Многое исчезло. С постепенным истощением огромных запасов нефти исчезли крупные нефтяные компании и леса вышек. Исчез и Вяз Миллионеров. Исчезли железные дороги, в том числе та, на которой Эл Спенсер и его банда в 1923 году совершили последнее в Оклахоме ограбление поезда. Исчезли преступники, многие из них умерев так же картинно, как и жили. Исчезли и почти все городки, возникшие на волне экономического бума, где с утра до ночи кипела жизнь. От большинства из них остались лишь заброшенные здания, населенные летучими мышами, грызунами, голубями и пауками. Об Уизбанге напоминает всего несколько поросших травой каменных развалин. Пару лет назад старожил одного из таких мест сетовал: «Исчезли магазины, исчезла почта, исчезли поезда, исчезла школа, исчезла нефть, исчезли мальчики и девочки — исчезло все, кроме кладбища, которое ширится и ширится».

В Похаске тоже множество заброшенных зданий, но это одно из немногих мест, которое сохранилось. В городе 3600 жителей. Есть школы, здание суда (то, в котором проходил процесс Эрнеста Беркхарта) и несколько ресторанов, в том числе один «Макдоналдс». Кроме того, Похаска по сию пору остается столицей народа осейдж, в 2006 году принявшего новую конституцию. Нация в 20 000 человек со своим избранным правительством. Большая их часть рассеяна по всему штату и стране, но около 4000 проживают в округе Осейдж, над подземной резервацией. Историк племени Луис Ф. Бернс отмечает, что после того как от «его народа оставались только куски и обломки», он «восстал из пепла прошлого».

В один из летних дней 2012 года я приехал в Похаску в первый раз. Приехал из Нью-Йорка, где живу и работаю журналистом. Я надеялся найти информацию о почти столетней давности убийствах осейджей. Как и большинство американцев, из учебников истории я ничего не знал об этих преступлениях, как будто их попытались стереть из истории. Случайно наткнувшись на упоминание о них, я начал расследование. С тех пор я был одержим желанием найти ответы на оставшиеся открытыми вопросы, чтобы заполнить пробелы в расследовании ФБР.

В Похаске я зашел в Музей народа осейдж, где у меня была назначена встреча с его давним директором Кэтрин Рэд Корн — женщиной за семьдесят, с широким лицом и короткими седеющими волосами. За ее дружелюбной академической манерой чувствовалась внутренняя энергия. Кэтрин показала мне фотографии многих из получивших земельные наделы 2229 осейджей, в 1906 году имевших права на землю, включая нескольких ее предков. В витрине я обнаружил фотографию сидевшей в кругу сестер счастливой Молли Беркхарт. На другой была ее мать Лиззи, и куда бы в экспозиции я ни посмотрел, я видел все новые и новые жертвы «Эпохи террора». Вот молодой, эффектный Джордж Бигхарт в ковбойской шляпе. Там Генри Роан с длинными косичками. А вон щеголевато одетый Чарльз Уайтхорн в костюме и галстуке-бабочке.

Са мая впечатляющая фотография занимала всю стену зала. Это был панорамный снимок членов племени вместе с известными местными белыми бизнесменами и политиками, сделанный на празднике в 1924 году. Присмотревшись, я заметил, что одной части нет, как будто кто-то вырезал ее ножницами. Я спросил Рэд Корн, что случилось с этим фрагментом.

— Это слишком больно показывать, — сказала она.

Когда я спросил — почему, она указала пустое место и произнесла:

— Прямо здесь стоял дьявол.

Она на мгновение исчезла, а затем вернулась с небольшим, слегка расплывчатым отпечатком недостающей части фотографии: с нее в объектив холодно смотрел Уильям К. Хэйл. Осейджи убрали его изображение не для того, чтобы, как большинство американцев, забыть убийства, а потому, что не могут забыть.

Несколько лет назад, рассказала мне Рэд Корн, на вечеринке в Бартлсвилле она разговорилась с одним мужчиной. «Он сказал, что у него хранится череп Анны Браун». Очевидно, речь шла о той части черепа, которую в 1921 году оставил у себя гробовщик и передал агентам Бюро для проведения следствия. Вне себя Рэд Корн сказала мужчине: «Его надо похоронить». Она позвонила вождю осейджей. Так череп Анны был передан племени и подзахоронен к ее останкам.

Рэд Корн назвала мне имена многих осейджей, которые, как она полагала, могли располагать информацией об убийствах, и обещала позже рассказать мне передаваемую из поколения в поколение историю своего деда.

— Нам трудно говорить о происходившем в «Эпоху террора», — объяснила она. — Многие осейджи потеряли мать, отца, родных или двоюродных сестер и братьев. Эта боль не утихнет никогда.

В июне на протяжении нескольких выходных осейджи проводят ритуальные танцы. Называются они «И’н-Лон-Шка», и в разное время их устраивали в Хомини, Похаске и Грей-Хорс — трех местах, где первоначально поселились осейджи, придя в 1870-х годах в резервацию. Эти танцы помогли сохранить угасающие традиции и сплотить племя. Его члены съезжаются отовсюду, чтобы встретиться с родными и друзьями, устроить пикник и вспомнить прошлое. Историк Бёрнс однажды написал: «Заблуждение думать, что осейджи прошли страшное испытание и не изменились. То, что удалось спасти, дорого нашим сердцам вдвойне, потому что сохранилось. Ушедшее тоже драгоценно, поскольку это то, чем мы когда-то были. Мы бережем наше прошлое и настоящее в глубине души и смотрим в будущее. Мы остаемся осейджами. Мы живем и доживаем до старости за наших предков».

В следующий приезд я отправился в Грей-Хорс посмотреть на танцы, а также встретиться и поговорить с одним человеком, которого, как сказала мне Рэд Корн, убийства задели очень сильно. От первоначального поселка теперь почти ничего не осталось, кроме нескольких гниющих балок и кирпичей, погребенных под ритмично колыхаемой ветром травой прерий. Для танцев осейджи возвели посреди пустоши, постепенно захватываемой природой, павильон с железной крышей в форме гриба, утрамбовали на суглинистой земле круглую площадку и расставили деревянные скамейки. Когда я прибыл туда в субботу утром, в павильоне было полно людей. В центре, у священного барабана, с помощью которого обращаются к Ва-Кон-Та, собралось множество мужчин — музыкантов и певцов. Вокруг них стояли так называемые «певицы», а еще один кружок объединял с десяток молодых и старых танцоров в кожаных штанах, расшитых лентами ярких рубахах и с привязанными под коленями бубенчиками. На каждом был также головной убор из орлиных перьев, колючек дикобраза или оленьего хвоста.

Под звуки барабанов и пение танцоры пошли по кругу против часовой стрелки, символически представляя вращение Земли. Они в такт топали ногами по мягкой почве, бубенчики звенели. Когда бой барабанов и пение хора сделались громче, танцоры слегка наклонились вперед, ускорили шаги и сошлись, не нарушая строя. Один принялся кивать, а другой раскинул руки как орел. Остальные двигались так, будто шли по следу или охотились.

В прежние времена женщинам исполнять эти танцы запрещалось, но теперь они тоже принимали в них участие. В блузках, черных хлопчатобумажных юбках и ручного плетения поясах они описывали более медленные величавые хороводы вокруг танцоров-мужчин. Подпрыгивая при каждом шаге, туловища и головы они держали прямо.

Множество осейджей, сидя на скамьях, смотрели и обмахивались от жары. Некоторые тайком косились в свои сотовые телефоны, однако большинство почтительно следили за действом. На каждой скамье стояла фамилия осейджской семьи, и, оглядевшись, я увидел с южной стороны павильона искомую с надписью: «Беркхарт».

Вскоре ко мне подошла индианка-осейдж, немного за пятьдесят, в пастельно-голубом платье и модных очках. Длинные блестящие черные волосы были забраны в конский хвост. Выразительное лицо показалось мне смутно знакомым.

— Привет, я — Марджи Беркхарт, — протягивая руку, сказала она.

Марджи оказалась внучкой Молли Беркхарт и членом правления здравоохранительной организации осейджей. Приехала на танцы из своего дома в Талкве, что примерно в 70 милях к юго-западу от Талсы. С Марджи был ее муж Эндрю Лоу, из крикского племени семинолов.

Мы все втроем сели на деревянную скамью, смотрели на танцоров и говорили о семье Марджи. Ее покойный отец — Джеймс «Ковбой» Беркхарт — был сыном Молли и Эрнеста. Он и его сестра Элизабет, тоже уже скончавшаяся, стали свидетелями «Эпохи террора» в доме своего отца. Марджи сказала об Эрнесте:

— Он отобрал у моего отца все — тетушек, двоюродных братьев и сестер, доверие.

Хотя Ковбоя терзали преступления Эрнеста, Молли он обожал.

— Он говорил о ней с любовью, — вспоминала Марджи. — Когда он был маленьким, у него постоянно сильно болели ушки, и она дула в них, чтобы утишить боль.

После развода с Эрнестом Молли жила со своим новым мужем Джоном Коббом в резервации. Марджи слышала, что это был счастливый брак, счастливая полоса в жизни ее бабушки. 16 июня 1937 года Молли умерла. Ее смерть, в которой не нашли ничего подозрительного, не вызвала сильного отклика в прессе. Газета «Фэрфакс чиф» поместила короткую заметку: «Миссис Молли Кобб, пятидесяти лет … умерла в среду в 11 часов в своем доме после продолжительной болезни. Она была чистокровной индианкой-осейдж».

Позднее в том же году Эрнест Беркхарт был освобожден условно-досрочно. Совет племени осейдж принял резолюцию, в которой выражался протест и говорилось, что «признанному виновным в столь подлых и варварских преступлениях не должно быть позволено вернуться на место их совершения». «Канзас-Сити таймс» писала в передовой статье: «Досрочный выход Эрнеста Беркхарта из тюрьмы штата Оклахомы напоминает о самом поразительном деле об убийствах в истории Юго-Запада — массовом истреблении индейцев осейдж за их нефтяные права. … Освобождение ведущего участника хладнокровного сговора после отбытия чуть более десяти лет из пожизненного заключения, похоже, демонстрирует один из сокрушительных сбоев в системе».

Марджи сказала, что впоследствии Эрнест ограбил дом осейджей и снова отправился за решетку. В 1947 году, когда он еще отбывал срок, выпустили Хэйла, отсидевшего двадцать лет в Левенуэрте. Члены комиссии по условно-досрочному освобождению обосновали свое решение преклонным возрастом — 72 года — и примерным поведением заключенного. Вождь осейджей сказал, что того «за его преступления следовало повесить», а члены племени были убеждены, что это последнее следствие политического влияния Хэйла. Ему запретили снова ступать на землю Оклахомы, однако, по словам родственников, однажды он приехал к ним и сказал: «Если бы этот чертов Эрнест держал рот на замке, сейчас мы были бы богаты…»

Марджи сказала мне, что никогда не встречала Хэйла, умершего в 1962 году в доме престарелых в Аризоне. А вот Эрнеста видела, после того как в 1959 году его снова выпустили из тюрьмы. Поскольку въезд в Оклахому ему был запрещен, он поначалу работал на овцеводческой ферме в Нью-Мексико, где получал 75 долларов в месяц. В ту пору один журналист заметил: «Вне всякого сомнения, это резко контрастировало с днями, когда, будучи мужем богатой индианки, он купался в достатке». В надежде получить возможность вернуться в Оклахому, Эрнест в 1966 году подал прошение о помиловании. Само дело не сохранилось, но есть его заявление в комиссию штата из пяти человек, где он ссылается на сотрудничество с Бюро в ходе расследования убийств (Уайт неизменно подчеркивал, что признание Беркхарта спасло дело). Вопреки яростным протестам осейджей, тремя голосами против двух положительное решение было принято и подписано губернатором. «Помилован убийца за нефтяные паи», — провозглашала газета «Оклахомэн» и продолжала: «Осейджи в ужасе».

Согбенный и с сильно поредевшей шевелюрой, Эрнест вернулся в округ Осейдж, где сперва поселился с братом, Брайаном.

— Когда мы впервые встретились, я была подростком, — вспоминала Марджи. — Меня сильно поразило, что выглядел он милым дедушкой. Он был очень худ, с седеющими волосами и добрым взглядом. Он не ожесточился даже после стольких лет, проведенных в тюрьме. У меня в голове не укладывалось, что этот человек мог сотворить такое…

Ее голос пропал в громе барабанов. Некоторое время спустя она продолжила:

— Моему отцу пришлось очень тяжело. Он и Лиз подверглись остракизму со стороны племени, что было чрезвычайно болезненно. Они нуждались в семье и поддержке, но не получили ни того, ни другого.

И отец обозлился — обозлился на весь свет. Муж Марджи добавил, что досталось и Элизабет:

— У нее началось что-то вроде мании преследования.

Марджи кивнула и сказала:

— Тетя не могла подолгу оставаться на одном месте и постоянно меняла адреса и телефоны.

Элизабет не захотела встречаться с Эрнестом, который в конце концов поселился в трейлере с мышами на самой границе округа Осейдж. Ковбой же время от времени его навещал.

— Думаю, в глубине души он тосковал по отцу, — проговорила Марджи. — Но не мог забыть, что тот совершил. Называл его «Старый Динамит».

Когда в 1986 году Эрнест умер, его кремировали. Перед смертью он пожелал, чтобы сын развеял пепел над Осейдж-Хиллз.

— Коробка много дней просто валялась дома, — вспоминала Марджи. — Наконец однажды вечером папа вышел из себя, схватил ее и просто выбросил с моста.

В перерыве между танцами, когда солнце клонилось к закату, Марджи предложила прокатиться и показать мне Грей-Хорс. Втроем мы сели в авто и поехали по узкой пыльной дороге. Недалеко от павильона, почти полностью скрытый за дубами, находился один из немногих уцелевших домов.

— Тут я выросла, — сказала Марджи.

К моему удивлению, дом походил скорее на маленькую бревенчатую хижину, а не на особняк. Великая депрессия уничтожила состояния многих осейджей, и без того уже многократно уменьшенные ворами и опекунами. Марджи сказала, что Молли не была исключением. Цена барреля нефти, во времена бума перевалившая за 3 доллара, в 1931 году упала до 65 центов, и годовые отчисления от паев снизились до менее чем восьмисот долларов. В следующем году «Литерари дайджест» выпустила статью под заголовком «НЕФТЯНЫЕ БОГАТСТВА ОСЕЙДЖЕЙ ТАЮТ». В ней говорилось: «Эти индейцы привыкли кататься как сыр в масле. Однако теперь … их доходы от нефти стремительно испаряются, а это практически единственное, чем они располагали». К тому же месторождения постепенно истощались. В 1929 году, еще перед обрушением биржевого рынка, одна общенациональная газета писала: «Если нефтяная карта продолжит меняться, лет через пять племени снова придется начать работать».

В следующее десятилетие начала вымирать большая часть городков времен экономического бума, среди них и Грей-Хорс.

— Когда я была маленькой, я слышала, как работают нефтяные вышки, — вспоминала Марджи. — Потом в один день шум прекратился.

Сегодня на всей территории резервации разбросано еще около десяти тысяч скважин, но в основном так называемые «истощенные», каждая дает не более 15 баррелей в день. Когда в 2012 году в Талсе прошел аукцион аренды нефтяных участков осейджей, три ушли с молотка в общей сложности менее чем за 15 000 долларов. Марджи унаследовала от отца чуть больше половины пая и продолжает ежеквартально получать чек за свою долю. Сумма варьирует в зависимости от цен на нефть, но в последние годы обычно составляет несколько тысяч долларов.

— Конечно, это неплохое подспорье, однако жить на это невозможно, — говорит Марджи.

Как и другие племена, осейджи нашли новые источники получения доходов — в частности от семи казино, которые были открыты на их территории (и прежде назывались «Казино Вяза Миллионеров»). Они приносят миллионы долларов, позволяющие финансировать административные расходы, программы образования и здравоохранения. Кроме того, осейджам удалось вернуть по меньшей мере часть нефтяных доходов, которыми правительство США на протяжении десятилетий распоряжалось бесхозяйственно. В 2011 году, после 11-летней судебной баталии, власти согласились удовлетворить иск и выплатить 380 миллионов долларов.

Во время нашей поездки по Грей-Хорс мы оказались на поляне, где находилось старое кладбище. Мы вышли из машины, и Марджи остановилась у надгробного камня, на котором стояло имя Молли Беркхарт. Эпитафия гласила: «Она была доброй и любящей женой, заботливой матерью и общим другом». Рядом обрели последнее упокоение ее убитые сестры, зять Билл Смит, мать Лиззи и первый муж Генри Роан. Глядя на могильные камни, Марджи спросила:

— Что за человек мог это сделать?

Она наклонилась и поправила цветы, которые разложила вокруг.

— Я всегда стараюсь украсить могилы, — сказала она.

Мы продолжили наше путешествие и выехали на грунтовую дорогу, идущую по прерии. Насколько хватало глаз, простиралось зеленое море роскошного высокотравья, в котором лишь кое-где виднелись небольшие ржавые нефтяные вышки и пасущиеся коровы. Ранее, подъезжая к Грей-Хорс, я с удивлением заметил трех бизонов, чьи склоненные головы и огромные, поросшие шерстью тела контрастировали с казавшимися невероятно тонкими ногами. В XIX веке этих животных здесь истребили, но в наши дни защитники природы восстанавливают их популяцию в прерии. Медиамагнат Тэд Тернер разводил бизонов на огромном ранчо между Фэрфаксом и Похаской, в 2016 году купленном племенем осейдж.

Пока мы ехали по прерии, за горизонт медленно опускалось солнце — сначала безупречный оранжевый диск, потом полукруг, а затем четверть, — прежде чем, ослепив последней вспышкой, полностью исчезнуть. Марджи сказала:

— Люблю, когда небо розовеет, как сейчас.

Мы вроде бы бесцельно двигались дальше по мягко очерченным холмам — будто корабль, предоставленный на волю волн. На одной из вершин машина вдруг резко остановилась. Вдали лежал овраг, на дне которого извивался поток.

— Там, внизу, застрелили Анну, — сказала Марджи. — Однажды папа посадил меня, маленькую, с собой на коня и привез сюда. Только мы, лошади и это место. Было жутковато.

В 2009 году индианка-осейдж Элиз Пашен опубликовала стихотворение «Ви’-джи-е», что означает «Молитва». Оно рассказывает об убийстве Анны Браун устами Молли Беркхарт:

Ибо она умерла там, где овраг сбегает к воде.

Ибо стащили ее к ручью.

В смерти одета в простое синее платье была.

Хоть мороз прихватил траву, она студила ноги в ключе.

Ибо я повернула колоду ногой.

Ее мокасины медленно плыли к плотине.

Ибо тело ее охотники, как потеплело, нашли.

Заканчивается стихотворение такими строками:

В пору Хта-ка Жи-га Це-те, месяца, убивающего цветы.

Перейду я реку черной рыбы, выдры и бобра.

Выберусь на берег, где бессмертная ива стоит.

Когда мы двинулись дальше, прерия погрузилась в ночную тьму. Пыльную дорогу освещали только лучи фар. Марджи сказала, что, когда она была еще ребенком, родители поведали ей, что сотворили Эрнест и Хэйл.

— Всякий раз, когда я не слушалась, я спрашивала себя: «Что, если зло сидит и во мне?» — вспоминала она.

Она сказала, что по местному телевидению время от времени показывали фильм «История агента ФБР». Они смотрели всей семьей и плакали.

Слушая ее, я понял, что господство страха травмировало и продолжает травмировать целые поколения. Праправнук Генри Роана однажды сказал о следе, оставленном убийствами: «Думаю, он где-то в глубине души. Возможно, мы его не осознаем, но он есть, особенно если был убит член семьи. Просто где-то внутри ты никому не доверяешь».

Прерия осталась позади, и мы въезжали в центр Фэрфакса. Хотя официально он остается городом, но, кажется, стоит на грани забвения. Население год от года сокращается и уже составляет менее 1400 жителей. Вдоль главной улицы стоят возведенные во времена бума здания в стиле Дикого Запада, но они заброшены. Мы затормозили перед большой витриной, мутной от грязи и паутины.

— Это была «Биг Хилл Трейдинг Компани», — сказала Марджи. — Когда я росла здесь, магазин еще работал. Он был огромный, с такими большими точеными перилами и старыми деревянными полами. Все пахло деревом.

Я смотрел на улицу и пытался представить себе, какой ее видели Молли Беркхарт и Том Уайт — автомобили марки «Пирс-Арроу», кафе, нефтяники и осейджская аристократия. И разгул дикой злобы, некогда разгоревшийся здесь. Сегодня даже в субботний вечер это был «город-призрак», как выразилась Марджи.

Она поехала дальше и свернула с главной улицы к небольшому жилому району. Там еще стояла пара старых особняков, давно заброшенных и разрушающихся. Некоторые полностью заросли вьюнком. Марджи замедлила ход, словно пытаясь разглядеть что-то.

— Что ты ищешь? — спросил ее муж.

— Место, где был взорванный дом.

— Это не с противоположной стороны?

— Нет… а, вот оно. — Марджи остановилась перед участком, на котором давно выстроили другой дом.

И тут она упомянула о том, о чем я не читал ни в одном отчете ФБР. Отец рассказывал ей, что они с матерью и сестрой Элизабет в ночь взрыва собирались ночевать у Смитов. Но у Ковбоя разболелись ушки, и все остались дома.

— Только из-за этого они спаслись, — сказала Марджи. — Чистая случайность.

Потребовалось время, прежде чем до меня окончательно дошло.

— Папе всю жизнь пришлось жить с мыслью, что его отец хотел его убить, — сказала Марджи.

Некоторое время мы сидели в машине, пытаясь осознать то, что не укладывалось в голове даже после всех этих лет. Наконец Марджи нарушила молчание и сказала:

— Почему бы нам не вернуться на танцы?