13

Следующий день – последний учебный в этом году. Обычно это радостное событие, но не в этот раз. Я так погружена в свои мысли, что, переходя улицу перед школьными воротами, чуть не попадаю под грузовик, везущий скамейки для праздничной платформы. На школьном дворе мне первым делом попадается Пигрит, который, даже не поздоровавшись, начинает причитать:

– Ох, как же это глупо получилось в субботу. Теперь мои шансы с Карильей окончательно пошли прахом.

Я смотрю на него и чувствую, как во мне закипает ярость.

– Твои шансы с Карильей?! – взрываюсь я. – Пигрит, у тебя никогда и не было ни единого шанса. Ни намека на шанс.

Он послушно кивает.

– Да, ты права. Ты совершенно права.

– И если кто и имеет полное право жаловаться, так это я. Если бы я тебя не послушалась, сейчас не оказалась бы в такой заднице.

Я об этом даже думать не хочу. Доктор Уолш, может, и не самый лучший врач, но всё же он не настолько плох, чтобы при обследовании не понять, что со мной не так. Шансов у меня никаких. В следующем учебном году меня здесь не будет. Ни в Сихэвэне, ни в каком-либо другом городе, ни в одной школе неотрадиционалистской зоны.

Одна из странноватых традиций нашей школы – то, что первые два урока последнего дня перед каникулами проходят как ни в чем не бывало. Лишь после них мы получаем свои аттестаты и можем идти домой, чтобы отпраздновать конец учебного года в кругу семьи.

Конечно, эти два последних урока всерьез никто не воспринимает, за исключением пары особенно упертых учителей. На первом из уроков миссис Ченг рассказывает анекдоты на китайском: хитро придумано – кто первым засмеется, тот явно лучше всех владеет языком. На втором уроке мистер Моррисон всё же пытается провести настоящий урок и даже начинает разбирать новую тему: конкуренция в животном мире – ареалы обитания, хищники, вытеснение. Внизу в порту уже тестируют звуковую аппаратуру для праздника, а мы вынуждены слушать, как звери защищают свою территорию.

Но даже это в один прекрасный момент заканчивается, и приходит мистер Блэк, наш классный руководитель. Он произносит речь о том, каким якобы успешным был прошедший год, но предостерегает нас, чтобы мы не почивали на лаврах… в общем, привычное бла-бла-бла. Потом речь заходит о третьем иностранном языке, который у нас появится со следующего года. На выбор предлагаются японский, корейский, мексиканский, испанский и турецкий. «Вы, конечно, вольны выбирать что хотите, – сообщает нам мистер Блэк под конец. – Но прежде чем принять решение, было бы разумно посмотреть, где в мире говорят по-испански и какую политическую и экономическую роль играет Мексиканская Республика».

По нашим стеклянным взглядам видно, что мы не настроены воспринимать советы, так что он оставляет нас в покое и дает долгожданный сигнал.

Вот он, торжественный момент. Из наших планшетов раздается барабанная дробь, их экраны загораются, и на них появляются табели. Мои результаты оказываются примерно такими, как я и ожидала. Только по английскому я скатилась на одну отметку вниз, но сегодня мне это глубоко безразлично.

Затем начинается раздача призов. Впервые за четыре года среди трех лучших учеников оказывается мальчик: конечно же, это Пигрит, у которого высший балл по всем предметам, кроме спорта. Он получает золотую медаль. Серебро достается Джудит Карденас, которая подрабатывает, помогая отстающим одноклассникам, и считает, что это лучший метод обучения. А бронзу, как и каждый год, получает Карлин Хардин, наша староста. И это при том, что она интересуется праздниками и прочими школьными развлечениями куда больше, чем уроками.

Когда всё кончается, я отправляюсь прямиком домой, не поговорив еще раз с Пигритом и даже не поздравив его. Я на него зла, и будет неплохо, если он это заметит. К тому же сидеть вместе со всеми и трепаться – это не мое. И всё же, несмотря на то что я одной из первых направляюсь к воротам, делаю это недостаточно быстро, чтобы избежать встречи с доктором Уолшем. Он встречает меня на дорожке перед Тоути-холлом, как будто поджидал меня там, и тут же предлагает прямо сейчас назначить дату обследования. Я прижимаю планшет к груди, будто пытаясь защититься, и говорю:

– Мне кажется, не стоит проводить обследование. Я в следующем году по собственной воле пойду на занятия по плаванию.

Доктор Уолш весело улыбается.

– Миссис Ван Стин настаивает на обследовании. Она хочет удостовериться, что плавание тебе не повредит.

Ясно одно: это обследование станет моментом истины. Я понятия не имею, как буду выпутываться из этой истории, но в любом случае хочу оттягивать этот момент как можно дольше.

– Пока не знаю, когда у меня будет время, – пытаюсь выкрутиться я.

– Да? А почему? – нетерпеливо спрашивает он. – Чем это ты будешь занята?

Похоже, он ждет не дождется момента, когда сможет засунуть в мое тело свои медицинские инструменты. Или он что-то подозревает?

Я убежденно качаю головой.

– Мне нужно подумать, – заявляю я как можно более уверенным тоном, который, боюсь, всё же звучит недостаточно уверенно. – Я вам напишу.

И спасаюсь бегством. В меру своих возможностей.

Дома я обнаруживаю тетю Милдред крайне взволнованной.

– Доктор Уолш написал, – сообщает она мне, указывая на свой планшет. – По поводу твоего обследования. Он хочет назначить дату.

– Когда? – спрашиваю я. – Когда он написал?

– Пять минут назад.

Ага, значит, уже после того, как ничего не добился от меня. Похоже, он прямо жаждет провести это обследование.

– Я надеюсь, ты ему еще ничего не ответила?

Тетя Милдред трясет головой.

– Да я же и не знаю, что ему ответить.

– Ничего не отвечай. Сотри сообщение.

Она с ужасом смотрит на меня. Стереть сообщение от должностного лица – это выше ее сил.

Такое ощущение, как будто наш дом накрыла темная туча. Поскольку об обеде еще думать слишком рано, тетя Милдред начинает бестолково мыть и прибирать всё вокруг. Стоит звон кастрюль, хлопают двери, грохочут передвигаемые по полу ведра – она ведь не слышит всего этого.

Обычно мне это не мешает, но сегодня шум буквально сводит меня с ума. Я запираюсь у себя в комнате, но спасения нет и там. Кажется, у меня сейчас просто расколется голова. Я не хочу ничего больше слышать, видеть, не хочу ничего знать об этом шумном, сложном, угрожающем мире. Я тоскую о покое, ясности… иными словами, я тоскую о подводном мире.

Эта мысль, однажды зародившись в моей голове, уже не отпускает меня. Пойти к морю сейчас, в такой ситуации? «А почему нет, – говорю я себе. – Сегодня последний учебный день. Рестораны в городе забиты празднующими семьями. Ко многим приехали гости, чтобы посетить знаменитый сихэвэнский праздник в честь Дня основания. Сегодня точно не тот день, когда у парочек есть время или возможность отправиться на Малый пляж».

Всё это я говорю себе, надевая под одежду трусики от бикини и засовывая свернутое полотенце в сумку, чтобы тетя Милдред его не заметила. Потом я бросаю ей «пока» и убегаю прежде, чем она успевает задать мне какой-нибудь вопрос.

«Делать то, что я сейчас делаю, – полнейшее безумие», – думаю я, протискиваясь в дыру в заборе. «И всё равно мне нужно это сделать», – отвечаю я сама себе и иду дальше.

В природозащитной зоне сегодня так тихо. Можно подумать, что даже птицы улетели на каникулы. Когда я выхожу на берег, бухта лежит передо мной пустая и покинутая. Никого не видно, и никого не слышно. И всё-таки я дохожу до самого дальнего ее края, за самую последнюю скалу, где точно не нашлось бы места для двоих, даже один человек не смог бы лечь здесь. Мне нужно только место, чтобы оставить свою одежду и полотенце так, чтобы их не намочило водой и чтобы их никто не заметил. И вот я оставляю их в расщелине в камне, перед которой растет какой-то колючий куст.

Сейчас прилив. Вода стоит выше, чем в прошлые разы, когда я была на этом пляже. Тем лучше. В тени скалы я захожу в воду и сразу же ныряю. Я открываю рот, впускаю в себя соленую свежую воду, и вместе с воздухом, вырывающимся из моих жабр, из моих мыслей исчезает весь мир.

Я плыву вдоль морского дна, и это божественно. Я наслаждаюсь каждым гребком рук, наслаждаюсь тем, как отталкиваюсь от воды ногами, и чувствую, как этими мощными движениями толкаю себя вперед. В голове совершенно пусто, нет ни единой мысли о проблемах, которые заставили меня прийти сюда. Я ни о чем не переживаю. Всё, что я делаю, – плыву.

Я держу курс на Развалину, без какой-либо причины, просто так, потому что это первая цель, которая приходит в голову, когда выплываешь из маленькой бухты. Мне некуда торопиться. Я ныряю в светящуюся изнутри синеву океана и забываю обо всём.

Меня окружают рыбы. Я узнаю рыбу-наполеона. С толстыми губами, длиной с мою руку по локоть, она подплывает и с любопытством рассматривает меня. На пути мне встречаются стайки серебристых, тоненьких, как иглы, рыбешек. Подо мной раскачиваются щупальца разноцветных анемонов. Я вижу раковины и морские звезды, а еще кораллы всех цветов.

Вскоре передо мною проступают призрачные очертания Развалины. Я всплываю повыше, некоторое время плыву вдоль огромного стального трупа и высматриваю сети, которые, по словам Пигрита, расставляли те аквалангисты. Ничего не видно. Но праздник будет только в субботу, то есть до него еще четыре дня. Может быть, наполненные газом шарики спустят под воду накануне, чтобы любопытное зверье не погрызло их своими острыми зубами.

Я отплываю от Развалины, внезапно осознав, что на этот раз я одна и мне не нужно никого ждать и ни с кем считаться. Я свободна!

Я невольно издаю ликующий возглас, который отражается от скал и бортов затонувшего корабля. Мне кажется, что я могла бы плыть и плыть, хоть до Новой Гвинеи.

И тут я останавливаюсь. Доплыть до Новой Гвинеи? А ведь я и правда могу! Если нужно. Что может меня остановить? Я могу дышать под водой – а это значит, что в любой момент могу остановиться и отдохнуть, если устану. Я наверняка могла бы и спать под водой, а почему нет?

Я спонтанно делаю кувырок вперед, без малейшего усилия ныряю и вытягиваюсь на дне. Мне в руку ложится темно-зеленый хвост водорослей. А есть под водой я могу? Отрываю кусочек, засовываю себе в рот, жую. На вкус ничего особенного, водоросли довольно жесткие, что-то вроде соленой жевательной мармеладки.

И всё же достаточно вкусно, чтобы оторвать и съесть еще один кусочек.

Невероятно. Только сейчас я начинаю осознавать, какие передо мной открываются возможности. Мне вспоминается глобус у нас в классе, на котором изображены океаны с рельефом дна. Все океаны мира связаны друг с другом. Тот, кто способен свободно перемещаться в океане, может попасть куда захочет!

От этой мысли голова идет кругом!

Ну ладно. Сегодня я этого, конечно, делать не буду. Но кто знает, может быть, в один прекрасный день?..

Я переворачиваюсь на спину, раскидываю руки и смотрю на свет, который спускается на меня сверху. Мне хочется обнять свое счастье. Так я парю какое-то время, забыв и про время, и про пространство. Свободна. Я свободна. Я дома.

Потом плыву дальше, среди скал на морском дне. Мне попадается всё больше кораллов, разноцветных, как фейерверк. Может быть, это уже отроги Большого Барьерного рифа? Я даю себе обещание: когда вернусь на сушу, как следует изучить морские карты.

Снова всплываю выше, мимо огромного филигранного куста горгонарии  и пушистых ярко-красных морских лилий. Соблазн дотронуться до этих нежных ветвей так велик, но мне удается устоять. Слишком уж часто мне приходилось слышать то, что вдалбливают всем ныряльщикам: нельзя трогать кораллы, потому что им вредит каждое наше прикосновение.

Я расширяю грудную клетку, уже совершенно не задумываясь о том, что при этом вытягиваю и собираю воздух из воды, чтобы он вытолкнул меня на поверхность. Мое тело знает всё лучше меня. Я начинаю неспешно всплывать навстречу мерцающим серебристым рыбешкам, которые высоко надо мной обозначают границу между моим царством и царством других людей. Скала, вдоль которой я поднимаюсь, обильно поросла черными и голубыми кораллами. Я оставляю ее позади, плыву всё дальше и дальше, пока не оказываюсь одна в прозрачной голубизне…

Как-то слишком одна.

Где же все рыбы, которые только что, казалось, были повсюду? Я оглядываюсь по сторонам, и внутри меня растет чувство надвигающейся опасности. Что-то здесь не так.

Что не так – мне становится ясно, как только я замечаю тень, скользящую прямо на меня.

Меня охватывает ужас.

Это акула.

Акулы – животные класса «хрящевые рыбы». В мире существует около четырехсот восьмидесяти видов акул. Самая мелкая из них – акула-фонарь, она часто бывает размером с ладонь, самая крупная – китовая акула, питающаяся планктоном.

Акула, плывущая прямо на меня, не является ни той ни другой.

Большинство акул – хищники, это значит, что они едят других животных, чаще всего рыб. Как и большинство хищников, акулы предпочитают по возможности избегать людей. Акулы могут представлять опасность для человека, в особенности если речь идет о бычьих, тигровых и белых акулах, но нападают они редко. Во всём мире ежегодно больше людей погибает в собственной ванне, нежели от нападения акул.

Но всё это не относится к австралийскому побережью.

Рифовую акулу, позволяющую туристам на Гаити фотографировать себя, а детям – гладить, совершенно не узнать, стоит ей оказаться у берегов Австралии. Вблизи нашего континента акулы становятся голодными убийцами.

Никто не знает почему, но это так. Некоторые говорят, что всё дело в недостатке пищи, – но почему здесь? Почему только у нас? Факт остается фактом: почти все нападения акул со смертельным исходом случаются у берегов Австралии. Так было двести лет назад, и попытки истребления акул, предпринятые в прошлом веке, похоже, только усугубили ситуацию.

Всё это информация из школьных учебников, которая проносится у меня в голове, пока я, словно остекленев, парю в воде. В животе у меня такая дрожь, что, кажется, кишки вот-вот выпрыгнут наружу. Я сразу же кажусь себе совершенно беззащитной.

Не знаю, что мне делать. Притвориться мертвой? Я и так это делаю инстинктивно. Может, она меня не заметит. Может, у нее на мушке другая, гораздо более упитанная добыча.

Нет, никого другого нет. Она плывет точнехонько на меня. К тому же вокруг насколько хватает глаз нет ничего, что могла бы съесть акула.

А у меня нет оружия. Нет укрытия. Нет никаких шансов.

И всё-таки я бросаюсь наутек и плыву так быстро, как могу.

Бесполезно. Одно-единственное мощное движение хвоста – и акула продвигается вперед сильнее, чем я после десяти панических гребков. Но что-то же мне надо делать, поэтому я плыву дальше. Для того, кто еще двенадцать дней назад думал, что не умеет плавать, я плаваю чертовски быстро.

Вот только этого недостаточно. Меня переполняют воспоминания о предостережениях, о школьных уроках, о снимках жертв акул. Вернее, того, что от них осталось.

И все эти воспоминания не то чтобы могли мне сейчас как-то помочь.

Неужели я сейчас умру? Очень вероятно. Когда акулы нападают, они сначала сильно кусают, а потом отплывают на некоторое расстояние и ждут, пока жертва истечет кровью и ослабеет до такой степени, чтобы никак не сопротивляться, когда акула потащит ее на глубину. Только благодаря этой тактике иногда удается спасти пловцов, на которых напала акула.

Но для шансов на спасение я слишком далеко в открытом море. Нигде вокруг нет ни корабля, ни лодки, никого, кто мог бы вытащить меня из воды после первого укуса акулы. Я вспоминаю про тетю Милдред. Каково ей будет узнать, что я погибла? Для нее это будет жутким ударом.

И да, для меня это тоже будет жутким ударом.

Я плыву изо всех сил, спасая свою жизнь. Мне жарко, я потею даже под водой. Мои мышцы горят. У меня болят легкие и жабры. Я не оглядываюсь, мне некогда и не до того, я каждое мгновение жду смертельного укуса.

И тут я вижу вторую тень. Передо мной в глубине. Она стремительно приближается.

Я издаю вопль ужаса, закрываю глаза и чувствую, как большое тело проносится мимо меня. Каждая моя клеточка хочет скорее оказаться подальше отсюда, но тут у меня сводит руки, они отказываются работать. Дрожа и уже практически не в силах пошевелиться, я оборачиваюсь. Уж не знаю, действительно ли лучше смотреть в глаза собственной гибели. Но что мне еще остается?

К моему изумлению, акула обращается в бегство. А вторая тень, выплывшая мне навстречу, оказалась не второй акулой, а – человеком. Парнем с каким-то оружием в руках, напоминающим копье. И у него тоже жабры на боках, прямо как у меня! Он тоже подплывает ко мне поближе, улыбается и приветствует меня на языке глухонемых: «Привет, красавица. Это всё могло плохо кончиться».