Прекрасная Катерина

– Это я должна быть матерью Иисуса! – Закричала уверенным голосом Катерина. – Это из моего чрева должен родиться Спаситель.

Она повернулась в сторону лежащего на постели каноника и отбросила пряди чёрных волос, которые до сих пор укрывали её груди густой завесой.

– Если бы я жила тогда в Иерусалиме, именно меня посетил бы Ангел, неся благую весть. Смотри, Герсард. – Она крутанулась на пятке. – Если бы Бог меня увидел, разве возжелал бы он другую женщину?

– Богохульствуешь, – пропыхтел каноник, а его щёки горели, словно покрытые красной краской.

– О, нет. – Она вытянула руки над головой, позволяя Герсарду хорошо рассмотреть её коричневые торчащие соски. – Я это просто знаю.

Она взяла свои полные груди руками.

– Разве я не лучше выкормила бы нашего Господа, чем та еврейская девчонка? Скажи сам! – Бросила она резким тоном.

– Лучше, лучше, – выдохнул Герсард. – Иди уже ко мне, иди!

Она потянулась рукой между ног. Развратным, кошачьим движением.

– Это из этого лона вышел бы Иисус. А не между худых, как палки, ног той девчонки. О, да-а...

Каноник проглотил слюну так громко, что Катерина чуть не разразилась смехом. Однако ей удалось подавить приступ веселья.

– А ты думаешь, что после первой ночи со мной Бог смог бы удержаться, чтобы не навестить меня ещё? Чтобы каждый вечер и каждую ночь не прижимать меня своим светящимся телом?

Герсард вскочил с постели. Одной рукой он схватил Катерину за волосы, другой обнял за талию и опрокинул на ковёр. Потом вторгся в неё, большой и горячий, словно столб огня, который уничтожил Содом.

– Да-а-а! – Застонала Катерина, одновременно усиленно пытаясь вспомнить, точно ли она намазала сегодня кожу розовым бальзамом.

Но когда каноник схватил её за лодыжки и закинул её ноги себе на плечи, она решила поддаться очарованию момента. В конце концов, Герсард был довольно мил, так что нужно было использовать дремавшую в нём бурю, пока эта буря не закончила свой натиск.

– Эти мужчины... – Она поудобнее вытянулась в лохани и оттолкнула лепестки фиалок, плавающие на поверхности воды. – Воображают, что они хозяева мира.

– А это не так, моя госпожа? – Спросила служанка, осторожно доливая горячей воды из кувшина. Катерина фыркнула.

– Они лишь глина, которую мы лепим, как хотим, чтобы получить нужную нам фигуру.

– Хорошо если б так, – вздохнула девушка.

– Каждый из них хочет что-то от меня получить. Один, чтобы я уверяла его в нежной любви и шептала, как сильно трепещет моё сердце, когда я вижу его, и как всё моё тело охватывает сладкая тоска...

Девушка рассмеялась и начала тереть губкой спину Катерины.

– Эй, кожу мне сотрёшь, растяпа! – Катерина брызнула на неё водой.

– Не сотру, не сотру. – Служанка слышала подобные сетования при каждом купании, так что успела привыкнуть. – Что дальше, моя госпожа?

– Конечно, я рассказываю ему, как скучаю по нему, и каждая минута без него кажется невыносимой пыткой для моего сердца. – Катерина сделала обомлевшее лицо, а потом рассмеялась. – Когда опаздывает, злюсь весь вечер, но, конечно, в конце концов, позволяю, чтобы он успокоил мой гнев. В спальне всё время стыдливо прикрываю грудь и вспыхиваю, словно маленькая девочка. А когда он входит в меня, я кричу, что не могу больше терпеть эту сладкую боль...

Служанка от смеха чуть не упала в лохань.

– И он в это верит?

– Моя милая Ирмина, посмел бы он не поверить!

– Вы же знаете, госпожа, как я не люблю это имя! – Вспылила девушка.

– А как ты хотела бы, чтобы тебя называли?

– Почём я знаю. – Она начала осторожно расчёсывать длинные густые волосы Катерины. – Может, Анна? Аня?

– Тебе дали при крещении имя Ирмина, так что не забивай себе голову, – буркнула Катерина.

Служанка тяжело вздохнула, будто она не могла смириться со злой судьбой, которая наказала её именно таким именем.

– А другие поклонники? Чего хотят? – спросила она.

– Ох, другой опять хочет видеть во мне амазонку, которая оседлает его, словно необъезженного жеребца и потребует, чтобы он строго, без колебаний выполнял каждое её распоряжение. Следующий хочет только, чтобы я хвалила его мужественность, уверяла, что его тело напоминает тело Геракла, только у Геракла не настолько мощная дубинка... Ой, – зашипела Катерина. – Волосы мне хочешь повырывать, мерзкая девка? – Она ущипнула её за руку. – Как Бог свят, прикажу тебя выпороть!

– И кто после этого будет проявлять к вам столько терпения, сколько я? – Ирмина потянулась за кувшином с тёплой чистой водой, проверила пальцем, что температура подходит, после чего перевернула сосуд над головой Катерины.

– Гвозди и тернии, ты хочешь меня сварить?! Кто я, по-твоему? Рак? Чтобы меня обваривать кипятком...

– Прошу вас, не кричите так, а то потом весь вечер будете охрипшей. А мужчины предпочитают женщин с голосом как колокольчик.

– Что ты там знаешь о мужчинах, – фыркнула Катерина. – Нашёлся тут знаток мужских предпочтений.

– Вот госпожа меня ещё немного подучит, а там кто знает... – усмехнулась служанка. – А чего хочет наш милый каноник?

Катерина оттолкнула её руки.

– Хватит, – зашипела она. – Теперь обрежь мне ногти на пальцах ног, но если ты меня поранишь, то я обрею тебя налысо и прикажу показаться так на людях.

– Ага, – пробормотала девушка. – А гости подумают, что у вас больная служанка. У меня-то волосы отрастут, только интересно, что станет с вашей репутацией.

– Вот же растявкалась, холера! – Катерина поднялась и хотела ударить Ирмину по щеке, но та со смехом увернулась.

– Пусть госпожа живо вытянет ноги, а то вода остывает, – приказала она.

– О, каноник. – Женщина легла поудобнее и высунула ступни за край лохани. – Этот любит две вещи. Во-первых, чтобы я говорила ему разные непристойности, – произнося эти слова, она улыбнулась от собственных воспоминаний, но не собиралась посвящать Ирмину в подробности. – Во-вторых, постоянно жаловаться, какой он бедный и недооценённый, сколько у него врагов и как они страшно его преследуют. А я должна его слушать, сострадать и уверять, что он лучше их всех. Хорошо, хотя бы, что когда он уже принимается за дело, то знает, как правильно толочь зерно своим пестом в моей ступке.

– И все вам верят? Тому, что госпожа их так любит, не против того, что вас посещают другие поклонники?

– Глупая девка! – Рассмеялась Катерина. – Ведь каждый из них думает, что до встречи с ним я была невинна, как Святая Дева перед первыми потрахушками с Иосифом. Рыбий пузырь, немного свиной крови, много стонов, слёзы на щеках и румянец смущения творят чудеса! Они дали бы руку на отсечение, что я добродетельнейшая из дам! А если услышат что-то плохое, то верят, что это слухи, распускаемые подлыми людьми.

– Поди ж ты! Жаль, что я со своим парнем не додумалась до такой идеи.

– Ой! – Вскрикнула Катерина. – Ты мне палец порезала! Как Бог свят, отправлю тебя в деревню. Будешь там свиней пасти, только на это и годишься.

– Если госпожа не перестанет дёргаться, я и правда сейчас отрежу палец.

Катерина успокоилась и только пошевелила ногой, как будто хотела убедиться, что она всё ещё на месте.

– Глупая девка, – повторила она. – Подручным у палача тебе работать, а не прислуживать даме.

– Готово, – объявила через некоторое время Ирмина. – Будете выходить, госпожа? Полотенца уже разогреты.

Катерина встала и позволила укутать себя тёплым полотенцем, а потом вышла из лохани, встав босыми ногами на разложенный коврик.

– Ты убьёшь меня когда-нибудь в этой ванне, – пожаловалась она капризным тоном. – Волосы вырвешь, сваришь или порежешь на кусочки. За какие грехи я тебя держу, а?

– Найдётся, наверное, немножко. – Девушка помогла Катерине улечься на кровать и начала втирать в её тело бальзам. – Лучше бы госпоже ребёнком заняться, а то малой опять набезобразничал. Перевернул Риделю лоток и рассыпал все яблоки. А когда Ридель взбесился, он обматерил его последними словами и швырнул в него комком грязи.

Катерина искренне рассмеялась.

– Что он ещё натворил? – Спросила она с интересом.

– Потрепал шкуру мальчишке Шуманнов. Зуб ему выбил.

– Ой, перебесится, – махнула рукой Катерина. – Ты заплатила сколько нужно?

– Заплатила, госпожа. Риделю две кроны, Шуманнам пять.

– Этот ребёнок меня по миру пустит, – Вздохнула Катерина. – Ты говорила с его воспитателем? Есть прогресс?

– Воспитатель? У этого-то есть прогресс, а как же. Неделю назад он пытался меня поцеловать, а сегодня уже руками под юбку полез.

– Мне его выгнать?

– Нет, моя госпожа. Я ему так лицо расцарапала ногтями, что интересно, как он теперь это будет объяснять, – хихикнула девушка. – Потому что на кой он мне? Бедный, как церковная мышь...

– Хвала святым угодникам, ты даже думаешь иногда... Но прогрессом ты довольна?

– Да, госпожа. Говорит, что он уже сейчас разговаривает на латыни не хуже священника, и даже на этом, – она прищёлкнула пальцами, – греческом, многое понимает.

– Очень хорошо, – заключила Катерина. – Умный у меня есть сын, а?

– Умный, умный... – Служанка приступила к массированию икр. – Жаль только, что вы его так часто видите, что скоро забудете, как он выглядит.

– Ну, нашлась тут, материнству меня будет учить! – Зашипела Катерина. – Мало я трачу на его прихоти? Латыни его учат, греческому его учат, религии его учат, риторике его учат, фехтовать его учат... Поесть есть что, одежды полный шкаф. Только не проходит и недели, чтобы я не платила за его шалости. Что было в апреле, когда он Шварцу чуть весь магазин на дым не пустил? Едва его уговорила, чтобы он на меня в суд не подал. Ну, хорошенького понемножку, – решила она, подразумевая массаж. – Из кожи меня скоро выдавишь.

– Я уже приготовила платья, ведь вы же помните, что сегодня вечером приходит господин Гриен?

– Мне ли не помнить, – вздохнула Катерина.

Соломон Гриен был иссушенным старостью, худым, невысоким человечком. Он всегда ходил, опираясь на простую деревянную трость, и никогда не одевался иначе, чем в чёрное. Мало кто в Кобленце знал, кто такой на самом деле Соломон Гриен и сколь огромной властью он обладает. Катерине казалось, что по-своему он искренне её любит и посещает её не только для того, чтобы реализовать свои прихоти. А прихоти у него были особые, ибо, как человек в преклонных летах, он любил уже только смотреть, как бесстыдно голая Катерина извивается и стонет под каким-нибудь из его парней. Сидел себе спокойно в кресле, с обутыми в удобные тапочки ногами, расположенными на специальной подставке и с полной бутылочкой вина. Время от времени он приказывал, что в этот момент Катерина должна сделать, хотя случалось это уже всё реже и реже, поскольку женщина сама знала, как поступать, чтобы он получил наибольшее удовольствие, глядя на её игрища. Впрочем, надо признать, что старый Соломон выбирал ей ребят что надо, и, как правило, Катерина забавлялась с ними не без собственного удовольствия.

– Надо бы госпоже брови выщипать. – Служанка критическим взглядом прошлась по лицу Катерины. – А вы знаете, что делать, чтобы они не отрастали так быстро? Нужно раскалённой на огне иголкой проколоть луковицы волос.

– Я прекрасно об этом знаю, глупая девка, но скорее ад замёрзнет, чем я позволю тебе приблизиться ко мне с горячими иглами, – ответила Катерина.

– Ну и пусть себе госпожа ходит заросшей до потери образа Божьего, – служанка снова уклонилась от ладони работодательницы, – и делает из себя посмешище. Вольному воля!

Катерина любила жизнь в достатке. Красивая мебель, богатые платья, изысканная посуда, украшения, созданные в мастерских искуснейших ювелиров, и картины, написанные художниками, умеющими навык видеть мир объединить с необыкновенным мастерством. Над кроватью в её спальне царило великое полотно Мальвини под названием «Гефест и Афродита», на котором могучий мужчина с кустистой бородой сжимал в объятиях красавицу с фарфоровой кожей и волосами, напоминающими золотую пряжу. Мальвини так смело изобразил своих персонажей, что даже молот греческого бога-кузнеца, направлявшийся в сторону идеальной наковальни, был виден во всей красе. Но Катерина могла позволить себе столь легкомысленное изображение только в спальне, так как в эту комнату имели доступ только доверенная горничная и несколько мужчин, которые перед приглашением должны были доказать свою любовь, уважение и привязанность (на эти, в числе прочих, доказательства любви, уважения и привязанности Катерина построила себе уютный домик в деревне, куда она собиралась переехать в ближайшем будущем). В столовой и гостиной висели, однако, изображения гораздо более серьёзного содержания. Самое большое впечатление производила картина под названием «Пришествие Христа в Рим», на котором выделялась фигура длинноволосого бородатого мужчины в блестящей серебром броне и с мерцающим пурпурным пламенем мечом в руках. Гости и члены семьи могли также полюбоваться на полотно, изображающие «Смерть Иуды», на котором извивающееся в агонии тело предателя благочестивые Апостолы пришпиливали клинками к земле. Стены гостиной были покрыты яркими гобеленами, изображающими плывущих среди облаков Ангелов, изящно играющих Господу и его святым на флейтах, лютнях и клавикордах. А в спальне стояли два огромных сундука, крышки которых были покрыты искусными барельефами, изображающими пятнадцать стадий Крестного Пути и пятнадцать стадий Пути Меча.

Катерина любила также разные безделушки, финтифлюшки и мелочи. Золотые чайные ложки, черенки которых изображали нимф; бокальчики с вырезанными в хрустале лицами Апостолов; кубки, на каждом из которых был выгравирован один из этапов Славы Господней. Ба, у неё были даже шахматы из слоновой кости и чёрного дерева, в которых фигуры были вырезаны по подобию библейских персонажей, и носящая инкрустированный бриллиантами ошейничек обаятельная, проказливая обезьянка, которая постоянно воровала сладости или фрукты. В последнее время Катерина думала о том, чтобы купить себе маленького чёрного мальчика, который, одетый в красные шёлковые одежды, будет носить за ней шлейф, когда она отправляется за покупками. Он бы великолепно выглядел, держа на руках белую пушистую собачку с красным бантом!

Она замечталась, видя внутренним взглядом себя, идущую по улице с негритёнком и собачкой. Из задумчивости её вырвал доносящийся из прихожей разговор. Она быстро разжевала щепотку смеси кардамона и солодки, чтобы придать дыханию приятный запах, и в последний раз оглядела себя в огромном зеркале. Зеркало специально по её заказу привезли из Флоренции, и оно было создано в известных на весь мир флорентийских мануфактурах. Оно отражало так хорошо, что никто из тех, кто увидел себя в нём, не хотел больше смотреться в зеркало из отполированного серебра. Катерина ещё только поправила прядь волос, легонько сжала губы, чтобы придать им привлекательный цвет, и направилась в гостиную, где ожидал долгожданный гость.

Мельхиор Риттер был мужчиной хоть куда. Длинные светлые волосы локонами спадали на мощные плечи, а брюки обтягивали мускулистые бёдра и упругие ягодицы. Катерина всегда с удовольствием принимала его в своём доме, тем более что визиты эти не были частыми. Мельхиор оказался не только человеком образованным и вежливым, но тоже хорошо знающим женские потребности. Как те, которые может удовлетворить очаровательно блестящая безделушка, так и те, для которых нужно немного больше времени и гораздо больше, чем набитый золотом кошелёк. На этот раз Мельхиор выглядел словно петух, выступающий на завоевание давно не посещаемого курятника. Он был одет в красно-золотые брюки и того же цвета кафтан, сильные икры были обтянуты красными чулками, а талия перехвачена чёрным поясом с золотой пряжкой в форме солнечного диска. На плечи он накинул чёрный плащ с вышитыми золотом огоньками, а на голове носил залихватски заломленный красно-золотой берет.

– О, мой милый друг! – Катерина протянула руку для приветствия. – Как я по тебе скучала.

Риттер глубоко поклонился и с благоговением поцеловал кончики её пальцев.

– И в моём сердце тоска уже заговорила громким голосом, – признался он. Посмотрел на Катерину с нескрываемым восторгом. – Всегда, когда я долго тебя не вижу, начинаю думать, что невозможно, чтобы ты была красивее, чем образ, который я ношу в сердце. – Он коснулся ладонью своей груди. – А когда ты встаёшь перед моими ослеплёнными глазами, я не могу себе простить, что я мог быть настолько глуп, чтобы спутать образ с его несравненным оригиналом.

– Ты смущаешь меня, друг мой. – Катерина лучезарно улыбнулась.

– Прости, госпожа, – Мельхиор сделал шаг в сторону, открывая тем самым стоящего за его спиной молодого человека, – что, видя тебя, я забываю о правилах хорошего воспитания. Позволь тебе представить: Хайнц Риттер, мой племянник, который путешествует со мной в Аугсбург и который умолял меня на коленях о милости увидеть женщину, владеющую моим сердцем.

– Здравствуйте, господин Риттер. – Катерина вежливо кивнула юноше, который покраснел и стиснул в руках уголок плаща. – Садитесь, прошу вас. Сейчас подадут ужин, и я надеюсь, дорогой друг, что ты расскажешь мне о далёких странах, в которых, как я полагаю, ты снова побывал.

– Это правда, дражайшая Катерина, что я скитался по миру, – сказал Мельхиор с улыбкой, указывающей на то, чтобы его слова о скитаниях не принимали так буквально. – Несколько месяцев я провёл в Венеции, а затем вместе с венецианскими купцами отплыл в Византию, откуда у меня было намерение отправиться в Иерусалим, чтобы поклониться земле, по которой ступал и на которой учил наш Господь перед своим славным Сошествием с Креста, но... – Он развёл руками.

– И что же случилось?

– Нас предупредили, что персы усилили гонения на последователей Христа, и вдобавок к этому злу в Святой Земле бушует чума, опустошая деревни и города, в равной мере уничтожая бедных и богатых, язычников и правоверных. А я надеялся на то, что привезу тебе в подарок кусочек камня, на который сошёл наш Господь... – он вздохнул.

«Честно говоря, я бы предпочла кусочек какого-нибудь алмаза», - подумала Катерина.

– ...но раз уж Бог не удостоил меня этой милости, то я вложу в твои руки эту безделицу, хотя и уверен, что её красота померкнет на твоей лебединой шее.

Склонив голову, будто стыдясь подарка, он вручил Катерине инкрустированную золотом продолговатую коробочку.

– Твоя память для меня достаточный подарок, – сказала ласковым голосом Катерина.

– Позволь мне настоять, друг мой.

Только тогда она протянула руку и открыла коробочку. И на миг потеряла дар речи.

– Это... это... просто чудо, – прошептала она.

В искусно выкованную золотую сеточку было вплетено несколько десятков бриллиантов и рубинов, которые, отражая пламя установленных на столе свечей, казалось, горели живым огнём. Это был дар, за который королева отдалась бы свинопасу.

– Надень, – попросил Мельхиор.

Катерина подняла ожерелье (какое же оно было тяжёлое!) и застегнула замок за головой.

– Как я выгляжу? – Спросила она горячечно, с почти детским волнением.

– Как богиня, – тихо ответил Мельхиор. – Или подать тебе зеркало, госпожа?

– Твои глаза – правдивейшее из зеркал, – искренне ответила Катерина и почувствовала на глазах слёзы. Никогда в жизни она не видела столь красивой драгоценности как та, что теперь обвивала её шею.

Несмотря ни на что, она встала и поцеловала Мельхиора в обе щеки.

– В последний так рада, как сегодня, я была год назад, когда я имела счастье тебя принимать. – Она села и вытерла ресницы тыльной стороной ладони. – Прости, – прошептала она, а потом хлопнула в ладоши. – Ужин! – Крикнула она уже твёрдым голосом. – Только быстро, а то наши гости умрут от голода!

Слуги внесли блюда с кушаньями, которые, как помнила Катерина, больше всего любил её гость. Особенно гордилась она паштетом, после разрезания которого из нутра вылетали шесть крошечных разноцветных птичек, и десертом, состоящим из фигурок из шоколада, теста и марципана, изображающих придворных господ и дам на охоте.

Когда они уже закончили трапезу, Катерина обратилась к молодому Риттеру.

– Чем вы собираетесь заняться, господин, когда достигнете совершеннолетия? Вы собираетесь путешествовать, как дядя, или, может, управлять землями, как отец? – Спросила она, зная, что брат Мельхиора является владельцем замка и обширных виноградников.

– Беда с этим оболтусом, – сказал Мельхиор, не давая ответить своему племяннику. – Представьте себе, дорогая подруга, он надумал стать скоморохом и песняром. Страшный стыд для всей семьи, но отец скорее с тебя кожу сдерёт, чем позволит такое безумие. – Обратился он в сторону Хайнца. Однако, несмотря на резкие слова, было видно, всё это скорее забавляет его, чем злит.

– Менестрелем, – тихо запротестовал юноша. – А никаким не скоморохом.

– Времена менестрелей уже прошли, дорогой господин Риттер, – мягко пояснила Катерина. – Теперь короли, князья и знатное дворянство уже не занимаются ни поиском рифм, ни распеванием песенок, а оставляют эту сомнительную честь людям из простого народа.

Парень молчал, уставившись глазами в скатерть. Катерина почувствовала к нему какую-то неожиданную симпатию, настолько он был уверен в своей правоте и настолько обижен, что другие не хотели за ним её признать.

– Кроме того, заметьте, господин Риттер, что нет человека более нелепого, чем неудавшийся артист. Тот, над которым смеются за спиной, а иногда и прямо в лицо, тот, который, защищая своё доброе имя, впутывается в судебные споры или драки. И чем больше он защищает свой мизерный талант, тем больше над ним издеваются. У вас так много способностей, господин Риттер, чтобы не стать подобным шутом?

Юноша поднял голову, явно удивлённый не столько словами Катерины, сколько тем, что нашёл их разумными.

– Я не знаю, госпожа, – ответил он просто. – Не кажется ли вам, что время это покажет?

– А у вас его так много, чтобы пробовать?

– Хайнц умеет красиво составлять слова, – сказал Мельхиор Риттер, – и складывать трогательные истории. Ну, если уж он предпочитает петь и бренчать на лютне...

– Это правда, господин Риттер? Вы пишете? И что же, позвольте спросить? Драмы? Комедии? Повести? Сонеты, воспевающие красоту дамы вашего сердца?

– Драмы, – ответил молодой Риттер. – Но кто бы их когда-нибудь поставил? Я пытаюсь передать красоту языка, на котором говорите и вы, госпожа, и мой дядя, и я сам. Меня не привлекают столь искусные фразы, что в их зарослях теряется смысл произносимых предложений. Я хочу, чтобы каждый меня понимал, даже будучи человеком необразованным. Чтобы простак нашёл в моих произведениях волнующую историю, а учёный муж - зеркало, в котором отразится истина нашего времени, человеческие стремления и слабости, трагедии и радостные моменты, боль и слёзы, но и радость повседневной жизни, и смех.

Катерина задумалась, а потом положила свою ладонь на руки Хайнца.

– Не упускайте этого, господин Риттер, – сказала она нежно и искренне, – если именно этого вы хотите. Помните, что героями мы называем людей, идущих к достижению мечты. Так будьте героем.

Она убрала руку, и настроение прошло. Она звонко рассмеялась.

– Хватит разговоров об искусстве! – Воскликнула она. – Расскажи мне о Византии, друг мой. О костюмах, о привычках, о танцах. По-прежнему ли в моде иметь в качестве подручного маленького негритёнка? Правда ли, что дамы носят платья со столь широкими рукавами, что напоминают взлетающих птиц? Как сильно загибают носки обуви? Правда ли, что самые модные платья должны почти оголять грудь и прикрывать её лишь шёлковым кружевом?

Мельхиор Риттер развёл руки в жесте притворной беспомощности.

– Погоди, дорогая Катерина! Помаленьку, помаленьку, ибо я уже не помню, какой вопрос был первым.

– Это неважно. Важно, чтобы ты ответил на все, и поверь, у меня их много!

Катерина на самом деле засыпала гостя градом вопросов о нарядах, о блюдах, о слугах, о мебели, о картинах и гобеленах. В конце концов, когда она увидела, что Мельхиору уже немного наскучил разговор, признала, что и он должен получить немного удовольствия, чтобы сохранить визит в сладкой памяти.

– Ты знаток искусства, друг мой, так что я использую тебя, чтобы ты мне помог в одном деле. Вы нас извините, господин Риттер, что мы покинем вас на минутку? – Вежливо обратилась она в сторону Хайнца. – Я прикажу принести вам кофе, чтобы скрасить ожидание.

Юноша вскочил на ноги.

– Конечно, госпожа. Прошу не беспокоиться из-за меня. А кофе я попробую с радостью, ибо отец считает его изобретением заморских дьяволов...

– В Византии все уже пьют этот настой, – сказал Мельхиор. – Говорят, что он производит в желудке целебные жидкости.

Наверное, бедный Хайнц Риттер мог бы выпить не одну, а, по крайней мере, десяток чашек кофе (даже если бы лениво их потягивал), ожидая возвращения дяди. Однако предусмотрительная Катерина, желая оказать юноше услугу, поручила его заботам горничной.

– Нежно позаботиться? – Спросила Ирмина со смехом.

– А он тебе понравился?

– Сладкий, как марципан. – Девушка сложила губы для поцелуя.

– Ну, так чего ты ждёшь, глупая девка? – Катерина ущипнула её за плечо.

Потом она провела прекрасный вечер в объятиях Мельхиора. Она обожала, когда он восторгался её телом, и, когда нужно, касался её так, словно имел дело с бесценным хрусталём, а когда нужно, обращался с ней так, как смелый всадник обращается с норовистой кобылой. Когда они вернулись в гостиную, то увидели, что в ней нет Хайнца.

– А куда это пропал мой племянник?

– Смею полагать, друг мой, что он читает Ирмине один из своих сонетов. И, как видно, это долгий сонет, а она слушает его с большим удовольствием.

Мельхиор от души рассмеялся.

– Спасибо, Катерина, что ты не забыла о моём племяннике, когда я сам, стыдно признаться, забыл. Тем больше я восхищаюсь твоей чуткостью.

Катерина велела принести кофе и сладкое вино, и они спокойно ждали возвращения Хайнца, который вскоре тоже появился, красный как пион, и отводящий глаза под насмешливым взглядом дяди.

Катерина, отчасти для дела, отчасти для развлечения, заговорила когда-то небольшой золотой медальон. В нём была лишь капля истинной магии. Он должен был помогать в преодолении робости, заставлять людей внимательнее прислушиваться к его владельцу, а женщин - смотреть на него немного более приязненным взглядом. Эта безделица ничем не помогла бы неотёсанному простаку, но юноша, подобный Хайнцу Риттеру, мог извлечь из него определённую пользу, если только поможет ему своим очарованием и талантом. И теперь она решила ему его подарить.

– У меня для вас подарок, господин Риттер, – сказала она тепло. – Это всего лишь скромный медальон, но носите его на груди и помните, что я искренне желаю вам удачи во всех ваших начинаниях. А когда императорский театр поставит вашу первую пьесу, не забудьте меня пригласить. – Она улыбнулась.

Юноша поднял голову, будто ожидая увидеть на лице женщины ироничное или пренебрежительное выражение, но увидел лишь искреннюю симпатию.

– Спасибо вам, госпожа, я не забуду вашей доброты, – сказал он, опустив глаза, и Катерина заинтересовалась, думал ли Риттер только о медальоне и только ли за этот подарок её поблагодарил.

Старая ведьма жила в лачуге, притулившейся к городской стене Кобленца. Всё её имущество составляла лишь эта сколоченная из дерева двухкомнатная избушка, стоящая в окружении домов, где обитали всякие отбросы, с которыми честный, порядочный кобленецкий горожанин не хотел бы иметь ничего общего. Катерина появлялась там только после захода солнца, хотя подобная прогулка в опасном районе всегда вызывала в ней страх. Безусловно, перед каждым таким походом она окружала себя защитным заклинанием, служащим для того, чтобы встреченные люди не обращали на неё внимания, но для безопасности она прятала в складках платья кинжал с отравленным лезвием и мешочек шерскена. Она терпеть не могла иметь дело со зловредной старухой, но отдавала себе отчёт, что никто кроме неё не обучит её тайнам тёмного искусства. Уже сейчас она без труда замечала, сколь огромные сделала успехи, используя знания, скрытые под этим безобразным черепом, поросшим серыми, грязными клоками, среди которых сновали напитые кровью вши. Катерина не выносила трупного, гнилостно-сладкого запаха, который окружал её, словно саван, не выносила паразитов кишащих под никогда не стираными одеялами, не выносила закопчённых, лишённых окон стен и гнилого пола. Не выносила вони, бьющей из вырытой в земле дыры, в которую старуха справляла свои потребности. Всегда, вернувшись домой, она приказывала сжечь одежду, в которой она была в доме ведьмы, и просиживала часами в ванне, оттираясь губкой, а потом умащивая тело ароматными маслами. И, в конце концов, казалось, что вонь грязи, старости и гниющих отбросов исчезает, побеждённая сладким запахом роз и корицы.

Однако эта отвратительная ведьма располагала не только знаниями, но и реальной силой. И, к удивлению и радости Катерины, этими знаниями и силой захотела с ней поделиться. Это, правда, нелегко давалось, но давалось... Старуха дозировала свои знания, как искусный парфюмер дозирует эфирные масла, и выдавить из неё хоть на каплю больше, чем она собиралась предложить, было почти невозможно. Катерина верила, однако, что в конце концов получит то, что хочет. Ведь у карги не было никого другого, кроме неё, кому она могла бы передать дар своих знаний и своих способностей. И, определённо, она не хотела умирать, не передав этот дар. Вопрос был лишь в том, успеет ли она перед смертью научить Катерину всему, что умела сама.

Женщина осмотрелась по сторонам, но увидела только тень под одной из стен, и тут же услышала звуки рвоты, а потом сочные проклятия. Толкнула дверцу, ведущую в лачугу. Старуха сидела на разворошённой лежанке и держала в руках лохматого чёрного паука. Ногтями, напоминающими потрескавшуюся скорлупу италийского ореха, она отрывала ему в ноги, напевая при этом что-то себе под нос. Какую-то мелодию без слов и, казалось, без смысла.

– Здравствуй, матушка, – сказала тёплым голосом Катерина, поскольку по опыту знала, что именование этой жабы «матушкой» и учтивый тон настраивают ведьму на благосклонный лад.

– Здравствуй, чертовка, – проскрипела старуха, обнажая в улыбке зубы, напоминающие корчевье истлевших пней. – Что принесла мне в подарок?

«Негоже так сразу переходить к делу», – подумала Катерина.

Присела, почти задыхаясь от вони, которая чем ближе к земле, тем казалась сильнее, и подала ведьме свёрток.

– Что это? – Ведьма уже оборвала пауку все ноги и теперь выдавливала его внутренности в глиняный сосуд.

– Как ты и хотела, матушка. Месячная кровь девственницы, глаз белого пса, пуповина новорождённого, жир повешенного, левая нога жабы.

– Ты отрезала её в полнолуние? – Старуха подняла на неё слезящиеся глаза.

– Да, матушка. Всё как ты сказала.

– Жир вытопила в серебряном котелке?

– Конечно, матушка.

– И висельнику было не больше, чем два дня?

– Нет, матушка.

– Хорошо, - буркнула ведьма. – Потом этим займусь. Теперь ступай себе.

Катерина закусила губы. С каким же наслаждением она угостила бы эту протухшую тушу солидным пинком! Но она не могла показать своего гнева.

– Доброй ночи, матушка, – сказала она. – Я рада, что смогла помочь.

Старуха рассмеялась хриплым горловым смехом.

– Садись, садись, вертихвостка, – сказала она. – Может, чему-нибудь тебя сегодня научу. Ты прочитала книгу, которую я тебе дала?

– Прочитала, матушка.

– Тогда забудь всё, что в ней было, – фыркнула ведьма. – Глупая мужская магия. Без уважения к земле, к воде, к огню и к воздуху. Они хотят бороться, укрощать, подавлять, а так нельзя. Ты должна научиться быть землёй, водой, огнём и воздухом, быть словно пятый элемент, становящийся единым с другими. Глупые мужчины относятся к магии как к коню, которого нужно объездить, или как к девке, которой нужно силой раздвинуть ноги. Добыть насилием то, что может быть дано по доброй воле, если только знать, как просить...

– Научи меня так просить! – Воскликнула Катерина, не показав, как сильно она разозлилась, что целый месяц изучала, очевидно, бесполезную книгу, да ещё и написанную на древнегреческом.

– Смотри, – сказала старуха и протянула над огнём когтистую руку.

Пламя лизнуло тело, а потом окружило его красно-оранжевым узлом.

Катерина аж зашипела, словно это её рука находилась среди огня.

– Смотри, доченька, смотри, – почти пропела ведьма. – Смотри, как я становлюсь единой с огнём.

Катерина знала хитрости, которыми волшебники дурачат простаков, и хотела убедиться, что видит перед собой не одну из них. Она сунула руку в пламя, рядом с ладонью ведьмы. И уже через миг отдёрнула её с криком боли. Между тем, старуха даже не шевельнулась, только фыркнула слюной и смехом.

– Вот дура-девка, – проворчала она. – Думаешь, что я привожу тебя сюда, чтобы показать то, что может сделать любой циркач? Думаешь, я буду глотать огонь и жонглировать кинжалами?

– Прости, матушка.

– Подойди, чертовка, подойди. Я покажу тебе, как петь колыбельную огню. Если ты этому научишься, то сможешь спать в огне, словно укутанная тёплым одеяльцем.

– Да, прошу, научи меня этому! – Катерина была даже счастливей, чем когда на её декольте засияло ожерелье Мельхиора Риттера.

– Мой брат говорит, что одна бабка научила его любовным чарам. Вы знаете?

Катерина погрозила Ирмине пальцем.

– Хочешь отправиться на костёр, мерзкая девка?

– Было бы за что! Разве я была у этой бабки? Научился, балбес, как вызывать любовь у женщин.

На этот раз Катерина от души рассмеялась.

– Для этого не нужно чар. Достаточно дорогих и красивых подарков, складных речей и рвения в спальне.

–Госпожа всё шутит и шутит, – обиделась служанка. – А я говорю о всамделишной магии!

– Ну хорошо, расскажи, что слышала.

– Нужно взять ореховый прут и написать на нём пять слов: пакс, пикс, абура, сиф и самасик. Потом следует стукнуть возлюбленную три раза этим прутом по голове и быстренько поцеловать прямо в губы, – затараторила девушка, – и уже можно быть уверенным в её любви.

Катерина махнула рукой.

– Глупая девчонка, подумай сама, что бы ты сделала, если б какой-то парень стукнул тебя палкой по голове?! Что касается меня, то он точно не смог бы этого сделать трижды. Глаза бы выцарапала.

Ирмина нахмурилась.

– Эх, с вами всегда так. Не верите в колдовство, а только насмехаетесь надо мной. А я своими глазами видела мага, который смог сделать так, что белая роза превращалась в красную, яблоки сами катились по столу, а мёртвые рыбы прыгали на сковороде.

– Иди уже, иди, – приказала Катерина. – И займись чем-нибудь другим, а не колдовством, не то донесу на тебя чёрным плащам.

– Вот напугали! – Прыснула служанка, однако послушно вышла из комнаты.

Если бы это было так просто, вздохнула Катерина, ибо прекрасно знала, что настоящее тёмное искусство это нечто большее, чем трюки, которые могут показать уличные волшебники, чем произнесение дурацких заклинаний или бессмысленное смешивание трав или отваров. Настоящая магия требовала не только работы и опыта, но и природного таланта. Ведь не каждый мог бы стать певцом, задевающим своими песнями струны человеческих сердец, хоть бы и узнал все мелодии мира. Не каждый мог бы стать художником, умеющим изобразить на холсте персонажей, что выглядят как живые, даже если б умел смешивать краски и подстригать кисти.

Знания, опыт, умение составлять зелья, мази и микстуры были всего лишь возами с ценным товаром. А талант был лошадью, которая должна была эти возы тянуть. А Катерина не только верила и надеялась, что имеет такой талант. Она прекрасно о нём знала и неоднократно могла уже наглядно убедиться в его существовании. Она также рассчитывала, что поступит так же, как умный раб из истории Христа – не только сохранит талант, но и преумножит его свыше всякой меры. На данный момент, однако, она должна была использовать другой из своих талантов (который, наверное, больше понравился бы Овидию, чем Христу), поскольку знала, что скоро придёт каноник.

К Герсарду она относилась немного лучше, чем к большинству поклонников. Во-первых, вопреки здравому смыслу она любила его, так, как любит домашнюю зверушку. Вроде бы ты сто раз видел её потешные прыжки и шалости, но с охотой смотришь и в сто первый. Кроме того, она видела в канонике инвестицию в будущее. Такое же вложение, как оплатить вместе с другими пайщиками экспедицию в Индию. Риск был велик, но и прибыль, если корабли вернутся с трюмами, набитыми пряностями, могла быть совершенно невообразимой.

– Да, да, никто не может сказать про меня, что я не умею умножать то, что зарабатываю в поте… хм, хм, лица, – она рассмеялась собственной мысли. А Герсард имел шанс стать кем-то важным. Он был отлично образован, имел талант к финансам, что принесло ему неплохие доходы, и, прежде всего, его с ног до головы наполняли столь сумасшедшие амбиции, что не раз и не два во время любовных игр он уверял её, что станет Папой. Катерина была слишком благоразумна, чтобы загадывать так далеко, но, тем не менее, епископом или кардиналом её любовник мог стать даже в ближайшем будущем. Он бы, скорее всего, уже этого достиг, если бы не бескорыстная ненависть, которую питал к нему архиепископ Кобленца, человек настолько влиятельный, что без труда мог разрушить карьеру молодого священника. О чём этот молодой священник отлично знал, поскольку сразу после того, как закончил объезжать Катерину (а делал он это словно исполненный гневного воодушевления), немедленно занялся собственными проблемами.

– Шлюхин сын, – пропыхтел он. – Чёртов ублюдок, дьяволов помёт, козоёб сраный! – Катерина погладила его по волосам.

– Мой бедный священник, – сказала она, отчасти нежно, отчасти насмешливо. – Он так сильно тебя донимает?

– Донимает?! – Каноник был возмущён тем, что она использовала столь деликатную формулировку. – Он хочет довести меня до погибели! Как только он меня увидел, я уже знал, что он сделает всё, чтобы от меня избавиться!

– Избавиться? – Женщина прищурилась. – Как это: избавиться?

– Обыкновенно. – Он ударил кулаком в подушку, но это не дало особого эффекта, поскольку подушка была плотно набита перьями, и рука каноника увязла в этой мягкости. Он выругался, вызывая смех Катерины.

– Смейся себе, смейся, – проворчал он. – А меня сошлют куда-нибудь на край света, чтобы я страдал в далёкой глуши вдали от...

– Вдали от меня, – закончила за него Катерина.

Он захлопал на неё глазами, поскольку это даже не пришло ему в голову. Хотя, конечно, отказ от встреч с прекрасной и обольстительной Катериной тоже не сулил ему ничего хорошего. Кем бы он её заменил? Хорошо отмытой крестьянкой? Румяной дворянкой из медвежьего угла? Д-дьявол!

– И ты ничего не можешь с этим поделать? Ты ведь такой умный. – Она погладила его по щеке.

– Я всё перепробовал. Я даже подкупил канцеляристов, чтобы шепнули за меня словечко, а он назвал меня при них бараном и похвалил, что они так хитро меня остригли.

Катерина на этот раз расхохоталась так, что чуть не упала с кровати. Герсард же рассердился и сильно ущипнул её за голую ягодицу в порыве непритворной злости. Она засмеялась ещё громче.

– Принести тебе кнут? – Спросила она, вытирая выступившие от смеха слёзы.

– Шути себе, шути. – Он встал и на одном дыхании опорожнил стоящий на столе кубок.

– Что ещё ты пытался сделать, мой милый? Скажи, может, епископ любит забавляться с такими смазливыми мальчиками, как ты?

– Он ничего не любит. – Герсард пожал плечами. – У него нет никаких слабостей, никаких предпочтений, никаких вредных привычек. Целыми днями и ночами он просиживает в канцелярии над грудами документов. Золота у него в изобилии, на лесть он не падок, а угрожать ему нечем.

Катерина сжала губы и пристально посмотрела на Герсарда.

– Люди умирают, – сказала она тихо. – Особенно настолько старые, как он...

– Он никогда не умрёт, – вздохнул Герсард. – Глянешь на него – на ладан дышит. А на самом деле здоровый, как конь. Пьёт только отвары трав, ест плесневелый хлеб и иногда немного фруктов.

– Плесневелый? – Скривилась Катерина.

– Для умерщвления греховной плоти, как он говорит.

– Странно, что если столькие его ненавидит, никому ещё не пришло в голову сыпануть ему яда в эти отвары или хлеб... – Обронила она якобы небрежно, но на самом деле внимательно наблюдая, какова будет реакция Герсарда на её слова.

– Бережётся, трутень! Сам собирает травы в оранжерее, которую построил возле дворца. И нужно признать, что уж в чём в чём, а в травах он разбирается. Всегда перед приготовлением проверяет воду, которую ему принесли, а фрукты сам срывает с дерева. Хлеб берёт со стола, за которым перед тем ели слуги, и оставляет, чтобы дозрел в его комнате. А в эту комнату никто не может войти, кроме слуги, которого он знает с отроческих лет. И только этот слуга единственный может касаться посуды, из которой ест или пьёт архиепископ.

– Ты удивительно много знаешь о привычках Его Преосвященства, мой дорогой каноник.

Герсард покраснел от подбородка до лба, но ничего не сказал и, чтобы скрыть смущение, снова потянулся за чашей. Выругался, поскольку сосуд оказался пустым.

– Нет крепости, которую нельзя было бы взять. – Катерина соблазнительно вытянулась на кровати и с удовлетворением отметила, что каноник сосредоточил взгляд на её груди и уже не может оторваться. – Мммм? Даже меня можно взять, – добавила она сладким голосом. – Здесь и сейчас...

На этот раз он был с ней чуть более сдержан, чем в предыдущий раз, и даже явно заботился о её женских потребностях. Катерина, однако, не была в настроении для постельных шалостей, так что в какой-то момент, чтобы быстрее спровоцировать финал, застонала, словно кошка по весне, и вонзила ногти в ягодицы Герсарда. С облегчением выдохнула, когда он поднялся с неё, хотя ей удалось сделать вид, что это вздох удовлетворения. Каноник прошествовал голым по комнате, открыл секретер, достал из него бутылку вина и щедро налил себе в чашу.

– Я уже знаю, что эта дряхлая сволочь готовит для меня приход, – сказал он яростным тоном. – Приход! – повторил он так, будто это слово было крайне неприлично. – Он хочет меня отправить куда-то на Балтийское море, на самую польскую границу. Говорят, там ничего нет, кроме болот и лесов. – В глазах Герсарда блестели слёзы гнева и бессилия.

– Тогда попрощайся с Кобленцем, – легко бросила Катерина.

– И это всё, что ты можешь мне сказать? – Возмутился он.

– А что я могу сделать? Что ты хочешь, чтобы я сделала? – Он сердито пожал плечами и ничего не ответил. – А если бы я даже могла что-то сделать, – продолжила она медленно и задумчиво, – то готов ли ты взять на себя риск?

– Риск?

– Как сильно ты желаешь того, чтобы епископ исчез из твоей жизни?

– Душу бы отдал дьяволу, – прорычал Герсард.

– Быть может, настолько великая жертва не понадобится. – Катерина скривила губы. – Ибо пока в глазах дьявола твоя душа стоит, наверное, столько же, сколько ты сам стоишь в глазах архиепископа.

– Утешительница нашлась! – Крикнул он, но посмотрел на неё с надеждой и интересом. – Говори, что придумала? – Он ущипнул её за сосок так сильно, что она ошарашенно вскрикнула.

В ответ она стиснула его гениталии с такой силой, что потом он с трудом ловил дыхание в течение доброй молитвы.

– Женщины не любят подобного обращения, – заявила она холодно, – по крайней мере, я не люблю. Думаю, ты забыл свои манеры в каком-нибудь портовом борделе, которые, как я слышала, любишь посещать.

– Злые языки, – выдавил из себя покрасневший Герсард. – Не верь.

Он глубоко вздохнул и потянулся рукой к низу живота, будто хотел проверить, что там осталось после хватки Катерины.

– Не бойся, не бойся, – засмеялась она. – Он ещё тебе послужит разок-другой. – Потом осторожно дотронулась до своей груди и сделала капризную мину. – Болит, – пожаловалась она. – Поцелуй и извинись.

Каноник обнял её, раскаявшийся и благодарный, что она сменила гнев на милость.

– Я куплю тебе алмазик в качестве извинения, – пообещал он, целуя грудь женщины.

«Вот как, иногда даже из дурацкого щипка можно получить выгоду», - подумала Катерина.

Потом деликатно отстранила Герсарда.

– Чуть позже снова покувыркаемся, – сказала она, – а сейчас я расскажу тебе историю, мой священник. Хочешь послушать? О злом шахе и мудром визире... Эй! – Она оттолкнула его немного сильнее. – Я рассказываю вашему преподобию! Садись и слушай!

Он отступил, зная, что если у Катерины нет охоты к заигрыванию, то здесь ничего не поделаешь.

– Что ты хотела мне рассказать?

– Много, много лет назад, в стране столь далёкой от Империи, что никто здесь даже не слышал о ней, царствовал злой шах, который мучил честных людей. Морил их голодом, назначал высокие налоги и приговаривал к жестоким наказаниям. Издевался над учёными мужами, преследовал праведников, а злодеев возвысил. Никто, однако, не смел противостоять могущественному правителю, даже его визирь, человек изысканных манер и доброго сердца, который был в отчаянии, видя, что государство превращается в руины, а народ живёт всё печальней и всё беднее...

– Было бы от чего отчаиваться, – фыркнул каноник. Катерина посмотрела на него со злостью.

– Во-первых, не перебивай меня, балагур, а во-вторых, если ты не понимаешь, что богат тот правитель, который имеет богатых подданных, то ты ещё глупее, чем выглядишь.

Герсард надул щёки, но ничего не ответил, поскольку знал, что когда его любовница начинает говорить таким тоном, лучше оставить ответ при себе.

– Но настал день, – продолжила Катерина, – когда визирь подумал: неужели так и устроен мир, что все жители нашего государства должны страдать по прихоти одного человека? И именно тогда в голове визиря появилась мысль избавиться от злого шаха. Это страшный грех, – Катерина подняла палец, – убить Божьего помазанника и сюзерена. Но... лучше ли оставить на погибель всю страну? Разве жизнь одного человека, хотя бы и шаха, стоит больше, чем жизнь всех его князей, баронов и рыцарства? Стоит ли она больше, чем моя? Так подумал визирь.

Герсард рьяно кивнул, видимо, потому, что согласился с ходом мыслей визиря, и, кроме того, хотел, доказать Катерине, что внимательно её слушает.

– Однако визирь знал, что не только угрызения совести сдерживают его, чтобы решиться на последнее средство. Шах прекрасно понимал, что он ненавидим, и поэтому окружил себя верными слугами, пробовальщиками блюд и стражниками, тщательно обыскивавшими каждого, кто желал предстать перед лицом владыки.

Катерина вздохнула, будто искренне сочувствуя визирю в его невесёлой ситуации.

– Однажды опечаленный визирь признался во всём любимой жене. А та поцеловала его руки, лоб и губы, и сказала: Господь вдохнул в тебя мысль, чтобы ты поделился со мной своим беспокойством, так, как ты всегда делился со мной богатством и счастьем. Ибо я верю, что знаю, как помочь твоему горю. А когда визирь хлопнул от радости в ладоши, она продолжила: разве не правда, о свет очей моих, что наш шах любит перед сном читать книги? Разве не горят тогда у его изголовья большие свечи, от которых в комнате становится светло как днём? Это правда, ответил визирь, так и есть. Так подари нашему правителю, да целует земля его стопы, свечи, которые я сама сделаю. Пусть это будет подарок, о котором не узнает никто, кроме тебя и меня. Просто положи свечи в комнате, так, чтобы слуги взяли их, когда возникнет нужда.

Катерина кивнула Герсарду, чтобы он подал ей чашу, и отпила глоток вина, поскольку у неё немного пересохло в горле.

– Визирь удивился: чем поможет то, что шах будет читать при твоих свечах? Жена его вздохнула и ответила: делая эти свечи, я буду молить Бога и его Ангелов, чтобы их пламя даровало шаху то, чего он заслуживает. А если ты, муж мой, считаешь, что он заслуживает смерти, то ты не думаешь ли ты, что Бог рассудит так же?

– И что? – Горячечно спросил Герсард. – Что было дальше?

– Ничего. – Катерина пожала плечами. – На этом история заканчивается. Но, видимо, рецепт этих свечей, «свечей справедливости», как их называли, по-прежнему где-то существует.

– Ох, – вздохнул каноник. – Как мне пригодился бы такой рецепт!

– Может, я смогу достать его для тебя, мой господин, – улыбнулась Катерина. – Но помни, что это не имеет ничего общего с отравительством или колдовством, претящим каждому честному христианину. Это свечи, которые каждому дают то, что он заслужил. Может, ты не прав, и они принесут твоему архиепископу славу, блеск, здоровье и богатство?

– Ага, конечно! – Прорычал Герсард. – Сдохнет в первый же миг, гадина! – Он коснулся руки Катерины. – Можешь сделать для меня такие свечи? – Спросил он смиренным тоном и посмотрел ей в глаза. – Можешь спасти друга, которого отчаяние так крепко держит в своих тисках, что иногда ему кажется, что только смерть вырвет его из них?

Она погладила каноника по волосам.

– Я попробую, Герсард, – мягко сказала она. – Поверь, я постараюсь тебе помочь.

«И тогда ты будешь передо мной в столь огромном долгу, что тебе не хватит жизни, чтобы его погасить», – подумала она. – «А если случится так, что погасить его ты не захочешь, то я напомню тебе, как сильно чёрные плащи не выносят колдунов и отравителей и как нежно занимаются ими в своих казематах».

– Принеси мне только одну свечу из тех, которые использует архиепископ, чтобы я взяла её за образец.

Он кивнул головой. Быстро и решительно.

Катерина не нуждалась в магии, чтобы изготовить необходимые канонику свечи. Нужно было только подмешать в воск мышьяка и мышьяком же пропитать фитили. А потом достаточно будет одного вечера, чтобы появились первые симптомы отравления. Архиепископ на следующий день начнёт жаловаться на тошноту, потерю аппетита, боли в животе, может быть, даже упадёт в обморок. Так куда же слуги отведут его, чтобы он отдохнул и набрался сил? В спальню. Что они сделают, чтобы не оставлять архиепископа в темноте? Зажгут свечи. Может, начнут его развлекать чтением книг при их свете, поскольку он будет слишком слаб, чтобы переворачивать страницы. И мерцающие огоньки этих свечей будет последним, что он увидит, прежде чем мышьяк разрушит его тело до такой степени, что он потеряет жизнь. А может, впрочем, и не потеряет? Может, только кровь ударит ему в мозг, и он превратится в неподвижное тело, вываливающее под себя кал и мочу и не способное жить без помощи других? «Это было бы довольно забавно», - подумала Катерина, ибо не слишком любила священников. Особенно столь чёрствых сердцем, как архиепископ. Что ж, возможно, покушение не удастся. Может, Герсарда подведёт мужество, и он не подложит отравленные свечи? Может, захворавший архиепископ переедет в загородное поместье? Может, организм этого старика, однако, будет в состоянии справиться с дозой мышьяка? Кто знает, как всё сложится? В случае чего у Катерины были подготовлены и другие решения. Разве нельзя пропитать ядом страницы любимой книги архиепископа? Разве нельзя отравить растущие на дереве плоды?

Она, конечно, знала, к каким способам прибегают люди, чтобы защитить себя от отравителей. Пили вино из чаш, сделанных из скорлупы кокосового ореха и фарфора или из позолоченного рога единорога, на груди носили яшмовые ожерелья, а на пальцах кольца с безоаром. На столах держали драконьи языки, которые должны были задрожать, когда рядом с ними появляется отравитель. Ну, по крайней мере, на этом сколачивали состояние торговцы, привозящие панцирь, рога и языки из далёких земель и просящие за них цену, которую могли себе позволить только короли и князья.

Катерина знала одно: она не осмелится использовать заклинания против кого-то столь известного и, вдобавок, находящегося в силу занимаемой должности слишком близко от инквизиторов. Чёрные плащи, казалось, часто не замечали почти очевидных вещей, но некоторые из них обладали даром чувствовать магию. И если бы они выяснили, что архиепископа убили заклинания ведьмы, то развернули бы её розыск в таких масштабах, что скорее превратили бы Кобленц в руины, чем признали поражение. Может, даже не из любви к священнику, а из чувства уязвлённой гордости.

Катерина знала, что она всё ближе и ближе к цели. Но ведьма обещала, дурачила и насмехалась, не желая сказать, когда именно наступит тот момент, в который она позволит своей ученице ознакомиться с тайнейшей из тайных книг и узнать, а также понять, содержащиеся в ней знания.

– Ты должна была мне её дать. – Катерина присела рядом с ведьмой и с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. – Ты должна была дать мне Чёрную Книгу!

– Чёрную Книгу? – Спросила старуха с издёвкой. – Ты ничего не перепутала, доченька? Я точно обещала, что тебе её дам?

– Сссама знаешь, – прошипела она, не в силах уже сдерживать ярость.

– Чёрная Книга, Чёрная Книга, – забормотала ведьма и хитро зыркнула на Катерину из-под спадающих на лоб седых клоков волос. – Может, вспомню, где я её спрятала. Может быть... когда-нибудь... вспомню.

Катерина не выдержала и схватила ведьму за горло. У неё были молодые, сильные пальцы, а шея ведьмы была худой и морщинистой, словно у старого гуся.

– Убей меня, и никогда... – удалось прохрипеть старухе.

Катерина знала, как звучал бы конец этого предложения. «Убей меня, и никогда не получишь Чёрную Книгу». Она ослабила хватку, потом убрала руки от горла старухи. Увидела, что её ладони дрожат, словно в лихорадке, и спрятала их в складках платья.

– Не играй со мной, жаба! – Только и прорычала она.

Ведьма долго кашляла, сплёвывая на пол жидкую мокроту. Наконец откашлялась, восстановила дыхание и посмотрела на Катерину. В её покрасневших, гноящихся глазах появился озорной блеск.

– Какая нетерпеливая. Какая буйная. Молодая кровь, молодой гнев. – Она покачала головой. – Я должна научить тебя смирению, дитя. Смирению и терпению.

Женщина вперила в неё взгляд, полный нескрываемой ненависти. Она уже хотела от ведьмы только этого. Чёрную Книгу, написанную кровью по нежной, мягкой коже, снятой со спин младенцев. Она хотела только добраться до этой сокровищницы наитайнейших тёмных знаний, в которую византийские чернокнижники заносили заклинания, на протяжении веков собранные у персидских огнепоклонников, халдейских гадалок, египетских жрецов и ассирийских демонологов. Ведьма только один раз показала ей Книгу, но этого было достаточно, чтобы Катерина почувствовала исходящую от неё силу. Она чувствовала себя тогда так, будто её окунули в ледяную воду, а острые, холодные иглы вонзились в её ум, душу и сердце. Это была Чёрная Книга. Шахор Сефер, как называли её евреи, لطفحنفغعظطس ضثةبحؤئ عطظيكﻩفك, как записывали её название персы. Единственная в своём роде и неповторимая, ибо не существовало никаких её копий или списков, и лишь её фрагменты, часто перевранные и искажённые, приводилась в других произведениях. Как Книга, стоившая больше, чем всё золото мира, оказалась в руках старухи, живущей в разваливающейся от старости лачуге, притулившейся к городской стене Кобленца?

– Снимай платье, – приказала ведьма со злым блеском в глазах. – Потом становись к стене.

Катерина расстегнула крючки и сбросила материю. Полуодетая она повернулась и прижалась грудью к шершавым необструганным доскам. Когда она почувствовала на спине первый удар кнута, сжала зубы так сильно, что на секунду испугалась, что треснет челюсть. Ведьма была старая и больная, но рука её была твёрдой и уверенной. Катерина знала, что ведьма не перестанет её бить, пока не услышит из уст Катерины умоляющий крик. И, как всегда, пообещала себе, что не закричит. Прижалась щекой к доскам, чувствуя, как нежеланные слёзы боли и ярости текут из-под век. В уголок её рта вонзилась заноза. Но она начала кричать только после двадцатого удара.

Катерина вынуждена была сама нанести себе мазь на израненную спину, что было не только дьявольски неудобно, но и вызывало настолько интенсивную боль, что она снова начала плакать. Однако не могла же она показать служанке избитое тело, потому что она неизбежно заинтересовалась бы, почему на её хозяйке через несколько дней не осталось ни малейшего следа. Ни тончайшего шрама, ни царапины... Заинтересовалась бы, почему истерзанная кожа снова стала гладенькой, словно свежая кроличья шкурка. Катерина слышала уже довольно сплетен о себе, чтобы добавлять к ним ещё одну. Да ещё такую, которой могли заинтересоваться инквизиторы. Девушка, правда, была тактичной и, видимо, преданной своей хозяйке, но Катерина знала, насколько права старая истина, гласящая, что тайну, о которой знают трое, знает и свинья. Хватало и того, что о необычных способностях Катерины знала она сама и ведьма, которая позволяла ей изучать тайны, связанные с тёмным искусством.

Мазь была составлена из нескольких трав, которые затем смешивались в соответствующих пропорциях и варились с жиром. К счастью, не требовалось ничего столь отвратительного как жир висельника или убитого ребёнка, лишь обычный, благонамеренный свиной жир. Потом Катерина произнесла над мазью заклинания, что необходимо было сделать в новолуние, при первой четверти и полной луне. Именно благодаря этому снадобье приобрело огромную силу в заживлении ран. Но ничего не даётся даром. Катерина знала, что когда с её спины исчезнут раны, порезы и синяки, то почти в тот же миг какой-то несчастный на улицах Кобленца заскулит от неожиданной резкой боли. На его спине не останется даже малейшего следа, но страдать он будет так, будто это его отхлестали плетью. Нельзя сказать, чтобы мысль о муках мещанина не давала Катерине спокойно спать. Честно говоря, её это скорее забавляло, особенно когда она представляла себе, как жертва её заклинания любой ценой будет стремиться выяснить причину неестественной боли и как, в конце концов, сочтёт это Божьей кару за совершенные или хотя бы помысленные грехи. Может, начнёт каяться или обещать исправиться?

«Как это было бы смешно, если бы я, сама того не желая, поспособствовала разжиганию религиозного пыла», – подумала она.

В спальню Катерины имела доступ только молодая доверенная горничная, та самая, которая помогала госпоже принимать ванну, готовила её наряды и платила за ущерб, причинённый её ребёнком. Конечно, спальню посещали также и её поклонники, хотя и не каждая встреча заканчивалась в постели, поскольку Катерина, во-первых, была подвержена перепадам настроения, а во-вторых, считала, что не ценится то, что слишком легко даётся. Поэтому иногда гость должен был удовольствоваться изысканным ужином и обществом хозяйки, которая развлекала его беседой, а не искусством любви. Но в доме находилась одна комнатка, в которой никогда не бывал никто, кроме самой Катерины. В эту лишённую окон комнатушку вёл секретный проход, открывавшийся, если отодвинуть заднюю стенку шкафа. Там Катерина занималась искусством, которое любила больше всего, и которое запросто могло привести её в подземелье и на костёр. Именно в этой маленькой комнатке она собирала книги, полные знаний о тайных обрядах, а также произведения из области ботаники и анатомии. Именно здесь она хранила травы, отвары из них, мази, зелья и эликсиры. Всё это было тщательно рассортировано и описано. Лишь простакам казалось, что мастерская колдуна или ведьмы должна быть запылённой, замусоренной, с потолком, затянутым паучьими сетями, и полом, покрытым кошачьим дерьмом. Катерина поддерживала всё в безупречном порядке и чистоте, ибо только так она могла обеспечить себе правильный подбор компонентов. И только простакам могло казаться, что в лаборатории колдуна или ведьмы должны находиться черепа, кости новорождённых, верёвки повешенных, месячная кровь или крошки осквернённой просфоры. Да, на некоторых заклинаний были нужны именно такие компоненты (за исключением просфоры, которая представляет собой лишь кусок хлеба, и ничего больше), но при условии, что они сохранили жизненную сущность животного или человека. Эта сущность не была материалом для заклинания. Она была его усилением, при помощи которого, например, любовное заклинание или проклятие получало дополнительную силу. Но главным было заклинание, магия слова, объединяющая разум ведьмы с сущностью природы. Катерина знала, что она уже умело и эффективно владеет этой магией, хотя и изучила также тайны растений и животных настолько, что могла бы стать также искусной знахаркой или отравительницей. Но это было не так весело. Это не было настоящим искусством. Однако к истинному искусству приходилось прибегать с умеренностью и осторожностью, поскольку для глаз человека, опытного в распознавании тёмных заклинаний, неосторожный колдун светил как маяк. И этому старуха тоже научила Катерину: как использовать магию под колпаком защитной силы или, ещё лучше, как использовать магию, одновременно создавая след, ведущий к ничего не подозревающему невиновному человеку.

Кроме всех ингредиентов Катерина хранила в мастерской уникальное сокровище. Им были куклы, изображающие всех поклонников, которые посещали раньше или сейчас её дом. Катерина вылепила фигурки из глины, подмешав в неё пот и семя каждого из мужчин. Сделала им маленькие ноготочки из обрезков ногтей поклонников и украсила головы локонами, полученными из их волос. Каждую фигурку она одела в клочья одежды, для этого достаточно было всего нескольких ниточек. Куклы хранились в запертом секретере, ибо она однажды подумала, что даже если она смогла бы объяснить служанке наличие трав и отваров, то ни за что в мире не объяснила бы присутствие кукол, которые, как знал любой дурак, могли служить лишь одному: чёрной магии.

Катерина, обладая этими фигурками, очень быстро завоевала огромную власть над каждым из своих любовников. От неё зависело, захочет ли она наслать на них болезнь или боль. Когда-то ради злой забавы она наколдовала одному из поклонников неприятные язвы на нижней части живота и одновременно слала ему милые записки, прося о встрече. Мужчина, смутившись болезни, находил себе тысячи оправданий. Вскоре Катерина наскучило это развлечение, она расколдовала любовника и в то же время послала ему резкое письмо, обозначающее окончание дружбы, ибо «учитывая, сколько вы находите причин, чтобы отказаться успокоить мою тоску, смею полагать, что я вам уже весьма неприятна». Потом она умирала со смеху, когда он торчал под её окнами и пел по вечерам страстные серенады. Но в дом его так и не впустила.

Катерина снова явилась по вызову старухи, но на этот раз твёрдо пообещала себе, что не даст воли гневу. В постели она, может, и соглашалась на несколько невинных шлепков, которые при умелом применении превращали боль в страсть, но она знала, что хлестание кнутом по спине никогда не сочтёт удовольствием. Тем более что потом приходилось тратить много времени и сил, чтобы залечить раны и вернуть коже бархатную гладкость.

Она прекрасно знала, что есть люди, которые более любовных игр предпочитают хорошую порку. Она сама принимала когда-то поклонника, желающего только того, чтобы она, одетая с ног до головы, стегала его хлыстом, когда он сам голышом извивался на ковре и молил о пощаде. Но она отказала ему всего через несколько посещений, так как в его привычках видела что-то вульгарно-грубое. И, кроме того, крики, которые он издавал, не приглушали даже толстые стены и столь же толстые двери, и слуги потом сплетничали направо и налево.

Катерина с самого порога поприветствовала ведьму с любезной улыбкой и присела рядом с ней, спрашивая, для чего она понадобилась и в чём она, Катерина, могла бы оказаться полезной учительнице, которую она так уважает.

– Ты сменила тон, чертовка, ха! Не вышло по-плохому, может, получится, по-хорошему, а? Таков твой замысел?

– Прости, матушка, моё поведение, – ответила она смиренно, – вызванное лишь жаждой знаний, с которой мне иногда трудно справиться. Я обещаю, что буду прилежно постигать твою науку, а ты сама решишь, когда меня просветить.

Ведьма расхохоталась.

– Просветить, – повторила она. – Ты молись, чтобы тебе палач не посветил. Я уже знаю, какой сюрприз ты готовишь Его Преосвященству. Лишь бы только тебе не пришла столь же забавная идея относительно меня, чертовка.

– Откуда ты знаешь? – Спросила Катерина быстрей, чем успела подумать, и теперь проклинала себя за поспешность.

Старуха пожала плечами.

– Откуда знаю, оттуда знаю. Но я тебя не выдам, доченька. Толстый поп захлебнётся собственной кровью и рвотой, и поделом... Может, быстрее увидит того Бога, которому каждый день молится.

Ведьма обмакнула палец в котёл, а потом тщательно его облизала.

– Ты уже ужинала, вертихвостка? – Сварливо спросила она.

– Большое спасибо, матушка. Я ела. Но... откуда ты знаешь? – Вернулась она к прежнему вопросу.

– Видит тот, кто умеет смотреть. Слышит тот, кто умеет слушать. Ты не умеешь. Может, научишься. Когда-нибудь. Если доживёшь.

Катерина очень тщательно защитила свою мастерскую. Много дней она провела, терпеливо нанизывая заклинания, словно бусины на нить розария. Благодаря этому, небольшая комната, скрытая за задней стеной её шкафа, была окружена барьером, защищающим его как от магии, так и от нежелательных гостей. И даже если кто-то приложил бы ухо к дереву когда Катерина находилась в мастерской, он ничего бы не услышал. Или старуха имела такую мощь, что подслушала разговор Катерины и Герсарда, который состоялся в спальне? А может, умела читать мысли? Катерина вздрогнула, надеясь, что такими способностями ведьма пока не обладает.

– Приведи ко мне своего сына, вертихвостка – приказала ведьма, скривив губы. У Катерины закололо сердце.

– Не вмешивай в это моего ребёнка, – ответила она резким тоном.

– Разве я хочу ему навредить? – Обиделась старуха. – Разве я, доченька, навредила бы крови от твоей крови и кости от твоей кости?

– Тогда зачем он тебе?

– Чтобы его заклясть, чертовка. Заклясть мощным благотворным заклятием. Это будет дар. Это будет жертва. Это будет большая честь.

Катерина фыркнула словно разозлённая кошка.

– Ничего подобного, – сказала она. – Держи свои лапы подальше от моего сына, не то я их тебе повырываю.

Ведьма не вспыхнула гневом, даже не фыркнула насмешливым или ехидным смехом. Она лишь покачала головой.

– Я не сделаю ему ничего плохого, Катерина, – серьёзно сказала она, наверное, в первый раз произнося имя своей ученицы. – Поверь мне.

Уставившаяся на неё Катерина прищурилась.

– Ничего подобного, – повторила она.

– Если ты его не приведёшь, я никогда не дам тебе Книгу, – решила старуха.

– Ты подлая гадина, ты мерзкая...

Ведьма прошипела что-то сквозь зубы, и Катерина почувствовала, что не может произнести более ни одного слова. Ба, она не могла даже пошевелиться, будто её настиг приступ паралича. Она могла только с яростью смотреть на сгорбившуюся ведьму.

– Горячая чертовка, ой, горячая, – забормотала старуха. – Но ты дашь мне сына, вертихвостка. Ты знаешь, что я его не трону, ты чувствуешь, что я его не обижу. Я могла бы заставить тебя, но я не буду заставлять. Ты дашь мне его по доброй воле.

Она снова прошипела что-то сквозь зубы, и Катерина почувствовала, что паралич проходит.

– Не дам! – Зарычала она. – Хоть что со мной делай.

– Иди уже, – приказала старуха. – И не забудь обдумать мои слова. Я хочу остаться с ним на столь короткое время, что ты не успеешь даже три раза прочитать «Отче наш».