Глава 35
Смотри не умри
В ожидании отправившейся за нашими визами матери я вела себя как оставленный босиком на раскаленном асфальте ребенок. Ноги мои на месте не стояли, я бегала туда-сюда по блестящему полу, пока наконец не увидела приближающуюся ко мне с торжествующей улыбкой на лице мать.
– Две визы! – с гордостью произнесла она. – На судне надо быть к шести.
– О Бог мой! – До последнего момента я не могла поверить, что все получится. Я схватила вожделенный клочок бумаги, который в этот момент был для меня дороже любых богатств на свете. Сердце заколотилось как безумное от одной мысли, что скоро, совсем скоро я увижу Юрия и всех своих друзей – после нескольких месяцев ставшего уже почти безнадежным ожидания.
– Мне нужно срочно позвонить в Россию, – не в силах сдерживать возбуждения, зашептала я. – Я должна сказать, что все в порядке и что я приезжаю. Ты представить себе не можешь, сколько раз уже они сидели и ждали меня, а я так и не могла появиться.
Мать покачала головой, той самой головой, которая некогда была увенчана короной Мисс Нью-Йорк и которая и по сей день обладала способностью подчинять себе всех вокруг, в том числе и меня.
– Ну хорошо, ну хотя бы Марку в Лос-Анджелес мы можем позвонить и сказать? – не успокаивалась я.
И опять такое же покачивание головой. Да, она – сама красота и изящество, как поется в песне «Мисс Америка», но в песне ничего не сказано о том, что последнее слово всегда остается за нею.
При входе на судно пассажиров встречал стоявший на подмостках одинокий аккордеонист. По дороге в нашу каюту нам пришлось пройти по темным коридорам, и я почувствовала, как мать слегка подергивает мне волосы.
– Ма, ты что? Что ты делаешь?
– Мне кажется, тебе нужно прикрыть волосы или что-то с ними сделать, чтобы они не так бросались в глаза, – нервно сказала она. Если мне полученная виза придала силы, то мать заметно разнервничалась. Мы будто размахивали красной тряпкой перед самым носом быка, и если в России прознают о нашей хитрости, то – мы обе понимали это хорошо – бык обрушится на нас со всей яростью.
В словах матери тем не менее был резон. Вообще-то волосы у меня каштановые, но несколькими годами раньше я выкрасила челку в вызывающе яркий, ангельски-светлый цвет. А затем в тот же цвет выкрасила и спускающуюся с затылка гриву. В итоге волосы у меня оказались трехслойными: сверху и снизу светлые и посередине темные. Мне нравились светлые волосы, но полностью перекрашиваться я не стала – своей полосатой раскраской я, может быть, и стала похожа на скунса, но зато не превратилась в типичную голливудскую куклу-блондинку.
Борясь с непрекращающейся качкой, мать пыталась пристроить мне на голову платок, и обе мы хохотали, настолько смешно я в нем выглядела. С трудом удерживая равновесие на ходящей ходуном палубе, она прилаживала его и так, и эдак, но все это выглядело совершенно ужасно.
– Я уже готова либо и вовсе состричь их, либо выкраситься в голубой цвет, – в отчаянии заявила я. – Давай я уберу их назад и перетяну розовой лентой. – Выглядела с этой лентой я довольно глупо, но лучше ничего придумать я уже не могла.
С Линдой и Тимом мы обсудили план действий по прибытии в Ленинград.
– В баре человек двести, они уже еле стоят на ногах, но пьют рюмку за рюмкой без остановки, – рассказал Том. – В Финляндии спиртное очень дорогое, а здесь дьюти-фри, и оно стоит копейки. – С верхней палубы доносился гомон пьяной толпы.
– Мы приезжаем, выгружаемся, проходим таможню, и все должны садиться в автобус на семичасовую экскурсию по Ленинграду, – стала говорить Линда, пытаясь перекричать шумное веселье уже изрядно опьяневших финнов. – Мы же все держимся вместе и пытаемся пройти мимо автобусов и отправиться в город своим ходом. Держитесь нас, и мы все вместе поедем к Борису, чтобы заснять встречу Джоанны и Юрия.
От этих слов по спине у меня пробежали мурашки. На мгновение я увидела себя со стороны, сидящей на палубе балтийского парома в компании направляющихся в Ленинград сотен пьяных финнов. Линда и мать заучивали наизусть адрес Бориса на случай, если мы вдруг потеряем друг друга. Наконец я вернулась в свое тело – меня трясло, и от волнения и нетерпения я нервно закусывала губы. Чтобы хоть чуть-чуть успокоить меня и привести в чувство, мама дала мне половинку таблетки снотворного. Паром замедлил ход, развернулся, и в нашу каюту сквозь задернутые шторы стали пробиваться лучи солнца. Я встала и выглянула в окно. Первое же, что я увидела, – старая ржавая посудина с русскими буквами на борту. При виде ее у меня перехватило дыхание.
– Мама, проснись! – закричала я. – Мы подъезжаем!
Мы вышли на верхнюю палубу, но прежде я опять по-дурацки убрала волосы назад. Никого кроме нас наверху не было, и мы смотрели, как наш тяжелый паром медленно пробирается сквозь сгрудившиеся у причала разношерстные советские суденышки: все старые, видавшие виды, глубоко осевшие в воду, но почему-то от одного вида их я вдруг почувствовала невероятный прилив радости и счастья. «Как странно, – помнится, подумала я, – эти старые, полуразвалившиеся корабли вдруг пробудили во мне чувство ностальгии, будто я возвращаюсь домой». В этом чувстве было что-то потустороннее, но в то же время прекрасное: как в тот самый первый вечер, когда я бродила по Ленинграду, по его погруженным в дым темным закоулкам.
Когда к нам присоединились Линда и Том, на глазах у меня были слезы. Мы ожидали увидеть толпу стремящихся к выходу пассажиров, но никто явно не торопился не только в Ленинград, но даже сойти с борта корабля. Паром медленно подплыл к причалу и пришвартовался. По-прежнему никаких признаков остальных туристов. На берегу своей музыкой нас приветствовал какой-то заурядный оркестрик. Мне немедленно захотелось к своим рокерам, к своей семье, к своему дому. Мне нужно было на берег и как можно скорее.
Прямо у причала возвышалось огромное, суровое здание из бетона – паспортный контроль и таможня. За ним – просторная пустая площадь, у дальнего края которой виднелась крохотная одинокая фигурка.
«Джуди?!» – выдохнула я полушепотом. Я так психовала, что, казалось, у меня начались галлюцинации, в которых мне хотелось найти хоть какое-то утешение.
С ближней к порту стороны площади выстроился десяток автобусов. Открывшийся перед нами кусок города выглядел странно тихим и безлюдным. Откуда-то доносилась тихая безликая музыка. Я почувствовала вброс адреналина, как после чашки крепчайшего эспрессо, и ринулась вниз через два пролета лестницы к выходу. За мной торопились мать и пара из NBC. Под ложечкой жутко заныло: я уже была так близка к свободе, что близость эта, казалось, вот-вот разорвет мне сердце. Еще несколько мгновений, и ноги мои ступят на землю матушки России. Только надолго ли? Возвышавшееся передо мной, как старый маяк, здание паспортного контроля было неумолимым предостережением о поджидающих меня на пути острых скалах.
– Может быть, стоит подождать других пассажиров, чтобы не так выделяться? – шепотом спросила Линда, пока матросы спускали трап и открывали ворота.
Но ждать я больше не могла. Как застоявшаяся в стойле лошадь, я ринулась вперед с опущенной вниз головой. Шла я быстро, сердце колотилось, и на уме была только одна мысль: мне нужно попасть на эту площадь. Со мной не было ничего, кроме паспорта, поэтому я быстро миновала таможенников и подошла к паспортному контролю.
«Вот он и наступил, этот момент, – подумала я про себя. – Смотри, чтобы тебя не вытошнило, смотри, не потеряй сознание, смотри – не умри».
