В начале ноября я, Дашка и Люба приехали в город, в ШОД, на сессию. Люба и Дашка зимой участвовали в областных олимпиадах, поэтому теперь тоже имели право учиться в ШОДе. Мы приехали вечером, они заселились в общежитие, а я остановилась у сестры Ленки и тёти Кати. Снега вечером не было, а утром выпал… «Вспоминай же, мой ангел, меня, вспоминай хоть до первого снега…» — это первое, о чем подумала, выйдя из дома. Снег лежал плотными шапками на тротуарах, деревьях, в палисадниках. Это действительно был первый снег в этом году, но он напоминал прошлый, когда мечтала гулять с Сашей по парку с осенними листьями, но не было ни листьев, ни прогулок. Так что снег говорил мне, что надеяться не на что. Дашка и Люба, с которыми договорилась идти вместе, болтали о чем-то своем, смеялись, но я их не слушала, ибо даже ног под собой не чувствовала. Да девчонки, скорее всего, тоже волновались, но они не знали, куда шли, а я знала. Знала, КТО там будет! Но как встретит после лагеря-то?

Сырой черный асфальт, белый снег и мое новое красное пальто, сочетание контрастов, настраивали на войну. ВОЙНУ! Но ничего другого я не ждала. Приучена. Я пыталась черпать силу в этих цветах и вспоминала то, что учили из Серебряного века:

Ко второй половине смены Гера вел себя отвратительно, пытался использовать меня, но так, чтобы не перегнуть палку, и чтобы я оставалась с ним. Во всяком случае до того момента, пока он этого хочет. Например, он практически не общался со мной днем, лишь приглашал на последний танец, шел на залив и там стоял до отбоя, молча и не обнимая. При этом распоряжался моим фотоаппаратом как своим, да так, что я никогда не знала, ни где фотик, ни что на него снимается. Кадров с каждым днем оставалось всё меньше, но там была точно не я.

Однажды на пляже Гера громко спросил у окружающих, оглядываясь по сторонам:

— А где мой фотоаппарат? — в его голосе звучала такая уверенность, будто это именно ЕГО фотоаппарат, а не мой. Да и вообще, кто я такая, он толком и не знает.

— Ты хочешь сказать МОЙ фотоаппарат? — спросила у него жестко, а Гера только усмехнулся, чего это я злюсь.

Да, я злилась, но уговаривала себя, что это мелочи, на которые не стоит обращать внимание. Отчего-то, как только Гера соизволял общаться со мной, например, на пляже, обстреливая ракушками, я думала: «Вот оно! Всё в порядке! Мы вместе! Нам хорошо! Прочь глупые мысли!» Но ненадолго. Вскоре Гера переключался на маленькую Катю, которой было всего тринадцать, и играл с ней в догонялки, бегая именно так, чтобы обязательно обдать меня песком. Хотелось встать и наорать на него, а затем на Катю. Но нельзя! Нельзя показывать ревность! Это же мелочи!

Его жестокость иногда зашкаливала, он мог за руки возить меня по песку, в чем далеко не чувствовалось нежности, а потом с Никитой раскачать и бросить в море. Именно БРОСИТЬ, чтобы затем уйти и не оглянуться. И хотя внешне это казалось веселой игрой, веселости там не было ни на грош. Но я продолжала делать вид, что это так и надо, что не замечаю грубости, смеялась.

Хотя, надо отдать должное, Гера всегда четко знал, когда нужно остановиться и сделать мне что-то приятное. Например, купить пирожок, когда жутко хочется есть, а по пляжу проносят благоухание «с мясом и картошкой». Конечно, в тот же момент он становился хорошим. Я чувствовала, но…

Эх… Продаться за пирожок!

С Любой и Дашкой мы подошли к зданию школы. Большое крыльцо… Я все боялась, вот-вот и кто-то окликнет, но никого из знакомых не было. Зашли внутрь. Огромная толпа старшеклассников, но я никого не узнавала.

— Давайте, постоим здесь… — предложила девчонкам остановиться недалеко от выхода, а они уже притихли и как-то пододвинулись ко мне ближе, рассматривая толпу городских подростков и чувствуя себя неуютно. Я примерно знала мысли, которые роились в их голове, что они из «деревни», не похожи на здешних, не так одеты, да еще много чего, еле осознаваемого. Всё это уже проходила. Но мое сердце съеживалась от ожидания: «А если он… не приедет?» Я старалась не особо смотреть на окружающих, но как-то нечаянно обернулась и заметила его. Гера в коричневой кожаной куртке стоял ко мне спиной рядом с какими-то девчонками, сидящими в креслах, и разговаривал.

«Ненавижу!» — первое, что пронеслось в мыслях, я дернулась и отвернулась. «Его поза! Уверенная, невозмутимая! Какое право он вообще имеет говорить С ДРУГИМИ! Небось еще демонстрирует! Конечно! Подошел, но не ко мне, к другим! А тебя я не знаю!!!»

Как назло, Дашку в это время дернуло спросить:

— А где Джо? Показалось, что сказала она это довольно громко. Я не хотела показывать Гере, что знаю о его присутствии, что ВООБЩЕ ЕГО ЗНАЮ, поэтому шикнула на Дашку и показала глазами. Так она, зараза, еще голову вытянула, чтобы получше рассмотреть. Слава богу, Гера отошел от каких-то девчонок и направился куда-то дальше по вестибюлю.

— Он странный! — выпалила Дашка. — Что… за походка? И он… некрасивый! Захотелось урыть ее на месте.

— А это не твои знакомые, к которым он подходил? — спросила Люба

— Нет. Они бы меня узнали, — но обернулась.

Это была Галя! Она сидела прямо напротив меня с Ксюшей и еще кем-то. Сидела за два метра и меня не узнавала.

— Вы совсем офигели! — я рассмеялась и встала перед Галей в позу. — Меня! Меня и не замечать!

Галя просияла, тут же встала и раскинула руки:

— Ты давно тут?

— Ты что, не видишь меня, да?

— Да мы тебя, вообще, ИЩЕМ! Весь зал перерыли! Ты где была? Даже Джо подходил, интересовался, где ты есть…

Я сделала вид, что про Джо не услышала, но от сердца отлегло: «Значит, он не демонстрировал мне девчонок… Он искал меня…»

— Мы боялись, что ты можешь не приехать! — Галька продолжала радостно восхищаться.

Я познакомила Дашку и Любу с Галей и Ксюшей, затем Гера показался вновь. На этот раз он шел по направлению к выходу вместе с Никитой.

— Никей! — крикнула я Никите, чувствуя себе уверенной и красивой. Красное пальто с черным воротом и шарфом должны были ярко оттенять лицо, делая меня элегантнее и старше. Плюс Гера должен был заметить, что окликнула я НЕ ЕГО! Никита растянулся в улыбке и рэперской походкой направился к нам. Вязаная шапка, натянутая на самые глаза, джинсы, неизвестно на чем держащиеся, и люминесцентная курточка. Крутой и смазливый! Я аж спиной почувствовала, как Дашка прибалдела: «Такие люди да сами к нам подходят!»

Гера шел за Никитой, по сравнению с которым казался невзрачным и намного ниже ростом. В нем больше не читалось той крутости, которая была в лагере. А я улыбалась. Счастливо и широко.

— Где ты пропадаешь? — возмутился Никита, обращаясь ко мне. — Тебя ИЩУТ!

Дашка была уже в полном ауте: «Мало того подошел САМ, так еще ИЩЕТ!»

Я рассмеялась и легко взглянула на скромно подошедшего Геру.

— Привет, — сказала ему, но уже без улыбки.

— Привет, — тихо повторил он, добавляя мое имя.

Оно прозвучало бархатно, голос выдал его, а глаза… засветились непередаваемым счастьем просто от того, что я приехала. Конечно, за один такой взгляд я была готова его простить.

Но… все же одного нежного взгляда мало, по сравнению с тем, что он ДЕЛАЛ в лагере.

Никита, Гера, я, девчонки, все направились на улицу.

Я вышла на крыльцо, и на меня немедленно обрушились восклицания, взгляды, внимание:

— Где ты была? Как ты здесь оказалась? Мы тебя искали! Откуда-то множество людей обступило меня со всех сторон. Почти весь отряд, пришли даже Ирка, Наташка и Юлька, хотя отношения к ШОДу не имели. Грин, Петя, Олег, Настя, Машка, другие девчонки из отряда — все окружали меня, смеялись и лезли обниматься. Подвалил даже Громов с сигаретой:

— Откуда ты вышла? — закричал он прямо на ухо. — Тебя тут всё ждут! Два раза вестибюль обыскивали!

Моему счастью не было предела! Улыбка растянулась настолько широко, что скулы заболели от напряжения. Я забыла про все на свете, ошарашенная собственным триумфом. И только когда со всеми переобнималась и с толпой направилась к воротам Кирхи, где было собрание, вспомнила о Дашке и Любе.

Наверное, они завидовали, глядя на все это с крыльца. Завидовали и мечтали, чтобы однажды их тоже ТАК встречали. Галя вцепилась в мой локоть и всем говорила, что теперь никому меня не отдаст. Я периодически оборачивалась к Любе и Дашке, шедшим сзади, чтобы они не чувствовали себя слишком одинокими, но только в дверях вспомнила о Гере.

Ого! Да я забыла о нем напрочь! То «Вспоминай же, мой ангел, меня», то вдруг забыть! Нет. Я не демонстрировала ему счастье, не злорадствовала: смотри, как приветствуют! Даже не представляла, где он находился! Забыть???

В Кирхе, сняв пальто, я направилась в зал искать места. Гера, Громов и Никита сидели в одном ряду.

— Садись к нам! — окликнул Никита. Я согласилась, и мы с девчонками расположились в том же ряду. Гера у прохода, затем Громов, Никита, я, Галька, Дашка, Люба. Я подумала о Дашке и Любе, без меня бы они ютились где-то на периферии, а тут попадали в самый центр!

— Приветствуем вас в новом учебном году! — началась официальная часть.

Я слушала вполуха и жалела, что Гера находится за два человека, его плохо видно.

Теперь-то узнавала бывшего соседа по физике. Та же самая синяя джинсовка, те же часы с металлическим ремешком! Даже теребил он их, казалось, так же.

И он снова не был моим героем. Что ты хотела в нем видеть? Силу, страсть!

— Удачи вам в новом году! А сейчас концерт органной музыки! Впервые я слышала орган вживую, и мне понравилось. Звуки были настолько глубоко-насыщенно-помпезными, что в голову под стать им полезли образы. Например, Гера сел рядом и не сводил с меня глаз! Нет, больше! Он просил у меня прощения! А я говорила, что не переношу его на дух! Самое то! В итоге замахнулась дать ему пощечину, он перехватил мою руку и страстно прижал к себе. Я вырывалась… И всё происходило здесь, на красной дорожке между рядами. Нам свистели и аплодировали…

— Когда это шняга кончится! — Громов откинулся на спинку в изнеможении.

М-да… Никого из них не хватило бы и на половину такого представления…

Занятия проходили в тот же день. Я села на четвертую парту, а на первую — Гера с Громовым. Я думала, хочу ли быть с ним? Его спина и дурацкая джинсовка раздражали, а голос вообще предпочитала не слышать, глухой и какой-то срывающийся. Да и в лагере его поведение всегда оставляло желать лучшего, он то отстранялся, не разговаривал со мной днями, то как ни в чем не бывало садился рядом.

— Ну, что? Прошло охлаждение? — спросила я в один такой момент, он посмотрел на меня как-то странно, но ничего не сказал.

Я не желала ему показывать, что эмоционально зависима от его действий, часто искала причину в себе, старалась поговорить, даже о чем-нибудь простом:

— А почему ты не куришь? — однажды спросила, когда возвращались с пляжа. Он мог бы объяснить свои убеждения, я свои, могли найти что-то общее. Гера не курил, я тоже, а Громов, Никита, Наташка и Ирка — курили.

— Я что, дурак что ли? — все, что сделал Гера, так это обрубил, и дурой опять почувствовала себя я. Все это неприятно вспоминать и возвращаться тоже никакого смысла.

На перемене все столпились у моей парты, делились друг с другом фотографиями из лагеря. Гера тоже подошел. Я попросила у Стаса фотки, где есть я, Громов попросил у меня, где есть он. Стояла полная суета и неразбериха, в которой никто не мог разобраться, где и чьи фотографии. Гера отложил снимок с памятником и почему-то две фотографии, где только одна я.

— Я возьму это? — спросил он вслух, даже не зная, к кому обращается. Я кивнула, он взял фото себе и ушел за свою парту.

Я не поняла, почему он взял меня. Его логика иногда совсем не поддавалась объяснению. В лагере у меня было две пленки по 36 кадров, почему-то перед самым отъездом Гера вдруг обменялся со мной пленками, отдал ту, которая снималась в начале смены, а сам забрал себе последнюю.

— Ты привез пленку? — спросила у него.

— А… Нет. Забыл.

Это меня расстроило, мама и без того постоянно выражала недовольство, что на половине кадров первой пленки только он, а второй так вообще нет.

— Привези завтра. Но «завтра», во вторник, он тоже почему-то не отдал, хотя сидел рядом со мной. Я задала тот же вопрос в среду, Гера сделал вид, только что вспомнил, порылся в пакете и отдал.

— А ты принесла?

— Ой, нет. Забыла, — передразнила его, откуда-то зная, что он больше не спросит.

В среду должна была ехать к Саше после занятий, у выхода из школы случайно столкнулась с Герой, его взгляд был обеспокоен. В автобусе поняла почему: разглядывала на просвет пленку, и на последних кадрах была… Марина. Стало понятно, почему он «забывал» и почему в конце лагеря обменялся

В конце смены Гера умудрялся встречаться со мной и с ней одновременно. Даже сфотографировал сначала меня у залива, а потом, следующим кадром, Марину и на том же месте. Она была вожатой у другого отряда. Я почти ее не знала.

Противно.

Доехать до Саши очень просто: выйти на вокзале, повернуть налево, пройти по дорожке в арку, несколько домов и… пришла. С марта месяца не была там, отчего окружающее казалось знакомым и незнакомым. Я искала люк, который означал ровно половину дороги. Это было в прошлом январе. Но люк не попадался, потом нашелся какой-то, но вроде не тот. Всё изменилось. Дверь подъезда показалась другой. Четвертый этаж. Я поднялась пешком.

На Сашиной площадке оказались две девушки. К нему? Или к соседям? Они посторонились, заметив меня, пропустили, и, когда я нажимала на звонок, с интересом разглядывали. Вроде они понимали, к кому я иду, отчего терпеливо молчали, перекидываясь чем-то незначащим, чтобы потом вдоволь обсудить меня.

Каждый приход к Саше требовал огромной силы. Я никогда не знала, чем это обернется, отчего готовилась ко всему. Случайно ли присутствие девчонок? Или результат его изощренного ума: «Смотри, я как пользуюсь популярностью!»

Я ничему не удивлялась. Заткнуть их за пояс, даже не поворачивая головы, не составило особого труда. В них не было ни лоска, ни крутости, ни уверенности в себе, но они не были уродинами. Еще бы! Саша не смог бы себе такого позволить.

Дверь открыл его отец, в коридоре уже стояла тетя Тоня, говорила спасибо за гостинцы, которые я привезла от мамы. Саша, конечно, вышел не сразу. Я снимала пальто и думала, как же это привычно и в то же время по-другому.

Он появился, я смотрела в это время на тетю Тоню, но угла обзора хватило, чтобы заметить: он подстригся.

Ну, зачем!!!

Из-за стижки его волосы потеряли золотистый оттенок, исчезла вьющаяся челка, спадающая на лоб, но Саша считал, что так выглядит круче и взрослее.

— Он увлекся Линдой! — сказал его отец, провожая меня в комнату, где указал на плакат с черной вороной. То ли осуждал, то ли восхищался. Линда тут же звучала фоном:

…Мы как один, мы никому не верим!..

— А здесь, — дядя Саша указал на коллаж, сделанный аж на шести альбомных листах. — Тут у нас Саша на войне!

То была фотография Саши, где он держал автомат и куда-то целился. Коллаж сделан качественно. Когда его родители закончили экскурс в его жизнь и вышли из комнаты, я повернулась к Саше.

— Ну? Что у тебя нового?

Он сидел в красном кресле и при моем вопросе заложил руки за голову, а я стояла перед ним, спокойно и уверенно. Хороша?

Знала, что хороша. Свитер с белой загогулиной в виде знака бесконечности, делал мою фигуру более привлекательно, как песочные часы.

— Живем, — ответил Саша.

Я улыбнулась.

— Ты подстригся!

Он улыбнулся тоже.

И, боже, на что я стала способной! Я подошла и опустила руку на его голову.

— Колючие, — прокомментировала и еще раз потрогала. Саша взял прядь моих волос и пропустил сквозь пальцы.

— Не колючие.

— Брысь с кресла!

Потом показывала ему фотографии из лагеря. Конечно, их поубавилось после раздачи, но главные остались.

— Это твой бойфренд? — Саша указал на Геру.

— Да, — ответила спокойно.

Открытая дверь раздражала. Она всегда раздражала, в прошлые разы тоже. Я всякий раз чувствовала напряжение, будто кто-то на нас посмотрит: «А чем-то вы занимаетесь?»

А тут раз, протянула руку и закрыла дверь. Удивилась самой себе. Как смогла? Дверь все равно через несколько минут открылась. На пороге стоял дядя Саша и протягивал мне картриджи для принтера.

— Вот. Держи. И сдача.

А дверь за собой не закрыл! Несколько секунд я раздумывала, хватит ли снова смелости, но Саша вдруг сам протянул руку и толкнул дверь. Как и я… невзначай. Потом мы закрывали ее вновь и вновь, потому что от нас вечно кому-то что-то требовалось.

И это называется, у тебя есть девушка?

— Показывай! — потребовала его фотографии. Он достал. Саша забрался на березу. Потом он не один. Симпатичная. Выше меня. В каком-то музее русского зодчества рядом стоят на крыльце. Не могу сказать, что красавица.

— Почему ты ее не бросишь? — совсем свободно вырвалось из меня, мне было все равно, что Саша об этом подумает.

Я чувствовала себя свободной, раскрепощенной. Взяла листочек из стопки, полтора года назад рисовала на таком же, тогда изобразила его и кота. А тут раз: две кривые линии и получилось сердечко:

«Любимому Санечке! — написала внутри, на „Сашечку“, как его называла, все же не решилась. — Не забывай меня!»

Торжественно вручила, засмеялась, вскочила с кресла и убежала к окну.

А знаешь, что это значит? Я больше не люблю тебя! Если бы любила, никогда бы не смогла! Я свободна! Я стояла у окна и говорила, повторяла все это ему молча!

И он, наверное, понимал. Его взгляд становился грустней и грустней. Я жала ему руку по любому поводу, поздравляя со всякой фигней, после трясла своей, изображая, что он сжал ее слишком сильно, и мне больно. Невинно и искренне смотрела в глаза, болтала, вела себя странно, хотя собственно, для него как всегда, — какой-то вихрь несвязанных эмоций, часто мне самой непонятных. Чувствовала при этом легкость и то, что мне хорошо.

Я не хотела уходить. Мы пробыли вместе три с половиной часа, а когда ушла, его фраза не выходила из головы:

— Да ты приезжаешь-то раз в полгода!

Даже не так, мне нравилось вспоминать это более детально: он стоял у компьютера и смотрел в монитор, а я у окна.

— В какой программе ты это делал? — спрашивала о коллаже с автоматом.

— В Corel Photo-Point.

— Запишешь мне в следующий раз?

— Когда? Ты приезжаешь-то раз в полгода!

И его голос прозвучал как-то странно, словно с надрывом. Совсем чуть-чуть.

Больше… Восемь месяцев…

В четверг я опоздала на занятия, отчего скромно опустила глаза, входя в аудиторию. Попыталась проскользнуть незамеченной, но не тут-то было. Я вдруг почувствовала ВСЕ ВЗГЛЯДЫ на себе. Да так, что увидела собственный румянец на щеках, волосы, перекинутые на одну сторону, и знак бесконечности на груди. Я шмыгнула за парту, кажется, к тому же самому парню, с которым сидела вчера, и снова почувствовала, как аудитория ему позавидовала. К слову, в нашей группе были почти одни парни, большинства из них не было в лагере, поэтому я их не знала. А из девчонок только Настя и Маша, которая с широкой белозубой улыбкой. Но мне казалось, на них мало обращали внимание.

В конце тетради всю физику я рисовала сердечко такое же, как подарила Саше. Старалась понять… Внутри так же написала: «Любимому Санечке!»

Потом дала себе зарок вырвать этот листок, чтобы не пронюхала Дашка. Она и без того вытворяла неприятные вещи, например, увидев ручку, подаренную на мой день рождения дядей Сашей, каждый раз отбегала, поднимала руки, делала большие глаза и восторгалась:

— О, драгоценная ручка!

Ручка не была такой уж драгоценной, хотя да, писала я ей только по торжественным случаям, брала на сессии в ШОД и никому не давала, чтобы не потерялась. Сейчас рисовала именно ей.

Я думала, думала, рисовала, обрисовывала, еще вписала в сердечко «I love you», вдруг кто-нибудь заглянет ко мне в тетрадь и задастся вопросом, а кто же такой «Санечка».

Изрисовала всю страничку цветочками, написала «Lost Paradise», мешался только ромб. Он появился, когда начала писать какую-то формулу. Ромб портил всю картину. Решила его тоже как-то задействовать. Что можно сделать из ромба? Капюшон. Кто носит капюшон? Смерть. И нарисовала ее с косой и горящими глазами.

Странно, я никогда не рисовала смерть. Но получилась она очень неплохо! В полном восторге от своего шедевра подписала «death», зачеркнула крест на крест, рядом «love» и «Любовь побеждает все!» Я сама не знала, что это было: игра, шутка… Хрень в общем.

Вернувшись с сессии, я сидела на диване и слушала музыку. Неделя, проведенная в городе, казалась коротким сном, и теперь, будто проснувшись, я испытывала неистребимую грусть, только неизвестно почему.

Мама думала из-за Геры. Прислушавшись к ее словам, я взяла фотографию, где мы с ним у памятника, и долго-долго ее разглядывала, а потом зачем-то положила рядом картинку с котом, год назад подаренную Сашей. Каким-то неведомым образом они сочетались.

Что-то вертелось в голове. Вот-вот пойму. Оно ускользало, я все смотрела и смотрела.

— Надо забыть Геру! — успела посоветовать мама.

Я не стала ей напоминать, что год назад она так же говорила о Саше.