вашими убеждениями), могут еще сильнее закрепить стереотипы в общественном сознании⁵.

Как мы знаем, наш социальный мозг – это «мусорщик», собирающий правила. Он ищет «важные» и «желательные» характеристики, которые у нас должны быть, чтобы соответствовать группе «своих». Это неизбежно будет включать стереотипную информацию о том, как должны выглядеть «такие, как мы», как нам следует себя вести, что нам можно и чего нельзя. Кажется, у нашей самоидентификации очень низкий порог, поскольку его легко пересечь. Мы видели, как незаметны манипуляции, которые включают реакцию угрозы подтверждения стереотипа⁶. Не нужно слишком часто напоминать, что вы «неэффективная женщина», чтобы вы стали неэффективной женщиной. И даже не нужно напоминать, что вы женщина, – ваше «я» сделает все остальное. Это относится даже к четырехлетним девочкам. Цветная картинка, на которой девочка играет с куклой, уже ассоциируется с плохими результатами задания на восприятие пространства⁷.

Нейронные сети мозга, обрабатывающие и хранящие социальные метки, отличаются от тех, которые заняты работой с более общими знаниями⁸. А сети, отвечающие за стереотипы, перекрывают те, которые отвечают за субъективную самоидентификацию и идентификацию себя в обществе. Поэтому попытки оспорить стереотипы, особенно в представлениях о самом себе («я мужчина, следовательно…», «я женщина, следовательно…»), повлекут за собой быстрое подключение к общему хранилищу знаний, где в любом случае имеется достаточно информации. Убеждения такого рода очень глубоко внедрены в процесс социализации, который составляет суть человеческого существа.

Некоторые стереотипы обладают собственной системой положительного подкрепления, которая запускает поведение, связанное со стереотипной характеристикой. Например, давайте рассмотрим влияние угрозы подтверждения стереотипа в эксперименте на восприятие пространства. Для этого берется задание на мысленное вращение, к которому добавляется положительный или отрицательный стереотип⁹. И стереотипы в отношении игрушек «для девочек» и «для мальчиков» повлияют на целый диапазон навыков: девочки, которые считают лего исключительно мальчишеской игрушкой, хуже выполнят задания на конструирование¹⁰.

Иногда стереотип становится когнитивным крючком, или «козлом отпущения». В этом случае плохое выполнение задания или отсутствие способности относятся к характеристикам, с которыми связан стереотип. Например, раньше предменструальным синдромом объясняли явления, которые могли быть связаны с другими факторами, и мы обсуждали это в Главе 2. Ученые обнаружили, что женщины часто списывают свое плохое настроение на менструации, хотя причиной в той же степени могли быть и другие факторы¹¹.

Некоторые стереотипы являются и описывающими, и предписывающими. Если вы подчеркиваете негативную сторону характера, то стереотип «предписывает» уместные или неуместные действия. Такие стереотипы включают убеждение, что одна группа лучше другой, что есть вещи, которые другая группа делать «не может», и в принципе ей этим заниматься и не следует. То есть стереотипы делят на «высших» и «низших». Стереотип о том, что женщины не могут заниматься наукой, подразумевает, что они наукой и не занимаются, оставляя ее мужчинам-ученым (а сами становятся этакими миловидными помощницами). Сегодняшние стереотипы могут быть намного тоньше прежнего представления о двухголовой горилле, но, как Анджела Сайни написала в своей книге «Низшие», «существует немало примеров того, как здоровье женщины, ее работа и поведение с самого рождения до преклонных лет считаются хуже приспособленными и менее полезными для общества, чем те же характеристики мужчины»¹².

Это согласуется с данными исследования 1970 года. Клинические психологи (мужчины и женщины) четко разделили типичные характеристики здорового взрослого мужчины и женщины. Черты, которые эти врачи отнесли к типично женским (зависимая, подчиненная), не относились к тем характеристикам, которые любой из них связал бы с психологическим здоровьем. В результате появилась картина жизни с заниженными ожиданиями: «Здоровая женщина должна приспосабливаться и соблюдать поведенческие нормы своего пола, несмотря на то, что такое поведение обычно считается менее желательным в обществе и менее здоровым для обычного дееспособного взрослого человека»¹³.

В прошлом году молодежная благотворительная организация «Герл-гайдинг» провела исследование и сообщила, что уже в семилетнем возрасте девочки чувствуют на себе давление гендерных стереотипов¹⁴. Исследователи опросили около 2 тысяч детей и обнаружили, что почти половина не хочет высказываться или участвовать в школьных мероприятиях. «Мы так учим девочек, что самая важная для них добродетель – нравиться другим, и что хорошая девочка ведет себя спокойно и деликатно», – отметили ученые в комментариях¹⁵. Очевидно, что подобные стереотипы далеко не безобидны. Они оказывают реальное воздействие на девочек (и мальчиков) и те решения, которые они принимают в своей жизни. Не стоит забывать, что развитие социального мозга ребенка связано с поиском социальных правил и ожиданий, соответствующих члену социальной группы. Очевидно, что стереотипы, связанные с полом/гендером, создают совершенно разные своды правил для мальчиков и девочек. Те внешние сигналы, которые получают маленькие женщины, не придают им уверенности, необходимой для достижения успеха в будущем.

Учитывая неослабевающую бомбардировку гендерными сигналами из социальных сетей и средств массовой информации, стереотипы, скорее всего, еще прочнее укоренятся в наших социальных «требованиях» к гендеру. Тревожные статистические данные свидетельствуют о том, что даже у маленьких детей есть доступ к гендерно-дифференцированной информации: 25 % трехлетних детей ежедневно выходят в интернет, а у 28 % детей 2–4 лет есть собственный планшет¹⁶. В 2013 году в Соединенных Штатах уже 80 % детей 2–4 лет играли в приставки, хотя в 2011 году эта цифра составляла только 39 %¹⁷.

Таким образом, «гендерное кодирование», или «гендерная сигнализация», окружает жадный до информации мозг маленького человечка с самого первого дня жизни. Получат ли малыши послание такого рода? Будут ли они обращать внимание на цветовую гамму игрушек и половое распределение игр и определять, кто будет играть с домиком Венди? Ответ очевиден!

Давно известно, что самые маленькие дети – страстные гендерные детективы. Они постоянно ищут гендерные знаки: кто что делает, кто с кем может играть и во что. Психологи изучили, как маленькие дети используют гендерно окрашенные слова. Они наблюдали за играми или просили детей рассортировать картинки и предметы на «мальчиковые» и «девчоночьи». Оказалось, что четырех- и пятилетние дети прекрасно понимают разницу между мужским и женским полом, причем не только в том, как представители этих полов выглядят и что носят. Дети связывают эти различия с деятельностью: мужчины – пожарные, женщины – медсестры, мужчины жарят шашлыки и стригут газон, женщины моют посуду и стирают. Дети отмечали ярлыком игрушки и предметы: мужской – молоток, женский – помада¹⁸.

Может ли быть такое, что наши гендерные детективы начинают понимать различия еще раньше, а мы об этом даже не подозреваем? Предполагается, что социальный навык такого рода появляется у ребенка, когда он начинает говорить и общаться с другими людьми. В любом случае, трудно проверить, до какой степени ребенок понимает гендерную «схему» и насколько развиты его нейронные сети, обрабатывающие информацию о мужчинах и женщинах. Для выяснения этого вопроса ученые наблюдали за детьми с помощью методов, описанных в двух предыдущих главах. Оказалось, здесь проявляется та же сложная организации, которую мы уже видели у маленьких ученых.

Одно из первых правил, которое усваивают маленькие специалисты по «глубокому обучению», связано с физическими отличиями мужчин от женщин: тон голоса (высокий или низкий), характерный тип лица. В экспериментах выяснилось, что шестимесячные младенцы дольше смотрят на человека, у которого либо высокий голос и мужское лицо, либо низкий голос и женское лицо. Это значит, что их мозг заранее формирует предсказание насчет того, у кого какой голос и это предсказание подвергается сомнению. Маленькие дети рано замечают, что существует две группы людей и их можно четко различить¹⁹.

Как только маленький детектив начинает говорить, мы понимаем, что он занимается сбором информации. Ребенок предпочитает гендер-специфичные метки – «девочка» в отличие от «ребенка». Группа психологов из Нью-Йорка проследила появление таких меток в группе детей в возрасте от девяти до двадцати одного месяца. Оказалось, что дети до семнадцати месяцев не используют гендерные метки, а к двум годам начинают, в том числе по отношению к себе («я маленькая девочка»). Дети также отмечают гендерную принадлежность людей и предметов во внешнем мире²⁰.

Ученые отметили, что девочки начинают использовать гендерные метки раньше мальчиков. Это может объясняться социализацией, а также тем, что «девчоночья» одежда более броская (это феномен РПК – «розового платья с кружевами»). Поэтому у девочек раньше появляются наглядные объяснения, кто такие девочки и что они должны носить. Недавно те же ученые провели другое исследование и обнаружили, что трех-, четырехлетние девочки намного быстрее входят в фазу «гендерной непреклонности» и категорически отказываются носить любую одежду, кроме юбок, балетных пачек, пуантов и, конечно же, розовых платьиц с кружевами²¹.

Улики, которые отыскивают наши юные детективы, касаются не только их самих. Удивительно, но у детей очень рано появляются общие представления о гендере, и они начинают отмечать предметы или явления в окружающем мире как «соответствующие гендеру». Покажите двухлетке картинку, на которой мужчина держит губную помаду или женщина завязывает галстук, и вы наверняка привлечете его внимание²².

Наравне с умением распознавать гендерные категории и связанные с ними характеристики, дети, похоже, горят желанием соответствовать предпочтениям и занятиям своего собственного пола. Это подтверждается исследованиями, посвященными феномену РПК. Как только дети понимают, к какой группе они принадлежат, то начинают строго придерживаются своего выбора. Дети также безжалостно исключают тех, кто не входит в их группу. Они похожи на новых членов избранного общества: строго следуют правилам и зорко следят за тем, чтобы другие их исполняли. Дети жестко высказываются относительно того, что можно девочкам и мальчикам, и иногда даже с умышленным пренебрежением относятся к представителям противоположного пола. Моя подруга, хирург-педиатр, однажды услышала от своего четырехлетнего сына, что «только мальчики могут быть врачами». Потом дети очень удивляются, когда встречают женщин – пилотов истребителей, автомехаников и пожарных²³. Примерно до семи лет дети твердо стоят на своих убеждениях относительно гендерных характеристик и готовы покорно следовать тому пути, который проложил для них личный гендерный навигатор.

Позднее дети принимают исключения из гендерных правил, но, как оказалось, детские убеждения могут запросто «уйти в подполье». По определению, такие скрытые убеждения очень трудно обнаружить, хотя и возможно. Ученые выяснили это при помощи особой версии задания «Эффект Струпа», описанного в Главе 6. Как вы помните, если слово «зеленый» написано зеленым цветом, то вы быстро его прочитаете. Но если написать «зеленый» красными чернилами, то вы обязательно споткнетесь. Это эффект интерференции, который вызван несовпадением разных типов информации. Так вот, для поиска скрытых убеждений есть хитроумная слуховая версия этого задания. Участника просят определить пол человека, который произносит слова, относящиеся к мужским («футбол», «грубый», «солдат») или к женским стереотипам («губная помада», «косметика», «розовый»). Маленькие дети, которым только исполнилось восемь лет, выполняли это задание очень медленно и часто ошибались, когда слышали «несовпадения» (мужчина произносил «губная помада», а женщина – «футбол»)²⁴. Даже за такой короткий отрывок жизни дети успевают составить некую внутреннюю карту и нанести на нее «мужские» и «женские» предметы. И эта карта может незаметно направлять их к предопределенному пункту назначения.

Наши юные детективы быстро обнаруживают гендерные стереотипы, те когнитивные подсказки, или «картинки в голове», которые распределяют якобы гендер-специфичные качества на два отдельных ящика, снабженные различными этикетками.

Если что-то и характеризует социальные сигналы двадцать первого века для половых различий, то это активное подчеркивание «розового для девочек, голубого для мальчиков». Причем волна розового цвета гораздо мощнее. Одежда, игрушки, поздравительные открытки, оберточная бумага, приглашения на вечеринки, компьютеры, телефоны, спальни, велосипеды – что бы вы ни назвали, специалисты по маркетингу уже окрасили это в розовый цвет. «Розовая проблема», к тому же отягощенная образом «принцессы», – предмет встревоженного обсуждения последних десяти лет²⁵. Журналистка и писательница Пегги Оренстейн прокомментировала это явление в своей книге «Золушка съела мою дочь». Она обнаружила в магазинах более 25 тысяч вещей, так или иначе связанных с диснеевской принцессой²⁶. Буйство розового цвета часто критикуется (в книге Оренстейн и многих других), поэтому я думала, что эту тему поднимать не нужно. Но, к несчастью для всех нас, это еще один «крот», и, судя по всему, его не так-то легко «замочить».

Недавно я готовилась к лекции и в поисках примера типичной жутко-розовой открытки с надписью «Я девочка» наткнулась на нечто, что заставило меня подбирать челюсть с пола: вечеринка в честь определения пола будущего ребенка²⁷. Если вы никогда не слышали об этом, вот суть. На двадцатой неделе беременности с помощью ультразвука родители решают определить пол будущего ребенка и, очевидно, это отметить. Существует две версии проведения вечеринки, и обе – мечта маркетолога. Согласно версии № 1, вы хотите оставаться в неведении и просите врача запечатать потрясающую новость в конверт, а потом отправляете его организатору этой гендерной вечеринки. По версии № 2 вам уже известен результат УЗИ, и вы сами сообщаете его на вечеринке.

В любой из версий вы приглашаете друзей и родственников, рассылая им приглашения, на которых пишете: «Подвижный маленький „он“ или милашка-„она“?», «Пистолет или роза?», «Рогатки или кружева?». На самой вечеринке вам подносят огромный белый торт-мороженое, разрезав который, вы обнаружите розовую или голубую начинку. (Торт может быть украшен словами «Кролик или крольчиха? Разрежь и узнаешь».) Или же вместо торта вам доставят запечатанную коробку, из которой вы выпустите облако розовых или голубых воздушных шаров. К каждому шарику будет привязан сюрприз из ближайшего «Детского мира». Снимите обертку – и получите розовый или голубой предмет, который пригодится новорожденному. Даже пиньята, которую вы разобьете с гостями, будет отмечена тем или иным цветом.

А еще на вечеринке проводят игру-угадайку или лотерею. Если угадываете пол, то получаете приз. Или (выбор номер один для тех, у кого отсутствует вкус) вам дарят ледяной кубик, в котором заточен пластиковый пупс. Вы должны растопить лед и освободить фигурку, которая будет, конечно же, розового или голубого цвета. Если вы думаете, что я преувеличиваю, то вот вам цитата с одного сайта: «Просто приготовьте розовые и голубые коктейли, свечи, тарелки, чашки, салфетки – все что угодно. (Я даже вешаю в ванной розовые или голубые полотенца для гостей.) К черту Супербоул, проведите собственный «Угадай-пол-младенца-боул»²⁸. Итак, за двадцать недель до рождения мир уже упаковывает еще даже не родившегося человека в розовую или голубую коробку.

Посмотрите видео на YouTube (да, цветовая проблема меня преследует), и вы увидите, насколько различаются реакции на тот или иной пол. Можно найти, например, как братья и сестры ждут «разглашения пола», и это довольно странно, когда три сестренки вопят как сумасшедшие и купаются в облаках голубого конфетти: «Наконец-то!» Может быть, это безобидная радость и, естественно, триумф маркетологов, но это также показатель значимости, с которой люди воспринимают гендерные метки для девочек и мальчиков.

Все усилия по выравниванию игрового поля оказываются тщетными под натиском розовых волн. Компания «Маттел» выпустила «естественнонаучную» куклу Барби – чтобы стимулировать интерес девочек к наукам. И что же может построить Барби-инженер? Розовую стиральную машину, розовый вращающийся гардероб, розовый ящик для хранения драгоценностей²⁹.

Вы можете спросить, что все это значит³⁰. Все сводится к спору о том, говорит розовый цвет о естественном биологическом разрыве (фиксированном, жестком, создающем препятствия) или же отражает социально сконструированный механизм кодирования (вероятно, связанный с прошлыми потребностями общества, но изменившийся в соответствии с новыми требованиями). Если это действительно признак биологического императива, то, возможно, его следует уважать и поддерживать. Если же мы имеем социальную установку, то следует разобраться, одинаково ли бинарное кодирование служит обеим группам (маловероятно). Помимо того, что гендерная сигнализация спасает мужчину от использования цветочного геля для душа, не направляет ли она развивающийся мозг девочки прочь от конструкторов и книг о приключениях, а мозг мальчика – от игрушечных кухонных наборов и кукольных домиков?

Сначала нам стоит проверить, нет ли у «волны розового» какой-то биологической основы. Как мы говорили в Главе 3, предпочтение розового цвета женщинами уже рассматривали с эволюционной точки зрения. В 2007 году группа ученых предположила, что в незапамятные времена это облегчало женщинам сбор ягод³¹. Реакция на розовый помогала «отличить на зеленом фоне спелые желтые фрукты или съедобные красные листья». В продолжение – связь розового с эмпатией. Женщины-воспитательницы могли находить малейшие изменения цвета кожи, отражающие эмоциональное состояние подопечных. Принимая во внимание, что в исследовании принимали участие взрослые, которые выполняли простое задание навязанного выбора из разноцветных треугольников, это весьма натянутый вывод. Однако его с легкостью подхватили средства массовой информации как доказательства того, что «женщины жестко настроены на предпочтение розового» или «современные девчонки рождаются, чтобы купаться в розовом»³².

Спустя три года та же группа ученых провела похожее исследование с участием четырех- и пятимесячных малышей. Они регистрировали предпочтения на основании движения глаз и использовали те же цветные треугольники³³. Ученые вообще не обнаружили половых различий – все младенцы выбирали красный треугольник. Эти результаты встретили прохладнее. Исследование с участием взрослых цитировалось более 300 раз в поддержку идеи «биологической предрасположенности». Эксперимент с участием малышей, в котором не оказалось половых различий, процитировали менее пятидесяти раз.

Родители все еще думают, что в предпочтении розового должно быть нечто фундаментальное, когда обнаруживают, что их дочери сметены ураганом розовых принцесс, несмотря на все усилия сохранять гендерный нейтралитет. Уже в три года дети присваивают игрушкам гендер в зависимости от их цвета. Розовый и фиолетовый – для зверюшек-девочек, голубой и коричневый – для мальчиков³⁴. Должна ли быть биологическая основа этому резкому появлению предпочтений – причем так рано и так непреклонно?

Американские психологи Ванесса Лобу и Джуди Делоачи провели очень интересное исследование и тщательно проследили, насколько рано появляется это стремление³⁵. В исследовании участвовало почти 200 детей, возрастом от семи месяцев до пяти лет. Им показывали парные объекты, один из которых всегда был розового цвета. Результат очевиден: до двухлетнего возраста ни у мальчиков, ни у девочек не обнаруживалась тяга к розовому. Однако после этого рубежа все менялось: девочки с энтузиазмом выбирали розовые вещи, мальчики активно их отклоняли. Особенно ярко это разграничение проявлялось у детей трех лет и старше. Суть в том, что, выучив гендерные метки, дети меняют свое поведение, чтобы оно соответствовало приобретаемым знаниям³⁶.

Как нам известно, мозг – это система с «глубоким обучением», он стремится создавать правила и избегать «ошибок предсказания». Таким образом, если младенец с новоприобретенной гендерной идентичностью выходит в мир, полный мощных розовых импульсов, то будет очень сложно изменить его маршрут, чтобы не угодить под эту розовую волну. Процесс происходит в мозге, но запускается под влиянием окружающего мира.

А что насчет доказательства разделения именно на розовый и голубой? Сейчас часто обсуждается, почему (и когда) розовый стал ассоциироваться с девочками, а голубой – с мальчиками. Есть мнение, что до 1940-х годов голубой считали более подходящим для девочек. Возможно, это было связано с Девой Марией³⁷. Психолог Марко дель Гидичи решил это выяснить и изучил архивные документы. После он заявил, что не нашел доказательств, что голубой когда-то был предназначен для девочек, а розовый – для мальчиков. Он назвал это убеждение «перестановкой розового и голубого», или ПРГ, а потом наградил его титулом «научно-городская легенда»³⁸.

На самом деле убеждение, что розовый цвет во всех культурах предназначается женщинам, не подтверждается доказательствами. В своей статье дель Гидичи говорит, что цветовое кодирование, связанное с гендером, появилось немногим более 100 лет назад. Оно менялось в соответствии с модой или даже публикациями в «Нью-Йорк Таймс». В 1893 году газета писала: «Пышный наряд для младенцев, или «О, розовый для мальчиков, голубой для девочек». «Лос-Анджелес Таймс» подхватывала: «Новая выдумка для детей – шелковая люлька… Сначала на каркас кладут шелковое стеганное одеяло, розовое для девочек, голубое для мальчиков». Еще большую путаницу вносит письмо, опубликованное в «Эль Пасо Геральд» в 1914 году: «Дорогая Миссис Фейрфакс, будьте так любезны, скажите мне, какой цвет используют для маленьких мальчиков? Встревоженная мать». Ответ был следующим: «Для мальчиков розовый. Голубой для девочек. Раньше цвета использовали наоборот, но так они кажутся менее подходящими». Не очень-то последовательное послание (и, к сожалению, поблизости не оказалось психолога, чтобы проверить пригодность для девочек «голубого платья с кружевами»).

Таким образом, еще не окончен суд над пересмотром разделения природы и воспитания в отношении биологических или социальных истоков розовых волн. Те, кто оспаривают представление об основополагающей связи между девочками и розовым цветом, рискуют оказаться под огнем. Джон Хенли в 2009 году опубликовал статью в «Гардиан», где рассказал историю двух сестер, организовавших компанию под названием «Pink Stinks» («Розовый – отстой») против потребительской культуры, поощряющей опасные стереотипы. В одном из комментариев к этой статье сестрам советовали приобрести майку с надписью «Я сумасшедшая коммунистка, которая пытается промыть мозги девочкам»³⁹.

Значение розовой волны для развивающегося мозга заключается не в самом розовом цвете. Розовый превратился в культурный символ, код для одного конкретного бренда: «это для девочек». Проблема в том, что этот код стал «ограничителем гендерной сегрегации», поставив свою целевую аудиторию в узкие рамки с лимитированным пакетом ожиданий. И, кроме того, исключил нецелевую аудиторию – мальчиков. Организатор кампании «Пусть игрушки будут игрушками» Триша Лоутер сказала, что игры в переодевания (что подчеркивает значение внешнего вида), домашние дела (приготовление пищи и уборка) и забота о домашних питомцах и куклах отмечены розовым кодом для девочек. В этом вроде нет ничего страшного, но это ограничивает маленьких принцесс в играх с развивающими конструкторами и супергероями⁴⁰.

Такие «агенты социализации», как Барби, могут нести послание, которое ограничит выбор карьеры для девочек. Аврора Шерман и Эйлин Цурбригген обнаружили, что девочки, которые играют с «Барби-модницей», с малой долей вероятности выберут профессию, где доминируют мужчины: пожарного, полицейского и пилота. В отличие от тех девочек, которые играют с нейтральными игрушками (хотя обе группы девочек изначально вообще не стремилась ни к какой карьере)⁴¹.

Удивительным образом (и справедливо по отношению к другой стороне в этом споре), иногда розовый служит некой социальной подписью, которая «дает разрешение» девочкам участвовать в таких делах, которые считались прерогативой мальчиков. Но как показывает пример с «естественно-научной» Барби, розовый часто вызывает покровительственное отношение: вы не можете заставить женщин проявлять интерес к науке и технике, если только не свяжете эти предметы с «локонами и помадой» или не покажете их – в идеале и буквально – в розовом цвете.

Эта четкая демаркационная линия между мальчиками и девочками, закодированная в цвете, конечно же, относится и к игрушкам. Тип игрушек или ролевые игры оказывают серьезное влияние на навыки, которые разовьются у ребенка. Поэтому нужно относиться с осторожностью к любым ограничениям выбора.

Проблема растущего гендерного разделения игрушек и ее вклад в подкрепление стереотипов привлекают много внимания. В 2016 году в Белом Доме даже провели конференцию на эту тему⁴². Может ли выбор игрушки резко изменить направление развития мозга? Или мозг развивается по пути, установленному с рождения? Отражает ли выбор игрушки то, что происходит в самом мозге? Или игрушки определяют, что там происходит?

Ученые, исследующие этот вопрос, могут быть твердо уверены в сохранении существующего порядка: «Девочки и мальчики предпочитают разные игрушки, например куклы и машины. Половые отличия, которые мы наблюдаем у младенцев, выявляются и у животных, и они отчасти связаны с воздействием андрогенов в период внутриутробного развития»⁴³. Это утверждение прочно запечатывает убеждения в выборе игрушек. Раз так, давайте изучим историю игрушек: кто с чем играет и почему (и насколько это важно).

Вопрос о предпочтении игрушек так же важен, как и дебаты о розовом и голубом. Создается впечатление, что даже с двенадцати месяцев мальчики и девочки выбирают разные игрушки. Если ребенку дать выбор, то мальчик, скорее всего, потянется к машинкам или игрушечному оружию, а девочка – к куклам и детскому набору посуды. Представители лагеря традиционалистов при поддержке «гормонального лобби» заявляют, что это признак различной организации мозга. Например, предпочтение «пространственного» или «конструкторского» типа игрушек в раннем возрасте демонстрирует естественные способности. В лагере социального обучения вам скажут, что гендерное предпочтение игрушек – это следствие моделирования поведения детей в соответствии с гендером. В основе этого может лежать семья и тактика выбора подарков родственниками, или же это следствие мощного маркетингового лобби, которое определяет целевой рынок. Еще есть лагерь когнитивных конструктивистов. Они укажут на формирующуюся когнитивную схему, по которой гендерная идентичность привязывается к занятиям, «принадлежащим» своему полу. Ребенок сканирует окружающую среду в поисках правил, которые определяют, кто с чем играет. Это позволяет предположить связь между формированием гендерных меток и гендерного выбора игрушек⁴⁴.

Речь идет о причинах выбора игрушек и его значения для всех, кто пытается понять половые/гендерные различия – родителей или нейробиологов (или и тех и других). Однако есть и другая тема для обсуждения – это последствия выбора. Если годы становления вашей личности прошли среди кукол и детских чайных наборов, лишит ли это вас полезных навыков, которые приобретаются в играх с конструкторами и мячами? Или различные занятия просто поощряют ваши естественные склонности, тренируя способности и таланты для той профессии, которая подходит именно вам?

Вернемся в двадцать первый век. Предположим, вы играете с игрушками с оттенком половой идентичности. Будет ли это определяющим фактором для выбора группы? Будут ли разными последствия игры в куклы и в войнушку?⁴⁵ Что касается нашего поиска в этой области, то можем ли мы найти последствия выбора определенного типа игрушек в раннем возрасте не только на уровне поведения, но и в структурах мозга?

Как всегда, причины и следствия тесно переплетаются. Если выбор игрушек предопределен биологически, то это неизбежность, с которой ничего нельзя поделать. А тех, кто спорит, нужно успокоить: «Позвольте мальчикам быть мальчиками, а девочкам девочками». С другой стороны, если то, как дети выбирают игрушки, – следствие воздействия окружающего мира, то как измерить эффект и результаты изменения этого воздействия?

Однако прежде чем мы пустимся в обсуждение этих теорий, нужно определить характеристики различий в выборе игрушек. Является ли различие существенным и существующим в разные времена и разных культурах (и даже в различных исследованиях)? Кто на самом деле решает, что такое «мальчиковые игрушки» и что – «девчоночьи»? Играют ли с игрушками дети, или взрослые просто их покупают? Иными словами, о чьих предпочтениях мы говорим на самом деле?

Взрослые часто спорят о том, какие игрушки относятся к мужскому, женскому и нейтральному типу. В 2005 году психологи из Индианы Джудит Блэйкмор и Рене Сентерс привлекли к исследованию почти 300 американских студентов (191 девушку и 109 юношей) для сортировки игрушек на «подходящие для мальчиков», «подходящие для девочек» и «подходящие для тех и других»⁴⁶. На основании этого исследования ученые выделили пять категорий: строго мужские, умеренно мужские, строго женские, умеренно женские и нейтральные. Интересно отметить, что почти все юноши и девушки единодушно согласились с гендером игрушек. Мнения разошлись лишь насчет девяти игрушек, причем больше всего споров вызвала ручная тележка (юноши оценивали ее как строго мужскую, а девушки – как умеренно мужскую). Подобным образом несовпадения мнений коснулись игрушечных лошадок и хомячков (юноши назвали их умеренно женскими, девушки – нейтральными). Но не было ни одного случая противоположных оценок гендера. Таким образом, может показаться, что у взрослого человека уже четко сложился «тип игрушки».

Согласны ли дети с этими оценками? Все ли мальчики выбирают мальчиковые игрушки, а девочки – девчоночьи? Чтобы в этом разобраться, давайте поговорим еще об одном эксперименте, который провели ученые. Как и во многих других случаях, которые мы обсуждали, здесь тоже имеет смысл подумать, какой вопрос задают исследователи, как они его задают и как интерпретируют ответ. От этого зависит, будет ли вывод о предпочтении игрушек одним из тех явных половых различий, которые обычно находят психологи.

Психолог из Лондонского университета Сити Бренда Тодд занималась изучением детских игр. Ей и ее коллегам было интересно узнать, как формируется выбор гендерно-дифференцированных игрушек, поэтому они начали с опроса, в котором участвовали 92 мужчины и 73 женщины в возрасте от двадцати до семидесяти лет. Подобно вышеупомянутым исследованиям, ученые определяли, как взрослые устанавливают гендер игрушек⁴⁷. Участников спрашивали, какая игрушка первой приходит им на ум, если речь идет о маленькой девочке или маленьком мальчике. Для мальчиков участники чаще всего называли машинку, грузовик и мяч. Для девочек – куклы и кухонные наборы. Плюшевых мишек относили к девчачьим игрушкам, но потом ученые рассудили, что младенцы-мальчики тоже получают в подарок мишек, поэтому предложили выбирать из розовых и голубых мишек. (Вы можете задуматься, почему исследователи, которые понимают важность подтверждения маркировки игрушки испытуемыми, нарушили собственный сценарий. Да еще и нырнули в розово-голубые волны.) Так кукла, розовый мишка и кухонный набор получили ярлык «для девочек», а голубой мишка, машинка, экскаватор и мяч – «для мальчиков».

Когда маркированные взрослыми игрушки предложили детям, подтвердилось ли предпочтение мальчиками машинок, экскаваторов, голубых плюшевых мишек? А девочками – кукол, кухонных наборов и розовых медвежат? Для оценки ученые пригласили три группы детей: от 9 до 17 месяцев (в этом возрасте дети начинают играть самостоятельно), от 18 до 23 месяцев (уже демонстрируют представление о гендере) и от 24 до 32 месяцев (у них устанавливается гендерная идентичность). Детям предлагалось «поиграть самостоятельно», а игрушки просто раскладывались полукругом перед каждым ребенком. Для оценки выбора игрушки разработали специальную процедуру.

Мальчики не обманывали ожиданий и выбирали «мальчиковые» игрушки. С возрастом они все больше времени проводили за игрой с машинками и экскаваторами. Если вы спросите (а вы спросите), где голубой мишка и мяч, то ученые решили (уже после эксперимента) исключить их как игрушки «с незначительными половыми различиями». Точно так же они исключили розовых мишек, потому что дети старшего возраста вообще не интересовались плюшевыми игрушками. Потом оказалось, что в две категории попало неравное количество игрушек, и они убрали мяч (хотя здесь действительно обнаружилось половое различие: мальчики играли с ним чаще девочек). Теперь в эксперименте остались только машинка и экскаватор, а также кукла и кухонный набор. Если помните, эти игрушки заняли верхние позиции в списке, составленном взрослыми. В результате ученые сообщили о выборе между игрушками, с которыми связаны самые сильные стереотипы (и никаких нейтральных игрушек для сравнения). В обсуждении результатов ученые заявили, что условия эксперимента являются его преимуществом, это «решение, принятое во избежание размытия дихотомических половых различий в выборе игрушек путем исключения третьего варианта»⁴⁸.

Здесь просматривается элемент самосбывающегося пророчества о том, что мальчики любого возраста дольше играют с игрушками, отмеченными как «мальчиковые», а девочки – с «девчоночьими». Интересно отметить, что в согласованной картине возникает одна несостыковка. Мальчики действительно все больше времени тратили на мальчишеские игрушки и все меньше – на девчачьи. Но у девочек ситуация была иной. Хотя девочки младшего возраста больше интересовались «своими» игрушками, чем мальчики – мальчиковыми, этот интерес не был устойчивым в средней возрастной группе, где девочки играли меньше времени с девчачьими игрушками. Чем старше становились девочки, тем больше времени они проводили с игрушками мальчиков. Но авторы все равно интерпретировали эти данные по-своему: «Хотя изначально девочки больше выбирали игрушки «женского» типа, этот выбор становился исключительно сильным предпочтением (курсив мой)»⁴⁹.

Итак, несмотря на то что авторы свалили в кучу все игрушки с гендерными метками, их участники не демонстрировали явной и ожидаемой дихотомии. Учитывая акцент на выборе игрушки как показателе основной природы гендерных различий наряду с тенденцией к маркетингу гендерно-дифференцированных игрушек (причем утверждается, что гендер лишь отражает «естественный» выбор мальчиков и девочек),⁵⁰ этим нюансам действительно стоило уделить больше внимания.

Возможно, проблему решит другое исследование. Его авторы провели систематический обзор и метаанализ ряда работ и проанализировали влияние основных переменных в экспериментах: возраст детей, присутствие родителей и степень гендерного неравенства в странах, где проводились исследования. Авторы рассмотрели шестьдесят различных статей, включавших двадцать семь групп детей (787 мальчиков и 813 девочек)⁵¹. Могло ли что-то еще быть более достоверным, универсальным и стабильным доказательством предпочтения игрушек?

В результате авторы пришли к выводу, что мальчики играли с мальчиковыми игрушками больше, чем девочки, а девочки играли с девчоночьими игрушками больше, чем мальчики. На это никак не влияло присутствие родителей (фактор «подталкивания» к выбору), место проведения эксперимента (дома или в детском саду) или география (поэтому вывод представляется одинаковым для разных стран). Но, к сожалению, мы не видим никаких сообщений о том, кто определял «гендер» игрушки. Авторы этого обзора включили одно исследование, о котором мы уже говорили: в нем гендерную метку игрушки определяли наименее объективным способом. Справедливости ради, нужно сказать, что авторы упомянули об этой проблеме. Например, они заметили, что пазлы могли считаться «игрушкой для девочек» в одном исследовании и нейтральной в другом. К тому же у нас нет данных о том, были ли среди детей братья и сестры и какие типы игрушек имелись в наличии у них дома. А еще мы не можем сказать, кто и как сортировал игрушки по категориям и были ли они знакомы детям до эксперимента. Учитывая все эти факторы, один из выводов обзора – «согласованность в обнаружении половых различий, связанных с предпочтением детьми игрушек, типичных для своего собственного гендера (курсив мой), свидетельствует о достоверности существования этого явления и вероятности его биологического происхождения»⁵².

Нам также стоит подумать, каким образом наши маленькие детективы улавливают сигналы, которые говорят о «разрешенных» игрушках, учитывая, что авторы исследований заявляли о свободном выборе. Является ли эта свобода действий одинаковой для всех? Девочки выбирали игрушечные грузовики? Да пожалуйста! Мальчики выбирали балетную пачку в ящике с маскарадными костюмами? Стоп, стоп.

Даже если все вокруг кричит о равноправии, дети прекрасно умеют читать между строк. Нэнси Фриман, специалист по переквалификации учителей из Южной Каролины, провела небольшое исследование, которое это подтвердило⁵³. Родители детей 3–5 лет рассказали о своих подходах к воспитанию. Потом им предложили согласиться или не согласиться с различными утверждениями, например: «Родители, которые оплачивают уроки балета для сына, напрашиваются на неприятности» или «Следует поощрять девочек, которые играют с кубиками и машинками». После этого детей этих родителей просили рассортировать кучу игрушек на «мальчиковые» и «девчоночьи» и показать, какие из них одобрили бы родители. Дети согласованно рассортировали игрушки, разделив их по вполне предсказуемым гендерным характеристикам. Вот так выглядит набор игр, соответствующих гендеру с точки зрения родительского одобрения: чайный сервиз и балетные пачки для девочек, скейтборды и бейсбольные перчатки для мальчиков (да-да, некоторым малышам было только три года). Когда дети понимали, как на их выбор прореагируют родители, согласованность пропадала. Например, только 9 % пятилетних мальчиков считали, что их отцы одобрят игру с чайным сервизом или куклой, хотя 64 % родителей заявили, что купили бы сыну куклу, а 92 % не считали уроки балета для мальчиков плохой идеей. Если учесть, что мозг детей – губка, впитывающая правила, то либо эти дети неверно уловили сигнал, либо, как заявила Фриман в заголовке своей статьи, дети отлично видят «скрытую правду».

Что происходит, если сознательно отметить игрушки как «мальчиковые» и «девочковые»? На этот вопрос ответила другая группа ученых⁵⁴. В их исследовании участвовали дети от 3 до 5 лет, 15 мальчиков и 27 девочек. Детям показали предметы розового и голубого цветов с пометками «для девочек» и «для мальчиков»: распорки для обуви, щипцы для орехов, ложка для нарезки шариков из дыни, пресс для чеснока. Потом детей спросили, какие игрушки им нравятся и кто с чем хочет поиграть. Мальчики назвали все интересным, без оглядки на цвет. Однако девочки выбирали розовые предметы, отвергая голубые. Они были совершенно уверены, что другим девочкам понравился бы «мальчиковый» пресс для чеснока, если бы он был розового цвета. Это явление авторы назвали «разрешением для девочек»: «мальчиковую» метку на игрушке можно преодолеть, если покрасить ее «девчоночьим» цветом. Это не результат, а мечта маркетолога!

По крайней мере в отношении игрушек девочки больше ориентируются на социальные сигналы: вербальные или цветовые гендерные метки. Почему то же самое не относится к мальчикам и почему они не приходят в восторг, когда «девчоночью» ложку для нарезания шариков из дыни красят в голубой цвет? Может, причина в том, что девочкам не мешают играть с игрушками для мальчиков, и они даже могут взять в руки игрушечный молоток (конечно, с мягкой розовой ручкой), хотя обратная ситуация встречается намного реже. Может быть, родители, особенно отцы, активно вмешиваются, если мальчик пытается играть с игрушками для девочек?

Мы все чаще говорим о беспокойстве, которое связано с мощным маркетингом в выборе игрушек. Ведь дети стремятся соответствовать своему социальному кругу и активно реагируют на все сигналы о «гендерно-соответствующих» игрушках. (Не забудьте о ботинках, коробках для завтраков, пижамах, велосипедах, футболках, супергероях, школьных рюкзаках, обоях, костюмах на Хеллоуин, лейкопластырях, книгах, пододеяльниках, наборах юного химика, зубных щетках и теннисных ракетках – вы можете продолжать до бесконечности список гендерно-дифференцированных продуктов!)

Те, чьи дети росли в 1980-е и 1990-е годы, видят, как вырос маркетинг подобных игрушек. Однако, по словам Элизабет Свит, которая изучила историю маркетинга игрушек, причина может быть в последствиях второй волны феминизма⁵⁵. Свит отметила, что в 1950-е годы тоже наблюдался гендерный маркетинг, направленный на соответствие детей их стереотипной роли: игрушечные пылесосы и кухни для девочек, конструкторы и наборы инструментов для мальчиков. В период 1970-х – 1990-х годов гендерные стереотипы начали критиковать, и это отразилось на появлении более «равноправных» игрушек. (Хорошая новость для тех, кто пытается остановить маркетинг гендероориентированных предметов.) Но эта тенденция, по словам Свит, ослабевает, отчасти из-за отсутствия контроля над детским телевидением, что привело к превращению детских программ в источник дохода. Все дети хотят Пони Рейнбоу Дэш, Непобедимую Принцессу Ши-Ра или Могучих рейнджеров.

То, что появляются кампании вроде «Пусть игрушки останутся игрушками», показывает обеспокоенность общественности влиянием маркетинга на дифференциацию игрушек. Особенно в тех случаях, когда маркетинг делает ставку на внешность девочек. Ученые подтвердили, что перфекционизм в отношении внешнего вида связан с психическими нарушениями вроде расстройств пищевого поведения⁵⁶. Кроме того, если стереотипные игрушки ограничивают выбор для любого гендера, то они становятся источником стереотипов, без которого мы бы прекрасно обошлись.

Итак, очевидно, что мальчики и девочки будут играть с разными игрушками. Но почему? Почему мальчикам нравятся машинки, а девочкам куклы? Только лишь потому, что они копируют социальные правила, которые насаждают родные люди, социальные сети и маркетологи? Известно, что уже к пятимесячному возрасту ящик для игрушек мальчиков и девочек наполняется разными наборами. Таким образом, если вы пытаетесь понять правила игры, то выбор игрушек скажет о многом. Юные гендерные детективы тонко настроены на ожидания, которые с ними связаны. По этой причине заявление, что выбор игрушек биологически неизбежен, не учитывает всю мощь социальных сигналов, которые атакуют восприимчивых детей с самого раннего возраста.

А может, эти игрушки связаны с какими-то внутренними потребностями? С теми возможностями обучения, которые гарантируют, что вы хорошо подготовитесь к своей биологической участи? Если игрушки поощряют «качание люльки», значит, вы играете в куклы потому, что какое-то первобытное чувство (конструктор социальных предварительных прогнозов) заставляет вас учиться материнству? Если вы выбираете конструктор, значит ли это, что в вас говорит какой-то «инженерный» ген?⁵⁷

Не пора ли нам вернуться к собирательницам ягод и наблюдателям за горизонтом? Или просто предположить, что социальные правила специально распределяют игрушки так, чтобы мужчины и женщины приобретали «соответствующие» навыки, необходимые для будущих социальных ролей? Чтобы подтвердить или опровергнуть это предположение, давайте посмотрим, существует ли некое врожденное притяжение к определенным игрушкам. Нам стоит разобраться, какие игрушки выбирают еще не социализировавшиеся младенцы или даже животные.

Новорожденные не могут ни до чего дотянуться и ничего схватить. Они заложники тех игрушек, которые дают им воспитатели. Скорее всего, у взрослых есть свои представления о том, что подходит их детям, даже если это игрушка, которую подарил ребенку дальний родственник.

Нам уже известно, что распространенное убеждение о предпочтении мальчиками мобилей, а девочками – человеческих лиц, чаще всего опровергается и его ни разу не доказали в экспериментах. Джериэнн Александер из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе измерила время задерживания взгляда и частоту возвращения глазами к объекту у четырех-, пятимесячных малышей, которым показывали кукол или грузовики. Девочки чаще возвращались к куклам⁵⁸. Однако тогда уже было получено доказательство гендерных различий в наборах игрушек для пятимесячных малышей разного пола, поэтому трудно ответить, существует ли подобное предпочтение с самого рождения. Добавьте в эту смесь нескольких братьев и сестер, зацикленных на гендере бабушек, дедушек и нянь – и найти ответ станет еще труднее. Естественно, можно изучить новорожденных еще до социализации, хотя все эти вечеринки в честь определения пола показывают, что малыши рождаются далеко не свободными от ожиданий.

Существует еще один путь (опять-таки предположительный), чтобы выяснить, какую игрушку выберет «несоциализированный» индивидуум. По моему опыту, когда встает вопрос о «врожденных» предпочтениях игрушек, всегда кто-нибудь говорит: «А что там у обезьян?» Так происходит потому, что захватывающий «миф об обезьяне» укоренился в общественном сознании как доказательство реальной биологической основы даже для выбора игрушек. Однажды я выступала в утренней программе на канале «Скай Ньюс», где прозвучало заявление, что нехватку воспитателей-мужчин можно исправить, если поощрять игру мальчиков в куклы⁵⁹. Ведущий попросил меня проверить микрофон как раз в тот момент, когда режиссер сказал, что перед моим появлением они пустят какой-то клип про обезьянок. Поэтому где-то в архивах телекомпании хранится запись моего раздраженного и отчетливого восклицания: «Опять эти дурацкие обезьянки!»

В разных версиях этого видео самцы-обезьяны жадно хватают игрушечные машинки. Кажется, что вы вот-вот услышите характерное «дррр», которое издают дети, катая эти машинки по полу. В это время самки обезьян качают на руках кукол. Считается, что раз на обезьян не действует социализация, то это «чистое» гендерное деление и биологическое доказательство предпочтения игрушек. И что это «естественное» выражение гендерной предрасположенности к «манипулированию» и «баюканию». И все это имеет целый ряд негативных последствий для выбора образа жизни и будущей карьеры.

Было проведено два исследования, и их результаты часто цитируются. Цель исследований заключалась в отделении «природы» от «воспитания». Одно из них провела профессор Мелисса Хайнс, которая теперь заведует Центром гендерных исследований Кембриджского университета⁶⁰. Вместе с Джериэнн Александер они изучали выбор игрушек у зеленых мартышек. Большой группе животных (включавшей самцов и самок) предлагали шесть игрушек, по одной каждый раз: это были полицейская машина, мяч, кукла, сковородка, книга с картинками и плюшевая собачка. Потом ученые измеряли контактное время, которое обезьяны проводили с каждой игрушкой. В отчете об исследовании игрушки распределялись по гендерным категориям: полицейская машина и мяч считались «мужскими», кукла и сковородка – «женскими», а два других предмета – нейтральными. Понятно, что распределение по гендерам было выгодно исследователям, а не обезьянам, которые вряд ли были знакомы с концепцией кухонной посуды (и тем более – с полицейской машиной).

Оказалось, что самцы обезьян больше времени проводили с нейтральной собачкой и примерно одинаково – с «мужскими» мячом, полицейской машиной и «женской» сковородкой. Самкам больше всего нравились сковородка и собачка, потом шла кукла, а меньше всего интереса вызвали полицейская машина и мяч. Так что «гендер» обезьян не очень точно совпадал с выбором игрушек. Но в общем выводе из этих данных, хотя и статистически точном, этот факт не упоминался. Ученые сравнили результаты и сказали, что самки проводят больше времени с «женскими» игрушками, а самцы – с «мужскими». Нигде не упоминалось, что пальму первенства получили гендер-нейтральная плюшевая собачка и любовь самцов к сковородке⁶¹. Статья сопровождалась фотографией самки обезьяны с куклой (хотя она не стала первоочередным выбором всех особей), а самца – с полицейской машиной (аналогично). Если игрушки рассортировать по другим, негендерным признакам, на группы «живых» (кукла, собачка) и «неживых» (кастрюля, сковородка, книга, машинка), то в предпочтениях обезьян не будет прослеживаться никаких половых различий.

Второй пример часто приводят защитники «природного» лагеря. Это недавнее исследование, в котором тестировали макак-резусов с помощью простого сравнения. Обезьянам предлагали либо плюшевые игрушки, либо машинки⁶². В этот раз явно просматривалась гипотеза о предпочтительном поведении: либо «манипулирование», либо «баюкание». Как оказалось, самки обезьян не видели различий между машинками и плюшевыми игрушками, в то время как самцы предпочитали машинки и испытывали отвращение к мягким игрушкам. Следует заметить, что хотя самки действительно играли с машинками меньше, чем самцы (прикасались к ним, в среднем, 6,99 раза, а самцы 9,77 раза), численные данные в значительной степени пересекались (умеренная величина эффекта 0,39). Стоит также отметить, что почти половина группы самцов и около двух третей самок вообще не интересовались игрушками. Они так редко прикасались к ним, что их данные исключили из исследования.

Авторы сделали вывод, что «величина предпочтения машинок плюшевым игрушкам значимо отличалась в группах самцов и самок»⁶³. Это, опять-таки, верно с математической точки зрения, но маскирует факт одинакового интереса самцов и самок к машинкам. Несмотря на то что самцы действительно меньше играли с плюшевыми игрушками, разброс данных был большим: некоторые подопытные с удовольствием играли с Винни-Пухом и Тряпичной Энни.

Авторы обоих исследований неоднократно подчеркивали, что самцы «проявляли больше интереса к игрушкам для мальчиков, чем самки». Важно отметить, что исследования отличаются. В первом самки зеленых мартышек вообще не интересовались игрушками для мальчиков, а во втором самцы резусов не интересовались игрушкам для девочек, хотя самки-резусы играли со всеми игрушкам. (Тут следует раскрыть все тайны и отметить, что одной из машинок была тележка из супермаркета.)

Теперь вы тоже видите несоответствия и имеете полное право сказать: «Хватит обезьян!» Но обезьянки никуда не делись. Снимаете передачу о том, что поощрение мальчиков к игре в куклы увеличит количество воспитателей-мужчин? Поставьте видеоклип про обезьян и игрушки. Делаете сериал «Горизонт» от Би-би-си про мужской и женский мозг? Непременно бросьте кучу игрушек в обезьяний вольер. Когда Элизабет Спелке и Стивен Пинкер обсуждали естественные склонности женщин к наукам (или отсутствие таковых), то обезьяньи данные были в числе доказательств, которые Пинкер привел в подтверждение биологических основ половых различий в способностях к наукам.

Таким образом, поиск явного предпочтения игрушек несоциализированными индивидуумами, будь то люди или обезьяны, еще не привел к открытию прочной основы для предположения, что подобный выбор отражает врожденные половые/гендерные различия. Поэтому вместо того, чтобы рассматривать переменную «выбор игрушек» в уравнении «биология – это участь» (или куклы против машинок), давайте чуть пристальнее посмотрим на биологический компонент.

Охота за доказательством врожденного предпочтения игрушек привела нас к исследованиям младенцев и обезьян. Но еще одно направление поиска – влияние гормонов, особенно андрогенов, во внутриутробном периоде. Как мы узнали из Главы 2, вызванные гормонами эффекты маскулинизации теперь распространяют не только на гениталии, но и на формирование структур мозга, их функций и поведения⁶⁴. Понятно, что из этических соображений сложно изучить влияние гормонов человека, изменив их привычный уровень у подопытного и зарегистрировав результаты. Поэтому ученые обратились к «естественным» источникам подобной информации, к тем случаям, когда плод испытал воздействие повышенных уровней гормонов противоположного пола. Например, при врожденной гиперплазии надпочечников у девочек (ВГКН). Такие девочки – «идеальные» модели для изучения силы биологии и сравнения ее с социальным давлением. Получим ли мы так доказательство, что маскулинизирующие гормоны превосходят «феминизацию» под давлением общества? Будут ли девочки с ВГКН играть другими игрушками, в отличие от своих здоровых сестер? Создается впечатление, что этот аспект поведения не несет на себе явного гендерного отпечатка⁶⁵.

Результаты, полученные Мелиссой Хайнс и ее коллегами из Кембриджа, предлагают новую точку зрения на возможный вклад биологии и социализации в развитие ребенка⁶⁶. Ученые либо помечали игрушки гендерными метками, либо давали детям посмотреть, как выбирают игрушки другие представители обоих полов. В исследовании участвовали девочки с ВГКН, мальчики и контрольная группа из мальчиков и девочек. Всем от 4 до 11 лет. Все нейтральные игрушки пометили гендерными метками: зеленый воздушный шарик, серебристый шарик, оранжевый ксилофон и желтый ксилофон. Детям сказали, что воздушные шарики и ксилофоны одного цвета предназначены для мальчиков, другого цвета – для девочек. Потом всем разрешили поиграть. Ученые отмечали количество времени, которое дети тратили на каждую игрушку, а потом спрашивали их, какие из двух шариков или двух ксилофонов им понравились больше.

Кроме того, дети участвовали в эксперименте по «моделированию». Они наблюдали, как четыре взрослые женщины и четыре мужчины выбирают один объект из шестнадцати пар гендер-нейтральных объектов (например, игрушечная корова или лошадь, ручка или карандаш). В каждом случае «ролевая модель» женского пола всегда выбирала одну игрушку в каждой паре, а мужчина – другую. Потом детей спросили, какой предмет они предпочитают в каждой из шестнадцати пар.

В контрольной группе детей наблюдался вполне ожидаемый результат в обоих экспериментах: девочки предпочитали игрушки «для девочек» и выбирали те же предметы, что и взрослые женщины. То же самое относилось и к мальчикам. Но девочки с ВГКН гораздо меньше играли с игрушками «для девочек» и не выбирали предметы, выбранные женщинами.

Хайнс и ее коллеги сочли эти данные доказательством воздействия гормонов на самосоциализацию, особенно у девочек. Отсутствие предпочтений, которое наблюдалось у девочек с ВГКН, отражало пониженную восприимчивость к давлению социализации, которое характеризовалось либо выбором меченых игрушек, либо копированием действий взрослого «соответствующего пола».

Эти данные дополняют полученные в другом исследовании, рассмотренном ранее, где специфический гендерный эффект розового цвета был интерпретирован доказательством более тщательного соблюдения девочками социальных правил. Девочки считали, что игрушка розового цвета «дает им разрешение» поиграть с ней. Они видели в этих игрушках соответствие своему гендеру. А может, фундаментальное половое различие находится в разной восприимчивости социальных правил или стремления им соответствовать? Или оно отражает более выраженное давление социализации, с которым сталиваются девочки? А может, здесь смешано и то и другое? Запомните этот факт, мы еще обсудим его в Главе 12.

На основании этой модели имеет смысл пересмотреть раннее представление о процессах организации мозга как простых и однонаправленных, а также признать важнейшую роль внешних факторов. (Примерно так же, как эпигенетика изменила наше представление о взаимосвязи генетического кода и итогового фенотипа.) Это дает нам более гибкую теоретическую основу для трактовки полученных данных, а также понимание, как атипичная активность гормонов влияет на гендерное поведение.

Что, если выбор игрушек – не проявление предопределенных процессов, которые ведут к пункту назначения, а сам выбор этого пункта? Могут ли игрушки, с которыми вы играете и которые вам навязывают, на самом деле направить вас по той или иной дороге – или, что хуже всего, сбить с пути?

Четырех- и пятилетние мальчики лучше девочек обрабатывают пространственно-зрительную информацию⁶⁷. Это наиболее выраженная разница (хотя и небольшая) среди всех половых различий, которые мы обсуждали⁶⁸. Различия в этих способностях маленькие, и они вообще исчезают, если вы начнете иначе их оценивать⁶⁹. Однако, как мы уже видели, фокус внимания направлен на эту конкретную способность как причину недостаточного представительства женщин в науке. Если мы хотим, чтобы из маленькой девочки выросла ученая, нам следует удостовериться, что этот путь развития ее мозга остается открытым.

Известно, что в обработке пространственной информации участвуют особые части мозга, – но будет ли выполнение заданий на пространственное восприятие (например, занятия с конструктором или видеоигры) менять эти части? Ответ – «да», как показывает анализ результатов игры в тетрис и жонглирования, описанных в Главе 5. Согласно современным данным, существуют очевидные половые различия в восприятии пространственной информации, и эти различия связаны с компьютерными играми⁷⁰. Если повторно проанализировать данные и сделать любовь к компьютерным играм главным эффектом этого различия, то они станут существеннее. (Интересно, что эти различия не связаны с полом, поэтому увлекающиеся видеоиграми девочки будут обладать теми же способностями, что и мальчики.)

Психологи Кристин Шеноуда и Джудит Данович обнаружили, что лего также входит в эту категорию игр. Они связали лего-конструирование и стереотипное представление о том, во что могут играть девочки⁷¹. Как мы говорили, четырехлетние девочки медленнее будут выполнять задание, если предварительно пройдут этап так называемой «гендерной активации» (к примеру, раскрашивания картинки, изображающей девчушку с куклой в руках). В другом эксперименте девочкам читали историю, в которой персонаж без указания гендера выиграл соревнование по строительству из лего. Потом девочек просили пересказать историю, а ученые отмечали, какое местоимение для обозначения героя используют дети. В трех из пяти случаев это было местоимение мужского рода (59 %), что в два раза чаще среднего (27 %) и почти в четыре раза чаще женского (14 %). Если лишать девочек этого возраста игр с конструкторами, то подобные сигналы вызывают беспокойство. Если даже Тетрис так существенно меняет мозг и поведение, то отсутствие подобного опыта может действительно направить развивающийся мозг по другому пути.

Окружающий мир посылает четкие гендерные сигналы, возможно, гораздо активнее, чем когда бы то ни было. Эти сигналы воздействуют на ребенка раньше, чем он придет в этот мир и получит свой самый первый жизненный опыт. Его опыт будет связан с цветовыми указателями пути, который ему открыт (или закрыт), а также открытых (или закрытых) возможностей.

Мы изучили самый ранний момент столкновения мозга с окружающим миром. Мы увидели, как сложно организован мозг младенца, особенно в отношении нейронных сетей, подобных сетям взрослых, которые отвечают за социальное поведение, например ищущий взгляд, настроенный на распознавание присутствия значимого человека. Мы узнали, что даже самые маленькие дети понимают правила социализации – долой Противников и да здравствуют Помощники! Мы видели, как старый спор о природе и воспитании, врожденных или приобретенных качествах не учитывает множества переплетающихся факторов, с которыми столкнется развивающийся мозг. Во всей этой путанице есть только один непротиворечивый факт: мозг очень рано получает гендерный сигнал о том, что «предназначено» для девочек, а что для мальчиков. Такие сигналы поступают в виде стереотипов и гендерных убеждений о способностях мужчин и женщин и их «соответствующих» ролях. Стереотипы прочно закрепляются в самосознании, которое начинает формироваться с первого дня жизни (если не раньше). Внимание к розовому и выбор игрушек помогли нам разобраться в том, насколько рано эти процессы начинаются. Создается впечатление, что девочки больше подвержены влиянию гендерной дифференциации и с большей готовностью погружаются в женский шаблон, заготовленный обществом. А что касается мальчиков, несмотря на торжественное обещание отцов купить балетную пачку, очевидно, что они постараются держаться от этого подальше. Таким образом, с самого начала жизни ребенок видит гендерные указатели направления жизненного пути, и они сильно влияют на развитие его мозга.

Мы не перерастаем силу стереотипов, когда становимся взрослее. Они всю жизнь продолжают формировать наш мозг и поведение по заданному шаблону.