Глава 4
Анатолий с каким-то нехорошим чувством, смесью жалости и ненависти, утром читал строки, торопливо написанные преступником. Он подумал, что перед ним проходит еще одна изломанная судьба, судьба человека, не лишенного таланта, неплохого музыканта, который мог бы сделать карьеру, пусть не такую, о которой мечтал. Но все разрушила страсть разбогатеть, причем разбогатеть без каких-либо усилий со своей стороны. Сначала карты, потом «Спортлото», оказавшееся для него смертельным. Петрушевский не сомневался, что судьи вынесут смертный приговор. За одно убийство в СССР могли не расстрелять, но за два… при таком раскладе остаться в живых надежды не было. Да, жалко парня, жалко по-человечески. Глядя на его чистое, светлое лицо, и не скажешь, что перед тобой самый настоящий монстр… Монстр, спокойно лишавший жизни… Когда раздался стук в дверь, следователь вздрогнул и потряс головой, словно возвращаясь в реальность:
— Да, войдите.
Дверь открылась, и к его столу бодрой походкой прошел незнакомый мужчина лет сорока, одетый в хорошо сшитый летний костюм, с модной стрижкой, благоухавший дорогим одеколоном, наверняка заграничным. Поставив новенький «дипломат» на стул, он протянул Петрушевскому холеную белую руку:
— Сергей Игоревич Решетников, адвокат. Буду представлять интересы Карташова. Вы позволите ознакомиться с его делом?
— Да, пожалуйста, — Анатолий совсем забыл, что даже таким, как Александр, государство предоставляет защитника. — Кстати, вот его чистосердечное признание.
Решетников быстро пробежал глазами листки.
— Вы позволите мне поговорить с моим подопечным?
— Разумеется, — следователь поднял трубку и распорядился привести Карташова в комнату для свиданий. Лощеный адвокат предстал перед удивленным Александром, доброжелательно улыбнувшись арестованному.
— Здравствуйте, Александр Валентинович, — вежливо поздоровался он. — Я так понял, что вы и не думали о своей защите, иначе не поторопились бы сделать чистосердечное. Теперь помочь вам будет очень трудно. Вам известно, ваши признания — стопроцентный смертный приговор?
Карташов стал белее простыни:
— Но мне обещали, что…
Решетников махнул рукой:
— Ах, забудьте, что вам обещали, — буркнул он. — Им нужно скорее раскрыть преступление. Разве вам неизвестно, что порой сажают невиновных? Был случай, когда одного даже расстреляли — ни за что.
Александр стал еще бледнее:
— Что же мне делать?
Сергей Игоревич оглянулся по сторонам. Оставив их одних в комнате, конвойный изредка посматривал в глазок.
— Я не просто общественный защитник, — начал Решетников. — Меня прислали солидные люди, ну, вы понимаете, о ком я говорю. Этим людям небезразлична судьба бриллиантов, которых не оказалось при продаже, и перстня, именуемого «Кровь падишаха». Если вы признаетесь, куда спрятали их, то я в лепешку разобьюсь, чтобы вы вышли на свободу.
Карташов сник:
— Когда я писал, что потерял украшения, то говорил чистую правду. Я действительно не знаю, где обронил их.
По холеному лицу Сергея Игоревича промелькнула тень. Было видно, что адвокат ему не верит. И тут у Карташова мелькнула мысль: что, если попробовать снова сыграть, только в другую игру, обмануть их, сказать, что припрятал драгоценности на черный день, но не называть место, пока его не освободят? А потом, оказавшись на воле, рвануть на все четыре стороны, скрыться, найти убежище, где его никогда не найдут ни милиция, ни эти? Однако потом, вспомнив, с кем имеет дело (отдай он им драгоценности или не отдай — все равно его хладный труп однажды утром обнаружат в тюрьме, уж они постараются), Карташов еще раз повторил, более убедительно:
— Я бы все отдал за свободу. Но, увы… — и он развел руками. Решетников встал:
— Тогда, к сожалению, прощайте. Да, именно прощайте, потому что за два убийства вы не отделаетесь пятнадцатью годами.
Он ушел, оставив после себя запах дорогого одеколона, а Карташов повалился на нары и зарыдал. Музыкант рыдал долго, потом, вскочив, постарался взять себя в руки и что-нибудь придумать. Господи, ну зачем он признался во всем? Кто тянул его за язык? Что касается убийства Нинки, у них вообще ничего не было. Ну, зачем? Зачем?! Он принялся колотить в дверь, требуя следователя. Петрушевский сразу пригласил его к себе в кабинет, и Карташов с порога выпалил:
— Я полностью отказываюсь от своих показаний и на суде буду утверждать, что вы выбили их из меня.
Анатолий удивленно посмотрел на заключенного и потрогал длинный утиный нос.
— Вас били? Кто? Я или мой коллега Сарчук?
Карташов провел рукой по отросшим волосам красивого пшеничного цвета:
— Вы… И ваш коллега. Следователь вздохнул:
— Скажу вам откровенно, Александр. Когда вы написали чистосердечное, мне показалось, что, несмотря на то что вы совершили, у вас сохранились остатки совести. Но, к сожалению, я ошибся. Возможно, вы с рождения не имеете понятия, что это такое.
Преступник отвел глаза:
— И все же я буду настаивать… — Голос его звучал нерешительно, и Анатолий грустно продолжил:
— Это вам не поможет… Убийство в Бахчисарае доказано на все сто процентов, а дело Ельцовой… Мы нашли киоскера, которому вы предлагали перстень взамен пачки лотерейных билетов. Он все подтвердит на суде. Поверьте, мне очень жаль вас, Карташов.
Музыкант сел на стул, уронил голову на руки и заплакал, по-детски всхлипывая. Петрушевский с сочувствием смотрел на него. Даже если бы он и хотел что-то сделать для этого человека, все равно уже не смог бы. Карташов сам сломал свою судьбу.
