Третий рейх не пал жертвой внезапного удара судьбы. Точнее, такие удары поражали его через неравномерные промежутки времени – то на одном театре боевых действий, то на другом. В промежутках наступала передышка, которую Шпеер, Геббельс и прочие старались использовать для того, чтобы вновь раздуть пламя фанатичной веры. Июль 1943 г. стал кошмарным месяцем поражений на всех фронтах: в воздушной войне, в Италии и под Курском. На Восточном фронте последующие шесть месяцев сопровождались отступлением, которое казалось бесконечным. Тем не менее путем отчаянных маневров группе армий «Юг» к концу 1943 г. все еще удавалось удерживать под своим контролем жизненно важные месторождения железных и прочих руд на Украине. Благодаря этому немецкая военная экономика сохраняла надежду в течение по крайней мере еще нескольких месяцев. Даже в Италии смещение Муссолини не привело к немедленной катастрофе. Удачно используя труднодоступную местность и осторожность союзников, скромный контингент вермахта в составе 20 дивизий сумел остановить британскую 8-ю армию на подступах к Риму и задержать маломощный американский десант, высадившийся в Анцио. Между тем, по мере того как вступала в свои права осень, кошмар Гамбурга остался позади. Вместо того чтобы обрушиться всеми силами на индустриальные мишени в Западной Германии, британское командование бомбардировочной авиацией теряло летчиков и машины в бессмысленной попытке «выиграть войну» путем уничтожения Берлина. Были ночи, когда британцы действовали удачно и причиняли «большому городу» ужасные разрушения. 22 ноября 1943 г. бомбардировщики Харриса убили 3500 человек, оставили 400 тысяч без крова и нанесли удар по административному центру Германии, добившись попаданий в том числе в здания министерства Шпеера и управления вооружений. Однако на протяжении долгих месяцев благодаря постоянному совершенствованию тактики и технологии немецким ночным истребителям удавалось брать верх. К концу 1943 г. бомбардировщики так и не принесли союзникам победу в войне. Руководство нацистской Германии на несколько драгоценных недель получило передышку. Чувство беспомощности и поражения отступило на задний план. Шпеер даже попытался поднять настроение, организовав серию совещаний о послевоенной реконструкции страны. В ОКБ Альфред Йодль оптимистично рассуждал об оборонительном буфере, которым для Германии могла послужить огромная территория Советского Союза. Ни один вражеский удар в 1944 г. не мог бы привести к немедленному поражению. Наиболее уязвимым местом были нефтяные месторождения Румынии – единственный источник привозного топлива для Германии.

В этом себе отдавали отчет и советские власти. Накануне Рождества 1943 г. они попытались вырваться из кровавого тупика на юге. Мощные удары по оси Житомир – Киев угрожали развалом северного крыла германской группы армий «Юг». Тем не менее немцы все еще цеплялись за рудники Никополя и Кривого Рога. Лишь в феврале их хватка была наконец разорвана и вермахт окончательно оставил днепровскую излучину. Фронт группы армий «Юг» удалось сохранить, но он опасно повис между Тернополем и Черным морем, не опираясь ни на какие естественные оборонительные позиции. И Красная армия снова в полной мере воспользовалась этим. 4 марта 3-я гвардейская танковая армия ударила строго на юг из Тернополя, разрушив всю оборону немцев на Украине. Немцы, подвергаясь натиску по всей линии фронта и стараясь удержать в подчинении своих румынских союзников, откатились сперва за Буг, а затем и за Днестр. Но даже на этом последнем, жизненно важном речном рубеже они не сумели воспрепятствовать Красной армии захватить плацдармы, с которых она собиралась начать следующее наступление – на Румынию. Йодль признавал, что оно нанесло бы смертельный удар по военной экономике Германии. Однако в первые месяцы 1944 г. более злободневной угрозой являлось неминуемое поражение люфтваффе. В начале 1944 г. ВВС армии США резко изменили расстановку сил в дневных боях, приняв на вооружение дальние истребители сопровождения нового поколения, по своим параметрам существенно превосходившие устаревшие «мессершмитты» Мильха. Отныне буквально тысячи «Мустангов» P-51S, оснащенных сбрасываемыми топливными баками, сопровождали бомбардировщики вглубь германской территории и сбивали перехватчики люфтваффе, прежде чем им удавалось приблизиться к строю бомбардировщиков. Важнейшим поворотным пунктом в воздушной войне обычно называют «Большую неделю» – с 20 по 25 февраля 1944 г. В течение шести дней подряд тысячи американских бомбардировщиков наносили удары по всем главным авиационным заводам Германии. Люфтваффе пережили эту неделю. Тем не менее американские ВВС дали понять немцам, что их ожидают совершенно неприемлемые темпы потерь. В феврале люфтваффе лишились трети своих истребителей и пятой части своих экипажей. В марте они потеряли более половины своих истребительных сил. В апреле было сбито 43 % истребителей, а в мае и июне уровень потерь колебался в районе 50 %. В течение первых пяти месяцев 1944 г. был убит или выведен из строя весь контингент летчиков-истребителей люфтваффе. Некоторым немецким асам удавалось прожить достаточно долго и одержать невероятное число побед, но продолжительность боевой карьеры среднего пилота люфтваффе отныне изменялась неделями.

Перед лицом неминуемого исчезновения немецких военно-воздушных сил Рейхсминистерство авиации по примеру флота решило связать свою участь с Министерством вооружений Шпеера. Результатом этого решения стало создание так называемого Истребительного штаба (Jagerstab). Формально его возглавлял Альберт Шпеер. Однако в первые недели 1944 г. Шпеер, измотанный чрезмерной нагрузкой, тяжело заболел. Вплоть до начала мая он был освобожден от повседневной работы в Берлине. По этой причине Эрхард Мильх, «пожертвовавший» независимостью Министерства авиации, по крайней мере до лета фактически по-прежнему руководил авиационным производством. Однако теперь он мог воспользовался жестокостью и энергичностью Карла-Отто Заура, опытом старших должностных лиц из министерства Шпеера и специфическими услугами со стороны генерала С С Каммлера .Jagerstab, обладавший бесспорным приоритетом во всей военной экономике и уполномоченный на принятие любых мер, способствующих росту производства, успешно совершил еще одно «оружейное чудо». В смысле веса планеров производство самолетов с февраля по июль 1944 г. выросло вдвое. Рост числа собранных самолетов был еще более впечатляющим – с 1323 в феврале 1944 г. до 3538 в сентябре, включая почти 2900 истребителей.

Именно этому неожиданному и запоздалому всплеску авиационного производства министерство Шпеера и обязано своей легендарной репутацией. По состоянию на январь 1944 г. объемы производства вооружений в Германии после двух лет руководства Шпеера «всего» на 130 % превышали уровень, существовавший на момент его вступления в должность. После печальных событий, произошедших в июле 1943 г., стабильного роста производства вообще не наблюдалось. Но в феврале 1944 г. индекс производства вооружений, на регулярной основе вычислявшийся плановым отделом Ганса Керля, внезапно устремился вверх и всего за пять месяцев вырос на 50 %. Если считать индекс производства вооружений на момент назначения Шпеера равным юо, то в феврале 1944 г. он составлял 230, а к июлю 1944 г. вырос до рекордной величины в 330. И две трети этого прироста приходились на запоздалые триумфы «Истребительного штаба». При этом Шпеер и Заур прекрасно осознавали значение этого поразительного позднего всплеска для репутации их министерства. Он представлял собой идеальную заключительную главу для пропагандистского сюжета об «оружейном чуде». Министерство вооружений последовательно подчиняло себе все ключевые элементы немецкой военной экономики: сперва армейское производство и Reichsbahn, потом танковую программу, затем программу строительства подводных лодок и, наконец, такие чудеса, как Mittelbau и Фау-2. И вот теперь Шпеер и его люди занялись спасением люфтваффе. При этом секрет их успеха всегда оставался тем же самым: «рационализация» в сочетании с «личной ответственностью промышленности».

По необъяснимой причине следователи союзников, в 1945 г. начавшие копаться в руинах немецкой военной экономики, приняли эти россказни за чистую монету, в качестве одного из главных источников информации о военной промышленности Рейха выбрав не кого-нибудь, а самого Карла-Отто Заура. На самом же деле, как и в случае с программой строительства подводных лодок и предшествовавшей ей танковой программой «Адольф Гитлер», к истории «Истребительного штаба» в изложении Заура – Шпеера следует подходить с крайней осторожностью. Бесспорно то, что Jagerstab вывел принуждение в военной экономике на новый уровень и что это относилось и к управленческим кадрам, и к рабочей силе, но прежде всего к различным категориям иностранной рабочей силы, занятой в авиационном производстве. В этой связи Мильх предстал перед Нюрнбергским трибуналом, обвиняясь в преступлениях против человечества. Каким образом Заур не попал на скамью подсудимых – понять сложно. В случае «Истребительного штаба» система «личной ответственности промышленности», поднятая на щит сперва Тодтом, а затем Шпеером, вполне определенно вылилась в диктатуру, не ограниченную никакими законами или критериями цивилизованности. После первой волны американских авианалетов, пришедшейся на конец февраля 1944 г., Заур и Мильх объехали все авиационные заводы на специальном поезде, носившем кодовое название Hubertus, и вершили из него скорый суд над управляющими заводов, которых сочли не справляющимися со своими обязанностями. В Регенсбурге они предали военному трибуналу двух немецких подрядчиков, которые якобы задерживали реконструкцию завода Мессершмитта, требуя разумных условий проживания для своих работников-немцев. 25 марта Эрхард Мильх выступил перед инженерами и главными интендантами ВВС и в самых драматических выражениях ознакомил их с работой «Истребительного штаба»:

Такие слабые души нуждаются в тех, «кто их прикроет <…> Если <…> вы будете оставаться на связи [с «Истребительным штабом»] и незамедлительно прояснять все сложные моменты с тем, чтобы можно было что-либо предпринять, то мы готовы взять на себя ответственность, даже если эти действия будут незаконными». Выживание Германии требует системы, не имеющей иных приоритетов, помимо производственных. В условиях, когда люфтваффе ежемесячно теряли половину своих самолетов, Мильх усматривал

Первый ключ к росту производства, очевидно, скрывался в том, чтобы больше работать. На всех заводах, выпускавших самолеты и авиамоторы, с весны 1944 г. стала нормой 72-часовая неделя. По образцу программы «Адольф Гитлер» этот изнурительный темп работы удавалось поддерживать, выдавая наиболее отличившимся рабочим дополнительные продовольственные пайки, сладости, сигареты и спиртное, трикотаж, теплое белье, носки и даже специальные витамины. Однако эти бонусы в основном доставались лишь немецким рабочим и тем иностранцам, которые достигли особенно высоких производственных результатов. Для остальных у Мильха и Заура были припасены только самые суровые меры дисциплины. Мильх сетовал на то, что иностранные работники

Таким образом, меры, применявшиеся Каммлером на Mittelbau, распространялись на весь сектор люфтваффе.

Этот все более безжалостный подход к насаждению трудовой дисциплины получил предельное выражение в ходе мобилизации резервов лагерной рабочей силы. Через две недели после создания «Истребительного штаба» Гиммлер письменно уведомил Мильха о том, что люфтваффе на тот момент использовали на своих заводах труд 36 тыс. заключенных и что он надеется в ближайшем будущем поднять это число до до тыс.В качестве примера продуктивного сотрудничества Гиммлер ссылался на завод по производству истребителей «мессершмитт» в Регенсбурге, заключивший договор с концентрационным лагерем Флоссенбюрг. Теперь вместо работы в печально известном карьере заключенные Флоссенбюрга изготавливали обтекатели двигателей и кожухи радиаторов для Bf-109. Кроме того, в феврале регенсбургский завод начал получать детали фюзеляжей из концлагеря Маутхаузен. По оценкам, к лету 1944 г. производство завода Мессершмитта в Регенсбурге фактически на 35 % обеспечивалось его субподрядчиками из С С. Внося таким образом свой вклад в производственные достижения министерства Шпеера, Флоссенбюрг и его филиалы в то же время отняли жизнь не менее чем у 20 тыс. человек, в дополнение ко многим тысячам, погибшим в Маутхаузене.

Несмотря на то что заключенные концентрационных лагерей все чаще встречались на оборонных предприятиях, вплоть до весны 1944 г. заключенные-евреи – самая низшая категория в нацистской расовой иерархии – не допускались до таких работ. Jagerstab нарушил даже это идеологическое табу. 19 марта 1944 г. вермахт оккупировал Венгрию с тем, чтобы гарантировать ее участие в борьбе против Красной армии. Через несколько дней в ставке фюрера уже возбужденно обсуждалась возможность задействовать сотни тысяч венгерских евреев в военном производстве. В первую очередь еврейскую рабочую силу предполагалось использовать на гигантских подземных стройках Каммлера, но с учетом отчаянного положения, в котором находились люфтваффе, уже не исключалась и возможность направлять евреев на авиационные заводы. Эйхман начал депортацию венгерских евреев в середине мая, по 12–14 тыс. человек в день. Согласно уже известному нам принципу «отбора» подавляющее большинство отправлялось в газовые камеры. Однако не менее трети были сочтены пригодными для принудительного труда в Рейхе. Роль «сборного пункта» для прибывающих эшелонов играл Аушвиц. Отобранных для работы сразу же передавали Заукелю, в строительную организацию Тодта или другим нанимателям, имевшим высокий приоритет – таким, как Jagerstab. Согласно оценкам, из 509 тыс. евреев, в итоге депортированных из Венгрии, более 120 тыс. пережило войну в качестве подневольных работников. Вопрос об использовании венгерских евреев впервые обсуждался в «Истребительном штабе» 2б мая 1944 г., в присутствии выздоровевшего Альберта Шпеера. Jagerstab хотел знать, на какое число евреев он может рассчитывать, и заслушал доклад чиновника, явно поддерживавшего регулярные контакты с Аушвицем. С начала депортации прошло 11 дней, и известия из концлагеря не радовали. Из числа первых новоприбывших Министерству вооружений предлагали только «детей, женщин и пожилых мужчин, почти ни на что не пригодных». Судя по всему, самая лучшая мужская рабочая сила оставалась в Венгрии, где вермахт задействовал ее на рытье противотанковых рвов. В стенограмме делался лаконичный вывод: «Если только со следующими эшелонами не прибудут мужчины трудоспособного возраста, все это мероприятие не будет иметь особого успеха». На том этапе войны вряд ли кто мог испытывать серьезные сомнения в отношении участи тех евреев, которые были сочтены непригодными для работы. Но это не волновало ни Шпеера, ни Jagerstab. Спустя месяц доставка человеческого материала наладилась и Jagerstab с удовольствием получил известие о том, что Аушвиц готов выполнить свои обещания. В частности, С С надеялись доставить «13 тысяч венгерских евреек партиями по 500 человек. Таким образом, и небольшие фирмы получат возможность более продуктивно использовать этих евреек из концентрационных лагерей».

Однако суровая трудовая дисциплина и мобилизация десятков тысяч заключенных концентрационных лагерей позволяют объяснить лишь поразительный рост авиационного производства в первой половине 1944 г. И неудивительно, что Карл-Отто Заур, объясняя триумфы «Истребительного штаба» доверчивым следователям из отдела по обзору стратегических бомбардировок, в первую очередь затрагивал другие темы. Согласно его версии событий, ключом к успехам «Истребительного штаба» послужила «тотальная революция» в авиационном производстве – «уникальное» нововведение, давшее «решительные результаты». Заур утверждал, что до 1944 г. авиационное производство велось в тепличных условиях. Лишь решительные действия министерства Шпеера заставили эту отрасль уделить все свое внимание максимальному увеличению производства. Однако, делая эти заявления, Заур не более чем воспроизводил стандартную пропагандистскую линию. Идея о том, что поставщики люфтваффе, с 1941 г. находившиеся под ногтем у таких людей, как Карл Фридаг (планеры) и Уильям Вернер (двигатели), могли многое узнать о рационализации от Карла-Отто Заура, мягко говоря, неправдоподобна. И потому, вероятно, неудивительно, что должностные лица Рейхсминистерства авиации несколько более холодно отнеслись к шумихе, окружавшей достижения «Истребительного штаба». Озадаченное производственными показателями, на которые претендовал Заур, Министерство авиации летом 1944 г. внимательно проанализировало неожиданный волшебный прирост производства, происходивший с тех пор, как у руля встали люди Шпеера. Как ясно следует из доклада министерства, критического отношения заслуживала не одна лишь преступная аморальность «Истребительного штаба».

Во-первых, версия Заура не принимает во внимание неизбежного запаздывания реакции в авиационном производстве. На производство даже простейшего истребителя – от сырья до готовой машины – уходит полгода. Поскольку сам Jagerstab был создан только в феврале 1944 г., последствия принятых им шагов и мобилизации ресурсов не могли в полной мере проявиться до августа 1944 г. Значительная часть прироста производства, произошедшая до июля 1944 г., может быть объяснена лишь мерами, предпринятыми еще до создания «Истребительного штаба». Что важнее, всего Министерство авиации в течение 1943 г. получило от Заукеля 317 тыс. рабочих для предприятий люфтваффе, в дополнение к 243 тыс. рабочим, мобилизованным по инициативе самого министерства. Из их числа Министерство авиации «записывало на свой счет» дополнительные 100 тыс. заключенных концлагерей, предоставленных С С в 1943 и 1944 гг. Кроме того, министерство приняло меры к росту производства авиамоторов, без чего резкий прирост выпуска самолетов в 1944 г. был бы невозможен. Однако наибольшее раздражение вызывала непоследовательность шпееровского министерства. Суть версии Заура сводилась к тому, что лишь «молниеносная реакция» Шпеера и его подчиненных спасла люфтваффе от неминуемой катастрофы в феврале 1944 г. Но при этом игнорировался тот факт, что ранней осенью 1943 г., сразу же после Гамбурга, Министерство авиации составило свой собственный план по укреплению сил воздушного перехвата. Черновой вариант этой так называемой Reichsver-teidigungsprogramm (программы люфтваффе 2.2.4) предусматривал ежемесячное производство к июлю 1944 г. не менее 539° самолетов, две трети которых должны были составлять истребители. Ключевым пунктом этой программы являлось резкое сокращение выпуска устаревших моделей в пользу ускоренного массового производства реактивного истребителя Ме-262. Но вместо того чтобы содействовать Мильху в решении этой важнейшей задачи, Шпеер в сговоре с Вилли Мессершмиттом принял меры к тому, чтобы лишить Ме-262 его приоритетности. Между тем Заур и его «эксперты по рационализации» объявили заявленные производственные цели недостижимыми. Всю осень шли язвительные дискуссии, в ходе которых Шпеер обрушился с резкими нападками личного характера на Уильяма Вернера – того же человека, которого двумя годами ранее все прославляли как ведущего специалиста по массовому производству, того же человека, которому Шпеер в 1943 г. лично доверил общую ответственность за выпуск моторов, даже вопреки протестам со стороны фирмы Maybach, признанного монополиста в танковом секторе. Все неожиданно изменилось не далее чем в феврале 1944 г., как только контроль над авиационным производством перешел в руки шпееровского министерства. Помимо того, что «Истребительный штаб» Шпеера стал приписывать себе накопление ресурсов, осуществленное Министерством авиации в 1943 г., Заур и его присные летом 1944 г. получили возможность принять программу («программа 226»), практически идентичную «неосуществимому» предложению, выдвинутому Министерством авиации девятью месяцами ранее.

Хотя Министерство авиации тоже явно было не без греха, к заявлениям «Истребительного штаба», объяснявшего свои успехи «системой Шпеера», несомненно, следует относиться со скептицизмом. Министерство авиации расчистило путь к резкой смене авиационной производственной программы в начале 1944 г. своими инициативами, выдвинутыми во второй половине 1943 г. В противоположность заявлениям о том, что нельзя терять ни минуты, сопровождавшим действия «Истребительного штаба» в 1944 г., эти инициативы не получали практически никакой поддержки ни от Заура, ни от Шпеера. Лишь после того, как Мильх сдался и согласился поделиться контролем над сектором люфтваффе, Шпеер обеспечил полное содействие авиационному производству со стороны Рейхсминистерства вооружений со всеми соответствующими практическими выгодами. Даже в 1944 г. не произошло никаких чудес рационализации. Вопреки утверждениям Заура, производство самолетов явно не взяло новых высот. Хотя в хаосе 1944 года ведение точной статистики было невозможно, ясно, что неограниченные полномочия «Истребительного штаба» позволили ему увеличить производство истребителей Ме-109 и FW-190, мобилизовав беспрецедентные объемы сырья, рабочей силы, продовольствия и транспортных мощностей. По сути, сам Шпеер подтвердил эту интерпретацию в неосторожных словах, адресованных журналистам в июне 1944 г. Объясняя этот необычайно мощный всплеск авиационного производства, он отметил: «Следует добавить <…> что в данном случае без особой огласки было осуществлено изменение системы в том смысле, что в феврале мы переместили в авиационную промышленность значительные мощности из бронетанковой промышленности, как поступали и раньше в других отраслях. Мне представляется, что это и было причиной ускоренного выздоровления». Как откровенно признается в конфиденциальном дневнике министерства Шпеера, сверхъестественная стабильность производства танков в 1943 г. в условиях непрерывных союзных бомбардировок обеспечивалась способностью Шпеера изыскать для главного комитета дополнительные квоты стали, позаимствованные из «секретных источников», неизвестных ни Керлю, ни Zentrale Planung. И теперь Jagerstab пользовался такими же неучтенными фондами. Как подозревали в Министерстве авиации, подлинно решающим фактором был ревностно охраняемый контроль Шпеера над ключевыми ресурсами и его способность добиваться для тех или иных программ «танкового приоритета».

Кто бы в конечном счете ни был автором этих достижений, Jagerstab летом 1944 г. превратился в трамплин для очередной пропагандистской кампании, сопровождавшей еще одну, на этот раз последнюю, радикализацию военной экономики. Оправившись после продолжительной болезни, Альберт Шпеер снова энергично заявил о себе как о спасителе нацистского режима. Пропаганда «оружейного чуда» возобновилась в первых числах мая 1944 г. с выступления Шпеера перед рабочими верфей, в котором он превозносил их достижения при освоении поточного производства подводных лодок новой, XXI серии. При этом он обошел молчанием тот факт, что ни одна из этих лодок не могла выйти в море раньше начала следующего года и что ни одну из них не удалось бы довести до боеспособного состояния раньше, чем к апрелю 1945 г. 9 июня, сразу же после высадки союзников в Нормандии, Шпеер сплотил силы Рура лекцией, которая так и называлась – «Чудесное вооружение» (Das Wunder der Rustling)*. Из текста этого выступления, а также из последующих замечаний Шпеера на пресс-конференции для избранных журналистов становится ясно, что Шпеер ощущал обязанность защищать систему «личной ответственности», игравшую такую центральную роль в мифологии его режима. Его система подвергалась критике, исходившей как со стороны промышленников, так и из самого министерства. Такие радикалы, как Ганс Керль, стремились преобразовать все более хаотичную систему комитетов, кружков и чрезвычайных штабов в постоянную и четкую управленческую структуру, опирающуюся на согласованную налогово-бюджетную политику. Однако в то же самое время Шпеер встречал нараставшее недовольство деловых кругов, выступавших против все более суровых вмешательств со стороны его министерства. Столкнувшись с этими разнонаправленными тенденциями, Шпеер разыграл свою самую сильную карту: превосходные отношения с фюрером. После октября 1943 г. они пережили сложные времена, но в мае 1944 г. Шпеер снова стал близким к фюреру человеком. Несмотря на то что здоровье Гитлера сильно ухудшилось и он все чаще отказывался от публичных выступлений, он согласился оказать Шпееру поддержку своим присутствием на важном мероприятии. 24–25 июня Шпеер в условиях строжайших мер военной безопасности провел в Линце совещание с участием 300 ключевых фигур военной экономики. Аудитории была предложена плотная программа лекций. Выступление самого Шпеера продолжалось три часа и было обильно проиллюстрировано слайдами и графиками, иллюстрировавшими триумфы Рейхсминистерства вооружений и достижения главных сотрудников Шпеера – Заура, Дегенкольба, Шибера и др. Эта презентация была призвана оправдать раскритикованную систему «личной ответственности» и продемонстрировать то, что военная экономика не смогла бы без нее обойтись. По вечерам присутствующим поднимали настроение концерты классической музыки (включая Брукнера), камерной музыки, исполненной на исторических инструментах, и выступление Герберта фон Караяна. Для избранной группы делегатов главным событием стал состоявшийся 26 июня визит в Платтенхоф в Берхтесгадене, где им посчастливилось услышать последнюю публичную речь Гитлера, фактически написанную Шпеером. В ней снова повторялась та тема, которую Министерство вооружений проталкивало в течение двух предыдущих месяцев: ключ к успеху – «ответственность самой промышленности». Достижения до сего момента были чудесными. Пораженчество ничем не оправдано. Но для того, чтобы одолеть врагов, Германия должна сделать еще одно, последнее, усилие. Если немецкая промышленность не сумеет ответить на вызов войны, это будет иметь катастрофические последствия. Шпеер явно хотел подчеркнуть конкретно этот момент. Германии не стоило ждать милосердия – даже со стороны западных союзников. Заметки Шпеера для Гитлера в этом отношении были категоричны: «Если война будет проиграна <…> безжалостная ликвидация немецкой промышленности ради устранения конкуренции на мировых рынках. У врага есть конкретные экономические планы, которые это подтверждают». Оправданны буквально любые жертвы, способные предотвратить этот ужасный исход. Необходимо мириться с жестокими методами «Истребительного штаба». Но деловые круги Германии могут рассчитывать на возвращение к свободе предпринимательства после того, как будет одержана победа. Как выразился Шпеер/Гитлер, «Когда наша победа решит участь войны, для частной инициативы немецкого бизнеса наступит величайший этап!». Гитлер пообещал, что немецкий бизнес, «возможно, ожидает такое процветание, какого он еще не видел». В разгар все более сурового принуждения Шпеер убедил Гитлера официально озвучить его веру «в дальнейшее развитие человечества посредством содействия частной инициативе, которую я считаю единственной предпосылкой всякого реального прогресса».

Трудно себе представить, насколько избито должны были звучать подобные фразы среди ужасов 1944 года. Ганс Керль в своих мемуарах вспоминает, как он был потрясен деградацией Гитлера, выглядевшего больным и старым человеком. Однако это разочарование было отнюдь не всеобщим. Одним из тех, кто активнее всего добивался, чтобы Гитлер сделал публичное заявление в поддержку предпринимательской инициативы, был Вальтер Роланд, к тому моменту возглавивший Verei-nigte Stahlwerke и остававшийся одним из главных сторонников Шпеера в тяжелой промышленности. Через несколько дней после выступления Гитлера Роланд писал Шпееру, поздравляя его с «совещанием по вооружениям, которое прошло действительно превосходно».

Если Гитлер выглядел в Линце расстроенным, то для этого имелись все основания. 6 июня британцы и американцы наконец высадились во Франции. Как и следовало ожидать, подавляющее превосходство союзников в воздухе не позволило вермахту быстро отреагировать и сбросить пришельцев обратно в море. В день «Д» все самолеты люфтваффе на западе совершили всего 275 вылетов по сравнению с 14 тыс. вылетов авиации союзников. Три недели спустя британцы разнесли в пыль Кан, а американцы угрожали отрезать десятки тысяч германских солдат в Бретани. Однако битва на западе была мелкой и неторопливой по сравнению с эпической драмой, разворачивавшейся на востоке. 22 июня, в третью годовщину германского нападения на Советский Союз, Красная армия начала операцию «Багратион» против немецкой группы армий «Центр». Маршалы Жуков и Василевский, дополнив количественное и качественное превосходство своей техники и вооружения превосходной разведкой и снабжением, осуществлявшимся с помощью американских грузовиков и полугусеничных машин, провели то, что многими называется «самой впечатляющей сухопутной операцией войны». В течение нескольких дней были уничтожены три немецкие армии. К 4 июля советские войска освободили Минск и далеко продвинулись к польской границе, п июля вермахт доносил о том, что группа армий «Центр» потеряла 28 дивизий и 300 тыс. человек. К концу битвы за Белоруссию эта цифра выросла до 450 тыс. По широким московским проспектам унылым маршем прошли гигантские колонны пленных немцев. 24 июля части левофланговых армий маршала Константина Рокоссовского освободили первый крупный концентрационный лагерь – Майданек под Люблином. Четыре дня спустя, продвинувшись за шесть недель почти на 600 км, Красная армия наконец была остановлена у предместий Варшавы. После трех лет ожесточенных боев вермахт отступил на те позиции, с которых он нанес удар в июне 1941 г.

Тем временем военно-воздушные силы союзников наконец-то занялись уничтожением немецких заводов синтетического топлива. Дословные стенограммы совещаний 22–23 ^мая указывают на то, что после первой серии налетов даже Шпеер ненадолго утратил самообладание. Однако к неукротимому министру вооружений Третьего рейха вскоре вернулось спокойствие. Агония военной экономики Германии стала периодом его максимального влияния. В июне 1944 г., в преддверии совещания в Линце, он вынудил Геринга смириться с логическими последствиями создания «Истребительного штаба». Весь индустриальный комплекс люфтваффе с 1 августа 1944 г. переводился непосредственно под контроль суперминистерства Шпеера. Впервые в истории Третьего рейха вся военная экономика оказалась формально подчинена одному-единственному ведомству. И это было еще не все. Отчаянная военная ситуация требовала поставить на службу военному производству буквально каждый аспект немецкого общества. 12 июля Шпеер направил Гитлеру требование о том, чтобы наряду с расширением его полномочий в сфере военной экономики Йозеф Геббельс был назначен ответственным за мобилизацию тыла, а Генрих Гиммлер – ответственным за резервные формирования армии. Спасти Германию могла лишь безжалостная решительность со стороны национал-социалистического руководства. Даже на этом этапе Шпеер отказывался признавать поражение. В своем докладе Гитлеру он подчеркивал, что благодаря «новому, технически передовому оружию, самолетам, подводным лодкам, а также применению [ракет] А4 и увеличению производства танков и самоходных орудий в течение следующих трех-четырех месяцев мы преодолеем пик кризиса, который все еще не пройден…». Назначение Геббельса как уполномоченного Рейха по тотальной войне состоялось 18 июля. Два дня спустя новые полномочия получил и Гиммлер. Таким образом, за несколько дней до 20 июля Шпеер прочно связал себя с двумя людьми, которые стали главными столпами нацистского режима в отчаянные часы, последовавшие за покушением на Гитлера. В тот момент, когда в бункере у Гитлера взорвалась бомба, Шпеер был с Геббельсом и оставался с ним в течение следующих часов. Невзирая на то что Шпеер в своих мемуарах описывает эти события с нарочитой невнятностью, не может быть сомнений в том, чью сторону он принял. Через четыре дня после провала попытки переворота, в то время как С С задерживали тысячи подозреваемых, Шпеер источал восторги по поводу новых назначений Гиммлера и Геббельса. Шпеер заявил своим подчиненным, что именно эти люди сделают так, что тотальная война превратится из предмета «дискуссий в свершившийся факт». В первых числах августа 1944 г., по случаю поглощения сектора люфтваффе его министерством, Шпеер в том же духе выступил перед новым Штабом по вооружениям – организацией, созданной по образцу упраздненного «Истребительного штаба». Шпеер говорил о немногих «избранных», отныне управлявших Рейхом, «во главе которого, подчиняясь нашему фюреру, стоят такие люди, как Гиммлер и Геббельс». С учетом военной ситуации, в которой находилась Германия, задача Штаба по вооружениям, как подчеркивал Шпеер, носила не только практический, но и психологический характер. Помимо выпуска вооружений во все более крупных объемах, его главная цель состояла в том, чтобы насаждать дух «оптимизма и спокойствия». Он призывал это «содружество верных», порожденное годами общего труда в сфере военного производства, сохранять единство до последнего.

Усилия самого Шпеера по насаждению оптимизма достигли зенита спустя несколько дней в Позене, где, как и в 1943 г., он и Гиммлер выступили перед гауляйтерами. Речь Шпеера сводилась к типичному для него жонглированию впечатляющей на первый взгляд производственной статистикой, но на этот раз он пошел еще дальше. С тем чтобы цифры за июль 1944 г. действительно стали рекордными, он добавил к июльским итогам предполагаемые объемы производства за первую неделю августа. Он в конце концов поддался искушению и скатился до «большой лжи». Он уже не просто драматизировал реальность, преувеличивая ее и манипулируя ею. Он сознательно обманывал своих слушателей. Шпеер обещал гауляйтерам дальнейший мощный рост производства всех ключевых видов вооружения и боеприпасов в грядущие месяцы. На следующий день Гитлер подтвердил ключевую роль Шпеера в заключительном обращении к гауляйтерам в своей ставке, особо подчеркнув достижения министерства Шпеера за последний год. Однако, несмотря на необоснованный оптимизм Шпеера, военная экономика Германии миновала фазу подъема. Начиная с июля производство вооружений сокращалось. В начале 1945 г. оно начало резкое падение. Темпы этого сокращения были разными для разных типов вооружений. Производство танков и оружия достигло максимального уровня лишь в последние месяцы 1944 г. Пик производства боеприпасов пришелся на сентябрь. Но производство самолетов, самая сложная часть военно-промышленной системы и отрасль, чаще всего становившаяся целью союзных бомбардировок, переживало резкое сокращение еще с лета 1944 г.

Поскольку этим фактически завершилась гонка вооружений, представлявшая собой одну из движущих сил, стоявших за развитием событий по крайней мере с конца 1930-х гг., имеет смысл сделать паузу и подвести итоги. В свете всего вышесказанного неравенство в общих объемах производства между Германией и ее врагами было предсказуемо огромным. На волне успехов «Истребительного штаба» Германия в 1944 г. сумела выпустить 34100 боевых самолетов. За это же время ее главные противники – Великобритания, Советский Союз и США – произвели 127300 самолетов, из которых 71400 приходилось на США; таким образом, превосходство последних над Германией составляло 3,7:1. В том, что касается танков, неравенство было таким же огромным: в Германии их было собрано 18300 против 54100 танков, произведенных их противниками, включая 29 тыс., выпущенных в Советском Союзе. Соотношение по артиллерийским орудиям, винтовкам и пулеметам было несколько менее неблагоприятным для Германии, варьируясь от 2,1:1 до 2,7:1. Однако в 1944 г. германское производство достигло пика, в то время как в стане ее врагов объемы производства в этих категориях были максимальными в 1943 г. Короче говоря, ни одна из тех мер, которые были предприняты Альбертом Шпеером и его коллегами начиная с 1942 г., нисколько не помогла решить главную проблему вермахта. Но хотя, с одной стороны, отнюдь не стоит принимать за чистую монету те славословия, которые окружали работу шпееровского министерства, с другой стороны, нет оснований и для того, чтобы говорить о его провале. Как только Германия оказалась в состоянии войны и с Великобританией, и с Советским Союзом и как только Соединенные Штаты бросили на чашу весов всю свою мощь, положение Третьего рейха стало безнадежным. В 1941 г., до вторжения Германии в Советский Союз, но и до того, как американская экономика заработала на полную мощность, совместный ВВП Великобритании, Советского Союза и США превосходил ВВП Германии как 4,36:1. Аналогично в 1930-е гг. Великобритания, Советский Союз и США совместно выплавляли почти ровно вчетверо больше стали, чем Германия, причем в то время американская промышленность использовала далеко не все свои производственные возможности. В 1944 г. по производству стали союзники имели над Германией (даже если прибавить к ней Бельгию, Францию и Польшу) превосходство, составлявшее 4,5:1. В 1944 г. Германия столкнулась именно с тем сокрушительным материальным превосходством, которого всегда боялись немецкие стратеги.

Завоевания, сделанные в начале войны, несомненно, отчасти компенсировали это неравенство. Последующая мобилизация «иностранных мощностей», в первую очередь во Франции, была одной из козырных карт, с помощью которых Шпеер пытался сплотить немецкую военную экономику осенью 1943 г. 17–19 сентября 1943 г. Шпеер и Керль принимали в Берлине французского министра промышленности Жана Бишелона с тем, чтобы обсудить возможность широкомасштабного перевода производства во Францию. Впрочем, с учетом состояния французской экономики, эта отчаянная мера не могла иметь серьезного практического значения. За весь период 19391945 гг. оккупированные территории, бесспорно, были весьма важны для военной экономики Германии. Прежде всего они обеспечивали ее рабочей силой, продовольствием и сырьем. Кроме того, они играли роль гигантского территориального буфера, без которого вермахту ни в коем случае не удалось бы оттянуть конец войны до 1945 г.

ТАБЛИЦА 17.

Производство вооружений по отношению к экономическому потенциалу: союзники и страны Оси, 1942–1944 годы

Однако чего они не могли, так это компенсировать подавляющее индустриальное преимущество, которое получили европейские враги Германии после того, как в войну вступили США. Мы уже видели, насколько незначительным было производство для люфтваффе на оккупированных территориях в первые годы войны. На более поздних ее этапах значительного улучшения ситуации не произошло. В 1943 г. – последнем, когда под контролем Германии оставались все оккупированные ею страны, – общие поставки военных материалов из Франции, Бельгии, Нидерландов, Генерал-губернаторства, Дании, Норвегии и Сербии в Германию составляли только 9,3 % всего военного производства. Лишь в кораблестроении, производстве средств связи и автомобилестроении оккупированные территории внесли заметный вклад в накопление техники и вооружения вермахта. В абсолютном выражении стоимость всех поставок для вермахта из оккупированной Европы составляла в 1943 г. почти 4,6 млрд рейхсмарок. В то же время американские военные предприятия в 1943 г. выпустили продукции на 54,4 млрд долларов (около 150 млрд рейхсмарок), а в Великобританию было поставлено продукции на 6,7 млрд долларов (около 20 млрд рейхсмарок). Даже при очень благоприятных для Германии предположениях в отношении обменного курса соотношение между стоимостью внешних поставок военных материалов для двух этих европейских держав составляет не менее чем 4:1 не в пользу Германии. С учетом безнадежно низкой производительности на оккупированных территориях программа привлечения иностранной рабочей силы, несомненно, представляла собой самый важный вклад, который оккупированная Европа внесла в военную экономику Германии. К 1944 г. на заводах, выпускавших продукцию для вермахта, каждый третий рабочий был иностранцем.

К последним двум годам войны опустошительные удары, наносившиеся союзниками, потрясли военную экономику Германии до основания. Однако приписывая всю ответственность за крах, в итоге постигший Германию, таким «внешним потрясениям», мы снова пойдем на поводу у шпееровского мифа. На самом деле в 1944 г. уже нельзя было скрыть того, что немецкая военная экономика распадается сама собой. К лету 1944 г. стало ясно, что в отсутствие подлинно драконовских контрмер Германию вскоре постигнет инфляция, не менее суровая, чем та, что разъедала саму структуру вильгельмовского государства в 1914–1923 гг. И это указывает на еще одну фигуру умолчания в рассказах о героических свершениях шпееровского министерства. Вплоть до лета 1944 г. едва ли было несправедливо утверждать, что его министерство забывает о деньгах как о важнейшем инструменте макроэкономического управления. Как мы уже видели, в 1942 г. Шпеер, стремясь к максимизации выпуска вооружений, противодействовал попыткам комиссара по ценам и Министерства финансов изымать чрезмерные прибыли. Вся система экономического управления, созданная Министерством вооружений, основывалась на расширении и совершенствовании механизма непосредственного контроля над германской промышленностью. Однако в 1944 г. проблема инфляции настигла Шпеера. Вопрос денег уже не могли игнорировать даже самые ревностные сторонники прямого физического контроля.

В июле 1944 г. плановый отдел Ганса Керля составил меморандум «Покупательная способность, цены и военное финансирование», начинавшийся с драматичного заявления: «Немецкой экономике грозит анархия, с которой не справится даже расширенная и усовершенствованная система экономического контроля [Wirtschaftslenkung]». Эрозия стоимости денег, заметная на всех уровнях, лишает экономических игроков стимулов к тому, чтобы подчиняться требованиям режима, а также элементарного стандарта, необходимого для экономических расчетов. Германия находится на скользком пути от экономики под государственным управлением, в которой частные экономические игроки по своей собственной воле реагируют на стимулы, задаваемые центральными властями, к полноценной государственной экономике (Staatswirtschaft), в которой экономические шаги мотивируются только «принуждением или идеализмом» («Zwang oder Idealismus»). При этом, как указывалось в меморандуме Керля, даже «полностью плановая экономика Советской России» осознала необходимость сохранения стабильного денежного стандарта как основы для бухгалтерского учета и сбора статистических данных.

Инфляция, угрожавшая Германии, представляла собой прямой результат огромного напряжения, в котором находилась экономика из-за войны. Как открылось всем главным участникам конфликта, финансовые последствия войны поддавались контролю в том случае, если бремя было не чрезмерным и если государству хватало полномочий для того, чтобы собирать налоги и обеспечивать плавное функционирование системы нормирования и контроля над ценами. Кроме того, принципиально важным источником помощи служило заимствование средств у владельцев сбережений, на финансовых рынках и у банков, хотя здесь все, конечно, зависело от способности поддерживать доверие общества к военной экономике. Инфляция, угрожавшая дестабилизировать военную экономику Германии, свидетельствовала о том, что к 1944 г. этот критический порог был перейден. Неудивительно, что процесс распада начался на периферии нацистской империи и оказался особенно болезненным на Балканах. Уже к середине 1942 г. уровень цен в Греции вырос более чем на 340 %. В Румынии, служившей принципиально важным источником зерна и нефти, к осени 1942 г. цены удвоились. В Болгарии и Венгрии они выросли не менее чем на 70 %. Такая же стремительная инфляция шла во Франции и в Бельгии, хотя эти страны предпочитали не публиковать официальную статистику по ценам. К 1943 г. всю Западную Европу, находившуюся под властью нацистов, накрыла несомненная инфляционная волна, которая принесла с собой усиливавшуюся дезорганизацию и крах производства. К 1943 г. греческий национальный продукт сократился по сравнению с довоенным уровнем вдвое. Менее ужасной по своим последствиям, но более значимой с экономической точки зрения была прогрессирующая дезинтеграция французской экономики, где производство в 1943 г. составляло треть от довоенного уровня. Причина этого монетарного коллапса не составляла никакой тайны. В случае Франции немецкие запросы в 1943 г., возможно, требовали до 50 % национального дохода, и это бремя было невозможно финансировать ни путем налогообложения, ни посредством разумных долгосрочных займов.

Как мы уже видели, в результате колоссальных военных расходов германская экономика по крайней мере с 1938 г. страдала от серьезного избыточного спроса. Однако вплоть до 1943 г. симптомы инфляционного «расстройства» поддавались более-менее надежному контролю. Неявная система военного финансирования, созданная осенью 1939 г., работала хорошо. Предпринятое в 1941–1942 гг. повышение налогов в сочетании со все более обширным вкладом оккупированных территорий позволило Рейхсминистерству финансов оплатить за счет своих поступлений 54 % расходов в 1942 г. и 44 % в 1943 г. В 1942 г. налоговые поступления были такими обширными, что Рейх даже сумел снизить свою зависимость от займов по сравнению с 1941 г. Более того, вплоть до 1943 г. потока сбережений домохозяйств хватало для того, чтобы не менее 17 % общих государственных расходов покрывалось за счет надежных долгосрочных займов. При этом в 1942 г. и 44 % в 1943 бюджетных годах от 28 % до 33 % расходов все еще покрывалось за счет краткосрочных займов, но Рейхсбанк был в состоянии избавиться от большей части этого «плавающего долга» на денежном рынке. В то же время официально установленные цены держались на одном уровне, а жесткие правила военного времени ограничивали законный бартер обменом между домохозяйствами. Черный рынок был разрешен за пределами Германии, но не в Рейхе. Геббельс воспользовался зимним кризисом 1941/1942 г. для начала крупной пропагандистской кампании против незаконной рыночной активности, что способствовало усилению в обществе враждебности по отношению к спекулянтам. По оптимистическим оценкам, на черный рынок в первые годы войны приходилось всего 2 % потребительских расходов. Несмотря на катастрофические неудачи на Восточном фронте и широчайшую мобилизацию внутренних и иностранных ресурсов, проводившуюся при участии Шпеера и его коллег, стабильность экономического строя в целом удалось сохранить. Более того, если бы не оставшийся в целом непризнанным успех финансовых и налоговых властей Рейха, которым удавалось поддерживать общий экономический баланс вплоть до лета 1943 г., триумфы Министерства вооружений оказались бы значительно более труднодостижимыми, а может быть, и вовсе недостижимыми. Как с запозданием признавал плановый отдел Керля, если бы инфляцию никто не сдерживал, то мобилизация ресурсов для военного производства потребовала бы намного большего уровня принуждения. Хорошо работающая система финансов сыграла роль необходимой смазки для «оружейного чуда».

Однако начиная с лета 1943 г. хрупкое равновесие в сфере военных финансов Германии стало во все большей степени разрушаться. Последний раунд проводившейся Шпеером мобилизации ресурсов для военного производства предъявил к немецкой экономике такие требования, которые становились все более невыполнимыми. В 1943 г., согласно наиболее надежным оценкам, на военные расходы, финансировавшиеся из внутренних источников, приходилось 60 % чистого национального продукта – намного больше, чем у других воюющих сторон. В 1944 г. мобилизация проводилась еще активнее. Гражданское потребление и инвестиции снова сокращались по мере того, как расходы вермахта продолжали увеличиваться. На пятом году войны, с сентября 1943 г. по конец августа 1944 г., вермахт поглотил ошеломляющую сумму в 99,4 млрд рейхсмарок, что превышало весь национальный доход в конце 1930-х гг. При этом налоговые поступления, собранные в Германии и на оккупированных территориях, застыли на уровне, достигнутом в 1942 г., а еще большую тревогу вызывало то, что финансовые институты Германии достигли предела своей способности поглощать государственный долг. С явными проявлениями пораженчества могло справиться гестапо. Но оно было не в состоянии непосредственно контролировать повседневные финансовые решения населения страны. Уже сразу после Сталинграда осведомители гестапо сообщали о все большей готовности пользоваться услугами черного рынка. По мере того как домохозяйства стали все больше полагаться на подобные нелегальные источники, соответственно снижалась и их готовность уведомлять о них власти. Как и во время Первой мировой войны, война делала преступников из обычных, законопослушных глав семьи. За годы войны суды рассмотрели более 100 тыс. дел о нарушении правил военной экономики. Согласно одной независимой оценке, черный рынок к концу войны обеспечивал не менее 10 % потребления домохозяйств. По мере того как деньги все активнее утекали по нелегальным каналам, система поглощения избыточной покупательной способности переставала функционировать. Именно в тот момент, пришедшийся на начало лета 1943 г., когда «оружейное чудо» Шпеера впервые застопорилось, объем сбережений на счетах в банках резко сократился впервые после первых месяцев войны. К лету 1944 г. полный коллапс в кредитно-денежной сфере уже шел вовсю. Продажи таких долгосрочных инвестиционных продуктов, как страхование жизни, обрушились уже весной, а банки по всей стране сообщали о крупномасштабном изъятии денежных вкладов. В свою очередь, финансовые институты все чаще отворачивались и от долгосрочных, и от краткосрочных государственных облигаций, вынуждая Рейхсбанк покупать все больше государственных ценных бумаг. Резко вырос объем денежной массы, находившейся в обращении. С сентября 1944 г. по конец апреля 1945 г. объем банкнот вырос более чем на 80 %. Германия столкнулась с угрозой неминуемой гиперинфляции. Это, в свою очередь, подрывало функционирование «реальной экономики». С учетом того, что в магазинах оставалось все меньше и меньше потребительских товаров, и с учетом почти абсолютной неизбежности того, что неистраченные сбережения будут уничтожены послевоенной инфляцией, оплата труда деньгами становилась все более бессмысленной. Именно это заставило обратиться к таким материальным стимулам, как дополнительные продовольственные пайки, сигареты или одежда. Кроме того, именно это вынуждало все чаще прибегать к мерам принуждения. По мере того как переставали работать позитивные стимулы, их неизбежно сменяли угрозы и полицейские санкции. Фирмы не могли быть серьезно заинтересованы в накоплении прибылей на банковских счетах, зная, что они испарятся, как только начнется послевоенная инфляция. Вместо этого они делали все, что могли, чтобы потратить свои средства на запасы сырья, новые здания, средства производства и паи других компаний – все, что могло сохранить свою стоимость даже при полном расстройстве денежной системы. Кроме того, по мере возможности они вывозили капитал из Германии в такие надежные прибежища, как Швеция, Швейцария и Португалия. Однако с точки зрения министерства Шпеера это «тяготение к вещам» («Drang zur Substanz») было крайне дисфункциональным. Оно находилось в полном противоречии с желанием плановиков сократить накопление запасов и не давать фирмам заказывать новое оборудование, которое не могло внести никакого немедленного вклада в военное производство. К 1944 г. каждая рейхсмарка, вложенная в новые станки или новые здания, представляла собой отвлечение ресурсов от непосредственного производства вооружений.

Таким образом, министерство Шпеера лишь летом 1944 г. было наконец вынуждено обратить внимание на общие экономические последствия своего неустанного стремления к росту производства. Вплоть до того момента оно лишь радовалось, видя, что и производители и трудящиеся получают щедрое финансовое вознаграждение за свой все больший вклад в военное производство. Лишь после того, как распад денежной системы начал лишать эти микроэкономические стимулы эффективности, Министерство вооружений наконец-то начало задумываться об общей картине. С целью исправить ситуацию плановый отдел первоначально требовал усилить контроль, ужесточить распределение сырья и вводить все более навязчивую слежку за поведением компаний и практиками найма. Однако, как признавалось в меморандуме, составленном в июле 1944 г., это бесконечное стремление к совершенствованию механизма планирования было обречено на провал, если оно не сочеталось с не менее решительными попытками восстановить функционирование денежной системы. Соответственно, подчиненные Керля призывали резко повысить налоги на потребительские расходы и ввести систему принудительных сбережений, в рамках которой подрядчикам, занимавшимся выпуском вооружений, и рабочим выплачивалась бы лишь доля их дохода – и не в деньгах, а в государственных облигациях, подлежащих погашению лишь после окончания войны.

Как мы уже видели, идея о том, чтобы отбирать у производителей прибыль, полученную в секторе вооружений, неоднократно выносилась на обсуждение еще с начала войны, но до лета 1944 г. она не получала поддержки со стороны руководителей военной экономики. В 1943 г. Министерство финансов предложило набор мер, которые бы ежегодно давали дополнительные 8 млрд рейхсмарок. Однако угрозы, связанные с любым резким ростом налогов, стали очевидны еще летом 1942 г., когда немецкую банковскую систему охватили слухи о том, что государство собирается ввести карательный налог на сбережения. Работа сберегательных банков – важнейшего звена в конвейере «тихого финансирования» – была серьезно нарушена из-за серии панических изъятий средств. Неудивительно, что Гитлер и партийные власти в начале 1943 г. наложили вето на предложенный проект повышения налогов, а Академия германского права, служившая главным форумом для научного обсуждения налоговых проблем Рейха, упразднила соответствующий комитет. 22 сентября 1944 г. Гитлер снова наложил вето на дальнейшие дискуссии о серьезном повышении налогов. В феврале

1945 г., когда денежная масса стала неуправляемой, Министерство финансов предприняло последнюю отчаянную попытку изъять из обращения не менее 25 млрд рейхсмарок. К моменту краха Третьего рейха запутавшегося и удалившегося от людей фюрера наконец-то убедили поставить подпись под указом о повышении налогов. Однако он сделал это при условии, что это повышение состоится только после окончания войны.

Из этой неготовности Третьего рейха возлагать все издержки войны на Volksgenossen можно вывести многое. Ее можно воспринимать как симптом глубоко укоренившегося в режиме «популизма». Но ирония судьбы, конечно же, заключалась в том, что из решения не повышать налоги не следовало, что население Германии не несло на своих плечах реального бремени войны. Даже при отсутствии неприкрытых экспроприаций со стороны государства все большая доля заработков и социальных выплат, сделанных за время войны, не могла быть потрачена, или же ее можно было потратить только на приобретение товаров на черном рынке по заоблачным ценам. В этом смысле было бы наивно выводить из неготовности вводить драконовские военные налоги то, что Третий рейх не хотел покрывать расходы на ведение войны исключительно за счет своих граждан. Что бы ни происходило с денежными доходами, нормирование и ограничение производства потребительских товаров в сочетании с последствиями британских и американских бомбардировок серьезно снижали реальный уровень жизни германского населения. Нежелание допустить, чтобы это реальное снижение сопровождалось эквивалентным налогообложением денежных доходов, в лучшем случае вело к двусмысленным результатам. Возможно, некоторые люди чувствовали себя разбогатевшими благодаря средствам, накопленным на сберегательных счетах или в военных облигациях. Но в реальности эти люди жили лишь обещаниями высокой покупательной способности в будущем, реальная величина которой зависела от способности властей Рейха поддерживать цену рейхсмарки. Между тем угроза инфляции, порождаемая этой накопленной покупательной способностью, требовала все более жестких мер, которые, возможно, влекли за собой еще более серьезные политические издержки. Плановый отдел Керля, летом 1944 г. выступая за повышение налогов, рассматривал этот шаг не как «дисциплинарную» меру, а как средство избежать катастрофической неэффективности, к которой привел бы инфляционный коллапс рейхсмарки. Высокие налоги, в той мере, в какой они способствовали обузданию инфляции, в реальности оказались бы наилучшей защитой для той минимальной экономической свободы, которая все еще оставалась у граждан Третьего рейха. Возможно, в краткосрочном плане они были бы политически затратными, но с точки зрения самого режима, не говоря уже о населении в целом, стабильная кредитно-денежная система была явно предпочтительнее как гиперинфляционной анархии, так и тотального государственного контроля.

Так или иначе, политическому руководству Третьего рейха не пришлось испытать на себе всех последствий собственного налогового бездействия. К осени 1944 г., несмотря на неуверенное продвижение британских и американских армий и ужасные потери, которые по-прежнему несла Красная армия, окончательное поражение вермахта явно оставалось вопросом нескольких месяцев. В последние месяцы войны неясным оставалось лишь то, что раньше рухнет – вермахт или немецкая военная экономика. Территориальные потери, понесенные с начала 1944 г., стали смертельным приговором для военной экономики. Из-за утраты контроля над украинскими месторождениями руды в феврале 1944 г. сталеплавильная промышленность могла продержаться в лучшем случае еще полтора года. Поставки нефти из Румынии – необходимое условие для продолжения крупномасштабной мобильной войны – прекратились к апрелю 1944 г. Эти потери означали, что часы Германии сочтены. Но сами по себе они не могли повлечь немедленного краха. В типично оптимистическом докладе, подготовленном для Гитлера на первой неделе сентября 1944 г., Шпеер утверждал, что в Германии имеются достаточные запасы сырья для продолжения производства, даже если Германия будет вынуждена полностью оставить Балканы, Западную Европу, Северную Италию и половину Венгрии. Немецкую экономику парализовали не территориальные потери, а начало кампании воздушных бомбардировок, имевших совершенно беспрецедентную интенсивность.

В первой половине 1944 г. британские и американские ВВС были отвлечены на подготовку к вторжению в Нормандию. Союзники не стали ничего оставлять на волю случая. С тем чтобы защитить плацдармы от немедленной контратаки немцев, они методично уничтожали всю французскую транспортную систему. Единственным серьезным отступлением от этих тактических бомбардировок стал ряд опустошительных налетов на немецкие заводы по производству синтетического топлива. После того как Нормандия была захвачена, бомбардировщики наконец смогли обратить все свое внимание на Германию, и они занялись ею с ужасающей интенсивностью. С лета 1940 г., когда были приняты судьбоносные решения о строительстве англо-американской воздушной армады, прошли четыре долгих и мучительных года. Но теперь воздушный флот, призванный стать оружием победы, был наконец готов. В марте 1943 г., когда начались стратегические бомбардировки, британцы и американцы располагали 1000 самолетов, совместно способных поднять в воздух 4 тыс. тонн бомб. К февралю 1944 г. с его «Большой неделей» массовых бомбардировок соединенные военно-воздушные силы выросли до 3 тыс. бомбардировщиков и продолжали быстро увеличиваться, к июлю 1944 г. достигнув численности в 5250 машин и стабилизовавшись на этом уровне до конца войны. Эта армада, пятикратно превышавшая численность бомбардировочных сил союзников в 1943 г., могла разом обрушить на врага ни много ни мало 20 тыс. тонн бомб. И начиная с июня 1944 г. это грозное оружие неустанно использовалось против Рейха. С июня по октябрь 1944 г. британцы и американцы сбросили на Германию не менее полумиллиона тонн бомб – больше, чем за все предыдущие годы войны. В течение следующих шести месяцев они сбросили еще 545 тыс. тонн бомб. Берлин и Рур подвергались налетам беспрецедентной интенсивности. 8-я американская воздушная армия 3 февраля 1945 г. нанесла по Берлину удар 1000 тяжелых бомбардировщиков – в ходе этого налета погибло 2893 человека. Но теперь целью налетов становились не только крупные города. Огонь и взрывчатка превратили в руины десятки небольших городов: 12 сентября 1944 г. – Дармштадт (8400 погибших), 27–28 ноября – Фрайбург (2 тыс. погибших), 4 декабря— Хайльбронн (7 тыс. погибших), 2 января 1945 г. – Нюрнберг (1790 погибших), на который совершались налеты также 20 и 21 февраля, 16 января 1945 г. – Магдебург (4 тыс. погибших), 13–14 февраля— Дрезден (35 тыс. погибших), 16–17 февраля – Вюрцбург (5 тыс. погибших), 23–24 февраля – Пфорцхайм (17 тыс. погибших), 12 марта – Свинемюнде (5 тыс. погибших). Жертвой последнего крупного налета Королевских ВВС стал 14–15 апреля 1945 г. Потсдам, на который обрушили свой удар 500 бомбардировщиков, убив не менее 3500 человек и обратив в пепел архив прусской армии.

В общем смысле эти разрушения внесли несомненный вклад в развал немецкого тыла. Кроме того, они явно утоляли искреннее стремление союзников отомстить врагу. Самые тяжелые бомбардировки за всю войну пришлись на март 1945 г., когда было сброшено 133329 тонн бомб, хотя в то время подобные налеты уже не могли оказать заметного влияния и приблизить конец войны. Не то чтобы эти опустошительные бомбардировки не имели серьезных экономических последствий. Даже те заводы, которые не были разрушены, сожжены или завалены обломками, зачастую прекращали работу из-за отсутствия сырья и энергоснабжения. Но корреляция между ковровыми бомбардировками немецких городов и крахом военного производства в стране в самом лучшем случае была очень слабой. Вероятно, не было такого завода, которому союзники уделили бы больше внимания, чем Gusstahlfabrik Круппа в Эссене— яркому символу немецкого индустриального милитаризма. До конца войны Gusstahlfabrik стал целью не менее 25 налетов. В 1943 г. его неоднократно бомбили в рамках «Битвы за Рур». Однако выплавка стали на нем окончательно прекратилась лишь 23–25 октября 1944 г., когда Эссен атаковало 1200 самолетов. Разрушив электростанцию Gusstahlfabrik, они покончили с тем вкладом, который завод вносил в военное производство. Тем не менее самый мощный налет состоялся п марта 1945 г., хотя к тому времени бомбардировщики не более чем перепахивали горы руин. Бессмысленное уничтожение немецких городов приводило к сбоям в производстве, но не могло полностью его прекратить. Бомбардировщики сумели достичь этого результата, лишь уничтожив железнодорожные линии и водные пути, связывающие Рур с остальной Германией.

Катастрофа началась в конце сентября с налета Королевских ВВС, который привел к осушению канала Дортмунд – Эмс. Гигантская сортировочная станция в Хамме подвергалась неоднократным ударам в сентябре и октябре, что сократило ее пропускную способность на 75 %. 14 октября из-за уничтожения моста Кельн – Мюльхайм были блокированы перевозки по Рейну. 14–18 октября вывоз рурского угля по железной дороге полностью прекратился, а нарушение движения в обратную сторону было еще более серьезным. В начале октября до Рура добирался лишь один из 50 составов с рудой. Из-за нехватки железной руды выплавка стали в Руре к январю 1945 г. сократилась на 66 % по сравнению с предыдущим годом. Хотя союзники в ноябре и декабре отказались от прежней стратегии бомбардировок, в рамках которой абсолютный приоритет отдавался транспортным узлам и магистралям, одного количества сброшенных бомб было достаточно для того, чтобы вызвать почти полный коллапс. С ноября 1944 г. по январь 1945 г. британские и американские ВВС сбросили на транспортные цели – главным образом на сортировочные станции – не менее 102796 тонн бомб. 11 ноября Шпеер уведомил Гитлера о том, что Рур фактически отрезан от остальной территории Рейха. Дефицит поставок антрацита из Рура с августа 1944 г. по январь 1945 г. составил колоссальную величину в 36,5 млн тонн, что соответствовало не менее чем шести неделям нормального потребления. В декабре 1944 г. началась первая из трех подряд зим, когда Германия не имела достаточных запасов угля. Надежная связь между шахтами Рура и немецкими городами была восстановлена лишь в 1948 г. Для европейского общества в середине XX в. это означало неминуемый паралич. Суровый угольный голод дал о себе знать уже в январе 1945 г. Нехватка угля в индустриальном центре Мангейм – Людвигсхафен, расположенном южнее Рура, выше по Рейну, вызвала 80-процентное сокращение производства на фирме Brown, Boveri und Cie – одном из главных производителей электрических трансформаторов в Германии. Из-за нехватки угля в начале 1945 г. были закрыты заводы Opel в Рюссельсхайме и BMW в Мюнхене. Современники отмечали, что к весне в Рейне впервые за несколько поколений очистилась вода. Все заводы, спускавшие в реку отходы, бездействовали.

Все это означало поражение Министерства вооружения. Налеты не прекращались. Крах промышленного производства в Германии стал вопросом времени. Однако осенью 1944 г. военные действия были прерваны последней из тех пауз, которые сыграли такую роль в способности гитлеровского режима сплачиваться и снова и снова убеждать себя в том, что еще не все потеряно. В сентябре 1944 г. наступление союзников по Франции остановилось на границах Рейха. Далее последовали месяцы изнурительных оборонительных сражений, сопровождавшихся мучительно медленным продвижением, когда в полной мере дала о себе знать превосходная боевая выучка вермахта. На востоке Красная армия стояла на окраинах Варшавы. В течение следующих месяцев боевые действия на Восточном фронте происходили главным образом на флангах. Германская группа армий «Север» была отрезана и заперта на балтийском побережье. На юге, после того как Красная армия с ходу взяла Румынию, ее продвижение по Венгрии было намного более медленным. В конце ноября вермахт все еще удерживал Будапешт. Таким образом, год непрерывных военных катастроф завершился, а границы Рейха, как и предсказывал Альфред Йодль, остались в неприкосновенности. Наконец, 16 декабря осуществленная Шпеером мобилизация танковой промышленности позволила Гитлеру преподнести последний большой сюрприз войны: наступление в Арденнах. В абсурдной попытке повторить успех, достигнутый в мае 1940 г., 1800 танков, не имея никаких резервов топлива кроме того, что было залито в их баки, устремились через бельгийские холмы к Мёзу и гигантским топливным складам союзников в Антверпене. В канун Рождества 1944 г. они вышли к переправам в Динане, которые стали поворотным пунктом четырьмя годами ранее. Однако на этот раз дальше немцам пройти не удалось. Американские части, застигнутые врасплох наступлением, хотя и находились в численном меньшинстве, упорно оборонялись, выигрывая время для Эйзенхауэра. Как только небо очистилось от зимних туч, дало себя знать превосходство союзников в воздухе, а на выручку американцам поспешили подкрепления. Как выразился Паттон, стояло «холодное и ясное Рождество – отличная погода для охоты на немцев». Однако в реальности союзники лишь к концу января 1945 г. отвоевали захваченное вермахтом в ходе последнего тщетного наступления. В ставке фюрера по-прежнему царил оптимизм. Шпеер уверял Геббельса, что несмотря на потерю всех оккупированных территорий, производство вооружений может продолжаться по крайней мере еще год. Но после того как Красная армия в конце января 1945 г. заняла Верхнюю Силезию – первую важную зону немецкой индустрии, доставшуюся врагу, – Шпееру пришлось пересмотреть свою оценку. Тем не менее он был полон решимости, как он заявил Геббельсу, «сделать все, что только можно сделать». Более того, он потребовал от Гитлера последнего расширения своих административных полномочий, желая контролировать всю транспортную систему Рейха с тем, чтобы недовольство граждан, в ужасе бегущих от Красной армии, не сказалось на приоритетном положении армии и промышленного производства.

В начале марта Шпеер в последний раз посетил Рур с целью проинспектировать работу своих важнейших сотрудников из числа германских промышленников – Альберта Феглера и Вальтера Роланда, возглавлявших чрезвычайный штаб, принимавший меры к тому, чтобы в Руре продолжалось военное производство. Под впечатлением от этого визита Шпеер составил доклад, направленный им Гитлеру 15 марта. В этом меморандуме содержится знаменитый призыв Шпеера к тому, чтобы вермахт отказался от полномасштабной стратегии выжженной земли и не уничтожал промышленных предприятий на западе страны, а лишь принимал меры к тому, чтобы временно вывести их из строя. Такой подход оставил бы немецкому населению хотя бы минимум средств к выживанию. Однако недавно в архивах был обнаружен второй меморандум, поданный Шпеером Гитлеру спустя три дня, и в этом документе Шпеер выступает за совершенно противоположную стратегию в отношении территорий, все еще находившихся под германским контролем. Возможно, Шпеер был против бессмысленного уничтожения промышленности на западе. Но 15 марта вермахт все еще удерживал оборонительные позиции на восточном берегу Рейна. В то же время Красная армия остановилась на Висле. Согласно предложению Шпеера, внутреннюю часть Германии между Рейном и Вислой следовало оборонять до последнего человека. Эта часть страны не была экономически самодостаточной и Шпеер признавал, что «экономический коллапс» отныне неизбежен. Тем не менее он все еще полагал, что производство вооружений можно будет продолжать еще два месяца. Всех имеющихся солдат нужно было собрать на берегах обеих рек ради последней бойни. Даже теперь Шпеера не оставляла надежда на то, что Германия все еще способна повлиять на исход войны. «Упорная оборона нынешней линии фронта в течение нескольких недель, – писал он, – все еще может потребовать уважения со стороны врага и все еще может позитивным образом сказаться на итогах войны».

Не следует недооценивать последствий подобного мышления, присущего политическому руководству Третьего рейха. Вторая мировая война закончилась в Европе отнюдь не всхлипом. Последние битвы войны оказались самыми кровавыми за все время конфликта. Вполне ужасающими были потери одного только вермахта, не говоря уже о потерях, понесенных русскими, американцами, британцами и их союзниками из стран Содружества. Поражения 1944 г. обошлись Германии в 1,8 млн погибших. За первые пять месяцев 1945 г., пока Шпеер все еще призывал своего фюрера сопротивляться до последнего, с жизнью рассталось 1,4 млн германских солдат, в том числе 450 тыс. в одном только январе. И эта цифра не включает десятки тысяч гражданских лиц, павших жертвами союзных бомбардировок. Описывать разрушение Германии в 1945 г. на языке холокоста было бы и оскорбительно, и неточно. Все же это была война, а не избиение невиновных. Возможно, погибавшие и чувствовали себя жертвами бойни, но это был результат использовавшихся средств, а не поставленной цели. Западные союзники не нарушили ни одного закона войны, который не был бы сотни раз нарушен вермахтом. Красная армия порой вела себя варварски на оккупированных ею территориях, но советские власти не занимались геноцидом. Нацистская Германия бросила вызов трем сильнейшим промышленным державам в мире. И для того чтобы их индустриальная мощь в полной мере дала о себе знать, потребовалось пять долгих лет. Но теперь их военные машины работали на полном ходу и на протяжении первых пяти месяцев 1945 г. они прорывались вглубь Германии, оставляя поистине ужасающий след. Союзники обрушивали на врага такую огневую мощь, какой не видела ни одна из прежних войн. Это имело самые кошмарные последствия, которые могли бы быть еще более чудовищными, если бы не тот факт, что благодаря принципу «сначала Германия» с нацистским режимом было покончено до того, как была готова к использованию первая атомная бомба.

Менее чем через неделю после того, как Шпеер подал совет о самоубийственной жертве, жалкая германская оборона на Рейне была прорвана. Министр вооружений вернулся в Берлин, и 29–30 марта у него состоялась последняя деловая встреча с Гитлером. У нас нет надежного описания этой встречи – только издевательский комментарий в дневнике Геббельса и недостоверные мемуары Шпеера. По-видимому, Гитлер добился от Шпеера обещания о том, что тот сделает все, чтобы «укрепить оборону до крайних пределов возможного». При этом Шпеер не сумел убедить Гитлера отменить приказ о том, чтобы захватчикам доставалась только выжженная земля. Геббельс отмечает только, что Шпеер «уступил». И Шпеер, и Гитлер предпочли не ссориться до самого конца. Шпеер выступал против нероновского приказа Гитлера, но лишь заочно. И только после последней встречи с фюрером Шпеер составил подробную инструкцию о проведении эвакуации, тем самым фактически пойдя наперекор требованиям Гитлера. Местным властям разрешалось выводить из строя промышленные мощности и мосты, не взрывая их. Отныне имели значение только действия на местном уровне. По мере распада германского государства это же происходило и с национальной экономикой. Регионам, фирмам и отдельным лицам не оставалось ничего, кроме отчаянной стратегии выживания. В Руре Альберт Феглер и Вальтер Роланд вели с местным военным командованием нерешительные споры об уничтожении одного из важнейших мостов через реку Рур. Они сошлись на том, чтобы сделать движение по мосту невозможным, но оставить в неприкосновенности линию электропередачи, водопровод и газовую трубу. В конце концов то, что уцелело после бомбардировок, было спасено прибывшими американскими войсками. Тем временем в столице Герберт Бакке, когда-то планировавший снабжение продовольствием в масштабах всей Европы, теперь в первую очередь был озабочен тем, как наполнить берлинские закрома, в надежде на то, что жизнь в городе удастся поддерживать по крайней мере до следующего урожая. Ганс Керль продолжал лихорадочно составлять планы. Совместно с Бакке он разрабатывал чрезвычайную программу по производству сельскохозяйственного оборудования, исходя из того, что в грядущие годы главным вопросом в Германии станет сельское хозяйство и продовольствие. Кроме того, он подготовил программу по минимальному обеспечению населения одеждой после поражения. Однако к тому моменту со всей неизбежностью встал вопрос о личной безопасности его семьи. При содействии Гельмута Ренерта, генерального директора Rheinmetall, Керль отправил жену и малолетнюю дочь на запад, на испытательный полигон на Люнебургской пустоши, где можно было не опасаться мстительной Красной армии. Значительная часть фондов бывшей службы Керля – Министерства экономики – была эвакуирована в тюрингскую глубинку на двухэтажном автобусе, набитом документами, наличными деньгами и золотом. В то же время Рольф Вагенфюр, главный статистик из министерства Шпеера, составлял впечатляющую коллекцию статистических сведений, которая и по сей день остается самым значимым описанием немецкой военной экономики. Над «оружейным чудом» не опустилась завеса молчания. Еще до того, как было окончательно покончено с ужасающей реальностью военной экономики Рейха, уже началось составление ее истории.