Прикосновение зла

– Она попросила его подать вино, и он её убил. Схватил за волосы, прижал лицом к скатерти и забил свиной костью. Насмерть забил, Мордимер. – Последнее предложение Оттон Пляйс произнёс с таким недоверием, как будто у него не укладывалось в голове, что можно забить кого-нибудь насмерть. Хотя... и правда, свиной костью? За столом? О подобных происшествиях и сам я тоже не слышал.

– Разве она пила так много, что именно этот повод мог толкнуть твоего кузена на столь необдуманный поступок? – Спросил я осторожно.

Он окинул меня злым взглядом.

– Упражняешься в остроумии, Мордимер?

– Упаси Боже – быстро запротестовал я, поскольку действительно не собирался шутить над этой странной смертью, тем более что смерть, на этот раз в соответствии с законами божескими и человеческими, ожидала и двоюродного брата моего товарища, каковой двоюродный брат и совершил столь необычное убийство.

– Покойная была замечательной женщиной, – веско заявил Оттон, по-прежнему глядя на меня с большой долей подозрительности. – И хотя, к своему отчаянию, она не могла стать матерью, однако она создала Роберту действительно примерный домашний очаг. Много лет назад и я её любил, – он глубоко вздохнул.

Надо признать, что после этих слов я посмотрел на моего собеседника новым взглядом, ибо со своим плоским, грубо отёсанным лицом он не принадлежал к особо красивым людям и не выглядел тем, кто поддался бы романтическим порывам сердца. Как видно, впечатление было обманчивым.

– Может, под этой позолотой скрывалась ржавчина? Прости за вопрос, – оговорился я, увидев его лицо, – но ты ведь сам знаешь, сколько мы находим людей, выглядящих в глазах соседей примерными христианами, когда на самом деле они предаются всевозможным грехам или скрывают от глаз соседей отвратительные пороки. Может, она винила твоего кузена за отсутствие детей? Может, она отравляла ему жизнь жалобами и упрёками?

– Медики заключили, что это её вина. – Оттон надул губы. – Если в этом случае вообще можно говорить о вине, ведь это божий промысел, здесь винить некого.

Я кивнул, соглашаясь с моим товарищем, который, как и я, не соглашался с утверждениями некоторых проповедников, якобы бесплодие было справедливым наказанием, возложенным на женщин за первородный грех Евы. Впрочем, в проповедях этих златоустых мудрецов всё плохое, что происходило с женщинами, представляло собой справедливое наказание. Осмеливаюсь судить, что именно так проявляло себя отсутствие приличного секса, поскольку мужчины, счастливые теми удовольствиями, которые могут доставить им женщины, менее склонны нагружать их ответственностью за все существующие и несуществующие грехи мира.

– Медики, как правило, склонны утверждать, что вина лежит на стороне высохшего лона, а не гнилого корня, – сказал я. – Я также заметил, что им как-то проще убедить мужчин в подобном диагнозе, а следовательно – уйти с гонораром, а не с синяками на заднице.

Он криво улыбнулся.

– Нет, Мордимер, это не так. Возможно, ты считаешь меня человеком не слишком умным, но поверь мне, однако, что я бы заметил, если бы мой двоюродный брат и моя бывшая возлюбленная жили в ненависти или безразличии. Они любили друг друга, Мордимер, сердцем, душой и телом. А это редкая добродетель в наши времена.

Боже дорогой, я не знал, что Оттон так красноречив! Как видно, он и в самом деле сохранил тёплые чувства к возлюбленной с юношеских лет.

– Ну уж точно не от большой любви он убил её за обедом, – проворчал я, поскольку эти дифирамбы двоюродному брату и его жене казались мне не соответствующими трагической ситуации.

Оттон обиделся

– Я попросил бы, чтобы ты проявил хоть каплю уважения! – Бросил он резко.

– Прости, Оттон, но либо ты не прав, высказывая отзывы об их отношениях, либо убийство не имело места, то есть мы получаем противоречие твоей теории и факта.

– Либо... – Он поднял палец и испытующе посмотрел на меня.

– О, нет! – сказал я очень твёрдо, потому что я уже и раньше подозревал, к чему он клонит и почему он вообще рассказал мне обо всём этом. – Нет, Оттон. Я тебя очень люблю и ценю, но я не сделаю этого даже ради тебя. Не поеду в Виттлих и не буду заявлять, что твой кузен был одержим демоном, в связи с чем подлежит помощи экзорциста, а не смерти от рук палача.

– Я тебя об этом и не прошу, – буркнул он, опуская глаза.

– Разве?

– Роберт не мог этого сделать. – Оттон стукнул кулаком по столу. – Он по-настоящему и искренне любил её. Души в ней не чаял. Кроме того, – он пожал плечами, – он дворянин.

– Вот это ты нашёл аргумент! – Я покачал головой. – То есть что, якобы дворянская деликатность не позволила бы ему забить жену костью? Знаешь что, Оттон? Ты лучше остановись на их большой любви и не ищи других объяснений.

– Он ещё и богат, – Оттон посмотрел на меня исподлобья.

– В таком случае, жаль, что мы не можем судить его инквизиционным судом, потому что тогда его состояние перешло бы в пользу Святого Официума, – сказал я шутливым тоном.

Оттон сжал зубы, по-видимому, удерживаясь от резкого слова или даже нескольких резких слов.

– Мордимер, я не прошу у тебя ничего другого, только чтобы ты поехал в Виттлих и разобрался в деле. Возможно, ты найдёшь что-то... необычное. Я выхлопочу тебе официальное направление у Манфреда и договорюсь о вознаграждении, превышающем официальное.

Манфред Штернмайер был нашим начальником и руководителем отдела Инквизиториума в Кайзербаде, где я с недавнего времени имел честь служить. Насколько я его узнал, он производил впечатление человека благожелательного к своим подчинённым, так что Оттон и в самом деле мог на это рассчитывать.

– Почему именно я, Оттон?

– Потому что я не могу. – Он беспомощно развёл руки. – В Виттлихе меня все знают, но никто не знает, что я работаю на Святой Официум. Я бывал там один-два раза в год, всегда в качестве гостя Роберта и Эсмеральды. Было бы неловко, если бы я официально начал расследовать дело моего кузена. Но я поеду вместе с тобой, Мордимер, а, скорее, рядом с тобой. Инкогнито. Готовый оказать тебе любую необходимую помощь.

– Эсмеральда, – повторил я. – Красивое имя.

Я размышлял над тем, что услышал от Оттона, и был, мягко говоря, не в восторге от его идей. Ибо не следует дела личные, семейные или сентиментальные совмещать с делами профессиональными. Я был уверен, что рано или поздно Оттон захочет, чтобы я наплевал на свои правила и спас жизнь его родственника. Он не мог попросить об этом официально, особенно нашего начальника, но, сидя вместе со мной в Виттлихе, он будет вмешиваться в дело, проедать мне плешь и убеждать, что никто не пострадает, если я возьму подозреваемого якобы на обследование, чтобы таким образом удалить его из поля зрения суда, а также жителей города. Кроме того, что означает формулировка: «Было бы неловко, если бы я официально начал расследовать дело моего кузена»? Может, это и было бы неловко, но кто мог бы эффективно протестовать против такой неловкости? Однако позже я понял, что речь шла отнюдь не о жителях Виттлиха, а о наших начальниках, для которых любые откровения Оттона могли быть недостаточно убедительными.

– Он унаследует от неё состояние? – Спросил я неохотно.

– Она была бедна, – объяснил он быстро. – Из хорошей семьи, но небогатой. Это Роберт богат.

– Твой двоюродный брат человек импульсивный? Скорый на расправу?

– Мордимер, это человек с ангельским терпением и ласковый, как ягнёнок!

– Так он, похоже, из того типа тихонь, которые скрывают эмоции и не показывают, когда они оскорблены или обижены?

Оттон недовольно фыркнул.

– Он справедливый, спокойный человек, – сказал он твёрдо.

– Я думаю, Оттон, что гнев твоего кузена бурлил, как пар в котле. Пока, наконец, пара не накопилось так много, что сорвало крышку. Ты хорошо знаешь по собственному опыту, что с людьми такое случается. Даже с самыми спокойными и всеми почитаемыми за благонамеренных. Он просто взорвался. На короткое мгновение, о котором он, наверное, теперь искренне сожалеет. И только...

– Отличный бы из тебя вышел медик, – проворчал мой собеседник. – Ты бы ставил диагноз пациенту на другом конце Империи, не утруждаясь не только его осмотреть, но даже увидеть. Скажи прямо: ты окажешь мне эту услугу или нет?

Он опёрся кулаками на столешницу и хмуро уставился на меня.

И что мне было делать в такой ситуации? Отказав Оттону, я наживу себе врага, а это всегда печальная ситуация – иметь врага в кругу коллег. Соглашаясь на эту поездку и проведение расследования – наживу себе проблем. Потому что я либо не найду ничего тревожного и отдам, таким образом, Роберта в руки палача, или соглашусь притворяться, что я верю, что он был одержим. Что вызовет осложнения, о которых Оттон даже не думал (а может, думал, но не забивал себе ими голову, поскольку эта проблема свалится на меня). Ведь именно мне придётся составить фальшивые отчёты о допросах, сделать ложные выводы, всё это удостоверить собственной подписью и отправить в Хез-Хезрон, в штаб-квартиру Инквизиториума. Полбеды, если доклад увязнет в бездонных шкафах канцелярии Его Преосвященства. Но что если им кто-нибудь заинтересуется? Если он захочет проверить, что это был за демон, почему он вселился в этого человека и почему его оставил?

Конечно, существовала также небольшая вероятность, что подозрения Оттона окажутся в какой-то степени оправданными. Может, на его двоюродного брата действительно кто-то навёл порчу? Может, он действительно был одержим (хотя именно эта гипотеза казалась мне наименее вероятной)? Тогда было бы жаль не расследовать дело. И тогда, и только тогда, я вышел бы из всей этой авантюры с честью. Я спас бы жизнь кузену Оттона и поймал бы околдовавшего его чернокнижника или ведьму. Только я чувствовал, что овчинка не стоит выделки.

– Роберт – щедрая душа. Он сторицей вознаградит тебя за труды, – заговорил Оттон поощряющим тоном.

Я махнул рукой.

– Не оскорбляй меня предложением взятки.

– Не взятки, а только гонорара за проведение экспертизы, – бросил он быстро.

– Независимо от того, что эта экспертиза покажет? – Я посмотрел ему прямо в глаза. – Ты примешь моё решение, Оттон? Ты не будешь склонять меня к нарушению правил и законов?

– Я положусь на тебя, – горячо заверил он. – Я буду удовлетворён, если только увижу, что ты рассмотрел все аргументы «за» и «против».

Честно говоря, мне не очень верилось в эти обещания, но, по крайней мере, у меня было его обязательство.

– Я буду в городе вместе с тобой. Во всём тебе помогу, – добавил он.

– И именно этого я и боюсь, – буркнул я.

– Ну так как: ты согласен? – Он протянул ладонь в мою сторону.

После минутного колебания я неохотно подал ему руку. Он затряс её с таким рвением, как будто надеялся вытрясти из моих пальцев золотые монеты.

– Ты не пожалеешь, Мордимер! Я по гроб жизни этого не забуду!

– Конечно, – ответил я, поскольку прекрасно знал, чего стоят подобные уверения.

Виттлих был большим городом, расцвет которого, однако, миновал много лет назад. Когда-то он славился огромными, проходившими дважды в год ярмарками, теперь же ярмарки превратились в довольно унылые местные торги. Тем не менее, Виттлих всё ещё был знаменит благодаря работе искусных мастеров-красильщиков, поскольку ткани, покидающие их мастерские, почти не имели себе равных во всей империи. Город также пользовался налоговыми и судебными привилегиями. Первые из них были мне безразличны, поскольку я не собирался поселиться в Виттлихе, впрочем, размер моего дохода к тому же делал беспредметным беспокойство о налогах. Однако второй вопрос мог оказаться существенным. Потому что судебная привилегия означала, что городской суд имел право выносить приговоры по всем уголовным делам, произошедшим на территории Виттлиха. К сожалению, даже тем, что касались дворянства, что могло означать, что двоюродный брат Оттона будет не просто повешен, а подвергнется квалифицированной казни. Таким образом, я мог ожидать сопротивления от горожан, которые, безусловно, обо всём разнюхают и догадаются, что прибывший инквизитор может вырвать жертву из их лап, и из публичной казни ничего не выйдет. А ведь публичная казнь, и не какого-нибудь бандита или бродяги, а богатого и уважаемого человека, стала бы выдающимся событием! Городской совет Виттлиха постарается нанять искусного в своём ремесле палача, а исполнение наказания, вероятно, приурочит к ярмарке, чтобы таким образом скрасить пребывание приехавших гостей. Поэтому я понимал, что им не понравится тот, кто может помешать этим планам. Другое дело, что меня не особо беспокоило мнение горожан о действиях должностных лиц Святого Официума, хотя, учитывая деликатность дела, и настраивать их против себя я не собирался.

Двоюродный брат Оттона был человеком настолько известным и богатым, что ему обеспечили вполне приличные условия ожидания приговора и дальнейшего, вполне определённого, наказания. Его не бросили в подземелье под ратушей вместе с какими-нибудь мерзавцами, обвиняемыми в мелком воровстве или дебоше. Таких людей обычно прилюдно пороли, иногда клеймили на рынке в праздничный день, чтобы возвращающиеся с мессы горожане могли порадовать взор. Кроме того, сколь отрадно было это зрелище для честного христианина, видящего, что зло будет наказано, и могущего жалкое состояние осуждённых сравнить со своей богобоязненной жизнью. Я подумал, что Роберта не бросили в подземелье не только из уважения к его богатству и положению, но также из опасения, чтобы он не пострадал. В конце концов, это был бы удар для города, если бы подобный преступник попросту умер в тюрьме. Для него готовился гораздо более интересный аттракцион. В связи с этим бургомистр Виттлиха проявил явное недовольство моим присутствием, ибо сразу же испугался двух вещей. Во-первых, что я захочу забрать его обвиняемого, а во-вторых, что я могу начать процедуры, направленные на выявление колдовских практик. А то, что присутствие горящего энтузиазмом инквизитора означало для города, никому не нужно было объяснять. Поэтому я старался не проявлять энтузиазма к работе.

– Я хочу провести даже не рутинный допрос, а просто кое-что выяснить, – заверил я бургомистра, – учитывая вполне понятные интересы города и его жителей.

Филипп Бромберг – так звали бургомистра – смотрел на меня исподлобья и нервными движениями поглаживал длинную шелковистую бороду, которая спадала ему на грудь наподобие мехового воротника. Он явно пытался найти аргументы, чтобы отказать мне, но и для него, и для меня было очевидно, что отказать он не может. У меня ведь были официальные полномочия, чтобы расследовать дело Роберта, но даже если бы у меня не было соответствующих документов, он не смог бы мне воспрепятствовать.

– Я искренне польщён тем фактом, что преславный Инквизиториум заинтересовался проблемами нашего маленького тихого городка, – сказал он в конце концов покорным тоном. – Но поверьте мне, господин инквизитор, что мы имеем здесь дело не с чем иным, как с обычным преступником, который сорвал зло на жене, потому что та не смогла подарить ему наследника. Вот и всё, печальная история, каких много.

– Полностью с вами согласен, – ответил я искренне. – И я тоже думаю, что зря трачу здесь время. Но вы знаете, как бывает: господин приказывает, слуга выполняет. Приказ есть приказ, господин Бромберг, и нам, бедным, тут ничего не поделать.

Он грустно покачал головой, при этом достаточно осторожно, чтобы не разрушить этим движением композицию из собственной бороды, которую он только что соорудил аккуратными поглаживаниями.

– Я бы хотел, чтобы вы хорошо провели у нас время, и чтобы вы добром вспоминали Виттлих. – Он улыбнулся так тепло, словно я был его другом, который только что предложил ему беспроцентный кредит. – Позвольте предложить вам уютную комнату у мастера-красильщика Эриха Грюнна. Я пошлю парня, чтобы он вас проводил. У Эриха и спокойно, и удобно, а его жена... – он мечтательно зажмурился. – Боже мой, как эта женщина готовит! Говорю вам, вы никогда не забудете её черепаховый суп. Отличное блюдо, хотя и постное. А раки? Как она готовит раков! Вы не поверите, пока не попробуете.

– Я буду искренне вам благодарен, – уверил я его. – А когда я размещусь, будьте так любезны, проводите меня к Роберту Пляйсу, я хочу встретиться с ним уже сегодня.

– Я вижу, что вы, осмелюсь заметить, настоящий трудяга, мастер, – заметил он, казалось бы, добродушно.

Двоюродный брат Оттона сидел взаперти в подвале дома бургомистра. Как видно, достойный отец города решил сам заботиться о безопасности заключённого, понятно, с помощью красноносых парней из городской милиции, которые, когда мы открыли дверь, как раз играли в кости. А один из них ругался так изобретательно и так мерзко, что я давно не слышал подобной связки проклятий. При виде нас они вскочили с мест, а сквернословец уставился на нас с раскрытым ртом. Я осмелился заключить, что он не относился к людям, разум которых парит, словно на крыльях Пегаса.

– Это так вы охраняете заключённого, мерзавцы?! – Рявкнул бургомистр.

– Так он заперт. Ему всё едино, играем мы или ещё чем занимаемся, – буркнул один из милиционеров, похоже, самый смелый и самый красноречивый.

– Хорошо, вот это ты и объяснишь мастеру инквизитору, который как раз приехал поговорить с заключённым. Или, может, у него другого дела нет, кроме как беседовать с охранниками? – Добавил Бромберг со злым блеском в глазах.

Разговорчивый стражник невольно отступил на шаг и посмотрел на меня с явным испугом.

– Мы ничего... только в кости играем. Ну, это ведь христианское развлечение, вроде бы...

– Ну, ты! – Бургомистр погрозил ему пальцем.

Затем он потянулся за пояс, вытащил здоровенный ключ и принялся ковыряться им в замке. О-хо-хо, всё-таки Бромберг не доверял парням из милиции настолько, чтобы предоставить им доступ к заключённому. Может, и правильно, поскольку если Роберт Пляйс располагал солидным состоянием, кто знает, не смог бы он купить себе минутную невнимательность охранников?

Кузен Оттона лежал на деревянной койке и даже не шевельнулся при виде нас. Я внимательно осмотрелся и должен был признать, что Бромберг не мучил своего заключённого неудобствами. Кровать была простой, но прочной, с хорошо набитым сенником и толстым одеялом. На столе я заметил тарелку с несколькими кусками хлеба и мяса, кувшин и два яблока. На сундуке стоял подсвечник с тремя свечами, дающими достаточно света, чтобы Роберт мог скоротать чтением ожидание казни. Поскольку в ногах кровати лежали две книги в чёрных кожаных переплётах. А в углу стоял большой горшок с двумя широкими ручками. К счастью, он был накрыт крышкой, хотя от него всё равно довольно ощутимо воняло. Похоже, как обычно, подобный смрад мешал только мне, потому что Бог соблаговолил благословить меня чрезвычайно чувствительным обонянием. Впрочем, я часто задавался вопросом, подходит ли слово «благословить» в подобных случаях...

– Что вам? – Рявкнул кузен Оттона, подняв на нас взгляд.

Это был худой человек, с острыми птичьими чертами лица и волосами цвета гнилой соломы. Его серое усталое лицо заросло пучками светлой щетины. Ну что ж, как видно, цирюльника бургомистр к нему уже не вызывал. Как только он произнёс эти, являющиеся далеко не лучшим приветствием, слова, он вдруг засипел, будто кто-то перерезал ему горло, а затем хрипло закашлялся. Потом он глубоко втянул воздух в лёгкие и некоторое время смотрел на нас выпученными глазами, пока, наконец, не сплюнул на пол комок густой слизи. В завершение он болезненно вздохнул.

– Меня зовут Мордимер Маддердин, и я имею честь быть инквизитором, направленным в Виттлих для расследования вашего дела, – сказал я официальным тоном, когда представление, которое он нам устроил, подошло к концу.

– Инквизитор? – Роберт внимательно посмотрел на меня. – Вот как...

Бургомистра явно поразила эта чрезвычайно тёплая реакция узника. Меня нет, поскольку я был уверен, что он понял, что я прислан Оттоном.

– Оставьте нас, будьте любезны, – попросил я Бромберга.

Тот, забеспокоившись, несколько раз быстро погладил свою бороду.

– Но как же так... как же...

– Тайна инквизиторского расследования, – объяснил я, глядя прямо на него, и он отвёл взгляд.

– Ну да, ну да, но мне придётся запереть вас, уж простите...

– Да запирайте на здоровье, – согласился я. – И проследите также, чтобы ни один из ваших обломов не прикладывал ухо к двери, ибо, как вы уже, наверное, поняли, опасно знать тайны инквизиторов.

– Да-да, конечно. – Бургомистр, пятясь, удалился, а мы молча подождали, пока не услышали скрежет ключа в замке.

– Вы от Оттона, так? – Прошептал заключённый. Я кивнул и уселся на табурет. – Он хороший друг. – Он уныло улыбнулся. – Я думал, он будет жаждать моей смерти, а он, вы посмотрите, хочет спасти...

– Зачем ему хотеть вашей смерти?

– Он был влюблён в Эсми. Давным-давно, но...

– Он говорил мне об этом. Он также сказал, что не верит, что вы могли по собственной воле навредить своей жене.

– Думаете, я был одержим? Что демон моими руками убил мою возлюбленную? – Он покачал головой. – Нет, инквизитор, это я. Только я.

– А вы считаете, что если бы в вас вселился демон, вы бы об этом знали?

Он поднялся на постели и опустил ноги на пол.

– А я мог бы не знать?

– Воля Врага проявляется множеством разных способов, – ответил я. – Кто знает? Расскажите мне, что случилось?

– Что тут рассказывать. – Он пожал плечами. – Я виновен, и пусть поглотит меня ад, – добавил он с яростью в голосе. – Я заслужил всё, что мне грозит. И даже больше.

– Это не будет легко, – сказал я. – Я не знаю, что именно они для вас готовят, но если они наймут хорошего палача, вы будете умирать несколько часов. Разве вы не хотели бы сперва убедиться, что вина за это несчастье лежит исключительно на вас? Что вы не были всего лишь марионеткой в руках сил, которым не могли противостоять?

Он долго молчал, судя по всему, переваривая мои слова.

– Никто в меня не вселялся. Это я её убил, – твёрдо сказал он наконец. – Не было ни демона, ни злых чар. Только моя проклятая злость, покарай меня Господь.

– Странно, что вы мне тут рассказываете, учитывая, что Оттон утверждал, что вы человек спокойный и рассудительный.

Он пожал плечами.

– Я тоже так о себе думал, но кто знает, что на самом деле таится в человеческом сердце? Какое зло там скрывается и какой путь оно найдёт, чтобы вырваться наружу?

Это я должен был возглашать подобные сентенции, если бы хотел прижать Роберта. А здесь, вы поглядите, обвиняемый отнимал хлеб у обвинителя...

– Господин Пляйс, я сейчас кое о чём вас попрошу, а вы, будьте любезны, выполните эту просьбу. – Я не дождался ответа и продолжил. – Так вот: попробуйте взглянуть на события со стороны, оцените их как свидетель, а не как участник. Представьте, что вы – ваш сосед. Если бы вы смотрели со стороны на Роберта Пляйса и его жену Эсмеральду, вы бы предположили, что это несчастный брак? Вы бы заподозрили, что когда-нибудь в этом доме произойдёт трагедия?

– Убийство, – поправил он меня с хмурым лицом.

– Отвечайте на вопрос!

– Нет, – неохотно признал он. – Никогда бы ничего подобного не заподозрил.

– А теперь подумайте: если вы сами не поверили бы в такую драму, то почему вы убеждаете меня в неё поверить?

Он поднял на меня взгляд.

– Вы знаете, – сказал он по размышлении. – Вы как-то так повернули дело, что я сам теперь не знаю, что и думать. Пусть будет по-вашему. Я расскажу обо всём, чтобы вы поняли, что в этом нет ничьей вины, кроме моей. И не чья-то другая рука, но лишь моя, убила мою любимую Эсми.

– Расскажите, пожалуйста.

Он закрыл глаза, будто желая нарисовать под веками образ тех минут.

– Мы обедали и разговаривали, – начал он. – Эсми рассказывала мне какие-то сплетни о соседках, впрочем, насколько я помню, довольно забавные, хотя и не скажу, что пикантные. – Он улыбнулся своим воспоминаниям, не открывая, однако, глаз. – Знаете, она любила приглашать соседей, всегда приказывала приготовить что-нибудь выпить, поесть, сладостей для детей. Потому что к нам приходило много детей. – Он снова улыбнулся, и на этот раз открыл глаза. Его зрачки блестели. – И те, которых ещё мать не отняла от груди, и уже неплохо откормленные. Эсми всех привечала, играла с ними, дарила подарки, позволяла играть по всему дому... Честно говоря, у меня такое чувство, что я знаю, где можно было бы поискать кое-какое серебро, которого я не досчитался...

– Где? – Быстро перебил я его.

Он уставился на меня, сбитый с мысли.

– Что: где?

– Кто мог забрать ваше серебро? Где его можно найти?

– А вам это зачем? – Он пожал плечами. – Вы что, серебро пришли искать? Теперь оно и мне без надобности. Пусть этот кто-то пользуется им на здоровье. Я от чистого сердца прощаю ему грех воровства.

– Очень благородно с вашей стороны, – ответил я.  Но я бы предпочёл, чтобы вы ответили на мой вопрос.

– Послушайте...

– Нет! Это вы, чёрт вас возьми, послушайте! Я проделал долгий путь по просьбе Оттона, чтобы расследовать дело и попытаться спасти вашу, ничего уже не стоящую, жизнь. Но если вы хотите сдохнуть в муках за грех, в котором вы, возможно, не виновны, что ж, воля ваша. – Я поднялся с табурета. – Я скажу Оттону, что умываю руки. Помогайте себе сами.

– Подождите, – заговорил он слабым голосом, когда я был уже в дверях. – Вы действительно думаете, что я не виновен в этом грехе?

Я обернулся.

– Не знаю. И не узнаю, пока вы мне не поможете.

– Сядьте, прошу вас. Чего именно вы хотите?

– Чтобы вы отвечали на вопросы, господин Пляйс. Даже если они кажутся вам бессмысленными.

Он тяжело вздохнул.

– Мария Грольш. Я подозреваю, что это её сын украл у нас несколько предметов. Это сорванец, зловредный бездельник, и ничего больше. В конце концов, я запретил пускать в дом как парня, так и его мать.

– Наверное, они не были в восторге от вашего решения?

– Определённо нет. Эта Грольш даже оплевала Эсми на улице. Я должен был приказать выпороть эту мерзавку, но Эсми упростила меня ничего не предпринимать...

– Благородная женщина.

– Если бы вы её знали. – Он взглянул на меня с подозрением, словно хотел убедиться, что я не издеваюсь над ним или над его покойной женой.

– У вас были другие враги? Чем вы вообще занимаетесь, господин Пляйс? Каким образом зарабатываете на жизнь? Оттон говорил, что вы богаты...

– Богат? Ну, может, и богат. – Он пожал плечами.  Зависит от того, с кем сравнивать. Я сдал в аренду несколько деревень, а сам переехал в город. Эсми хотела жить среди людей, и я купил здесь дом...

– Если вы умрёте, кто получит ваше наследство?

– Я надеялся, что Эсми. – В глазах Роберта появились слёзы. – Потому что мне уже недолго осталось, инквизитор. – Он поднял на меня взгляд. – Вы слышали, как я кашляю, а бывает и хуже, так, что дохнуть не могу, и чувствую, что вот-вот и душу, и сердце выплюну. Медик говорит, что только чудо может меня спасти, и что моя жизнь уже не в человеческих руках, а в господних.

Я пригляделся к нему повнимательнее. Он не производил впечатления человека здорового и полного жизненных сил, но не выглядел также и смертельно больным. Ну что ж, известно множество недугов, которые пожирают людей изнутри, не проявляясь снаружи выраженными симптомами. Впрочем, в этом случае симптомы были, поскольку Пляйс кашлял и в самом деле весьма паршиво.

– Если не госпожа Эсмеральда, то кто будет наследником?

– У меня нет других родственников, кроме Оттона. Отца и брата убила чернь под Шенгеном. Такое несчастье. Всего там погибло семеро наших, а среди них они двое. – Он вздохнул и перекрестился. – Божья воля, что поделать.

Насколько я знал и видел, под Шенгеном погибло гораздо больше императорских солдат, так как сражение, по крайней мере на первом этапе, оказалось чрезвычайно ожесточённым. Но уважаемый господин Пляйс, очевидно, говорил о рыцарстве, потому что жертвы среди наёмников или пешего ополчения он не соизволил принять во внимание. Такова была призма, через которую смотрели благороднорождённые...

– То есть, если вас осудят, имущество достанется Оттону?

– Не думаю, мастер Маддердин, не думаю. Уж братья Эсми позаботятся о том, чтобы от моего добра не много осталось. Я знаю, что они наняли адвокатов, я знаю, что они отправили людей, чтобы выгнать арендаторов. Они заберут всё в счёт возмещения ущерба, а если не всё, то почти всё. Оттон, конечно, что-то получит, но не слишком много.

Ха, удивительная доброта моего товарища из Инквизиториума стала более чем понятной. Если Пляйс умрёт, осуждённый за убийство своей жены, от его имущества останутся жалкие крохи, а наследник должен будет разбираться с претензиями. А если Пляйса оправдают, то разве Оттон не станет его единственным наследником? Тем более что получения этого наследства, по словам самого Пляйса, который считал себя смертельно больным, не придётся ждать слишком долго.

– Ну хорошо, давайте вернёмся к вопросу, касающемуся врагов. Есть ли люди, которые будут рады увидеть вас на эшафоте?

– Господин Маддердин, – заговорил он через некоторое время, – вам не хуже меня известно, что мы не можем знать о себе такие вещи, но, Бог свидетель, я не знаю никого, о ком положа руку на сердце могу поклясться, что он желает мне зла.

Я только покивал головой, поскольку либо это были всего лишь благочестивые желания не слишком сообразительного человека, либо Пляйс действительно жил, не задевая других.

– А братья госпожи Эсмеральды?

– Никогда между нами не было раздоров. Они возненавидели меня с тех пор, как я убил их сестру. – Он гордо уставился на меня, произнося «я убил их сестру». – Впрочем, можно ли этому удивляться?

– Вернёмся к тому злосчастному дню, – предложил я. – Вот вы сидите за столом, беседуете, и... в какой-то момент... Что же такое произошло, господин Пляйс?

– Она попросила вина, – тихо сказал он. – Она была разрумянившаяся, весёлая, с блестящими глазами. А я подумал... – Он хрипло вздохнул. – А я подумал...

Он явно не мог выдавить дальнейших слов, и, наконец, схватился за грудь и закашлялся. Приступ длился ещё дольше, чем прежде, и Пляйс с трудом восстановил после него дыхание. Он тяжело рухнул на постель.

Я наклонился над полом.

– В вашей мокроте крови нет, – сказал я. – И как же тогда вы собираетесь умирать?

– Теперь нет. – Он хотел махнуть рукой, но не нашёл столько сил, поэтому едва приподнял ладонь над матрасом. – Сам удивляюсь... Но какое это имеет значение для дела?

– Действительно, никакого. Рассказывайте дальше, пожалуйста. Вы закончили на том, что она попросила вина.

Он закрыл глаза. На этот раз, наверное, уже не для того, чтобы вспомнить все подробности трагического события, а чтобы отгородиться от мира стеной закрытых век. И отгородиться от меня, так, чтобы ему могло казаться, что он исповедуется перед самим собой, а не перед посторонним человеком.

– Когда я посмотрел на неё, – заговорил он глухим голосом, – такую счастливую, улыбающуюся, красивую, когда я посмотрел на неё, то я подумал... подумал...

Матерь Божья Безжалостная! Переберёмся мы когда-нибудь через это препятствие?! – Мысленно вскричал я, но снаружи я только стиснул пальцами колено.

– ...подумал...

Я сжал на колене пальцы второй руки.

– ...я подумал, что ненавижу её, – выдавил он наконец. – И я бы с радостью стёр улыбку с её лица. Это было... это было... это было...

Ого, теперь у нас проблемы ещё с одним словом.

– Это было нечто чуждое... животное, эта ненависть, это отвращение, эта ярость. В тот миг, в тот момент, в ту минуту...

Сколько ещё он найдёт синонимов для этого слова? – подумал я.

–...тогда...

И ведь нашёл!

– Тогда она показалась мне самым мерзким, отвратительным и достойным презрения существом во всём мире. Инквизитор! – Он широко открыл глаза. – Я просто чувствовал, что моя задача, моя миссия, мой долг, стереть это создание с лица земли.

Что удалось вам на удивление хорошо, учитывая, что своём в распоряжении вы имели только свиную ногу, мысленно добавил я.

Он долго спазматически дышал, и я боялся, что это опять закончится приступом кашля. Однако ему удалось сдержаться.

– Потом я видел всё, будто во сне. Я будто находился в каком-то странном оцепенении, где не я управлял своими движениями. Я сел, наполнил бокал вином и выпил до дна. И только когда я посмотрел на неё... в её... – он горько зарыдал и спрятал лицо в ладонях, – в её мёртвое, окровавленное лицо, только тогда я понял, что натворил. Я выскочил из дома и начал кричать. Сбежались люди, а потом, ну, остальное вы знаете...

Я некоторое время посидел молча, потом встал.

– Спасибо, господин Пляйс, что поделились со мной трагическими воспоминаниями. Знайте, что я горюю вместе с вами над вашей судьбой и судьбой вашей жены.

– Я виновен, да? – Он поднял на меня полные слёз глаза.

– Это мне и нужно выяснить, – ответил я. – Скажите ещё, будьте добры, эти приступы удушья, которые вас мучают, усилились или, скорее, ослабли после этих ужасных событий?

– А вы знаете, действительно ослабли, – признал он с удивлением, словно только сейчас осознавая этот факт. – Очевидно, Бог хочет, чтобы я стоял на эшафоте полным сил, и чтобы я, не ослабленный болезнью, пережил каждый миг мучений, которые уготовит мне палач.

– Возможно, вы и правы, – сказал я. – Я вас ещё навещу, – добавил я и застучал в дверь, чтобы милиционеры выпустили меня наружу.

Мой хозяин, Эрик Грюнн, был объёмистым мужчиной в годах, с тронутыми сединой висками и неоднократно сломанным носом, который занимал без малого половину его широкого лица.

– Гость в дом – Бог в дом, – сказал он, увидев меня на пороге. – Заходите, господин, вашу комнату я уже приказал проветрить и прибрать.

– Меня зовут Мордимер Маддердин, я инквизитор, – сказал я, хотя, его, безусловно, уже успели проинформировать, кто я и как меня зовут. – Как вы знаете, я прибыл сюда, чтобы расследовать злосчастные события, жертвой которых была госпожа Пляйс. Надеюсь, что быстро покончу с делами и не буду долго вам мешаешь.

Из соседней комнаты вышел светловолосый мальчик, максимум трёх лет от роду, если мне не изменила способность оценивать возраст. Он прижался к ноге отца, и из этого безопасного укрытия с любопытством посмотрел на меня.

– Мой первенец, Михалек, – сказал Грюнн с гордостью в голосе и положил руку на плечо ребёнка.

У него были тяжёлые, рабочие руки, но я заметил, что этот жест был более чем нежным, как будто мужчина боялся, что плечи сына сделаны из хрусталя и могут треснуть от прикосновения его пальцев.

– Поздоровайся с господином инквизитором, сынок, – приказал он ласковым тоном.

– Доб-рый ве-чер, – отозвался карапуз и тут же скрылся за ногой отца.

– Добрый вечер, молодой господин, – сказал я с улыбкой. – Ты хорошо умеешь прятаться.

Грюнн дал знак служанке, чтобы она забрала ребёнка, и пригласил меня подняться по лестнице.

– Ваша комната на верхнем этаже, – объявил он. – Никто вам там не будет мешать.

– Покорнейше вас благодарю.

Я ещё заметил через дверь, что из рук служанки ребёнка забрала молодая женщина, настолько молодая, что её можно было принять за дочь Грюнна. У неё было светлое лицо, тщательно подстриженные золотые волосы и платье, в котором не постыдилась бы показаться богатая дворянка. Её окружал сладкий, нежный аромат духов, напоминающий лесные ландыши, озарённые лучами солнца. По-видимому, дела красильщика шли в Виттлихе довольно неплохо, раз уж Грюнн был в состоянии потакать прихотям молодой жены. Впрочем, как я смог понять, когда меня пригласили на ужин, этот дом был действительно богат. В застеклённом комоде пылилась украшенная серебряная посуда, стены обиты яркими гобеленами, а мебель, тяжёлая и резная, сделана из кедра, который, в конце концов, не относился к самым дешёвым видам древесины. В доме помогали две служанки, и я слышал доносящийся издали голос кухарки. Что ж, как видно, я неплохо устроился, и мог лишь питать надежду, что гостеприимство моих хозяев равно их богатству. Молодая, богато одетая женщина оказалась, как я и ожидал, не дочерью, а женой мастера-красильщика. Её звали Элиза.

– Страшная трагедия, – вздохнул я, когда мы уже закончили молитву перед едой. – Подобное происшествие должно было встряхнуть жителей тихого городка. Многие из вас говорит о ней, правда?

Элиза хотела что-то ответить, но муж её опередил.

– Мы живём спокойно, и другим в окна не заглядываем, – сказал он, твёрдо проговаривая слова. – Это дело Пляйса, Господа Бога и суда, а не наше.

– Но вы хорошо знали Эсмеральду, не так ли? – Обратился я к хозяйке дома. – Конечно, захаживали к ней?

Я не слишком рисковал, потому что, во-первых, дом Грюнна от особняка, принадлежащего Пляйсу, отделяли всего две улицы, а во-вторых, если Эсмеральда Пляйс так любила детей, то она, конечно, не отказала себе в удовольствии пригласить в гости весёлого мальчика и его мать.

На этот раз Грюнн промолчал, позволяя жене ответить.

– Это была добрая женщина, – ответила Элиза. – Бедная, как и все, кому судьба не позволила познать счастья материнства, но добрая.

– Роберта Пляйса тоже считали хорошим человеком, – заметил я. – Это большое несчастье, когда один хороший человек убивает другого хорошего человека.

– Да, чтобы вы знали, – вмешался Грюнн. – Именно так, как вы сказали. Большое несчастье. Но, слава Богу, чужое, не наше, так что не о чем и говорить.

Женщина обратила на него взгляд.

– Мастер инквизитор хочет узнать, что мы об этом думаем. Так же, как он захочет узнать, что думают другие, которые бывали у Эсмеральды. Думаю, что нет ничего плохого, если мы расскажем, что нам известно. – Теперь она повернулась в мою сторону. – А мы знаем, что они следовали божеским и человеческим заповедям. Он никогда не поднимал на неё голос или, не дай Бог, руку. Впрочем, и меня Господь благословил подобным мужем. – Она положила узкую ладонь на большую лапу Эриха, а тот просиял, услышав эти слова.

– Иногда в тишине и покое также можно обижать человека, – заметил я.

– Она не выглядела обиженной. – Элиза покачала головой. – И, быть может, в этих делах мы, женщины, видим даже лучше, чем инквизиторы.

Грюнн напрягся, словно опасаясь моей реакции, но я только улыбнулся.

– Наверное, так оно и есть, – согласился я. – В том числе поэтому дело кажется мне чрезвычайно странным. А Мария Грольш? Она тоже хорошая женщина? – Спросил я, подумав о женщине, которой был запрещён доступ в дом Пляйса.

– Мастер Маддердин, – Грюнн выпрямился на стуле, – не путаете ли вы ужин с допросом?

Я развёл руками и склонил голову.

– Прошу прощения, – мягко сказал я. – Возможно, нам стоит поговорить о более приятных вещах. В конце концов, времени у нас достаточно, а я останусь в Виттлихе до тех пор, пока всё досконально не разузнаю.

Элиза рассмеялась, и муж обратил на неё удивлённый взгляд. Как видно, она поняла двусмысленность моего высказывания, а в его разум ещё только вползал тяжёлый воз понимания.

– Что тебя так развеселило? – Спросил он с добродушной наивностью. Ну вот, воз всё-таки не дополз. Бывает и так.

– Ничего, милый, ничего. – Она опять положила ладонь ему на руку. – Съешь куропатку. Запечённая как ты любишь, в майоране.

– О! – Его лицо просветлело. – Хорошая жена это сокровище, мастер Маддердин, говорю я вам: сокровище. А вы можете жениться? Вам разрешено?

– Это не запрещено, – ответил я. – Но как-то так случается, что те из нас, кто завёл семьи, редко доходят до высоких должностей.

Он понимающе покивал головой.

– Может, это и правильно, потому что, когда человек заботится о семье, он всё быстрее убегает от работы, а на работе вместо того, чтобы думать о деле, он думает, не закашлял ли ребёнок, не попал ли под колёса или не подавился чем-нибудь, не дай Бог...

– И не прячет ли жена кого-нибудь под одеялом, – добавила Элиза с плутовской улыбкой.

– Э, нет. – Он покраснел и смущённо потёр подбородок костяшками пальцев. – Если Бог одарил меня любовью прекраснейшей женщины в городе, то, наверное, не для того, чтобы у меня её забрать? Или я не прав, мастер Маддердин? А?

– Уверен, что правы, – ответил я вежливо, хотя мне было трудно удержаться от мысли, что до определённого момента подобно Грюнну мог думать и Иов.

Я быстро искоса посмотрел на Элизу, которая в свете свечей выглядела действительно свежей и прелестной. Я не знаю, была ли она прекраснейшей женщиной в Виттлихе, но со своей светлой кожей, мягкими чертами лица и золотыми волосами ей не стыдно было бы появиться даже при дворе вельможи. И при этом она казалась человеком, наделённым большей живостью разума, чем её супруг. Что, как известно, не всегда идёт мужчине во благо.

– У вас есть любимые блюда, мастер? – Женщина повернулась в мою сторону. – Что-нибудь особенное, что я могла бы вам приготовить?

– Я бы не посмел злоупотреблять  вашим гостеприимством, – сказал я и краем глаза заметил, как Грюнн кивает головой, по-видимому, одобряя мою скромность.

– Ладно, не отвечайте. – Она улыбнулась. – Я уверена, как Бог свят, что Бромберг уже успел расхвалить вам черепаховый суп...

– И раков, – добавил я, отвечая на её улыбку.

– Что правда, то правда, – вмешался Эрих. – Сколько живу, таких раков не едал. Знаете, я полжизни о таких деликатесах мог только мечтать. – Он начал тщательно вытирать соус хлебом. – Только потом Бог позволил мне достичь достатка тяжким трудом. И Бог также позволил мне счастливо разделить свой урожай с семьёй.

Я ничего не ответил, ибо что здесь можно было сказать. Я лишь поддакнул. Грюнн мне понравился. Он был простым, строгим человеком, который, однако, казалось, имел в сердце и в голове встроенный компас, ведущий в правильном направлении. Я был более чем уверен, что этого человека хорошо иметь среди друзей и плохо среди врагов.

– Ваше здоровье, господин Грюнн. – Я поднял кубок. – И ваше, милая госпожа.

– О, нет! – Мужчина поднял сосуд, но не приблизил его к губам. – Мы всегда сперва пьём за здоровье нашего сына. Чтобы он жил счастливым и здоровым, и чтобы Господь Бог и Ангелы приглядывали за ним во все минуты его жизни.

На лице хозяина отразилось искреннее умиление, когда он произносил эти слова.

– Прекрасный тост, – сказал я. – Надеюсь, всё будет так, как вы говорите. Искренне вам этого желаю.

Мы выпили, и вино было действительно вкусным, и, как я подозревал, оно не относилось к самым дешёвым. Но что ж, человек, который собственным тяжёлым трудом добился достатка, имел право этим достатком пользоваться. Такие люди мне нравились гораздо больше, чем те, кто прячет золото по сундукам, во всём обделяя и себя, и своих близких. А результат подобного поведения, как правило, такой, что, когда подобный скряга умирает, его семья, вместо того, чтобы погрузиться в печальные раздумья, занимается жестоким, безжалостным дележом имущества.

Я ещё немного побеседовал с Эрихом и Элизой, неожиданно наслаждаясь компанией счастливых людей, которые не хвастались этим счастьем, но и не собирались его скрывать. Потом попрощался, ибо понимал, что в какой-то момент присутствие чужого человека становится обременительным. Особенно с учётом того, что ранее Грюнн намекнул, что с удовольствием увидел бы в своём доме не одного ребёнка, а целую стайку маленьких сорванцов. Я подумал, что если я пойду спать пораньше, у него будет больше шансов начать реализовывать свои намерения. А учитывая красоту его жены, его наверняка не нужно было принуждать к подобным занятиям из-под палки.

Следующий день разбудил меня постукиванием дождя по ставням, но прежде чем я успел выйти из дома Грюннов, ливень превратился сначала в мелкий дождик, затем в редкую морось и, наконец, полностью прекратился. И только над городом по-прежнему плавал плотный слой свинцовых облаков, так что, глядя в небо, можно было почувствовать себя запертым в гигантской пещере с тёмно-синим потолком.

Я решил посетить Марию Грольш, которая была изгнана из дома Пляйса по обвинению в краже. Я надеялся, что гнев женщин не остыл, и что в ходе беседы она обронит, по крайней мере, несколько слов, которые позволят мне лучше узнать о браке Эсмеральды и Роберта. А может, даже не узнать, а выяснить, что об этой связи говорит человек, относящийся к ним неприязненно. Потому что дифирамбы Оттона не слишком меня убедили.

Марию Грольш можно было назвать соседкой Пляйсов, поскольку дом, в котором она жила, от усадьбы Эсмеральды и Роберта отделяло двести, может, двести двадцать саженей. Но оба здания разделяло нечто гораздо большее, чем расстояние, потому что найденная мной наполовину прогнившая и покрытая грибком хибара была, по-видимому, одной из самых дешёвых ночлежек в городе. Вокруг неё смердело вылитыми прямо на тротуар нечистотами, а в затхлых сенях воняло мочой. Когда я вошёл внутрь, стараясь дышать через рот, меня встретил доносящийся со второго этажа женский крик. Кто-то исходил яростным, безумным воплем, не прерывающимся даже на мгновение, и только переходя от звенящего в ушах стаккато до заглушающего всё легато (не так давно я почтил несколькими совместными ночами одну певичку, поэтому подобная терминология была мне не чужда). Надо признать, что сохранить терпение в подобных условиях было действительно большим искусством. Мне стало интересно, как долго неизвестная мне, но, несомненно, страдающая особа сможет так кричать.

Я сунул в ладонь мальчишке, который проводил меня до двери Грольш, медяк, а потом постучал. Сильно, кулаком. Мне пришлось повторить этот манёвр трижды, пока, наконец, дверь не приоткрылась.

Мария Грольш была очень высокой женщиной, почти такой же высокой, как я, а ведь ваш покорный слуга далеко не карлик, и редко кто смотрит на него сверху вниз. Может, это тоже какая-то не имеющая связи с физическими показателями особенность инквизиторов? Что люди сжимаются, когда мы смотрим на них, и это заставляет нас казаться выше них? Во всяком случае, Мария Грольш была высокой и примерно такой же привлекательной, как ледащая кобыла. Даже зубы у неё были лошадиные: широкие и жёлтые, цветом почти не отличимые от кожи лица.

– Чего надо? – Прорычала она с порога, глядя на меня недружелюбным взглядом.

– Меня зовут Мордимер Маддердин, я инквизитор, – я говорил достаточно громко, чтобы перекричать орущую на втором этаже женщину. Теперь она выла немного потише (может, начала уставать?), но всё же достаточно громко, чтобы мешать беседе.

– Любой так может сказать, – не испугалась она. – У вас есть какие-нибудь документы?

Я вынужден был наклониться к ней, чтобы услышать, что она говорит, и тогда, к несчастью, меня окутал запах мертвечины, бьющий из её пасти, словно из свежевскрытой гробницы. Я содрогнулся и отступил на шаг. Люди, как правило, не спрашивают у инквизиторов документы. Если мы входим в служебной одежде: чёрном плаще с вышитым сломанным серебряным крестом, то вопрос очевиден. Если же мы появляемся, как сейчас, в обычной повседневной одежде, то чаще всего достаточно самого слова инквизитора. Ибо не соответствующее истине представление должностным лицом Святого Официума карается со всей безжалостностью и суровостью. Лжец обрекает себя на смерть, а публичная казнь длится часами и представляет собой отличную пищу для размышлений для тех, кто хотел бы совершить аналогичное преступление. Однако с формальной стороны женщина имела право потребовать соответствующие документы. Так что я достал из-за пазухи письмо и развернул его перед её глазами. Полномочия ясно гласили, что я инквизитор и был направлен для проведения расследования на территории города Виттлих и его окрестностей. Грольш даже не притворялась, что смотрит.

– Я не умею читать. Так что приведите сюда того, кто умеет, и кого я знаю, чтобы он мне...

Это было уже слишком. Я толкнул Марию в грудь открытой ладонью так сильно, что она плюхнулась задницей на землю. Она заверещала с искажённым ненавистью лицом, и тогда я перешагнул порог и пнул её носком сапога под рёбра. Она подавилась воздухом, и крик умолк. Я всё ещё слышал женщину со второго этажа. На этот раз, к счастью, она только стонала, и каждый стон был отделён от другого солидным интервалом.

– Может, вы всё-таки поверите, что я инквизитор? – Ласково спросил я. – Так нам легче будет прийти к согласию.

Она с трудом встала, покашливая и стеная, хотя я ударил её не настолько сильно, чтобы причинить вред. Меня лишь удивило то, как сильно она побледнела. Могло показаться, что через минуту она без сознания рухнет на пол, настолько неестественна была эта бледность. Однако когда она посмотрела на меня, уже стоя, и я увидел её взгляд, то начал думать, не бросится ли она на меня, метя когтями в глаза. Не бросилась.

– Сразу бы так. Заходите, – сказала она неожиданно вежливо.

Что она имела в виду? Что я, как только она открыла дверь, должен был дать ей по морде? В конце концов, инквизиторы – люди вежливые, а я принадлежал к наивежливейшим из них.

Сени были грязными и замусоренными, комната была не лучше. На пол были брошены два порванных тюфяка с торчащими пучками соломы, столом служила доска, поставленная на два чурбака, а стулом кое-как сколоченный сундук, пугающий торчащими по бокам искривлёнными головками гвоздей. Короче говоря, в этом доме бедность бросалась в глаза. Короче говоря, этот дом был не только беден. Видывал я дома бедняков, которые, однако, пытались в меру своих скромных возможностей поддерживать порядок. Бедняком становятся по воле Господа, неряхой же только по собственной лени. Мария Грольш оказалась наглядным и весьма достойным примером неряшливой женщины. Даже стены в её доме были грязно-серыми, покрытыми потёками и полосами сажи, с буйными наростами грибка.

– Присаживайтесь, добрый мастер – умильно заворковала она. – Может, съедите чего-нибудь или выпьете?

Конечно. Именно ради этого я пришёл в эту халупу. Ради изысканного ужина, сдобренного благородным напитком.

– Я пообедал, – буркнул я.

Я уселся на сундук, прежде проверив, что гвоздь или заноза не воткнётся мне в задницу.

– Ты приходила к Эсмеральде Пляйс, так? – Я сразу перешёл к сути дела, которое привело меня сюда. – Часто там бывала?

– Очень часто. Как хорошая соседка, расспросить что и как...

– А потом тебе запретили туда приходить, потому что ты украла серебро, не так ли?

– Ничего я не крала! – Она завопила так, что у меня зазвенело в ушах.

– Тогда, может, твой байстрюк?

Она уставилась на меня таким взглядом, что если бы взглядом можно было поджигать, то я превратился бы в горстку пепла. Кадык на её морщинистой гусиной шее летал вверх и вниз.

– Никакой он не байстрюк, – сказала она странно спокойным голосом. – Его отец умер. И он ничего не крал! – Она недолго продержалась в этом наигранном спокойствии и опять заорала: – Мы бедные, но честные!

– Ты оплевала госпожу Пляйс. Прилюдно оскорбила её на улице. Почему?

– Потому что она людей обманула! Говорила, что я воровка. А я свои права знаю, и никому не уступлю.

– Ты была очень зла на госпожу Эсмеральду, не так ли? И чего ты ей желала? Всего плохого. Или не просто желала? – Я схватил сухой сгиб её руки и сжал его так, что она вскрикнула. – Может, ты сотворила колдовство? Может, накладывала сглаз? – Я усилил хватку, и она скорчилась от боли. – Мне забрать тебя на допрос? Хочешь, чтобы я показал тебе инструменты? А может, я прикажу допросить твоего сына? И скажу ему, что он должен страдать за то, что его мать делала людям гадости? Хочешь, чтобы твой ребёнок рыдал в муках, расплачиваясь за твои грехи?

Она упала в обморок. Просто потеряла сознание и упала под стол. Я выругался и отпустил её бессильную руку. Честно говоря, не такой реакции я ожидал, я надеялся, что, возможно, в гневе или в страхе она выкрикнет на слово-другое больше, чем надо. А эта сучка попросту сбежала от разговора. Теперь она лежала, сверкая белками глаз, с застывшим лицом и далеко откинутой назад головой, так далеко, что под мостом её шеи промаршировала бы, наверное, целая армия крыс. Если бы не тот факт, что в этой хибаре, похоже, даже крысы передохли.

Я огляделся вокруг. Нашёл кувшин с отбитой ручкой и заглянул в него. Внутри было немного воды, и я выплеснул её ей в лицо. Губы Марии Грольш судорожно задвигались, а радужки вернулись на положенное им место. У меня не было при себе нюхательных солей, поэтому я заменил лечение пинком в плечо.

– Вставай, и хватит тут шутки шутить, – приказал я сурово. Она застонала и обратила взгляд в мою сторону.

– Умоляю. Не трогайте моего сыночка. Умоляю вас, добрый мастер, не трогайте его... – По её иссохшим щекам потекли слёзы.

Вы поглядите, даже такое жалкое создание как она имело какие-то человеческие чувства.

– Ты должна мне всё рассказать, Мария, – сказал я более ласковым тоном, поскольку понял, что настало время, чтобы горечь побоев и угроз подсластить вежливостью. – Ведь я тебе не враг, я лишь желаю раскрыть тайну несчастной смерти твоей соседки. И если ты мне поможешь в этом богоугодном деле, у меня, возможно, найдётся для тебя нечто большее, чем доброе слово.

Постанывая и пыхтя, она поднялась с пола. Присела на край низкого стола, чуткая, словно таракан, который только что чудом спасся от подошвы сапога.

– Сколько? – Тут же спросила она, а её тёмные глаза заблестели. – Сколько вы мне заплатите?

Что ж, как видно, она быстро вернула себе присущую ей наглость. Но это уже было шагом в правильном направлении, поскольку, видимо, она сочла, что знает нечто такое, за что стоило заплатить. Если бы ваш покорный слуга был охотничьей собакой, сейчас он поставил бы уши.

– Цена всегда зависит от качества товара, – объяснил я. – Интересно, что такого ты знаешь, Мария? Может ли это вообще меня заинтересовать? Мне не очень-то верится, что ты узнала что-то кроме бабьих сплетен... – Я придал голосу пренебрежительный тон.

– О-хо-хо, вы сильно ошибаетесь! – воскликнула она. – Уж я-то знаю, что за подарочек была эта Пляйсиха.

– Почему ты так говоришь?

– Сколько дадите? Дайте десять крон, и я всё вам расскажу. Клянусь Богом, вы не пожалеете. – Для придания веса этим словам она стукнула кулаком в исхудалую грудь.

– Получишь крону, и ни ломаным грошом больше, – сказал я твёрдо. – А теперь рассказывай.

Она проглотила слюну, её губы зашевелились, как будто она пыталась сдержать готовое сорваться с уст ругательство, после чего вздохнула.

– Пусть будет по-вашему, благородный мастер, – она снова умильно засюсюкала, и эта умильность показалось мне ещё более отвратительной. – Только заплатите мне сразу, чтобы потом не забыть.

Я не хотел препираться с Грольшихой, поэтому вытащил из кошелька крону и бросил ей под ноги. Что ж, если рассказ мне не понравится, я всегда смогу отобрать деньги. Она молниеносно наклонилась, схватила монету и тщательно осмотрела со всех сторон. Я спокойно ждал. Наконец она задрала юбку, зашарила где-то под ней, и я подумал, что она прячет монету в таком месте, в которое я, безусловно, не полезу по собственной воле. Вот ты и потерял крону, бедный Мордимер, подумал я.

– Уж я вам теперь всё расскажу. – Она уселась поудобнее и сложила руки на коленях. – Пляйс ходила за реку, к бабке.

– К бабке? То есть к знахарке? И что в этом удивительного? У неё не было детей, вот она и искала любой способ.

– Нет-нет-нет. – Она замахала тощим пальцем. Я с отвращением заметил, что он увенчан грязным и длинным когтем. – Это не так, добрый мастер. Не для того она ходила, чтобы родить ребёнка, а для того, чтобы его не рожать.

– Она и так была бесплодна. – Я пожал плечами.

– Бесплодна, – фыркнула она. – С тех пор как плод вытравила, может, и бесплодна! Да, да, – выкрикнула она. – Я это точно знаю! Вытравила!

– Враньё, – буркнул я, потому что знал, что в маленьких городках люди живут подобными историями, и чаще всего в них мало правды. Кстати, в крупных городах дела обстоят аналогичным образом, только тем и объектов для обсуждения там побольше.

– Я знаю об этом от самой бабки!

– А ты зачем к ней ходила? Какие у тебя дела со знахаркой? – Тут же подозрительно спросил я.

Она сгорбилась и опустила глаза.

– Она мне травы давала, чтобы у меня кости меньше ломило, потому что у меня на каждую бурю, на каждый дождь, каждый...

– Заткнись! – Рявкнул я, поскольку нытьё женщины выводило меня из равновесия. – Скажи лучше, где эта бабка живёт. Где за рекой?

– Живёт? Жила, а не живёт! – Её плечи затряслись от смеха. – Скоро будет пять лет, как господа инквизиторы её сожгли.

Вот тебе и здрасте, мысленно вздохнул я, потому что в этом месте след обрывался. Я ещё хотел спросить, за что её сожгли, но потом махнул на это рукой. Разве важно за что? Важно то, что она уже ничего не расскажет мне ни об Эсмеральде, ни о других своих делах.

– Её сожгли здесь?

– Ну да, здесь. – Она покачала головой. – Зрелище было на заглядение. Бабку поставили на рынке, приковали за руку цепью к железному столбу, вокруг навалили дров и подожгли. А бабка, хоть и старая, так бегала, так бегала, – Грольш весело фыркнула, – будто её пять чертей гнали. Но всё-таки, наконец, испеклась.

Этот вид казни, о котором она рассказывала, на самом деле иногда применялся, чаще всего в случае нераскаявшихся еретиков, колдунов или ведьм, которые даже перед лицом неминуемой смерти и мучений не хотели примириться с Господом Богом и Церковью. При использовании достаточно длинной цепи и умело подложенных дровах осуждённый мог мучиться добрых несколько часов, что, как я знал, всегда доставляло немало радости собравшейся толпе. Те, кто был поумнее, сразу сам шёл в пламя, чтобы не продлевать свои страдания. Но для того, чтобы это сделать, нужно было обладать сильным духом, потому что слабая человеческая природа обычно дрожит перед самоуничтожением. Впрочем, осуждённые часто до самого конца питали надежду на спасение. Крепко стоящие на земле реалисты надеялись, что начнётся сильный дождь и казнь отложат, в то время как мечтательные идеалисты верили, что из преисподней извергнется дьявол и унесёт их в своё царство. Дождь иногда действительно нарушал ход экзекуции, но о явлении демонов я, однако, ни разу не слышал.

– А у городского советника Бёмиша от смеха над этой носящейся возле столба бабкой аж что-то внутри оборвалось. И он на следующий день скончался, – добавила Грольш, после чего сделала грустную мину.

– Чёрт с ним, – буркнул я. – Ты мне тут не рассказывай о бабке и её истории. Знаешь кого-то, кто может подтвердить, что ты говоришь правду? Что Эсмеральда Пляйс убила нерождённого ребёнка?

– Что это за ребёнок, когда он ещё сидит в животе? – Возмутилась она. – Избавиться от такого это всё равно как ноготь отстричь... Вот! – Она опять покачала своим длинным когтем.

Я не выдержал и схватил её за космы, после чего приложил её головой об столешницу. Не слишком сильно, чтобы она снова не упала в обморок, и достаточно осторожно, чтобы случайно её не убить. По крайней мере, пока я не задам ещё несколько вопросов. Потом пусть себе подыхает...

– Это человек, ведьма! – Рявкнул я. – В животе или не в животе, но это маленький человек! И его жизнь принадлежит Богу, а не людям.

Я отпустил её и стряхнул с руки клочья волос, которые остались у меня между пальцами. Грольш соскользнула со стола и отползла от меня на безопасное расстояние, а затем скорчилась у стены. Опять бдительная, как испуганная крыса, и, по-видимому, злая, поскольку через минуту она забыла об этой бдительности. Я знал, что мой поступок не имел смысла, потому что существам, подобным Марии Грольш, не вбить в голову любви к живым существам ни добротой, ни насилием. Ба, если бы людей можно было склонить к благородным чувствам кулаком или пинком, как быстро мир исполнился бы счастья!

– Повторяю: кто ещё может рассказать мне о госпоже Пляйс? Может, твой сын, а? – Я уже нашёл её слабое место и не замелил по нему ударить.

– Нет, нет, не мой сын! Что он знает! – Выкрикнула она. – Найдите Маргариту, служанку Пляйсов, – добавила она уже более спокойным тоном. – Эта бешеная сука знает всё о делах своей госпожи.

– Маргарита. Хорошо. Где её найти?

– А чёрт её знает. – Она скривилась. – Наверное, трахается с каким-нибудь своим хахалем, ведьма проклятая.

– Почему ты называешь её ведьмой?

– С-сами увидите, – прошипела она. – Сами убедитесь.

Что ж, Грольш не пылала чрезмерной симпатией к служанке Пляйсов, и ваш покорный слуга собирался выяснить, почему это так. Возможно, во всём, что происходило вокруг брака Роберта, не было ни преступлений, ни колдовства, но, безусловно, было в изобилии человеческой злобы и ненависти. И довольно солидная щепоть тайны.

Женщина на втором этаже, которая на время неприятного разговора с Марией Грольш дала нам немного передохнуть от своих стонов, разоралась снова.

– Что у тебя за соседи? – Спросил я. – Почему эта грымза рвёт глотку столь неприятным образом?

– Она рожает со вчерашнего дня и не может родить, – ответила она через некоторое время. – А ни на бабку, ни на врача не имеет ни гроша. Вот ей только кричать и осталось. – Она скривила губы в ехидной улыбке. – Так оно получается, когда бесстыдно распродаёшь свою добродетель абы кому и остаёшься одна с пузом.

По-видимому, она была чрезвычайно рада несчастьям другого человека.

Я молча вышел за порог. Вой, доносящийся со второго этажа, стал ещё громче и ещё отчаяннее. Я покачал головой, недовольный своей слабостью, заставляющей меня вмешаться в дела посторонних людей, и повернулся к Грольшихе, которая ещё не успела закрыть дверь.

– Ты знаешь, где поблизости живёт медик? Веди к нему живо, не то погоню тебя палкой.

Она пробормотала что-то, что я расслышал как: «Вы поглядите на него, палкой он погонит», но поскольку при этом она быстро выбежала из квартиры, я подумал, что могу простить ей это ворчание, лишь бы только она довела меня до места.

Медик был одет только в грязный длинный халат, из-под которого торчали бледные, густо заросшие икры. На его ногах были тапочки, один чёрный, второй зелёный. Когда он открыл дверь, из-за его спины пахнуло запахом медикаментов.

– Что там? – Рявкнул он, морщась при виде нас.

– Мордимер Маддердин, инквизитор, – представился я, с немалым удовлетворением наблюдая, как гнев, исказивший лицо медика, превращается в страх, а затем растворяется в подхалимской улыбке.

– Чем я могу служить достойному мастеру Святого Официума? – Он почти согнулся в дугу, произнося эти слова.

– Собирайтесь, – приказал я, и с лица мужчины отхлынула кровь.

– Я... я что, арестован?

– А что, есть причины, по которым я должен вас арестовать? – Я посмотрел ему прямо в глаза, и он немедленно отвёл взгляд.

– Нет... Откуда... С чего бы это...

– Мне нужен ваш талант, а не вы сами, – объяснил я. – Вы будете принимать роды.

– Роды? – Он явно оторопел, ибо, со всей уверенностью, не этого он ожидал от визита инквизитора.

– Да, роды. Это такая короткая промежуточная стадия между беременностью и ребёнком. – Я покачал головой. – Ладно, собирайте инструменты и идём. Только быстро, человече, быстро!

Он действительно собрался довольно быстро, и не прошло и трёх молитв, как мы уже стояли на пороге хибары, в которой страдала рожающая женщина.

– Куда вы меня привели? – Лицо медика скривилось от неизмеримого отвращения. – Ведь здесь живут худшие отбросы, здесь...

– Мы бедные, но честные! – Гаркнула за моей спиной возмущённая Грольшиха.

Мужчина, который уже вообще забыл о существовании женщины, аж подскочил от испуга, и, признаюсь, у меня тоже нервно дёрнулась бровь, когда я услышал этот визгливый голос.

– Вот видите? Бедные, но честные. – Я хлопнул медика по плечу. – Ну, идём, идём...

Когда мы открыли дверь, ведущую в комнату роженицы, женщина уже не кричала, а только хрипло стонала. Я не ожидал, что она будет настолько молода (ей было не более четырнадцати лет), а длительное страдание сделало её бледное лицо почти прозрачным. Рядом с тюфяком, на котором она лежала, притулилась какая-то сгорбленная старушка. Я посмотрел в её затуманенные алкоголем глаза и приказал Грольшихе выставить старуху за порог.

Девушка смотрела на нас полным скорби взглядом, в котором не было не только надежды, но даже интереса. Как видно, боль, усталость и чувство безнадёжности уже оставили на ней свой отпечаток.

Медик снял с роженицы одеяло, которым она была накрыта, ощупал ей в живот (как мне показалось, не особо стараясь аккуратничать), и выругался.

– Вы упросили меня в последнюю минуту, – буркнул он. – Ещё час-два без помощи, и она умрёт.

Я оставил без комментариев тот факт, что и речи не шло ни о каком упрашивании, поскольку момент не казался мне подходящим, чтобы спорить с врачом о значении конкретных слов.

– А вы знаете, что делать? – Только и спросил я.

– Хороший медик всегда знает, что делать, – ответил он надменным тоном. – Это неблагодарные пациенты иногда умирают, не ценя наших усилий.

И снова я позволил себе не комментировать это нахальное заявление. Я всегда знал, что врачи относятся к весьма закрытому цеху, и это кружило им головы намного быстрее, чем другим людям. От этой болезни было одно хорошее средство, и называлось оно кнут. Но не всегда можно было его применить.

– Поскольку вы инквизитор, вы, вероятно, имеете некое представление о функционировании человеческого организма, – заметил он, когда приказал Грольшихе принести ведро горячей воды.

– Некоторое, – скромно признался я, хотя обучение в преславной Академии Инквизиториума давало мне право использовать гораздо более сильные термины.

– Очень хорошо. Вы будете ассистировать мне во время операции, поскольку дело обещает быть сложным.

– Да вы с ума сошли. – Я пожал плечами.

– Как хотите, но без помощи я не ручаюсь за жизнь ни этой женщины, ни ребёнка.

– А что, в этом чёртовом городе нет другой повитухи?!

– Пока мы за ней пошлём, девушка умрёт. И так чудо, что она пережила ночь. Скажу вам, мастер, – он уставился на меня с серьёзной миной, – что меня не перестаёт поражать сила человеческого организма и исходящая из человека воля к выживанию, проявляющаяся в преодолении самых больших неприятностей.

Я кивнул. Да, с подобным тезисом я легко мог согласиться. Каждый, кто участвовал в инквизиторских дознаниях, мог убедиться, что многие допрашиваемые отчаянно цеплялись за жалкие обрывки жизни, которые им оставались. Чаще всего вопреки здравому смыслу, ибо для многих из них смерть была спасением.

– Раз надо, значит надо, – проворчал я.

Инквизиторы привычны к виду крови и человеческих страданий, а чтобы мы могли эффективно выполнять нашу работу, мы должны превратить сердце в твёрдый валун. Тем не менее, никто не мог подготовить меня к участию в таинстве рождения, где среди крови и крика зарождалась новая жизнь. И когда, уже после всего (а это было нелегко, любезные мои, о нет), я посмотрел на красное лицо новорождённого, я подумал, каким удивительным образом Бог укладывает человеческие судьбы. Вот я, инквизитор, стоял с руками, красными от крови, в комнате, где до недавнего времени вибрировал ужасающий крик боли, и не только никому не причинил вреда, но и вдобавок мог себя поздравить, что причастен к спасению двух человеческих существ. Правда, учитывая измождённое состояние матери, как физическое, так и духовное, трудно было сказать, не оказал ли я им таким образом медвежью услугу... Но дальнейшая судьба этих двоих уже находилась в руках Господа, а не в моих. Сейчас молодая мать спала мёртвым сном, а новорождённый присосался к её груди.

– Девушка и ребёнок должны выжить,– приказал я медику. – Позаботьтесь, чтобы они ни в чём не испытывали недостатка. Она мне нужна живой и здоровой.

Он очень заметно поморщился.

– А кто мне за это заплатит? – Спросил он неохотно. – Здешние даже медяка в глаза не видели.

– Лучше подумайте, какую награду вы получите, если эта женщина не выживет, и её показания не смогут помочь мне в расследовании, – ответил я мягко.

Он вздохнул и ничего не ответил, но я был уверен, что оставляю девушку в надёжных руках. Врач позаботится об этих двоих, заботясь о своей драгоценной шкуре. Ну и хорошо, поскольку в этом случае меня интересовали не причины его поступков, а их следствия.

– И зачем жить такой шлюхе? – Буркнула Грольшиха из-за моей спины. – Только перед людьми срамиться.

Ну что ж, она была, как видно, из тех людей, которые не умеют держать язык за зубами даже тогда, когда опыт научил, что за это отсутствие сдержанности можно их лишиться.

– Даже если мать шлюха, в этом нет вины ребёнка. – Медик пожал плечами, а я подумал, что он совершенно прав.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Надеюсь, вы не подведёте меня, доктор. Я буду проверять, что и как. А теперь извините, долг зовёт...

Я кивнул ему головой, даже не взглянул на Грольшиху и покинул квартиру. Признаюсь, что я ощущал удовлетворение. Это чувство было мне не совсем чуждым, ибо и прежде жизнь ставила меня перед множеством проблем, с которыми я смог превосходно справиться, но, тем не менее, очень приятным.